Читайте также:
|
Вернувшееся в Генпрокуратуру дело, возбужденное по моему заявлению, отдали Петру Трибою. Узнав, что ему вновь предстоит заниматься моим делом, Трибой сразу же написал начальнику Управления по расследованию особо важных дел докладную, смысл которой сводился к следующему: «Я отношусь к Скуратову с уважением, подумайте, надо ли давать мне это дело?»
Казаков наложил резолюцию: «Не вижу оснований для отвода».
Забрезжила надежда, что расследование и дальше будет объективным. Не сидели без работы и мои адвокаты — Леонид Прошкин и Андрей Похмелкин. Посоветовавшись, мы решили сменить тактику, вести себя более активно и стали направлять Трибою ходатайства.
В любом цивилизованном обществе частная жизнь человека является священным и естественным благом. О её неприкосновенности говорят статья 12 Всеобщей декларации прав человека и статья 9 Российской декларации прав и свобод человека и гражданина.
В соответствии со статьей 23 Конституции Российской Федерации каждому гражданину (а Генеральный прокурор России не представляет в этом плане исключения) гарантировано право на неприкосновенность частной жизни. Согласно нашей Конституции, «сбор, хранение, использование и распространение информации о частной жизни лица без его согласия не допускается». Поэтому вне зависимости оттого, кто «главный герой» известной и, подчеркну еще раз, полученной незаконным путем видеокассеты, — здесь налицо предмет преступления — распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную тайну.
Я много раз объяснял в своих интервью принципиальную разницу между истинными и ложными обстоятельствами. Помните, еще Степашин утверждал, что коль в связи со скандальной пленкой Скуратов заявляет о вмешательстве в его частную жизнь, значит, косвенно он признает, что на пленке именно он. Что ж, обывательская логика в этом утверждении, наверное, есть. Но да простит меня юрист Степашин, с точки зрения юриспруденции это самая настоящая глупость.
Как я уже отметил выше, сведения об обстоятельствах, связанных с частной жизнью, могут быть как истинными, так и ложными. Существует видеопленка, которая по своему содержанию не имеет ко мне никакого отношения. Но поскольку человек, запечатленный на пленке, внешне напоминает меня, то все, что он там вытворяет, стали приписывать мне. Это и есть ложные обстоятельства.
Домыслы о том, что человек, изображенный на видеопленке, — это я, стали распространяться в газетах, по телевидению… Иными словами, и эти обстоятельства, и сфальсифицированную пленку прочно связали со мной, с реальным человеком, с моей частной жизнью. А это уже ни что иное, как вмешательство в мою частную жизнь.
Вот и получается, что я прошу возбудить дело о вторжении в мою частную жизнь, но не признаю ложные обстоятельства, сопутствующие этому.
Направляемые нами ходатайства как раз и преследовали цель разобраться в компрометирующей меня информации, прекратить вмешательство в мою частную жизнь. Выработанная нами линия поведения в сочетании с объективным расследованием самого дела сулила очень большие перспективы.
Когда Трибой приступил к расследованию инициированного мною «моего» же дела, то начал, по сути, с тех же фактов, что были в деле, возбужденном 2 апреля в Кремле. А поскольку я просил разобраться, откуда и как появилась кассета, кто на ней заснят и так далее, то и предмет исследования обоих дел, несмотря на то, что их конечные задачи были абсолютно противоположными, был общим.
Путем такого исследования мы сумели ответить на многие вопросы. Вполне закономерным был и результат этих исследований: Петр Трибой наши ходатайства начал одно за другим удовлетворять.
Попробую объяснить, как это происходило.
К примеру, в одном из ходатайств мы писали: «Вследствие распространения через СМИ сведений о моей частной жизни продолжается вмешательство в мою профессиональную деятельность». Переведем фразу с юридического языка на обычный: из‑за всей истерии, начавшейся в СМИ, и отстранения меня от должности, я как Генеральный прокурор лишен возможности осуществлять прокурорский надзор над теми конкретными уголовными делами, который вел. Трибой рассматривает ходатайство и подтверждает: да, это действительно так, действительно «имело место вмешательство в профессиональную деятельность Ю. Скуратова».
Идем дальше. Все документы, составляющие это так называемое уголовное дело, представляли собой несколько заявлений, каждому из которых предшествовала маленькая записка‑«бегунок» с надписью рукой Владимира Владимировича: «В. П. Патрушеву». Ни по форме, ни по содержанию они не могли стать основанием для возбуждения уголовного дела. По сути это были материалы проверки, собранные работниками ФСБ.
Это — грубейшее нарушение закона о прокуратуре, явное превышение работниками ФСБ своих должностных полномочий: без санкции прокуратуры ФСБ не имела права участвовать в проверке работы даже рядового сотрудника прокуратуры, юнца‑стажера. А здесь в нарушение закона ФСБ проводила проверку деятельности Генерального прокурора России!
Немного отвлекусь. В то, что по закону прокурора проверяет только прокурор и никто другой, заложена очень мудрая мысль. Объясню: прокурор, как правило, осуществляет надзор за деятельностью оперативников в форме жесткого контроля, а это им, естественно, очень не нравится. И всегда есть попытки надавить на прокурора, скомпрометировать его.
Как это делается? Очень просто: против прокурора начинает осуществляться оперативно‑розыскная деятельность, то есть на него попросту собирают компромат. Чтобы оградить прокурора от подобных вещей, существует жесткое правило: всякая проверка в отношении прокурора должна выполняться исключительно прокуратурой.
И здесь я могу сказать без преувеличений: мы своих работников, как правило, не выгораживаем. Если имеется какое‑то нарушение, если на них есть какие‑то реальные материалы — дело возбуждается мгновенно. Не знаю, может быть, это какой‑то феномен, но своих провинившихся сотрудников прокурорская система сжевывает с наибольшим остервенением. Способ самосохранения системы, что ли…
С другой стороны, МВД и ФСБ еще как‑то мирятся с тем, что над ними стоит надзирающий орган в лице прокуратуры. Однако начни мы своих выгораживать, скандал они раздули бы из‑за этого грандиознейший.
А что мы читаем в постановлении Росинского о возбуждении уголовного дела? Там черным по белому написано: «По материалам проверки, проведенной ФСБ…». Вот и получается, что материалы ФСБ собирала незаконно, поскольку проверять деятельность Генпрокурора РФ она не имела никакого права.
А дальше выстраивается цепочка. Эти незаконно собранные материалы послужили поводом для столь же незаконного возбуждения против меня уголовного дела, что в свою очередь повлекло к отстранению меня от должности Генерального прокурора. Естественно, будучи отстраненным от работы, я уже не мог заниматься расследованием конкретных уголовных дел и осуществлять над ними прокурорский надзор.
Все это мы и описывали в своих ходатайствах Трибою. Ну а тому в строгом соответствии с уголовным кодексом оставалось их только удовлетворять.
Таким вот образом, заостряя внимание на всех вопиющих нарушениях закона, мы шаг за шагом ломали сценарий, который преподносила общественности «семейная» пресса и телевидение. Все больше и больше людей стали открыто говорить: «А ведь то, что Ельцин и компания сделали по отношению к Скуратову — это преступление».
* * *
В это самое время Петр Трибой совершил героический поступок. Нет, я нисколько не преувеличиваю: в условиях мощнейшего прессинга и скрытых угроз со стороны властных структур назвать иначе то, что он сделал, честное слово, невозможно.
30 сентября 1999 года мы написали не просто очередное, а самое важное, «итоговое» ходатайство. В нем мы просили признать меня потерпевшим по возбужденному в марте по моему заявлению уголовному делу.
Мы понимали, что Кремль никогда этого не допустит, ибо признание меня потерпевшим означало бы, что их дело — дело, возбужденное в Кремле 2 апреля — во многом теряет смысл.
Как я уже говорил, оба дела — «мое» и «кремлевское» — базировались на одних и тех же фактах, содержали в основном одни и те же документы. Поэтому положительное решение дела, возбужденного в начале марта по моему заявлению, автоматически отменяло обвинения апрельского «кремлевского» дела. Это признание, расставляя все на свои места, мгновенно перечеркнуло бы все старания «семьи» отстранить меня от работы, лишить честного имени, похоронить дело «Мабетекса». Оно стало бы не только фактом сокрушительного поражения моих противников, но и позволило бы мне повернуть ситуацию на 180 градусов, поскольку, получив «статус» потерпевшего, я на законном основании мог бы потребовать найти и наказать всех тех, кто стоял у истоков «кассетного скандала». И, поверьте, я действительно это сделал бы!
Такого для себя конфуза «семья» и Кремль допустить никак не могли. Но… что‑то у них не сложилось, паровой каток государственной машины дал сбой. И это «что‑то», а точнее этот «кто‑то» и был Петр Трибой.
* * *
Ответная реакция Трибоя на наше «итоговое» ходатайство была быстрой и конкретной. Нам был вручен официальный документ, подписанный следователем, который подтверждал наше ходатайство законным, обоснованным и подлежащим удовлетворению.
Это была огромная наша победа! Решающая победа, все расставляющая по своим местам!
Остановлюсь на этом чрезвычайно важном документе поподробнее.
Уже в первых его строках Трибой отмечает, что действия Бордюжи, показавшего мне пленку и потребовавшего написать заявление об отставке, есть не что иное, как шантаж. С горечью следователь констатирует, как, в нарушение закона и элементарных моральных норм, скандальную пленку показали по государственному телевидению, как 2 апреля 1999 года заместитель прокурора Москвы Росинский в нарушение пункта 1 статьи 42 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» незаконно возбудил против меня уголовное дело…
Знакомясь с делом, Трибой сразу понял: что‑то здесь не так. В основе дела, кроме пресловутой пленки, лежали заявления проституток, которые якобы на ней засняты. И это «не так» состояло не только в отдельных нарушениях процессуальной формы, но и в первую очередь в том, могут ли вообще эти заявления считаться законным поводом к возбуждению уголовного дела.
Оперативники ФСБ, собиравшие материал, утверждали, что все девушки сами, по доброй воле пришли в ФСБ и написали на меня заявления, причем каждая — сама по себе. Дескать, увидели себя по телевидению во фрагменте известной видеозаписи, а теперь боимся за свою жизнь…
Москва — не Амстердам, не Бонн и даже не Париж. Проститутки в России, особенно в Москве — это абсолютно бесправная категория людей, профсоюза у них, как на западе, нет. В подавляющем большинстве это «дамы», приехавшие на заработки из провинции. У них, как правило, нет ни жилья, ни обязательной в столице регистрации‑прописки, и потому они за километр обходят любого милиционера… А тут какой‑то всплеск высокоморальных чувств и законопослушания толкает их, тащит… И не куда‑нибудь, а в ФСБ — организацию, от одного названия которой их бросает в дрожь. И это при том, что «клиент», как они откровенно «сознались» следователям, их не оскорблял, не унижал, честно расплатился… Да и стремление к покаянию у них почему‑то не скоро возникло: по их словам, с момента встречи с «клиентом» прошло больше года! Это ж память какая должна быть — за ежедневной чередой клиентов все вдруг вспомнили одного‑единственного и побежали в ФСБ жаловаться… Скажите, можно ли в такое поверить, имея даже не совсем трезвую голову?
Обратил Трибой внимание и на то, что все заявления — их было вначале три (все датированы мартом: 18, 26 и 27‑го числа) содержат по сути одни и те же фразы, написаны на одинаковой бумаге, в едином стиле, с одними и теми же стилистическими оборотами, хотя каждая из девушек писала вроде бы самостоятельно, и было это в разных концах Москвы…
Отсюда и вполне логичный вывод: всё от начала до конца было инициировано сотрудниками спецслужб, которые осуществляли целенаправленный сбор информации, дискредитирующей Генерального прокурора. Нашли девиц, «обработали» их и заставили написать заявления. А давно известно: маленькая ложь тянет за собой ложь большую.
Все это насторожило Трибоя, и он решил еще раз допросить проституток после того, как их допросили оперативники ФСБ и работники прокуратуры. Результаты допросов оказались чрезвычайно интересными.
Трибой установил, что Наталья Асташова (одна из девиц, что фигурировали на пленке) «умышленно неправильно указала свое имя, представившись Надеждой, не указала адрес своего проживания, дату написания заявления и не скрепила его своей подписью. Также она не была предупреждена об ответственности по статье 306 Уголовного кодекса РФ», то есть за дачу ложных показаний. Проще говоря, бумагу с такими данными профессиональный следователь просто не должен даже брать в руки, а тем более принимать к производству.
Далее — еще удивительнее. Побеседовав с Асташовой, Трибой делает для параллельно ведущегося против меня следствия просто‑таки смертельный вывод: «Из показаний Асташовой следует, что указанное заявление получено от нее в результате угроз, шантажа и обмана». Как выяснил следователь, оперативник ФСБ прямо из дома привез ее к себе на работу, показал видеопленку, ткнул пальцем в одну из изображенных на пленке девушек и сказал:
— Это ты! Если будешь отрицать, пожалеешь! При этой сцене, имей в виду, была украдена крупная сумма денег. Тут же пришьем тебе уголовное дело. Поняла?
Угроза расправы была настолько убедительной, что напуганная женщина сразу же «созналась» во всем…
Много нарушений Трибой обнаружил и в бумагах, «поданных» в ФСБ другими девицами. «Заявление Богачевой от 21 марта, регистрационный входящий номер ФСБ 3097 от 27 марта, — указывает следователь, — также не было подписано, она также не была предупреждена об ответственности по статье 306 Уголовного кодекса РФ… Те же недостатки содержали и заявления Максимовой и Демкиной. Заявления Цхондии и Богачевой зарегистрированы были в ФСБ под одним номером», то есть разные заявления, разные даты, а номер один.
Была еще одна наипикантнейшая подробность, не вошедшая ни в один протокол, но о ней в «Московском комсомольце» в начале октября 1999 года рассказал занимающийся криминальными расследованиями журналист Хинштеин: одна из девиц имела при себе… удостоверение сотрудника милиции. Настоящее оно было или фальшивка — не знаю, эпизод постарались сразу же замять. Барышня эта, возможно, плотно сотрудничала с органами, и это говорит о том, что органы наши еще не разучились работать. Их бы энергию, да в другое русло…
Не оставил Трибой в стороне и вопрос, который месяц будораживший воображение обывателей: Скуратов ли изображен на скандальной видеопленке, или с девицами развлекается кто‑то другой, похожий на Скуратова? Опираясь на заключения обследовавших пленку экспертов, следователь пишет: «В ходе криминалистических исследований видеозаписи, обозначенной в СМИ как пленка «о человеке, похожем на Генпрокурора РФ», данных, дающих достаточно оснований считать, что Скуратов Ю. И. и лицо, запечатленное на скандальной видеопленке, является одним и тем же лицом — не получено».
Что еще к этому можно добавить? Прямо на глазах с треском рушилась столь старательно воздвигнутая «семьей» гора лжи и обмана.
И наконец Трибой отвечает на главный поставленный в нашем ходатайстве вопрос: кто Скуратов на самом деле — преступник или потерпевший? «В связи с возбуждением уголовного дела против Скуратова, — пишет следователь, — он отстранен от обязанностей, что является вмешательством в деятельность прокурора в целях воспрепятствия осуществлению им полного и объективного расследования ряда уголовных дел, находящихся в производстве Генпрокуратуры… Принимая во внимание, что вышеназванными действиями Скуратову причинен моральный ущерб, и руководствуясь статьями 53 и 136 УПК РСФСР (тогда действовал еще старый кодекс — Ю. С.), постановляю признать Скуратова Ю. И. потерпевшим по уголовному делу, о чем уведомить Скуратова Ю. И и его адвоката Прошкина. Копию настоящего постановления направить надзирающему прокурору».
Как говорится, финита ля комедия!
Даже трудно себе представить, какой грандиозный после этого начался скандал. Как мне рассказывали, такого шквала высоких звонков Генпрокуратура РФ не выдерживала, наверное, с момента своего основания. Без уже уволенного к тому времени Катышева крепость отечественного правосудия и законности держалась недолго. Приказом заместителя Генерального прокурора Колмогорова Петра Трибоя сразу же отстранили от следствия, кабинет его опечатали. Девушек спрятали. А через два дня все тот же Колмогоров отменил и постановление о признании меня потерпевшим.
Но особого значения этот очередной кремлевский демарш уже не имел. То, что и так лежало на поверхности, получило документальное и обоснованное подтверждение. А именно: скандальное дело против меня было откровенно сфабриковано и не имело под собой никакой реальной основы.
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 73 | Нарушение авторских прав