Новая квартира

Случилось непоправимое. И виноват сам Александр, директор завода. Который уж раз раздавали ордера на квартиры и всегда забывали про старого Зурапа. И все начиналось сначала — извинения, обещания: потерпи еще немного, вот выстроим дома получше и выбирай себе, какую только захочешь... Дома отстроены, совсем недавно распределили квартиры, но о Зурапе опять никто не вспомнил.

Не любил старик ходить то начальству, надоедать, клянчить что-нибудь. Если и приходил к директору, то хлопотал о других, о себе же никогда — ни слова. Не такой у него характер, чтобы мешать людям работать. «Не до меня им, дел — невпроворот, а я путаюсь под ногами...» — думал он обычно.

Правда, с заводом Зурап никогда не порывал. Ушел на пенсию и заскучал, — его тянуло к людям, в родной цех. Всего у него вдоволь, всем он доволен, а вот на сердце неспокойно — не привыкли руки к безделью. Встанет по привычке с зарей, штянется к рабочей спецодежде и опомнится, опустит руки. А в глазах такая тоска, что хозяйка не дозовется его — все глядит на дымящиеся трубы завода, на молодежь, гурьбой шагающую протоптанной им дорогой. Ломкие сиплые голоса ребят напоминали ему его юность, и он скучал...

А чаще всего Зурап встречал их у заводских ворот. Привычной стала сухопарая, костистая фигура старика для рабочие. Всегда он с гудком у проходной. Обопрется о суковатую палку и глядит испытывающе из-под насупленных седых бровей, точно ведет проверку или благословляет кого-то в путь-дорогу. Рабочие всегда рады ему — «встречают добрым словом, справляются о здоровье, и этого ему достаточно. Дальше проходной Зурап не шел — неровен час, соблазнится, а силенок-то уж нет, за молодыми не угонишься, и ляжет позор на твою седую голову. Но и удержаться невозможно — и нет-нет да Зурап навестит свой цех. Пропуск? Какой уж тут пропуск — сорок восемь лет проработал в этих закопченных стенах, жизнь свою прожил здесь, и стар и мал ему знаком на заводе. Походит, потолкует с друзьями, и время летит незаметно, и на душе становится светлей. Друзья всегда ждали его, встречали радушно и как-то подбирались, завидев его в проходе, боясь колких замечаний — не прощает старик непорядки...

Однажды Зурап по обыкновению забрел в цех и молча совершал свой обход.

— Инспекция явилась! — приветствовал его бывший напарник Афанасий. — Как здоровье, Зурап?

— Не жалуюсь...

Потолковали о том, о сем, заговорили о квартирах.

— Чудак-человек, что же ты заявление не подаешь? — говорил Афанасий. — Все потомство твое работает на заводе. Сам — ветеран металлургии... Написал бы, Зурап, а? Завод новые дома строит...

— Успеется! Много у нас еще нуждающихся. Людей из бараков надо переселить в дома. Подожду, — негромко отвечал Зурап, уставившись в обжиговую печь, и задумался... Да, тесновато стало им. Когда-то их квартира казалась ему просторной и светлой. А теперь... Семья разрослась. Незаметно подросли внуки, не успел оглянуться, а они уже невесты и женихи. Годы, годы...

Шло время. Зурап ни разу не заикнулся о квартире, и теперь не собирался — неловко как-то, неприлично о себе хлопотать. Что подумают люди?

Погруженный в думы, он незаметно для себя оказался у директорского кабинета.

— Заходите, заходите, Зурап, — пригласила его секретарь.

— Директор не занят? Никого у него нет? — спросил старик и осмотрелся: в прихожей было людно. — Я потом загляну, людей-то вон сколько собралось. По делам, видно, а я так...

— Пройдите, пожалуйста, они подождут, посидят. Директор старых рабочих принимает без очереди.

— Пройди, Зурап, раньше тебя мы не войдем в кабинет Александра, — заговорили в приемной, и тогда старик смущенно переступил порог директорского кабинета.

Александр усадил его в мягкое кресло и стал расспрашивать о житье бытье.

— Извини нас, Зурап. Долго ты ждал, потерпи еще немного. Ну, шесть месяцев, и мы дадим тебе квартиру в сказочном дворце — в лучшем заводском доме, — улыбнулся Александр, узнав причину прихода старика, — и старая квартира останется за тобой, пусть живут в ней твои дети.

Директор завода часто появлялся на строительной площадке, ходил по будущим лестничным пролетам, присматривался к работе каменщиков, штукатуров, маляров. В этих хождениях он и облюбовал для Зурапа квартиру из трех комнат, самую светлую и солнечную.

«Пусть радуется старик, пусть греет старые кости», — думал он и довольный уходил к себе.

Шли дни за днями, дом подвели под крышу, строители трудились и ночами, осветив площадку прожекторами. Дни за днями бегут. Время и скалы порушит, — говорили в старину, — и память заполнит всякими заботами.

С тех пор, как Александр пообещал Зурапу квартиру, много воды утекло в Тереке, а слова своего он не сдержал и теперь казнил себя за равнодушие и оплошность. Бывало встретит старика случайно на улице и вспомнит о своем обещаний, зальется краской стыда, начнет оправдываться. Да и зачем надо было оправдываться. Зурап ведь ничего не требовал, не просил. А в последнее время он и на улице не показывается, занемог, видать, и о нем позабыли.

И вот сегодня снова повстречались директор завода и старый рабочий в проходной. Александр растерялся, слова не мог вымолвить. Случилось непоправимое. И виноват он, только он: раздали ордера, а Зурапа даже не вспомнили.

Директор не сомневался, что Зурап прослышал об этом и хочет узнать, что же произошло, почему его обделили, обошли. Уж который раз! Идут они навстречу друг другу. Александр ступает тяжело, будто каждый шаг дается ему с трудом, и он прилагает невероятные усилия, чтобы двигаться дальше. Конечно, старик спросит о квартире. Нет, упрекать он не станет, не такой у него нрав. Спросить спросит, просто так, как ни в чем не бывало, потом кивнет головой, выслушав его сбивчивые объяснения, даже успокаивать начнет. А это хуже всего.

«Да и что ты ему скажешь, опять обещать... Но это же бессовестно, — думал Александр, словно речь шла не о нем, а о ком-то другом, лживом, бездушном человеке, и густо покраснел. — Что же придумать? Что? — ломал он голову, — да и как можно так: обещать и ничего не делать... Ох, эти бесконечные дела, эти совещания!.. Но причем тут Зурап, разве старик позволил бы себе такое?..»

Зурап подходит все ближе. Хорошо видно его чисто выбритое лицо, испещренное резкими морщинами. Он как всегда спокоен, а глаза словно излучают доброту его души, по-прежнему приветливо светятся. Александр с детства привык к прищуру его глаз, мог безошибочно по взгляду угадать его настроение.

«Но что же делать? Как объяснить свою безалаберность? Простительно ли это? Сам-то он не такой! Не такой, не такой», — билась мысль в голове, и вдруг погасла, исчезла, захлестнутая воспоминаниями. Они замелькали, как кадры киноленты, опережая друг Друга.

Было время... По чьему-то навету Александра не приняли в рабфак, не дали ему справку в сельсовете.

Из зажиточной, мол, семьи, обойдется. А без справок куда же?

— Богатей! — ухмыльнулся Александр.

Теперь ему смешно, а тогда не до шуток было. У Александра было еще два брата. Когда они стали на ноги, поделили наследие отца поровну и жили врозь. Братья выбивались из сил, но побороть нужду и лишения не смогли. Маялись, перебивались с хлеба на воду, пока в колхоз не вступили. Кто знает, как сложилась бы их судьба, не будь колхоза!

Работал Александр за троих, любил шумную бригадную жизнь, но все чаще поглядывал на ребят, приезжавших из города. Рабфак... Незнакомое слово так и засело в голове, снилось по ночам, куда-то звало. Куда там, связан по рукам и ногам. Семья. Да и справка злополучная. А он бредил городом, товарищами, думал и ни на что не решался.

Когда совсем стало невмоготу, парень покинул отчий дом. Тайком, об его уходе знала только сестра — она не выдаст, она поможет. Доброе у нее сердце, жалостливое.

Уезжал Александр в город и верил: будет он учиться, будет! Но не тут-то было, — вся молодежь хлынула в школы, техникумы, рабфаки, всех не примешь. И эта справка...

— На рабфак принимают только по рекомендации колхозов и заводов. Так-то, друг мой, — сказал ему завуч, добродушный, тихий человек. — А ты явился без оной, — уже строже добавил он.

Не помнит Александр, как оказался на улице, не заметил, как подошел к нему незнакомый паренек. Того приняли на рабфак, и был он самоуверен и заносчив. С видом многоопытного мужа паренек разъяснил ему:

— Это тебе не какой-нибудь там техникум... Это рабфак, — подчеркнул он, — чтобы попасть в его стены, надо, браток, малость потрудиться на фабрике... Можно и на заводе, — разрешил незнакомец, — поработай, станешь рабочим, — наставительно поднял он указательный палец, — добро пожаловать!

— А ты где работал?

— Я? Нигде. Но мой отец девятнадцать лет, как один день, отработал на «Кавцинке». А я сын своего отца. Неясно это тебе?

Александр во все глаза смотрел на этого разбитного паренька, завидовал ему, удивлялся его бойкости и удачливости, хотя заносчивость незнакомца немножко коробила его.

— А меня бы не взяли на завод? — нерешительно спросил Александр, ни на что не надеясь.

Парень с пренебрежением смерил его с ног до головы и поинтересовался:

— А что ты сможешь делать на заводе? Молод еще... — Потом, словно судьба Александра была в его руках, смилостивился: — Идем. Попытаемся. Может, и найдется там какая-нибудь работенка для тебя. Что ты остолбенел? Идем же, говорю.

Новый товарищ затащил его в кабинет директора. Все было так неожиданно, что Александр растерянно застыл у дверей, а тот, не моргнув глазом, все рассказал о нем.

— Да... Это хорошо, что парень решил работать на заводе, — промолвил директор. — Малый, видно, неплохой. Но что поделаешь! — развел он руками. — Сейчас я не могу помочь ему, мест свободных нет у нас, нет работы.

Сердце Александра упало — нет работы! Перевел взгляд на рабочего, сидевшего рядом с директором, и опустил голову. Тот приглядывался к нему молча, изучающе. Александр и не разглядел его, как следует, весь был поглощен тем, что так равнодушно говорил директор. И когда заговорил рабочий, он вспыхнул, благодарно заулыбался. А рабочий, которого директор назвал мастером, попросил:

— Пусть идет ко мне в подручные, мне нужен еще один ученик, — и забарабанил пальцами по краю стола в ожидании ответа. Директор, недолго думая, согласно кивнул головой.

Вот тогда-то впервые и повстречались Александр с Зурапом. Давно это было.

Вспомнил Александр, как маялся вначале без жилья, как приютил его Зурап, как нежно заботилась о нем старая жена обжиговщика. Приголубили, как родного, вывели в люди. И на завод и с завода всегда шли вместе. Как тень следовал он за стариком и дома и в цехе.

А потом рабфак... Проводы заводских ребят... Напутствие Зурапа.

Все прожитое промелькнуло перед глазами, ожило, приобрело милые сердцу, знакомые до мелочей очертания. И вдруг все исчезло — осталась горечь своей непоправимой вины перед идущим ему навстречу старым заслуженным рабочим.

Еще несколько шагов, и они повстречаются. А что потом? Что, что?..

Неожиданно Александра осенила другая мысль.

«Чудесно! — приободрился он. — Расчудесно, ей богу!.. Ведь и он, Александр, переселяется в этот новый дом, и ему завкомовцы дали ордер. И, наверное, не самую плохую квартиру выделили. Вот и хорошо, — пусть живет в ней наш Зурап. Хозяйка обидится, ну да это не беда... Отойдет... Сколько раз побывала она на стройке! Облюбовала себе квартиру. Собирается переехать. Софья, Софья, так будет лучше, понимаешь, лучше...» — говорил он про себя. А вчера, после распределения ордеров, он звонил жене домой, шутил, был доволен собой и тем, что может порадовать ее доброй вестью.

— Готовься, хозяюшка, к новоселью, — бросил он тогда в трубку, и ему передалось радостное волнение Софьи.

Теперь все изменилось. Квартиру надо уступить Зурапу. А как быть с Софьей? Как причинить ей такую боль? Да, тесновато и у них, и семья живет мечтой о новой квартире. Ну, да ладно...

Мысли еще не улеглись. Зурап приветливо улыбается ему, и Александр тут же выложил:

— Поздравляю, Зурап! Когда на новоселье явиться? Смотри, не забудь старых друзей!

— Новоселье? — недоуменно переспросил старик — Что-нибудь слышно такое, право...

— Как же так, Зурап, все знают, а ты ничего не слышал? Чудесную квартиру тебе выделил завком, будешь доволен. Поздравляю еще раз, — Александр взял Зурапа под руку.

— Спасибо, Александр, не забываете старика, — растроганно сказал Зурап. — Не знаю, как и благодарить тебя. Квартира тоже нужна. Но что вспомнили... спасибо... Обрадовали вы меня на склоне лет!

Зурап ушел, постукивая бамбуковой палочкой, Александр остался со своими думами. А думал он все о том же: как объясниться с Софьей? Так ничего и не решив, отправился к себе, в кабинет. Сидел долго, просматривая при свете настольной лампы почту последних дней. Главк. Министерство. Совнархоз. Пора бы домой, но Александр не торопится, хитрит сам с собой, чтобы выиграть время.

Отпустил шофера и, заложив руки за спину, пешком направился к новому дому завода. Надо взглянуть как там новоселы устраиваются.

У дома кишмя кишели люди: выгружали машины, заносили столы, буфеты, шифоньеры, рояли... Это зрелище всегда радовало директора завода, но сегодня он несколько озадачен. Отвечая на приветствия, пробирается через диваны и кровати, шкафы и тумбочки к крайнему подъезду. Кажется, там, на втором этаже, его квартира. Его...

У входа в подъезд стоял Зурап. Видно, и старик доволен суматохой переселения, все глядит и не может наглядеться на людей. Гомон детворы, оживленные лица переселенцев, радостные возгласы — все необычно для него.

— Ну так как, Зурап, когда же новоселье? — улыбнулся Александр. — Нравится квартира? Или еще не заглядывал к себе?

— Спасибо. Сегодня утром прибегал уже... Такая квартира, что я даже прослезился. Старость... Извини уж. Меня подбросили ребята на «Победе», сейчас подвезут и вещи.

— Пойдем, посмотрим твою квартиру.

Поднялись на второй этаж.

— Кажется, ты ключ свой в дверях забыл, Зурап.

— Нет, не забыл, сам оставил его, что с ним приключится? Ордер ведь у меня в кармане, — широко улыбнулся старик, показав щербатые зубы.

Переступив порог, Александр остолбенел, — в пустой квартире хозяйничала его жена Софья.

— А-а, Софья пожаловала! Здравствуй, здравствуй, дорогая! — воскликнул Зурап.

— В кои-то времена и нам квартиру дали, вот и прибежала, — весело отвечала Софья.

— Как это так? — не понял Зурап. — Ордер о г квартиры у меня, — взглянул он на Александра.

Александр помолчал, собираясь с мыслями. Он видел, как лицо Софьи потемнело и она отвернулась к окну.

— Софья, не сердись... Завком еще раз рассмотрел заявления. Семья Зурапа больше нуждается в квартире. Ты ведь знаешь это. Вот и перешили...

— Это их дело, пусть завком кому угодно отдает квартиру, но я никому не отдам ее, никому, слышишь! — перебила Софья мужа. — Сколько ж нам ждать еще?! С детьми в этой спичечной коробочке ютиться я больше не могу. Понимаешь, не могу, сил моих нет больше! — всхлипнула она.

— Софья! Софьюшка... Как можно так? Успокойся, люди ведь вокруг!

— Александр! Прости меня, старого. Ты, наверно, свою квартиру мне отдал... Нехорошо получилось, — тихо проговорил Зурап. — Я подожду. Надо отвезти вещи домой, чтобы зря не таскали их наверх.

Шум передвигаемой мебели прервал Зурапа. Он испуганно оглянулся. Двое дюжих парней с грохотом вкатывали в комнату рояль, купленный недавно внучке.

— Не волнуйся, Зурап, — квартира это твоя, — сказал Александр. — Как нам лучше расставить вещи? — задумался он.

Софья схватила свою сумку с подоконника и выбежала в коридор. Вслед за ней вышел и Александр.

— Александр, не надо! Моя старая голова одной слезинки Софьи не стоит. Зачем ее расстраивать? Возьмите ключи и живите себе на здоровье.

— Нет, Зурап, это решено! Ты лучше скажи ребятам, как и где вещи расставить. Софью мы сейчас успокоим, — сказал Александр и вышел наружу.

Зурап стоял у дверей, не знал, что делать. Люди вносили вещи, но он не замечал их. Мысли его были заняты другим: как быть? Хотелось говорить с кем-то, уговаривать кого-то, но все стоял, беспомощно озираясь вокруг.

Вот идет Софья. Закинула на хрупкие плечи скатанный персидский ковер. Неужели успели подвезти их вещи, и она... Но нет, да это же ковер Зурапа! В дверях показался и сам Александр. Он нес какой-то сверток. Это их вещи...

Зурап понял: люди помогают им внести в квартиру вещи. И Софья тоже.

Александр был весел, шутил, сыпал прибаутками:

— Не забудь, Зурап, позвать на новоселье. Не забудь, пожалуйста, Софьюшка у нас любит олибах поджаренный...

КЫЛМА

Кому не надоест лежать в больнице, когда мороз разрисовал окна и эти затейливые узоры золотыми, голубоватыми огоньками искрятся на солнце? Так и хочется выскочить на улицу, хватить глоток, другой чистого, живительного воздуха. В палате-то воздух тяжелый, спертый.

Но что поделаешь! В больницу не от избытка здоровья попадают. Мы все терпели, ничего не попишешь! Жили дружно, рассказывали друг другу разные истории, шутили — и так коротали время. Договорились чаще открывать форточку, освежать воздух и даже разрешили Ахсарбеку выкуривать в день три папироски — ему, из-за боли в бедре, нельзя было двигаться.

Однажды утром нянечка стала заправлять свободную койку, которая стояла в углу. Мы притихли — интересно, кого туда положат? Появление нового больного всегда является маленьким событием в однообразной жизни палаты.

Ждать нам пришлось недолго. Медсестра открыла белую крашеную дверь и пропустила впереди себя лысого, коренастого мужчину лет пятидесяти, с брюзгливо отвисшей нижней губой. Толстые жилы на руках его напоминали выступающие из-под земли корни старого дерева. Морщин на узком лбу собралось столько, что и не счесть. Из-под рыжих торчащих бровей смотрели два колючих холодных глаза. Нос у него был широкий, сплюснутый.

— О-о-ох! — застонал вновь прибывший, едва миновав дверь.

Новый больной ни на кого не посмотрел, ни с кем не поздоровался, а прямо направился к своей кровати, уставившись на нее, как жаба, загипнотизированная змеей. Раздевшись, он аккуратно свернул халат, положил на подоконник. Затем осторожно, точно боялся что-нибудь сломать, опустился на койку, отвернулся к стене и опять простонал.

Мы переглянулись. Эге-ге! Не похоже, чтоб л прибывший был сильно болен. Значит, характер такой? До чего же все-таки хорошо нам до сих пор жилось! А вот появился этот новичок, и все изменилось, будто он принес с собой кылма[17].

В коридоре, когда играли в шахматы, кто-то из нас так и назвал его — Кылма. Кличка моментально пристала к нему, словно пиявка к телу.

За полдень стали разносить с бед. Кылма повернулся лицом к палате и стал наблюдать, как больные едят борщ. Когда подали второе, Кылма протянул свою жилистую руку, нажал кнопку и опять закутался в одеяло.

Появилась медсестра.

— Позовите ту женщину, что разносила обеды, — сказал Кылма тихим и словно бы извиняющимся голосом.

— Зачем она вам? — спросила медсестра. — Нянечка очень занята. Скажите, что вам надо, может, я могу помочь?

— Вас я и так вижу. Неужели вы думаете, что я не знаю, кто мне нужен? Тогда, если вам не трудно, позовите старшего, — вновь тихо, но уже ледяным голосом потребовал Кылма.

Медсестра пожала плечами и вышла.

Вскоре в палате появилась пожилая, добродушная сестра-хозяйка — любимица всего нашего отделения. Как всегда ласково она спросила:

— Что вас беспокоит?

— Одного не могу понять: не больной я, что ли? Может, не советский трудящийся?

— Да в чем дело? — удивилась сестра-хозяйка.

Мы тоже все прислушались.

— Почему на моей тумбочке нет пищи?

— Ах, вы вот о чем. Мы не знали, что вас положат, поэтому и не выписали продукты. Да и вообще такие ходячие, как вы, больные, голодными к нам не приходят.

— Голодными они приходят или сытыми — это не ваше дело. Как только больной поступает к вам на лечение, вы обязаны обеспечить его всем, чем положено. Я очень хорошо знаю, что сделало наше дорогое государство и правительство для охраны здоровья. Так что, будьте добры, выполнить все те обязанности, которые на вас возложены.

— Я вам повторяю: обед приготовлен на известное количество больных. Выходит, мы должны отдать вам чужую порцию и оставить кого-то голодным?

— Я в этих тонкостях не разбираюсь. Я хочу лишь то, что мне положено.

— Поймите...

— Сперва принесите обед, а уж потом я вас выслушаю.

Кылма решительно отвернулся к стенке, давая понять, что разговор на этом считает законченным.

Сестра-хозяйка, казалось, не могла прийти в себя от изумления. Наверно, ей никогда не приходилось сталкиваться с таким положением. Немного постояв, она ушла.

Палата невольно притихла.

Минут пять спустя, нянечка принесла поднос и поставила на тумбочку Кылма борщ, котлеты, компот. Откуда сестра-хозяйка выкроила для него обед, мы так и не узнали.

Теперь-то уж он успокоится — решили мы. Кылма сел в постели, долго мешал ложкой борщ, потом бросил ложку и опять нажал кнопку. Когда вошла няня, он с той же нудной вежливостью попросил:

— Извините. Если вам не трудно, позовите повара.

Вскоре появился мужчина в белом халате.

— Вы повар?

— Слушаю вас.

Кылма помешал ложкой в тарелке, спросил:

— Что это по-вашему?

— По-нашему? Борщ.

— Правильно: по-вашему — борщ. А по-нашему — помои.

— Зачем так говоришь, хороший человек? — возмутился повар. — Тут мясо варилось. Капуста варилась. Картошка варилась. Морковь. Все, что положено для борща. Вон жир — разве не видишь?

Кылма и слушать не хотел.

— Наше родное правительство заботится о скорейшем выздоровлении всех больных тружеников. Оно отпускает для этого свежее мясо, масло, жир, овощи... а вы больным помои даете. Вас пригласили на эту почетную работу продукты портить?

— Хороший человек. Вы, наверно, принесли с собой в больницу весь домашний запас упреков и замечаний?

— Замечания я с собой не приносил, а вот критику своих недостатков вы воспринимаете как острый нож.

Красное лицо повара теперь напоминало освещенную огнем кастрюлю.

— Хочешь — обижайся, а другого у нас ничего нет. Нравится — кушай, нет — можем принести книгу жалоб, позвать главврача.

И повар сердито вышел из палаты, не закрыв дверь.

Кылма долго еще что-то бормотал, возмущался. Подсел к тумбочке и так вытянул шею к тарелке, что до предела натянулись жилы — вот-вот лопнут. Взял ложку, стал громко хлебать, чавкать; все уставились на него.

Обедали мы всегда с аппетитом, а тут не почувствовали вкуса компота, будто кто в него отраву положил. Шутки в палате как рукой сняло.

Поев, Кылма вытянулся было под одеялом, да вдруг перегнулся и уставился под дальнюю кровать. Протянул руку, нажал кнопку.

Появилась медсестра.

— Что бы во-о-он то было? — показал он под дальнюю кровать.

— Где? — наклонилась медсестра.

— Во-он оно белеет!

— Теперь вижу. Кусочек ватки.

— Интересно, там его место?

— Видимо, кто-нибудь из сестер обронил. Сейчас подниму.

— А почему вы не подняли раньше? Наше родное правительство для того вам деньги платит, чтобы вы работали спустя рукава? Была бы хоть еще работа тяжелая! Ведь вы же не стоите у сталелитейной печи? Не жнете целыми днями серпами пшеницу?

Кылма говорил таким тоном, будто сам был горновым или немало в знойные дни скашивал пшеницы.

Когда медсестра вышла, неся в двух пальцах злополучный кусочек ваты, в палате воцарилось гробовое молчание. Время вдруг стало тянуться мучительно длинно. Мой сосед по койке сердито прошептал сквозь зубы:

— Вот уж действительно — кылма. Не человек — отрава. Тут и у святого терпение лопнет.

Послеобеденная дремота охватила палату, разговоры стихли. Внезапно Кылма снова потянулся к кнопке звонка. Опять что-то увидел? Против кого же он теперь направит свои упреки, замечания?

Медсестра остановилась возле его кровати с терпеливым страданием на юном, розовом лице.

— Сходи-ка, мое солнышко, позови кого-нибудь из врачей.

В палате долго никто не показывался. Кылма вторично зло нажал кнопку. Как раз в это время вошел врач.

— Что вас беспокоит, больной?

— Работа ваша беспокоит, доктор, работа! Правительство вас десятки лет для того учило, чтобы вы так относились к своим обязанностям?

Черные брови врача сдвинулись.

— Что вам не нравится?

— Вы ни в грош не ставите трудящегося. Сколько я уже лежу, и никто еще меня не осмотрел.

— Вас осмотрели в приемном покое, когда брали в больницу. Диагноз известный — грыжа. Подготовим и сделаем операцию.

— А что с вами случится, если вы лишний раз осмотрите больного? Вселите в его душу надежду. Может, у меня какие изменения?!

Доктор нехотя откинул одеяло Кылма, стал осматривать.

Вновь потянулись тяжелые, как свинец, минуты. Наконец наступила ночь, и мы заснули.

Утром, едва открыв свои колючие глаза, Кылма подозрительно оглядел палату, раза два втянул приплюснутыми ноздрями воздух и нажал кнопку. К нему тут же подошли.

— Если вам не трудно, попросите сюда старшую медсестру.

Появилась старшая медсестра. Видимо, она уже знала, что за пациент появился в нашей палате, поэтому что губы ее были сухо поджаты.

— Скажите пожалуйста, что это в воздухе плавает?

Вошедшая сразу заметила легкие голубые волокна под потолком.

— А вы разве не видите? Дым от папиросы.

— Интересно, это что: курительная комната или больница для трудящихся?

— Это курит Ахсарбек. Он не может ходить.

Если даже он неходячий, то должен понимать, что в палате курить нельзя.

— Ему разрешили товарищи. В таких случаях обычно сами договариваются.

— А зачем будут договариваться больные, когда в лечебнице существуют свои порядки, которые обязаны выполнять все без исключения. Вы же должны за этим следить. Для этого вы и получаете зарплату от нашего любимого государства.

— Тьфу ты! — не выдержал мой сосед. — Да неужели вы не видите, что Ахсарбек не может двигаться? Его мучат боли, мы и разрешили три папироски в день.

— Я не с вами разговариваю, — уставился Кылма на него жабьими глазами. — Я не переношу дыма табака. У меня голова начинает раскалываться.

И он вдруг закутал свою лысину полотенцем и так начал охать, стонать, что сосед мой в сердцах только рукой махнул.

День ото дня Кылма надоедал нам все больше и больше. Мы все потихоньку стали просить врача поскорее сделать ему операцию и выписать домой. Очевидно, и медперсонал был так настроен.

Операция прошла благополучно. С Кылма сняли швы, он стал прогуливаться по палате, коридору. В конце недели врач с довольным видом заявил ему:

— Завтра утром я вас выпишу. В больничном режиме вы уже больше не нуждаетесь. Поправитесь Дома.

В глазах Кылма мелькнуло беспокойство.

— Не выпишете, мое солнышко, — самонадеянно сказал он. — Не выпишете. Я еще не здоров, и вы не имеете права отказать мне в лечении. Такого правила нигде нет. Наше государство для того строит светлые больницы, чтобы мы до конца в них поправлялись.

Врач улыбнулся и вышел. Неужели спасовал?

Завтрак следующего дня прошел как обычно. Обед же Кылма не принесли. Он нервно нажал на кнопку.

— Скажите на милость, — высокомерно обратился он к няне. — Вы что, забыли обо мне? Почему суп не даете?

— Не положено. Вчера вас выписали.

— Интересно, вы всегда так издеваетесь над трудящимися? Или только меня выбрали?

— Для меня вы все равны. Как велели, так и делаю.

— Ну это мы еще посмотрим.

Разгневанный Кылма вышел из палаты и пропадал с полчаса. Вернулся сумрачный, лег лицом к стене. Почти тут же за ним показалась старшая медсестра, тронула его за плечо.

— Освободите место, его ждет другой больной.

Понял Кылма, что уже другого выхода у него нет. Встал, начал собирать свою мыльницу, зубную щетку, бритву «Нева», бормоча под сплюснутый нос:

— Хорошо, дорогие, хорошо. Я сообщу родному правительству о том, какую заботу вы проявляете о трудящихся.

Вышел он, ни на кого не глядя. В дверях столкнулся с новым больным — коротконогим мужчиной средних лет.

— А-а-а, Кылма! А ты что здесь делаешь? — весело спросил тот.

Что ответил наш «грыжник», мы не слышали: дверь со стуком захлопнулась за ним.

Новый больной весело поздоровался со всеми, спросил:

— Ну как вам тут жилось с Кылма?

Вся палата оторопело уставилась на коротконогого. Мой сосед, запинаясь, спросил его:

— Откуда вы узнали... что мы его прозвали Кылма?

Новый больной от души расхохотался:

— Так и у вас ему дали такую же кличку? Кылма везде есть кылма. Клянусь горой Казбек, что его и здесь никто не посещал из родни. Ко всем приходят, а к нему — ни ногой. Наверно, и дома всем надоел.

— Скажите, — спросил мой сосед. — Не знаете, кто он по профессии?

— Как не знать? Торгует газированной водой. И скажу вам, не плохой домик построил себе... на сладком сиропе. Но я и в самую сильную жару не подхожу к его тележке. Мне кажется, что и напиток его пахнет отравой.

СВАТЫ

Сразу же за клубом начинается большой парк.

Деревья там еще молодые, но раскидистые и так густо покрыты листвой, что даже в полдень под ними можно найти тень и прохладу. Повсюду в аллеях стоят удобные скамейки для отдыха.

Парк был разбит в тот год, когда Беслана впервые избрали председателем колхоза «Победа». Стоит рассказать, как возникла у него эта идея.

По какому-то важному делу поехал Беслан в тот год в Дзауджикау. Конечно, и до этого он бывал там, но тогда он еще не был председателем, а был совсем молодым парнем и не задумывался над большой судьбой колхоза.

Было это в середине лета. Стоял очень жаркий день. Народ валил в городской парк. Беслан тоже соблазнился, зашел и уселся около большого фонтана под густыми деревьями. До чего же прохладно! Там и возникла у него мысль о колхозном парке. Скажите, пожалуйста, почему у колхозников не может быть такого же приятного места для отдыха после трудового дня? Почему не могут ласкать глаза колхозников роскошные клумбы? Почему они не могут дышать воздухом, насыщенным ароматом цветов?

И вот, вернувшись из города, Беслан и предложил разбить этот парк.

Само собой разумеется, наш рассказ не ограничивается колхозным парком, и, чтобы дальше не распространяться, коротко скажем, что этот парк ничуть не хуже городских парков. Правда, в нем нет фонтанов, но и эта беда поправима — уже прорыт канал, и трубы протянулись от речки до самого села.

О парке же мы вспомнили потому, что уж очень любит гулять в нем Беслан. Вот и сейчас он не спеша идет по нему, направляясь в клуб смотреть кинокартину. Идет он по боковой дорожке, где больше деревьев, и хотя цветов не видно в темноте, но их запах наполняет весь парк. Временами блеснет между ветвями яркий электрический фонарь, висящий над входом в клуб, тогда ночь Беслану кажется еще темнее. Бывают моменты, когда человеку хочется побродить в одиночестве, подумать. Такое настроение было в эту минуту и у Беслана.

Шагает он неторопливо по аллее, вспоминает, как был разбит парк, как строился клуб, и думает — чем бы еще украсить родное село?

Его мысли прервал чей-то шепот. Беслан остановился и невольно прислушался.

— Скажи мне хоть слово!

— Сейчас я тебе ничего не могу сказать... Мне надо подумать.

— Аза!

— Пойдем! А то опоздаем в клуб.

— Аза! — умолял мужской голос. — Я должен знать...

— Потерпи! Кто терпелив, тот дождется...

Беслан узнал и девушку и парня. Она — молодой колхозный агроном Аза, он — старший бухгалтер соседнего колхоза «Большевик» Даут.

Аза и Даут ушли в клуб, а Беслан остался и задумался. Ему стало почему-то неприятно, что парень из другого колхоза ухаживает за его агрономом. Но почему? На этот вопрос он бы и сам не ответил.

— Тебе-то что за дело! — наконец недовольно проговорил он и быстрым шагом направился в клуб.

В тот вечер Беслан не придал серьезного значения разговору Азы и Даута. Мало ли молодых людей влюбляются? Мало ли объясняются в любви?

Но вскоре эта любовь принесла много беспокойства председателю.

Для того чтобы и нам понять, в чем дело, познакомимся с Малсагом, председателем другого колхоза «Большевик».

Как-то вечером, когда Беслан с Малсагом гуляли по парку, подходит к Малсагу колхозник и говорит ему:

— Послушай, Малсаг, хорошо бы и для нашего колхоза разбить такой же чудесный парк. Чем мы хуже соседей?

Малсаг рассмеялся и с такой ехидцей, как показалось Беслану, говорит:

— А на что нам нужен собственный парк? Парка «Победы» на весь район хватит, да к тому же парк расположен между двумя колхозами, рукой подать до него. И тратиться незачем!

Задели эти слова Беслана. Выходит, «Победа» строит, а «Большевик», ничего не делая, тоже пользуется парком и клубом. Подумав, Беслан решил, что злится напрасно, — почему в самом деле соседям не приходить в парк или клуб? Пускай отдыхают, места действительно для всего района хватит.

Нехорошо только, что Мал саг так ядовито разговаривает. Еще и надо сказать, что сам Малсаг не очень-то горазд помочь в нужную минуту. Взять прошлый год, когда оба колхоза посеяли рядом подсолнух. У «Большевика» было всего двадцать восемь гектаров, а у «Победы» — восемьдесят четыре.

— Малсаг, — говорит ему Беслан, — хорошо бы нам подсолнух вместе убрать комбайном, руками убирать невыгодно.

— Нет, — говорит, — вы действуйте комбайном, если хотите, а я вручную уберу.

А «Победе» машиной нельзя убирать, при развороте комбайн будет давить подсолнух «Большевика».

Сколько раз так вел себя Малсаг, когда ему предлагали объединиться для общего дела. Ну, пускай его делает, как ему удобнее, только зачем этот ехидный тон, этот ядовитый язык?

Особенно задела Беслана последняя колкость Малсага, надо сказать, прямо-таки вывела из себя.

Говорят как-то колхозники Малсагу:

— Пора бы подыскать нам подходящего агронома, — Беслан как раз был при этом разговоре, — без агронома нам зарез. Почему «Победа» нас опередила? Потому, что там агроном Аза.

А Малсаг смеется.

— Верно, — говорит, — но только не нам надо искать агронома, а впору «Победе» его искать.

Тут все, конечно, удивились. А Беслан спрашивает:

— Не понимаю, о чем ты говоришь? У нас же есть агроном.

— Да, пока у вас есть агроном, но скоро его не будет. Вот как Даут женится на Азе, свадьбу справим богатую и вас пригласим, Аза у нас останется. А вам бы заблаговременно другого агронома подыскать.

— Не бывать этому! — вспылил тут Беслан и, не попрощавшись, ушел.

Но когда чуть остыл, то подумал: «Почему, собственно, не бывать этому? Чем плох Даут? Умница, образованный, да и из себя пригож. — Беслан покачал головой. — Ведь если Даут женится на Азе и увезет ее к себе в «Большевик», она, понятно, на работу к ним перейдет. Тут и говорить нечего! А такого агронома днем с огнем не сыскать. Уйдет тогда «Большевик» вперед, не угонишься. Что же делать? — волновался не на шутку Беслан. — Хоть бы за кого-нибудь из нашего колхоза выдать! Хороших парней в «Победе» — хоть отбавляй. Всем взяла Аза, но и парни у меня на подбор, молодец к молодцу. Но если она действительно любит Даута, тут ничего не поделаешь».

Беслан места себе не находил.

Он стал вспоминать Азу, когда она приехала к ним в первый раз. Не очень хорошо принял ее тогда Беслан, если правду сказать.

Сидел он как-то в правлении, чем-то занимался, вдруг постучались в дверь.

Войдите! — крикнул он, не отрываясь от бумаг.

Дверь открылась, и Беслан услышал молодой женский голос:

— Вы председатель колхоза?

— Я, — ответил Беслан и поднял голову.

Перед ним стояла молоденькая красивая девушка.

— Да, я председатель колхоза, — сказал Беслан, несколько даже недоумевая, зачем он понадобился этой незнакомой девочке.

— Я прислана к вам в качестве агронома, — сказала вошедшая независимым голосом, видимо, поняв, о чем думает председатель.

Беслан внимательно посмотрел на нее. Она была совсем еще юной.

Обидно стало Беслану. Он давно добивался знающего агронома, а к нему направили неопытную девчонку.

— Ну что же? Передай завхозу, — сказал Беслан сухо, — чтобы он нашел квартиру. О работе поговорим после, — и Беслан снова склонился над столом.

Холодно отнесся Беслан к агроному, мало внимания обращал на нее. Но оказалось, у Азы такой характер, что не обратить на нее внимание нельзя. Она часто приходила к Беслану, и дела у нее были одно важнее другого. И если уж Аза придет и скажет, что надо то-то и то-то сделать, то возражать не приходится. Является она только в том случае, если все подробно изучила и знает, что делать и как делать, вооруженная против любого возражения. Попробуй-ка, справься с ней!

Дошло до того, что Беслан забеспокоился, не забьет ли она его своими знаниями и неутомимостью. Ходил же по этой земле Беслан добрых пятьдесят лет, рылся в ней эти полвека и не находил того, что нашла удивительная девушка.

Поначалу он пробовал было обижаться: дескать, затереть хочет меня, старика. А после, пообдумав, рассудил: «Чего ты, Беслан, кипятишься? Сам виноват: все считал себя передовым да передовым и не заметил, как отстал. На себя пеняй!»

Кончилось тем, что Беслан подружился с Азой, сам с ней становился молодым и почитал ее чуть ли не старше себя, без нее ничего не решал, по всем вопросам с ней, как с лучшим другом, советовался.

И вот теперь, когда Аза стала опорой колхоза «Победа», влюбился в нее старший бухгалтер и парторг колхоза «Большевик»! Ну что ты скажешь?

Волновался Беслан. Парень-то хороший. Изъяна в нем не сыщешь. Но как-то всегда так получается, что все хорошее в «Победе» обязательно приносит выгоду «Большевику». Пускай, Беслан не против. Вот только чтоб Аза к ним перешла, — этого он не допустит!

Но как же быть?

Беслан решил обратиться к Дауту. Должна же быть у него совесть. «Ради создавшего тебя бога, — скажет он ему, — оставь Азу, ищи себе другую, достойную тебя девушку. А то, пожалуйста, выбирай и в нашем колхозе какую хочешь, лучшую из лучших, такую свадьбу сыграем, до старости улыбаться будешь. Но Азу, добром прошу, оставь. Если женишься на ней, я в гроб лягу. Ты же партийный и должен общественное дело выше личного ставить».

Совсем, казалось, убедил про себя Беслан Даута и тут же усомнился. «А любовь? Любовь идет своей дорожкой и никого не слушает. С любовью-то как быть?.. Может, с самой Азой поговорить? — подумал Беслан. — Не прямо, конечно, а так, деликатно... А если и здесь любовь выложит свой козырной туз, тогда что? Лучше уж не пробовать!»

Не выдержал Беслан и заговорил как-то обиняками с Азой:

— Аза! Ты моложе меня и прости, что я по такому делу обращаюсь к тебе, тем более я не родня тебе, хотя, поверь ты, моему сердцу ближе родной дочери... Ты уже в том возрасте, когда пора думать и о семейном счастье... Я и говорю, почему бы тебе не приглядеться к нашим парням? Хороших парней у нас много...

— Как же это получается, — смеясь, прервала его Аза, — до сих пор выбирали парни, а теперь разве такой порядок, что девушки выбирают?

— Нет, Аза, всегда так бывало, во всех случаях, — в таком же шутливом тоне ответил Беслан, — всегда девушка выбирала первая, а раз выбрала, то так поворачивала, что парень выбирал именно ее, а не другую...

Но заговорить о Дауте он так и не решился, и прежнее беспокойство осталось у него на душе.

Долго мучился бы еще Беслан, если бы все не разрешилось само собой, положив, к слову сказать, и конец недовольству Беслана председателем соседнего колхоза Малсагом.

Весной его и Малсага вызвали в районный комитет партии. И секретарь райкома поставил перед ними вопрос, о котором уже давно поговаривали колхозники, изредка думал и сам Беслан, и даже Малсаг, — вопрос о том, что пора объединить оба колхоза.

И как же просто все решилось!

Ведь и раньше не раз порывался Беслан пойти к Малсагу или позвать его к себе в гости и по душам поговорить на этот счет. Но все откладывал, опасался: не подумал бы Малсаг, что Беслан собирается стать председателем укрупненного колхоза. Даст же он тогда волю своему языку!

Что касается председательства, то, по правде говоря, Беслан думал, что оба они не справятся с таким делом, ни он, ни Малсаг. Пока что важно одно, объединить колхозы, а председателя можно будет подыскать...

«Поговорить бы в райкоме на счет объединения, — думал иногда Беслан, — чтобы объединиться до начала весенних работ».

И вот в райкоме, оказывается, тоже об этом думали.

Вопрос обсудили со всех сторон. Не упустили мельчайшей детали, учли опыт других объединившихся колхозов. Постепенно добрались и до вопроса о председателе колхоза. Долго все думали. Потом секретарь райкома сказал:

— Скрывать друг от друга ничего не будем, вы оба работали в прежних условиях неплохо. Но есть ти у вас уверенность, что сможете повести укрупненный колхоз? Говорите, что вы думаете о себе и друг... о друге.

— Я думаю, что здесь нужен человек покрепче нас с тобой, — сказал Беслан, обращаясь к Малсагу.

— Согласен, — ответил Малсаг без своей обычной шутливости.

— На ком же тогда остановимся? — спросил секретарь.

Все снова замолчали, раздумывая.

— Я предлагаю Азу, — сказал, наконец, Беслан. Малсаг с сомнением покачал головой.

— Ничего не скажешь, — заметил он, — девушка хорошая, умница, любит колхозное дело. И энергии у нее хоть отбавляй. Только не слишком ли молода для такой работы? Тут ведь большой опыт нужен.

— Дело наживное, — возразил Беслан. — Не в годах загвоздка, а в умении и старании. Иной опыта век не наберется, а другой за два года станет опытнее нас с тобой.

— Ну что ж, остановимся на Азе, — предложил и секретарь. — Если вы, с вашим опытом, поможете ей, она справится. Будем рекомендовать ее общему собранию, а как оно решит — увидим.

Был ясный весенний вечер. В чистом воздухе слышны были песни, игра на фандыре, шум и беготня детворы.

Беслан шел по парку.

Уже две недели, как Аза была избрана председателем укрупненного колхоза. Если бы кого другого выбрали, Беслану показалось бы обидным, а тут он первый поддержал ее кандидатуру. В последний год он сам чувствовал, что на деле председателем колхоза становится не он, а Аза, хотя она вовсе не стремилась занять этот пост. Но так уж получалось. Знание — сила. А сила эта была на стороне Азы.

«Книга, книга1 Да будет светлым образ того, кто придумал ее!» — размышлял Беслан.

Пройдя несколько шагов, он увидел мелькнувшую среди деревьев пару и узнал Азу и Даута. Словно кто-то нарочно так подстроил, что Беслан опять стал свидетелем их разговора.

— Так посылать мне завтра сватов, да? — донеслись слова Даута.

— Посылай, — одним дыханием ответила Аза.

— Ах! Аза, Аза! Да разве есть на земле еще такой счастливый, как я?

— Есть.

— Нет, Аза, нет!

— Есть, Даут, человек счастливее тебя.

— Кто же этот человек?

— Быть может, я сама...

— Аза! — не помня себя от счастья, громко вскрикнул Даут.

Беслан даже крякнул от удовольствия.

«Он еще спрашивает, есть ли человек счастливее его! Конечно, нет, олух, — такая девушка тебе досталась!»

На другой день ни свет ни заря в ворота забарабанил Даут.

— Простите, — сказал он, волнуясь, Беслану, — что беспокою в такую рань. Простите и за то, что я, хоть и моложе вас, а по такому делу обращаюсь к вам. Короче говоря, прошу не отказать от моего имени пожаловать сватом к родителям Азы...

От прежней обиды что-то еще кольнуло Беслана, и он нахмурился, но тут же вспомнил, что все переменилось, и просиял.

— Да сопутствует тебе счастье, друг! Только в таком деле интересно узнать, как смотрит на него сама девушка? Без ее согласия к родителям и идти неловко, — сказал с простодушным видом Беслан, скрывая, что ему обо всем отлично известно.

— Девушка согласна! — выпалил одним духом Даут, как это делают в таких случаях молодые счастливцы.

— А еще кого посылаешь сватом?

— Примите этот труд на себя вы с Малсагом.

— С Малсагом? — переспросил Беслан и рассмеялся.

А рассмеялся Беслан потому, что вспомнил, как Малсаг, дразня его, говорил, что «Большевик» заберет к себе Азу, и как Беслан испугался тогда этой угрозы.

— Ну, конечно, согласен! — сказал Беслан. — Для такого дела рад потрудиться. Иди, скажи Малсагу, чтобы он был готов. А уж мы с ним, клянусь тебе, у чьих бы ворот ни остановились, а девушку оттуда возьмем!

В тот же день, после завтрака, оба свата, Беслан и Малсаг, неслись на «Москвиче» в село, где жили родители Азы. Они ничего не говорили, только лукаво посматривали друг на друга. Оба были в выигрыше.

[1] Нихас — место сборов мужчин для совета.

[2] Дзынга — овод.

[3] Здесь: пиршество.

[4] Арака — самогон, хлебное вино.

[5] Хумалаг — селение в Северной Осетии.

[6] Двухколесная повозка.

[7] Уаллаги — ей-богу.

[8] Дзауджикау — город Орджоникидзе (Владикавказ).

[9] В осетинской мифологии — бог изобилия.

[10] Цыхт (осет.) — сыр.

[11] Мешки, сделанные из цельных шкур овец или коз.

[12] Игра слов: стахановон — стахановец. На «он» в осетинском языке также оканчивается имя замужней женщины.

[13] Алдар князь.

[14] Бахордта (осет.) — покушал, съел.

[15] У осетин отец не называет сына по имени. Лаппу (осет.) — мальчик, парень.

[16] Ма хур — мое солнышко.

[17] Кылма (хъылма) — отрава.

Дата добавления: 2015-12-07