Критика экономических реформ

Поначалу голоса скептиков стали пробиваться сквозь хвалебный хор за­падных экономистов, певших дифирамбы гайдаровской команде реформато­ров. Показательно, что в роли скептиков чаще всего выступали не экономи­сты общего профиля вроде Дж.Сакса и А.Ослунда, которые давали советы Кремлю, не зная наших реалий, а зарубежные специалисты по российской экономике. Например, в 1996 г. в докладе с характерным названием "От уто­пического социализма к утопическому капитализму: неудача революции и реформы в постсоветской России" директор Института европейских, россий­ских и евразийских исследований университета имени Дж.Вашингтона Дж. Миля ар оценил чубайсовскую приватизацию как "мошенничество де-факто" [Millar 1996]. Другой известный американский ученый, занимающий­ся российской экономикой, профессор Гарвардского университета М .Голдман, анализируя трудности реформ в РФ год спустя, приводил многие из тех

ЛУКИН Александр Владимирович, доктор философии (по специальности политика), директор Не­зависимого института политики и права (Москва).

аргументов, которые давно используются нашими критиками курса Гайдара-Чубайса. По мнению Голдмана, ошибка московских реформаторов заключа­лась в проведении слишком поспешных рыночных преобразований на не­подготовленной почве: "Приватизации государственных монополий самой по себе было недостаточно, чтобы усилить конкурентный характер экономики" [Goldman 1997: 36]. Как замечает этот исследователь, российские власти бы­стро обнаружили, что после 70 лет подавления рыночных институтов и вне­дрения государственной собственности на средства производства такая при­ватизация чаще всего порождает частные монополии. Больше того, ликвида­ция отраслевых министерств в России не привела к тому, чтобы вновь прива­тизированные предприятия перестали требовать и отказались получать субсидии из госбюджета. Не привела она и к тому, чтобы предприятия, став частными, исключили из своей практики трудоустройство креатур государст­венных руководителей, или к увольнению некомпетентных менеджеров, что могло бы способствовать привлечению внутреннего и иностранного капита­лов. По мнению Голдмана, главной причиной неудачи программы привати­зации в РФ стал постулат ее разработчиков, согласно которому россияне бу­дут реагировать на стимулы рынка так же, как homo economicus во всем ми­ре, ибо не существует уникального, отличающегося от всех других, русского "экономического человека". Однако данный подход можно было использо­вать только если бы в России существовали и работали институты и инфра­структура, подобные тем, что действуют в "остальном мире". Но, отмечает Голдман, "слишком часто книжные законы оказываются неработающими. За 70 лет коммунизма в России уничтожено большинство таких институтов, стерто все, что хотя бы напоминало коммерческое законодательство, и раз­рушена рыночная экосистема или инфраструктура. Одновременно были лик­видированы неписаные и неформальные, но играющие значимую роль коды делового поведения. В крайнем выражении это привело к тому, что, согласно руководящему моральному коду, который стал доминирующим в особенно­сти в последние коммунистические годы, обман и воровство у государства, а следовательно, и у государственных предприятий, признавались действиями честными и даже стали общепринятой нормой" [Goldman 1997: 37-38].

Голдман показал: подобные тенденции имелись и в других "социалистических" странах, однако в силу того, что антирыночный режим существовал в СССР дольше и был самым радикальным, условия функцио­нирования рынка здесь были уничтожены полностью. В отличие от Польши и государств Латинской Америки, где шоковая терапия прошла успешно, в России она должна была проводиться в два этапа: сначала — восстановление институциональных и других условий для рынка, а уже затем — сами рыноч­ные реформы. Именно этой особенности российской экономики не поняли адепты шоковой терапии для России, утверждавшие, что пропасть нельзя пе­рескочить в два прыжка. Споря с ними, Голдман остроумно заметил, что прыгать через пропасть можно лишь тогда, когда дорожка для разбега уже подготовлена. В противном случае это будет похоже на попытку перепрыг­нуть пропасть из ямы [Goldman 1997: 39].

По мнению этого автора, приватизация государственных монополий при отсутствии соответствующей культурной традиции и институциональной ин­фраструктуры неизбежно должна была разрушить российскую экономиче­скую систему. Даже приватизация мелких предприятий при отсутствии необ­ходимых предпосылок не дала искомых результатов. Приватизация магази­нов, например, не привела к тому, чтобы их новые владельцы сразу стали действовать как положено хозяевам вновь создаваемых частных предприятий. Они долгое время продолжали функционировать так, как будто все еще были государственными: их собственники не стремились вкладывать капитал в де­ло, бухгалтерия и услуги оставались на прежнем уровне, лишь увеличился ас­сортимент продаваемых товаров. Даже богатство России минеральными и другими ресурсами, по которому она значительно превосходит Китай, Чехо-

Словакию или Польшу, играло, согласно Голдману, особую роль, которую не учли сторонники шоковой терапии: возможность воровства здесь была на­много больше, так как для него существовало и гораздо больше потенциаль­ных объектов. В России не было и честно нажитого свободного капитала, ко­торый можно было привлечь для внутренних инвестиций. После 70 лет ком­мунистического правления лишь различные мафиозные группировки, нече­стные директора заводов и магазинов, представители партийно-государст­венной и управленческой элит, которым удалось присвоить бывшие государ­ственные и партийные деньги, обладали значительными средствами. Естест­венно, приватизация в этих обстоятельствах поощряла беззаконие и крими­налитет. Американский профессор делает вывод: "В России отсутствовала необходимая инфраструктура для осуществления такой далеко идущей прива­тизации": даже М.Тэтчер, попытавшись приватизировать всего несколько го­сударственных предприятий, работавших в условиях хорошо развитой рыноч­ной экономики, столкнулась с большими трудностями [Goldman 1997: 39-41]. В России же необходимо было проявлять гораздо большую осторожность, де­лая упор на создание новых частных предприятий, а приватизацию уже имеющихся государственных следовало проводить намного медленнее.

Голдман не соглашается с мнением сторонников шоковой терапии о том, что ситуация выправится сама собой и что неэффективные руководители приватизированных предприятий будут уволены акционерами или окажутся вынужденными уйти сами под давлением рынка. Для таких изменений нужна работающая правовая система, отсутствие которой ведет к тому, что сложив­шейся в нашей стране форме олигархии крайне трудно эволюционировать в сторону повышения уровня конкуренции. Слишком быстрая приватизация вместо общества с множеством независимых и конкурирующих предприни­мательских структур создала в России общество, управляемое в интересах немногих, скорее даже в интересах меньшего числа людей, чем это было при старом коммунистическом режиме [Goldman 1997: 48-49]. 63

Вторя Голдману в статье, написанной позднее, директор Центра азиатско-кавказских исследований Университета Дж.Хопкинса Ч. Фэрбэнкс признает, что программа ускоренной приватизации банковской системы и мощной до­бывающей промышленности (нефтегазовая отрасль, выработка алюминия и т.п.) была наиболее сомнительной частью ельцинских экономических ре­форм. Он пишет, что в Москве приватизация создала атмосферу "последней распродажи": сегодня продается все, так почему бы не прихватить что-нибудь для друзей и немного для себя? Хотя некоторые меры в рамках приватизации и были необходимы государству, в этой карнавальной атмосфере легко было также подарить многомиллионную монополию на импорт спиртного своему тренеру по теннису, например. "Наш тезис о реформах и демократизации, — делает вывод Фэрбэнкс, — не принимал в расчет этих очень человеческих мотивов. Мы рассматривали приватизацию как бескровный элемент эконо­мической системы, а частную собственность — как материальную сущность, подобную жидкости или твердому телу, а не как человеческое желание, спо­собное превратиться в навязчивую идею и изменить весь мир вокруг себя". Американский исследователь напоминает, что исторически приватизация всегда вела к хаосу и серьезным социальным катаклизмам. Так было, к при­меру, при разделе монастырской собственности в Англии XV в., приватиза­ции церковных земель и зданий во Франции XVIII в. или перерегистрации племенных земель в Оттоманской империи (1839 — 1876 гг.). Проблема в российском случае заключалась в том, что неизбежный хаос, вызванный приватизацией, сопутствовал демократизации, и поэтому приватизация яви­лась главной причиной потери демократией своей легитимности. Поддержи­вая российскую приватизацию, заключает Фэрбэнкс, Запад "руководство­вался абстрактной и бесцветной концепцией приватизации, которая подме­нила в нашем [западном] уме реальность купли-продажи, приобретений и потерь. Этот странный абстрактный подход можно связать с распространен-

ностью безразличия к этическим вопросам, которое влияло на наше отноше­ние и на нашу политику со времени распада СССР. Мы поощряли тесное со­трудничество нового режима с ворами и убийцами. Мы пытались не замечать или не говорить о наиболее очевидном результате "реформ", которые мы спонсировали, — о страдании людей" [Fairbanks 1999].

Анализируя фундаментальные причины кризиса 17 августа 1998 г., Д ж.Миллар сделал вывод, что они состоят в "идеологически мотивированной стратегии трансформации, осуществлявшейся без внимания и даже без по­нимания ограниченных возможностей местных институциональных структур, невзирая на ужасные экономические последствия и крайнюю пристрастность при распределении. Стимулы, созданные при попытке трансформировать российскую экономику в рыночную, были насмешкой над концепцией Адама Смита о гармонии между стремлением индивида к извлечению дохода и об­щественным благом. Вместо этого в России каждый индивидуальный участ­ник экономического процесса, преследовавший собственные цели, вносил свой вклад в разрушение национального богатства. Коренная ошибка заклю­чалась в отрыве материального вознаграждения от вклада в выпуск реальной продукции. Как сформулировал Уэсли Митчел, в рыночной экономике дела-нье денег должно добавлять новые товары или услуги в экономику в целом. В России же с 1992 г. незначительное меньшинство получило крупное фи­нансовое вознаграждение, практически ничего не внеся в реальную эконо­мику, которая постоянно деградировала" [Millar 1999].

Известный специалист по российской политике, профессор Оксфордского университета А,Браун согласен со своими американскими коллегами в том, что введение рынка в России произошло чересчур поспешно, в частности, "слишком быстро был устранен контроль за импортом и движением капита­ла, стало продаваться все, включая колонки новостей и мнений в газетах, ад­министративные решения низко оплачиваемых государственных чиновников, постановления служителей закона и голоса значительного числа депутатов Государственной думы". Сверх того, в некоторых областях рынок работал не­достаточно: "В новой России 1990-х огромные доходы получали банкиры, которые либо сами служили при дворе, либо имели там друзей", а "политические контакты и защита были... гораздо важнее для приобретения капитала, чем репутация, основанная на честности и управленческой компе­тенции" [Brown 1999: 63-64]. Как и Голдман, Браун замечает, что многие при­меры приватизации на Западе свидетельствуют против поспешного введения рыночных механизмов. Например, Франция и Италия сняли ограничения на движение капиталов лишь в 1990-х годах, а Британия и Франция — примерно в течение 20 лет после второй мировой войны — запрещали своим резидентам держать банковские счета за пределами, соответственно, стерлинговой и фран­ковой зон; одновременно сохранялись ограничения на вывоз гражданами ва­люты за границу, даже если они отправлялись на отдых. Такая политика была обусловлена тем, что все эти страны в военный период осуществляли частично командную экономику, потому их опыт выхода из нее в чем-то можно срав­нить с российским. Сохраняя меры государственного контроля до тех пор, по­ка их национальная экономика не смогла перенести их отмену, данным стра­нам удалось избежать краха, произошедшего во многих республиках бывшего СССР, а также абсурдной российской ситуации, при которой крупные запад­ные займы сопровождались массированным оттоком капитала за границу в пе­риод, когда капиталовложения были крайне необходимы для структурной ре­формы промышленности и сферы услуг [Brown 1999: 63].

Французский специалист по российской экономике Ж. Сапир, резко кри­тикующий либеральные приемы в экономике в целом, в особенности так наз. либеральный консенсус, уже в 1992 г. предсказывал, что использование этих мер в странах Восточной Европы породит разочарование в либерализме во всемирном масштабе, а "болезненный опыт, который несет с собой переход­ный период для населения, скорее всего приведет к завершению ультралибе-

рального периода, начавшегося в конце 1970-х годов" [Sapir 1992: 188]. По мнению этого автора, основной причиной краха российских реформ было непонимание реформаторами того, как реально функционирует экономика их страны. В итоге использованные ими монетаристские методы, которые, возможно, и могли дать результаты в другой хозяйственной системе, давали в России неожиданные результаты. Например, отмечает Сапир, природа ин­фляции в переходной российской экономике иная, чем в рыночной, которая располагает соответствующими институтами и чья производственная система уже адаптирована к международной конкуренции. "В экономике, где струк­тура основного капитала подчиняется логике другой экономической системы, производственные издержки напрямую зависят от наследия прошлого. Если предприятия не имеют возможности включить часть этих издержек в цену своей продукции, они обречены на исчезновение. Следовательно, нулевая инфляция может повлечь за собой исчезновение всей производительной сис­темы России еще до того, как она сумеет приспособиться к новым условиям и реконструироваться" [ Сапир 1999: 32].

Сапир приводит и другой пример бездумного применения либерального принципа введения рыночных цен. Он описывает ситуацию с "Газпромом", хотя это описание может подойти и ко множеству иных подобных случаев. Начиная с 1996 г., отмечает исследователь, сменяющие друг друга правитель­ства упрекают "Газпром" в неполной выплате налогов в то время, как госу­дарство само задолжало "Газпрому" и некоторым зависящим от него пред­приятиям. В данном случае неплатежи объясняются не столько структурны­ми особенностями картелей российского типа, сколько непродуманностью самих мер по освобождению цен на энергию. "Кто поверит, что в такой стране, как Россия, "Газпром" способен приостановить подачу газа зимой тем муниципалитетам, у которых нет возможности оплачивать поставки? Вымораживание людей никогда не приводило к созданию более эффектив­ной системы энергопотребления. Никто не сомневается в том, что Россия 6 унаследовала от СССР крайне изношенное оборудование, приводящее к ог­ромным потерям тепла. Однако повышение цен на энергию нисколько не отменяет структуру потребления, которая определяется устарелостью техни­ческих решений. Экономия энергии, в особенности газа, действительно не­обходима, но это требует таких инвестиций, на которые сейчас никто не пойдет. Пресловутая политика справедливых цен привела лишь к огромной проблеме неплатежей, что сказывается на состоянии государственных финан­сов. "Газпром" занимает в этой сфере действительно ключевую позицию, и его "демонизация" российскими либералами есть не что иное, как нехитрая попытка увернуться от непредсказуемых последствий их собственных реше­ний" [Сапир 1999: 93]. В целом грубейшей ошибкой российских либералов было перенесение на свою страну моделей экономик, уже располагавших рыночными структурами. Данная ошибка "выразилась в навязывании неаде­кватных, неэффективных и даже вредных рецептов" [Сапир 1999: 32].

Сапир перечисляет ряд практических мер, которые способствовали бы вы­ходу российской экономики из кризиса. По его мнению, они должны носить прагматический характер, так как "реализм предлагаемых мер важнее их тео­ретического совершенства" [Сапир 1999: 143]. Главная их цель — восстанов­ление промышленности и институтов российской экономики. Для этого не­обходимо расширить, укрепить сферу государственного регулирования, преж­де всего наладить сбор налогов и переориентировать налоговые поступления, снизив налоги на прибыль и на добавленную стоимость, повысив, наоборот, налогообложение сырьевого сектора и производства полуфабрикатов. Важно также усилить социальную защиту населения и улучшить перераспределение выделяемых на это средств, установить ясные правила деятельности государ­ства в экономической сфере, восстановить и реструктурировать внутренний рынок. В таких целях нужно проводить политику, направленную на стимули-

3-213

рование инвестиций и создание конкурентной среды, направлять серьезные государственные капиталовложения в транспорт, коммуникации и прочую инфраструктуру, а также создавать благоприятный инвестиционный климат, укрепляя права собственности и подчинив хозяйственную деятельность госу- дарства четким правилам. Французский экономист считает, наконец, что российскому правительству "следует отказаться от традиционных инструмен- тов макроэкономической политики... либо использовать их умеренно и огра- ниченно (в денежно-бюджетной сфере)", отдавать преимущество политике доходов. На некоторые виды продукции, играющие ключевую роль в издерж­ках (энергоносители, транспорт), должно быть введено регулирование цен, как это было во Франции на протяжении почти 30 лет. По мнению Сапира, "такое регулирование будет более действенным и нанесет минимальный ущерб, если станет частью глобальной экономической политики" [Сапир 1999: 145-155].

Итак, основные пункты западной критики экономических реформ в Рос­сии можно свести к следующим: 1) приватизация была проведена слишком быстро, без соответствующей подготовки и не в интересах большинства насе­ления; 2) экономические реформы не сопровождались соответствующими реформами политической и правовой систем; 3) российские реформаторы подходили к ситуации в экономике своей страны, руководствуясь абстракт­ными догмами, и не смогли предугадать реакции самих россиян на прини­маемые меры; 4) реформы сопровождались коррупцией и расслоением обще­ства в масштабах, неприемлемых для современного Запада. Все эти положе­ния не являются новыми для общественности России, они выдвигались оте­чественными критиками правительственного курса с начала 1990-х годов (достаточно вспомнить знаменитое письмо академиков). В данном случае скорее можно говорить о влиянии российских коллег на западных исследова­телей, точнее, о том, что реальное развитие событий привлекает все большее внимание Запада к позиции российских критиков правительственного курса и их зарубежных сторонников.

Дата добавления: 2015-07-11