Сегюр. Поход в Россию. Записки адъютанта Наполеона I.

……Когда Наполеон, наконец, пришел в свою палатку, то к его физическому упадку присоединилась еще глубокая печаль. Он видел поле битвы, и оно говорило красноречивее, чем люди! Эта победа, к которой так стремились и которая была куплена такой дорогой ценой, осталась неполной! Он ли это, всегда доводивший свои успехи до последнего предела? Почему он оставался теперь равнодушным и бездеятельным как раз тогда, когда судьба в последний раз оказывала ему свое покровительство?

В самом деле, потери были громадны и не соответствовали результатам. Все вокруг него оплакивали смерть кого-нибудь из близких, друга, родственника, брата. Роковой жребий в этой битве пал на самых значительных лиц. Сорок три генерала были убиты или ранены! В какой траур должен был одеться весь Париж! Какое торжество для его врагов! Какой опасный предмет для размышлений в Германии! И как в армии, так и в своей палатке Наполеон был одинок со своей победой, безмолвной и мрачной, даже не вызывавшей мести!
Те, кого он позвал к себе - Дюма, Дарю, - слушали его и молчали. Но их поза, их опущенные взоры, их молчание были достаточно красноречивы!
Было десять часов. Мюрат, пыл которого не могли угасить двенадцать часов непрерывной битвы, еще раз пришел к нему просить, чтобы он дал гвардейскую кавалерию. Неприятельская армия, по его словам, поспешно и в беспорядке переходила реку Москву. Он хочет захватить ее врасплох и нанести ей последний удар! Однако император отверг такой порыв неумеренного рвения и продиктовал бюллетень этого дня.
Те, кто не покидал его в страшный день, видели ясно, что этот победитель стольких наций, в свою очередь, был сражен жгучей лихорадкой и роковым возвратом мучительной болезни, которая возобновлялась у него после каждого слишком резкого движения и слишком долгих и сильных волнений. Они вспоминали слова, написанные им самим пятнадцать лет до этого в Италии: «Здоровье необходимо для войны и не может быть заменено ничем!», - а также его восклицание на полях Аустерлица, носившее, к несчастью, пророческий характер. Император вскричал тогда:
— Орденер одряхлел. Для войны есть свои годы. Меня хватит еще лет на шесть, а затем придется кончить и мне!

В течение ночи русские давали знать о своем присутствии докучливыми криками. Утром тревога произошла почти у самой императорской палатки. Старая гвардия должна была схватиться за оружие, что показалось оскорбительным после победы. Армия оставалась неподвижной до полдня. Вернее, впрочем, тут больше не было армии, а только один авангард. Остаток ее рассеялся по полю битвы, чтобы поднимать раненых, которых было 20 000. Их относили за две мили назад, в Колоцкий монастырь.
Главный хирург Ларрей собрал помощников во всех полках. Прибыли и походные лазареты. Но всего этого было недостаточно. Впоследствии он жаловался в напечатанной реляции, что ему не оставили ни одного отряда, при помощи которого он мог бы потребовать в соседних деревнях предметы первой необходимости.
Император объехал тогда поле битвы. Никогда еще ни одно поле сражения не имело такого ужасного вида! Все способствовало угнетающему впечатлению: угрюмое небо, холодный дождь, сильный ветер, обгорелые жилища, разрытая равнина, усеянная развалинами и обломками, а на горизонте унылая и темная зелень северных деревьев. Везде виднелись солдаты, бродившие между трупами и искавшие какого-нибудь пропитания даже в ранцах своих убитых товарищей. Ужасные раны (русские пули были толще наших), молчаливые бивуаки, нигде - ни песен, ни рассказов, унылое безмолвие, царившее кругом, — вот, что представляло это поле!
Около штандартов еще стояли уцелевшие офицеры и унтер-офицеры да несколько солдат, - едва столько, сколько нужно для защиты знамени. Одежда этих людей была изодрана в остервенении битвы, лица, испачканные кровью, почернели от порохового дыма, и все же в своих лохмотьях и среди окружающего их бедствия и разрушения они сохраняли прежний горделивый вид и при виде императора даже раздались крики торжества. Но крики все же были редкими и возбужденными, так как в этой армии, способной одновременно к анализу и к энтузиазму, каждый судил о положении всех.

Французские солдаты не обманывались. Они изумлялись тому, что так много врагов было перебито, так много было раненых и так мало пленных! Не было даже восьмисот! А только по числу пленных судили о победе. Убитые же доказывали скорее мужество побежденных, нежели победу. Если остальные могли отступить в таком порядке, гордые и не упавшие духом, то какая польза была в том, что поле битвы осталось в наших руках? В такой обширной стране, как эта, может ли не хватить русским земли, чтобы сражаться?
Среди этой массы трупов, по которым приходилось ехать, чтобы следовать за Наполеоном, нога одной из лошадей наступила на раненого и вырвала у него крик, последний признак жизни или страдания. Император, остававшийся до сих пор безмолвным, как и его победа, и подавленный видом такого количества жертв, не выдержал на этот раз. Он несколько облегчил свою душу возгласами возмущения и теми заботами, которые были оказаны этому несчастному. Кто-то, чтоб успокоить его заметил, что это русский солдат! Но император с живостью возразил, что после^обеды нет врагов, а есть только люди! Затем он разогнал офицеров, сопровождавших его, приказав им оказать помощь всем тем, чьи крики раздавались в разных концах поля.

…….. Во время этого печального осмотра император тщетно старался создать себе какую-нибудь успокоительную иллюзию, заставляя пересчитывать оставшихся пленных и поднять несколько свалившихся пушек. От семисот до восьмисот пленных да около двадцати разбитых пушек - вот были единственные трофеи этой неполной победы!

Дата добавления: 2015-07-11