Глава xlVIII исидора

Солнце только что поднялось над горизонтом прерии. Его круглый диск, словно щит из червонного золота, засиял над высокой травой. Золотые лучи проникали в гущу лесных зарослей, там и сям разбросанных по саванне. Крупные капли росы все еще висели на акациях, отягощая их перистую листву и слезами скатываясь на землю. И казалось, что деревья оплакивали разлуку с ночью, жалели расстаться с прохладой и сыростью, боялись встречи с палящим зноем дня. Птицы весело щебетали на ветках, словно приветствуя восходящее солнце.

Но вряд ли где-нибудь, кроме прерий Техаса, можно встретить в такой ранний час бодрствующего человека.

На берегу реки Леоны, в трех милях от форта Индж, показалась фигура какого-то всадника. По манере сидеть на лошади, по костюму, серапэ на плечах, сомбреро на голове всякий, конечно, подумал бы, что это мужчина. Однако не следует забывать, что действие происходит на юго-западе Техаса – женщины там тоже ездят на лошади по-мужски и для этого соответственно одеваются.

Да, наш ранний всадник – не мужчина, а женщина. В этом легко убедиться. Стоит только посмотреть на маленькую ручку, которая держит поводья, на маленькую ножку в стременах, на изящную, женственную фигуру и, наконец, на великолепные волосы, свернутые узлом под полями сомбреро, и сомнений не останется, что перед нами женщина.

Это донья Исидора Коварубио де Лос-Ланос.

Мексиканской девушке только недавно минуло двадцать лет. Она жгучая брюнетка и очень хороша собой. Но красота ее – это красота тигрицы и внушает скорее страх, чем нежную любовь.

В ее лице незаметно никаких признаков слабости, ни тени пугливости. Твердость, решимость, отвага, незаурядный для женщины ум – вот что отражают эти юные черты. На смуглой коже разлит алый румянец, настолько яркий, что кажется – он не сойдет даже перед лицом смертельной опасности.

Девушка едет одна по лесистому берегу Леоны. Невдалеке виден дом, но она удаляется от него. Это гасиенда ее дяди, дона Сильвио Мартинеца.

Непринужденно и уверенно сидит молодая мексиканка в седле. Под ней горячий конь, но вам нечего беспокоиться о молодой всаднице – она прекрасно управляет своей лошадью.

Легкое лассо аккуратно свернуто на седельной луке. Исидора владеет этим оружием не хуже любого мексиканского мустангера и этим гордится.

Она едет не по большой дороге вдоль берега реки, а по боковой тропе, которая ведет от гасиенды ее дяди на вершину близлежащего холма, единственную возвышенность на низовьях Леоны. Взобравшись наверх, Исидора натягивает поводья, но не для того, чтобы дать отдохнуть лошади, а потому, что она достигла конечной цели своей поездки. В этом месте тропинка соединяется с проезжей дорогой; вблизи дороги – небольшая полянка величиной в два или три акра; она покрыта травой, но лишена древесной растительности. Это словно прерия в миниатюре. Колючие лесные заросли окружают полянку со всех сторон. Три едва заметные тропинки расходятся от нее в разных направлениях, прорезая чащу кустарников.

Исидора выехала на середину полянки и, остановившись там, потрепала по шее свою лошадь, чтобы та успокоилась. Хотя вряд ли это нужно было делать – крутой подъем настолько утомил коня, что он уже не рвался вперед и не проявлял нетерпения.

– Я приехала раньше назначенного часа! – воскликнула молодая всадница, вынимая золотые часы из-под своего серапэ. – А может быть, он и вовсе не приедет? Ах, если бы только он смог приехать!..

Что это – я вся дрожу? Это у меня нервная дрожь. Я никогда еще не испытывала такого волнения. Это страх? Да, вероятно…

Как странно, что я боюсь любимого человека, единственного человека, которого я вообще любила. Мое отношение к дону Мигуэлю вряд ли можно было назвать любовью. То был самообман, игра фантазии. К счастью, я быстро излечилась, увидя его трусость. Герой моих романтических грез сошел со своего пьедестала, и за этим последовало разочарование. Как я рада этому! Теперь же я просто ненавижу дона Мигуэля, узнав, что он стал… святые силы, неужели это правда, что он стал разбойником…

Но я бы не испугалась встречи с ним даже в этом уединенном месте…

Как это странно: бояться любимого человека, которого считаешь самым благородным, самым прекрасным из смертных, и в то же время не испытывать страха перед тем, кого глубоко ненавидишь, зная всю его жестокость и коварство!

И все-таки в этом нет ничего странного. Я дрожу не от страха перед опасностью, а лишь из страха оказаться нелюбимой. Вот почему я сейчас дрожу, вот почему я не могу спокойно спать по ночам с того самого дня, когда Морис Джеральд освободил меня из рук индейцев…

Я никогда не говорила ему о моих чувствах. И неизвестно еще, как он примет мое признание. Но он должен все знать. Я не могу больше терпеть эту мучительную неизвестность. Я предпочитаю отчаяние, даже смерть, если только мои мечты обманут меня…

А! Я слышу топот копыт. Это он? Да! Я вижу сквозь деревья яркую расцветку его костюма. Морис Джеральд обычно носит этот костюм. Неудивительно – он так ему к лицу…

Пресвятая дева! Я закутана в серапэ, на голове моей сомбреро… Он примет меня за мужчину! Долой эту безобразную маску! Я женщина, и он должен увидеть перед собой женщину!..

В одно мгновение Исидора срывает с себя серапэ и шляпу – едва ли быстрее могло произойти превращение на сцене. И вот на фоне зелени теперь вырисовывается легкая женственная фигурка и прекрасная головка, достойная резца Кановы. Слегка привстав, опираясь на стремена и наклонившись корпусом вперед, она вся превращается в ожидание.

Исидора не обнаруживает и тени страха, вопреки своим словам. Губы не дрожат, на лице незаметно бледности. Наоборот, ее взгляд, устремленный вперед, – призыв гордой любви, призыв орлицы, ожидающей своего орла.

Но вдруг… что за странная перемена? Золотая вышивка ввела ее в заблуждение. Всадник в мексиканском наряде – не Морис Джеральд, а Мигуэль Диаз.

Приподнятое, взволнованное состояние Исидоры переходит в уныние. Полная разочарования, девушка опускается в седло, и из груди ее вырываются тяжелые вздохи, близкие к возгласам отчаяния.

Эль-Койот заговорил первый:

– Здравствуйте, сеньорита! Кто бы ожидал увидеть вас среди этих тенистых зарослей?

– Это ни в какой мере не должно вас касаться, дон Мигуэль Диаз.

– Странный ответ, сеньорита. Конечно, это касается меня и должно меня касаться. Вы прекрасно знаете, как безумно я вас люблю. Дураком я был, когда признался, что я ваш раб. Вот это-то и охладило ваши чувства.

– Вы ошибаетесь, сеньор. Я никогда не говорила, что люблю вас. Если мне нравилось, как вы ездите верхом, и я об этом вам сказала, то, во всяком случае, из этого не следовало делать какие-либо выводы. Не вами я любовалась, а лишь вашим искусством наездника. И это было три года назад. Я была тогда еще девчонкой, а в этом возрасте такие вещи производят сильное впечатление. Поражает внешний блеск, а не моральные качества. Но теперь я стала старше, и вполне естественно, что ко многому стала иначе относиться.

– Но почему же вы внушали мне ложные надежды? Помните тот день, когда я укротил самого неистового быка и усмирил самую дикую лошадь в табуне вашего отца? Ведь ни один пастух не смел подойти к ним. В этот день вы улыбались мне, и в вашем взгляде я прочел признание в любви. Не отрицайте этого, донья Исидора! Я достаточно хорошо изучил людей и легко мог прочесть по вашему лицу, что вы думали и что вы чувствовали. Но сейчас все изменилось. Почему же? Потому, что я был покорен вашими чарами, или, вернее, потому, что имел глупость признаться в этом. А вы, как это обычно бывает у женщин, одержав победу и узнав об этом, потеряли интерес к побежденному. Это так, сеньорита, не отрицайте этого.

– Нет, это не так, дон Мигуэль Диаз. Я никогда ни словом, ни взглядом не признавалась в любви к вам. Вы были для меня просто искусным наездником, но не больше. Вы тогда были им или, по крайней мере, казались таковым. Но что вы представляете собой теперь? Знаете ли вы, что о вас говорят здесь, да и не только здесь, но и на Рио-Гранде?

– Я не считаю нужным отвечать на клевету – все равно, исходит ли она от друзей-предателей или же от лживых врагов. Я здесь для того, чтобы получить объяснения, а не давать их.

– От кого?

– От вас, прелестная донья Исидора.

– Вы слишком самоуверенны, дон Мигуэль Диаз. Не забывайте, сеньор, с кем вы разговариваете. Не забывайте, что я дочь…

–…одного из самых гордых плантаторов на Рио-Гранде и племянница не менее гордого собственника в Техасе. Я обо всем этом думал. Вспомнил также, что когда – то и я владел гасиендой, а сейчас – всего лишь охотник за лошадьми. Caramba! И что же из этого? Вы не из тех женщин, которые могут презирать человека из-за того только, что он небогат. Бедный мустангер, повидимому, может иметь у вас не меньше шансов на успех, чем владелец сотни табунов. И у меня есть доказательство вашего великодушия.

– Какое доказательство? – быстро спросила она, в первый раз обнаружив беспокойство. – Где это доказательство?

– В этом прекрасном письме. Вот оно, у меня в руках, за подписью доньи Исидоры Коварубио де Лос-Ланос. Письмо, адресованное такому же бедному мустангеру, как и я. Я не вижу необходимости дать вам его в руки. Ведь вы можете узнать письмо и на расстоянии?

Она узнала письмо. Гневный взгляд, брошенный на Диаза, выдал это.

– Как оно могло попасть в ваши руки? – спросила Исидора, не пытаясь скрыть свое негодование.

– Это не важно. Оно в моих руках. Этого я давно добивался. Не для того, чтобы узнать, что вы перестали интересоваться мною – для меня это было ясно и так, – но чтобы иметь доказательство, что вы увлечены другим. Оно говорит о том, что вы любите Мориса-мустангера, вы мечтаете посмотреть в его красивые глаза. Но знайте: вы никогда не увидите его!

– Что это значит, дон Мигуэль Диаз?

Она спросила его с дрожью в голосе, боясь услышать ответ. И неудивительно: выражение лица Эль-Койота должно было внушить страх.

Заметив это, он ответил:

– Ваши опасения вполне правильны. Я потерял вас, донья Исидора, но никому другому вы тоже не будете принадлежать – я это решил.

– Что именно?

– То, что я сказал: никто другой не назовет вас своей, а в особенности Морис-мустангер!

– Вот как!

– Да! Обещайте мне, что вы никогда больше не встретитесь с ним, или вы не уйдете с этого места!

– Вы шутите, дон Мигуэль?

– Нет, я говорю совершенно серьезно, донья Исидора.

Искренность этих слов была слишком очевидна. Несмотря на свойственную Эль-Койоту трусость, взгляд его выражал холодную и жестокую решимость, а рука уже взялась за рукоятку кинжала.

Даже отважной Исидоре стало не по себе. Угроза была слишком очевидной, и казалось, что избежать опасности почти невозможно. В первый же момент встречи у нее немного дрогнуло сердце, но она надеялась, что подоспеет друг и возьмет ее под свою защиту. В начале разговора молодая мексиканка жадно прислушивалась, не раздастся ли топот коня, и изредка бросала взгляд в ту сторону зарослей, откуда она ждала этого звука.

Теперь эта надежда рухнула. Письмо не попало к тому, кому оно предназначалось; ждать поддержки было нечего. Она подумала о бегстве. Но это сопряжено было с трудностями и большим риском. Можно получить пулю в спину, так как пистолет Эль-Койота был у него так же близко под рукой, как и кинжал.

Исидора вполне оценила всю опасность положения. На ее месте растерялась бы любая женщина. Но Исидора Коварубио была не из робких. Она и виду не показала, что угроза произвела на нее какое-нибудь впечатление.

– Чепуха! – воскликнула она. – Вы играете мною, сеньор. Вы хотите испугать меня. Ха-ха-ха! Почему мне бояться вас? Я езжу на лошади не хуже вашего. И лассо я бросаю так же легко и так же далеко, как и вы. Посмотрите, как ловко я с ним обращаюсь!

С улыбкой произнося эти слова, девушка сняла лассо с седельной луки и стала наматывать его на руку, как бы намереваясь демонстрировать свое искусство.

Но замысел ее был иной. Диаз этого не понял. Он был озадачен ее поведением и молча сидел на лошади.

Только тогда, когда он почувствовал, что петля лассо затягивается вокруг его локтей, мексиканец понял ее намерение. Но было поздно. В следующий момент руки у него оказались вытянутыми по бокам и туго связанными. Он уже не мог достать ни своего кинжала, ни пистолета. Прежде чем Эль-Койот успел дотронуться до лассо, оно еще туже затянулось вокруг него. Сильным толчком он был выброшен из седла.

– Теперь, дон Мигуэль Диаз, – вскричала Исидора, повернув лошадь, – не грозите мне больше! И не пытайтесь освободиться. Пошевелите только пальцем – и я поскачу вперед. Коварный злодей! Несмотря на твою трусость, ты хотел убить меня, я видела это по твоим глазам! Но наши роли переменились, и теперь…

Не слыша ответа, она замолчала. Ее лассо было туго натянуто, и она не спускала глаз с упавшего человека.

Эль-Койот неподвижно лежал на земле, опутанный лассо. При падении с лошади он потерял сознание. Казалось, что он умер.

– Святая дева! Неужели я убила его? – воскликнула Исидора, осадив свою лошадь немного назад. – Я не хотела этого. Но если даже и так, никто не сможет упрекнуть меня: ведь у него было твердое намерение убить меня. Умер ли он или же просто притворяется, чтобы я подошла к нему? Пусть другие это решают. Теперь я могу смело ехать домой, он меня не догонит. А если жизнь его в опасности, я пришлю людей из гасиенды на помощь. Прощайте, дон Мигуэль Диаз!

С этими словами Исидора вытащила из-за корсажа небольшой кинжал, перерезала лассо около самой седельной луки и, не чувствуя упреков совести, поскакала домой, оставив свою жертву распростертой на земле.

Дата добавления: 2015-07-11