Принуждение как сила и насилие

Государственная власть (сила насилие принуждение)

Когда идет речь о государственной власти, то имеют в виду "легитимное насилие", право на применение силы. В 1919 году Макс Вебер с пафосом провозглашает это перед студентами Мюнхенского университета. "Главным средством политики является насилие" "Легитимное насилие, в руках человеческих союзов является тем фактором, который предопределяет специфику всех этичных проблем политики". Тот, кто становится политиком, "спутывается с дьявольскими силами, что скрытое во всяком приложении насилие" Буквально - поскольку политик удается к насилию, использует его ради достижения цели, он рискует вступить в связь с бесами, с воинством дьявола. Это не значит, что насилие - всегда зло. Скорее, - зло всегда рядом и выжидает.

He следует забывать, что позитивное право становится социальным фактом, социальной фактичністю именно благодаря этой силе. Право же является "принудительным порядком", который построен на эффективно применяемой политической силе. Само единство государства создается благодаря монополии на власть.
Иван Ильин, вопреки Толстовскому "принципу ненасильства", говорил о "сопротивление злу силой", и, по мнению Бердяева, точно спутался с нечистым. Потому что термин "власть" является спорным понятием, которое и до сих пор находится в поле постоянных дискуссий.
"Английское спово power происходит от французского pouvoir, которое, в, свою очередь, происходит от латинских слов potestas, potentia, что означают "способность" (оба они образованные от глагола/юг£Г£ - "быть способным"). Для римлян слово potentia означало способность или возможность одного лица влиять на другую. Слово potestas, которое мало более узкий политический смысл, означало особенные возможности, что их приобретали люди, общаясь и действуя совместно. Цицерон установил такое различение: "Potestas in populo, auctoritas in senatu"" ("Власть принадлежит народу, властные полномочия - сенату") [22

Теренс Болл отмечает далее, что под влиянием сдвигов в естественных науках Томас Гоббс предоставляет срока власть-сила-потенция (power) фізикалістського значение. «Власть» для него становится как причина: «Власть деятеля и движущая причина-одно и тс именно» (De corpore, X). «Хотя такой механистически-причинная образ властных отношений и имеет все преимущества простоты, здесь кроются и свои сложности. Например, несмотря на надежду Гоббса свести действия человека к толканию и тяги, ему не удалось далеко уйти от старого аристотелевского взгляда, согласно которому все вещи стремятся к определенной цели, а действия человека обязательно включают определенное представление о благе. С особой очевидностью это проявляется в процессе осуществления власти. Всегда, когда речь идет о человеческих существ, получения и применения власти непременно пов\'связывают с наличием в деятеля определенного видения блага и намерения получить его»

От Томаса Гоббса происходит інструменталістська концепция государства и права (весьма популярна и сегодня), которая наталкивается на серьезные апорії. Если немного упростить, то эта концепция розгладає государственную власть и право как инструменты влияния, как средства создания внутригосударственной стабильности.

Ульрих Мац отмечает две такие апорії. Первая из них - экзистенциальная. Согласно с ней, человеческая природа является асоциальным и, как таковая, угрожает самому существованию человека. То есть, человеческая природа тяготеет к самоуничтожению. Во-вторых, с помощью государства человек переводится в состояние, которое хоть и является для него противоестественным, но обеспечивает автономное развитие каждого индивида. В связи с этим возникает вопрос: возможно ли для человека самостоятельно создавать такой инструмент, с помощью которого человек освобождается от состояния, определенного ее природой? Это противоречие проявляется в понятии политического права.

Если государство и создаваемое в ее пространстве право является лишь инструментом стабильного существования и внутренне-государственного спокойствия, то легко может превратиться в функцию партикулярной власти-силы. Тогда соблюдаются интересы тех общественных групп, которые не имеют власти (или даже доступа к ней). Но даже если объявить носителем власти «общую волю», если отождествить носителя власти и всех тех, кто подчиняется этой власти (Руссоїстська интерпретация Гоббса), то и здесь мы не преодолеем недостатки инструментализма

Інструменталістська концепция государства отрицает значимость принципов естественного права. Мы можем спросить: а какой же тогда масштаб позволил бы понимать волю суверена, общую волю или волю большинства как подлежащее праву, что является справедливой? Принцип и масштаб права здесь - только человеческая воля, воля человека, имеющего власть. Но ради какой цели? Здесь право - функция власти-силы. Так власть-сила становится главной проблемой государствоведения. Ибо власть - источник государственного права, а право - только специфическое проявление власти. Такая концепция видит основу государства только во власти Но ради какой цели? Здесь право - функция власти-силы. Так власть-сила становится главной проблемой государствоведения. Ибо власть - источник государственного права, а право - только специфическое проявление власти. Такая концепция видит основу государства только во власти; сущность государства - иметь монополию на легитимное физическое применение силы (насилия) [98, 1408]. И так мы снова возвращаемся к Вебера.

Но, если не существует объективных критериев политико-правового праксиса, то политический и правовой порядки становятся результатом случайного, иррационального совпадения партикулярных интересов. При такой ситуации конфликтов не избежать, а власть - единственный гарант решения этих конфликтов. Вполне очевидным является позитивистский контекст инструментальной концепции (а его мы анализировали выше). Основное бремя решения конфликтов должно полагаться на правящую бюрократию. Достаточно ли это для государства - быть бюрократической машиной силовой координации партикулярных и случайных интересов?

Так что же это такое - сила власти? Если брать ее в абсолютном значении (vis absoluta), то она способна полностью исключить свободу индивида. В «умеренный» значении (vis compulsiva), власть-сила определяет решение свободы некоторого лица (лиц), вплоть до полной невозможности выбора со стороны последней (последних). Рост внимания к понятию власти-силы в новейшую эпоху обусловлено, с одной стороны, постоянным ростом чувствительности общества к воздействиям, что их осуществляет один человек на другую. А, с другой стороны, этот интерес обусловлен растущим прихованістю властных воздействий, которые становятся изощреннее и завуальованішими. Это является специфической чертой осуществления власти-силы не только в псевдо-демократических странах, но даже в некоторых странах развитой демократии.

Право всегда должно опираться на силу власти, чтобы быть действенным правом и выполнять в сообществе свою задачу. В этом аспекте можно говорить о праве как о специфическое проявление власти. Потому что правовой порядок сам является выражением власти. Но, с другой стороны, любая власть нуждается в праве, в правовых нормах. Недаром даже тоталитарные режимы делали вид, что опираются на право и действуют в рамках и во имя права. Власть-сила без права является шаткой и ненадежной. Так же и правовой порядок, построенный только на силе и принуждению, не является стабильным и долговременным. «Самый сильный никогда не может быть достаточно сильным для того, чтобы всегда властвовать, если не превратит своей силы в право (s ее пе transforme sa force en droit), а покорность ему - в обязанность» (перевод - Олег Хома) (J.-J. Rousseau, Du Contrat social 13). Но каким же образом сила трансформируется в право?

Такая трансформация возможна только благодаря свободный признанию, свободном согласии всех членов сообщества. Тогда власть опирается на 1) свободу и автономию, на 2) политическое как сферу публичности и на 3) признание и взаимность. И только тогда право является конститутивным моментом власти [107, 875].

Первый момент является необходимым условием гуманности власти, поскольку она осуществляется в сообществе свободных и автономных лиц (см. также выше-3.1.2.; 3.2.3., 3.2.4.). Второй момент связан с реализацией свободы в политическом пространстве. Третий момент является гарантом стабильности и эффективности власти. Ибо сила права заключается не только в способности принуждать. Она наглядной в признании и согласии членов сообщества. «Там, где в праве исчезает эта возможность согласия, там право превращается в анти-право, а правовое принуждение - на насилие. Тот факт, что власть всегда ищет признания, указывает на то, что сама власть нуждается в легитимации»

Легитимация может быть как внешней (успешность власти в выполнении своих функций создания мира, благосостояния и правовых гарантий для граждан), так и внутренней (признание авторитета власти, свободное послушание и т.д.). Мы видим, какая тонкая грань разделяет власть и насилие, право и искажения права через насилие.

Государство, государственная власть есть, по крайней мере так кажется, простым и для всех привычным и понятным понятием. Но это далеко не так. Феномен государства скрывает в себе что-то действительно таинственное и даже мистическое (здесь Карл Шмит прав). Внешне государство кажется сегодня (под влиянием последних двух столетий) просто инструментом власти и управления. Этот элемент всегда присутствует в ее определении. Но эта монополия на власть нуждается и всегда нуждалась в оправдание, легитимации, опоры на согласие граждан, признания и даже, опоры на нечто «священное» и величественное.

После падения Западной Римской империи разные народы и племена стремились политической гегемонии, возлагая в основу своих властных претензий идею преемственности. Все они объявляли себя потомками римлян, а это означало наследования функций Империи. Ни одно захвата трона не происходило без оправдания претензий на законность (Вильгельм Завоеватель, например, апеллировал к данного ему слова, обещания, что вряд ли можно было проверить). Большие трагедии современной эпохи происходили под знаком «священной» свободы и «истинной» справедливости.

до начала XX века еще действовали великие принципы христианской традиции, общие для всех европейцев. Даже, если некоторые влиятельные теории государства уже были радикально антихристианскими и антигуманістичними (или «ценностно-нейтральными»), политико-правовая практика инерционно питалась ресурсами этой традиции и руководствовалась ее принципами. На это были свои уважительные причины. В первой половине прошлого века на исторической сцене появились такие откровенно анти-человеческие режимы, противостояние которым на долгое время двинуло проблемы легитимации современного государства на второй план. Я говорю о большевизм, фашизм и национал-социализм. Я также утверждаю, что появление этих режимов уже сама по себе свидетельствовала о неудаче модерного проекта обоснования государства и права. Этот проект, имея короткую историю (чуть более ста лет), привел к кризису, поскольку обнаружил не только свою слабость, но и сам спровоцировал трагические события и процессы века двадцатого. Так, на палубе «Принца Уэльского», в августе 1941 года (во время подписания «Атлантической хартии»), Уинстон Черчил вспомнил о совместной религиозную традицию Британии и Соединенных Штатов.

«Президент (Рузвельт) вышел на палубу "Принца Уэльского", где вперемешку стояли сотни американских и британских моряков и солдат морской пехоты. При свете яркой солнца, излучавшего тепло все мы пели старинные гимны, которые являются нашим общим наследием и которым нас учили с детства. Мы пели гимн, основанный на том псалме, который пели солдаты Джона Хэм-пдена, предавая его тело земле; в этом псалме короткий и неверный путь человеческой жизни сопоставляется с вечностью Того, для Кого тысяча веков подобна одному дню. Мы пели гимн моряков "За тех, кто в опасности - а их множество-на морях". Мы пели "Вперед, Христово воинство!" И воистину, я почуствовал, что это не тщеславие и мы имеем право сознавать, что служим делу, к которому призвал нас трубный глас свыше-» [68,286-287].

К тому же настроения относятся и высказывания Рональда Рейгана про империю зла и силы добра (только адресат другой). Леґітимаційні ресурсы либерального проекта сохраняли свою силу во второй половине XX века только благодаря противостоянию двух больших систем. С упадком одной из них («социалистического блока»), либеральные принципы потеряли свою силу и мы уже остро ощущаем нехватку леґітима правовых принципов и устоев. Я попытаюсь показать это, анализируя проблемы современного конституционного права.

Дата добавления: 2015-07-11