Читайте также:
|
Тихий Дон
КНИГА ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ I
“Мелеховский двор — на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база едут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в про-елени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше — перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток, за красноталом гуменных плетней, — Гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый, живущей придорожник, часовенка на развилке; за ней — задернутая текучим маревом степь. С юга — меловая хребтина горы. На запад — улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу...”
В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся Прокофий Мелехов с же
ЧАСТЬ II
Сергей Платонович Мохов ведет свою родословную с годов царствования Петра, когда его предок пришел из-под Воронежа. Он торговал необходимым для казаков, скупал и торговал краденым. Дважды в год ездил в Воронеж, докладывал, что творится в станице, о чем помышляют станичники. С этого-то Мохова и пошел купеческий род. Крепко вросли они в эту землю — не вырвешь.
У Сергея Платоновича двое детей от первого брака: дочь Лиза и сын Владимир. Вторая жена мало интересовалась ими, отцу и вовсе было некогда, и росли они сами по себе. Вдруг отец обратил внимание на то, что дочь выросла и стала очень похожа на мать. Владимир пошел на мельницу, разговорился с рабочими, которые зло и обидно говорили об отце. Он пообещал передать обиду рабочих отцу, но Давыдка, самый язвительный и злой, чуть не плача, просил Владимира не говорить отцу, и тот согласился. “Жалость к Давыдке взяла верх”, но потом Владимир все же пересказал разговор Да-выдки. Отец, выслушав, сказал, что уволит грубияна.
В конце августа Митька Коршунов случайно встретил у Дона Елизавету Мохову, она напомнила о давнишнем обещании “порыбалить”, они сговорились ехать на следующее утро. Митька собирался очень обстоятельно. Попросил деда Гришаку разбудить его пораньше. Дед разбудил Митьку в полночь. Митька пошел за Елизаветой, опасаясь, что если ошибется окном, то Мохов может пальнуть из ружья. Но не ошибся. Баркас стоял в воде. Митька донес Елизавету на руках, чтобы она не намочила ног. Но рыбачить не стали, а Митька отнес ее в кусты и взял силой, хотя Елизавета упорно и зло сопротивлялась. Возвращались домой в девять утра. У Митьки был виноватый вид, он не смотрел в глаза Елизавете.
По хутору пополз слушок: “Митька Коршунов Сергея Платоновича дочку обгулял!” Все обвиняли мачеху: не доглядела за “дочерью”. Через несколько дней Елизавету отправили в Москву “курсы проходить”.
Накануне Митька говорил, что хочет жениться на Елизавете, но та обозвала его дураком. Митька и со своим отцом завел речь о сватовстве, но тот и слушать не захотел, не помогло и заступничество деда Гришака. Тогда Митька отважился сам идти. Мохов затравил Митьку собаками, его еле отбили проходившие мимо казаки. Сноха пришлась Мелеховым ко двору. Работящая Наталья вошла свекрам в душу. Недолюбливая старшую Дарью, старики жалели Наталью. Григорий привыкал к новой женатой жизни и со злостью осознавал, что не вырвал из сердца Аксинью, да и Наталья этому способствовала, в любви была холодна.
Работая в поле рядом с Астаховыми, Гришка видел веселую Аксинью, слышал ее радостный смех и песни, но это на людях, а наедине у каждого было свое горе: у деда Гришака болел зуб; Сергей Платонович плакал, раздавленный позором; Наталья оплакивала свое заплеванное счастье; вздыхал Гришка; Аксинья, копившая к нему злобу, не могла успокоиться; уволенный Давыдка ждал революцию, чтобы отомстить обидчику — Мохову.
В конце октября Федот Бодовсков поехал в станицу, а оттуда вернулся с чужаком, который представился слесарем, родом из Ростова. Штокман приехал на хутор с женой и двумя коваными сундуками. Штокман Иосиф Давыдович работал на заводе, потом в железнодорожных мастерских. Штокман интересовался, “довольны ли казаки жизнью?” На хутор приехали к вечеру, он снял две комнаты у вдовы Лукешки Поповой. “На другой день приезжий явился к хуторскому атаману”. Атаман разрешил Штокману поселиться на хуторе, и тот начал обустраивать слесарную мастерскую.
Григорий с Натальей за три дня до покрова (14 октября) собрались пахать, а Петр с Дарьей поехали на мельницу.
На мельнице началась драка с хохлами. Женщины с возов с ужасом наблюдали за дракой. Могло кончиться худо, если бы старик тавричанин не пригрозил все поджечь. Казаки дали возможность хохлам уехать. Казаки уже было собрались вскочить на коней и догнать хохлов в степи, но их бесстрашно остановил Штокман и стал говорить, что хохлы, казаки и русские — одной крови. Казаки подняли его на смех. “Казаки от русских произошли... В старину от помещиков бежали крепостные, селились на Дону, их-то и прозвали казаками...” Казаки обиделись на такое прозаическое объяснение, но и момент для погони был упущен. Все стали расходиться.
Ночью, оставшись на пахоте, Григорий говорил Наталье, что чужая она какая-то, как месяц, “не холодит и не греет”; не любит он ее, как ни старается, жаль ее, но в душе пусто.
Издавна велась вражда между хохлами и казаками, и повсеместно вспыхивали драки, когда те или другие чувствовали перевес. После драки на мельнице приехал пристав, вызвал Штокмана и, уточнив, что он сидел в тюрьме и отбывал каторгу за политику, предложил ему уехать из хутора.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 85 | Нарушение авторских прав