Вопрос 10 Особенности исторического познания.

Поскольку все общественные явления принадлежат либо к прошлому либо к возможнщму будущему, то проблем познания общества в значительной степени можно свести к проблемам исторического познания.

Можно ли считать историческое исследование наукой, соответствует ли оно общим критериям научности? Одни историки отрицательно отвечали на этот вопрос, ссылаясь на специфические особенности реальной истории, которые, по их мнению, исключают возможность ее научного познания. Дело в том, что события прошлого непознаваемы уже в силу своего фактического отсутствия в настоящем и принципиальной невоспроизводимости в будущем.

Ошибочность подобных суждений вряд ли нуждается в подробном обосновании. Не следует забывать, что прошлое изучает не только история, но и многие естественные науки - космогония, археология и другие, доказавшие свою способность познавать то, что ныне уже не существует. Другие противники истолкования истории как науки стремятся обосновать непознаваемость не прошлого вообще, а только исторического прошлого, доказать, что именно оно представляет собой непроницаемый для научного познания "черный ящик".

Что же позволяет ученым уверенно судить о жизни давно исчезнувших обществ? Ответ очевиден: возможность фактической проверки суждений, опора на факты, установленные наукой.

Понятие "факт" имеет сразу несколько значений. В одном случае фактами считают любые суждения науки, истинность которых проверена учеными и не вызывает сомнений. В другом случае под фактами понимают лишь эмпирические данные о фрагментах реальности, открытых прямому наблюдению и эксперименту - данные, служащие средством проверки более абстрактных суждений. Как бы то ни было, понятие "факт" указывает на зависимость научного знания от реальных свойств изучаемого им объекта, благодаря чему научное исследование становится поиском данного, а не придумыванием возможного.

В этом смысле исследование археологов основываются на фактах и проверяются фактами, несмотря на то, что речь идет о давно минувшей реальности. Так, фактом является "сам факт" обнаружения учеными исчезнувших цивилизаций существующих многие столетия назад.

Естественнонаучное сознание считается с фактами, дисциплинируется фактами, которые не зависят от вкусов и пристрастий отдельных ученых, даны им принудительно, предполагают вполне определенные способы интерпретации. Так, физик, изучающий свойства магнитного поля, убежден, что они существуют независимо от познающего сознания, т.е. не исчезают с иными политическими взглядами, художественными вкусами или религиозной принадлежностью.

Иначе обстоим дело, считают сторонники рассматриваемой точки зрения, в историческом познании, в котором отсутствуют сколь-нибудь важные факты, независящие от сознания историка. Как и в случае с природой, историческое прошлое не всегда проходит бесследно, оставляя зачастую вполне определенные "материальные следы". Мы можем рассчитывать на так называемые "протокольные показания очевидцев", боле того, можем непосредственно наблюдать пушки, стрелявшие при Ватерлоо, боевые знамена полков и т.д. и т.п.

Увы, все эти следы былого имеют для историка совсем иное значение, чем для археолога, содержат в себе значительно меньшие познавательные возможности. Специфика истории состоит в том, что она не может быть восстановлена по своим материальным следам - точно также, как характер человека не может быть установлен по его бренным останкам. Пушки, знамена, донесения способны в лучшем случае убедить нас в том, что очевидцы не лгут и некоторое событие действительно имело место. Однако они не могут раскрыть нам суть происшедшего: его смысл, наиболее глубокие причины. Чтобы судить о них, историк должен - в отличие от археолога - учитывать совсем иные, не "вещественные" по своей природе факторы. Он должен проникнуть внематериальную субстанцию человеческих замыслов, планов, целей, надежд, которые не могут быть выведены из "останков былого" с археологической точностью и однозначностью. Пушка сама по себе ничего не говорит о целях человека, стрелявшего из нее, и отдаленных от историка завесой времени, непроницаемой для него. На чем основано это убеждение? Ответ таков: на вере в том, что каждый человек всецело и безраздельно принадлежит своему времени. Он не в состоянии вырваться за рамки идей, пристрастий, вкусов, принятых в его собственную эпоху. Независимо от своих желаний историк сознательно или бессознательно распространяет их на эпоху минувшую, не воссоздает прошлое, а фактически конструирует его, подменяя по сути дела настоящим (такая точка зрения называется "презентизм" - от английского preseпt, означающего "настоящее").

Собственный смысл прошедшей истории, ее подлинное внутреннее содержание "презентисты" считают непознаваемым, так как представители разных эпох не способны к духовной коммуникации, "разговор" между ними - это всегда диалог глухих. Мы можем текстуально знать религиозные трактаты прошлого, но никогда не поймем их собственный, сокровенный смысл потому, что, по словам известного историка, религиозность посвященного европейца, притупленная развитием науки, не приспособлена для понимания средневековой религиозности, точно также, как экономическое мышление нашего времени, сложившееся в эпоху индустриализации ХVII и XIX столетии, не может правильно оценить средневековую систему торговли и учета.

Было бы ошибкой считать, что теория "презентизма" - досужая выдумка, не отражающая реальных трудностей, связанных с проникновением историка в чужие для него системы культуры. Тем не менее большинство историков признает "призентизм" крайностью, абсолютизирующей такие трудности, не учитывающей устойчивые свойства человека - его потребности, интересы, стремления, цели, удовольствия, представления и пр., передаваемые из поколения в поколение, воспроизводимые в самых различных культурах. Отвергая подобные крайности, многие историки признают историческое прошлое познаваемым, однако сомневаются в том, что это познание может считаться научным. В чем же, спрашивается, историческое познание "не дотягивает" до статуса строгой науки?

Отвечая на этот вопрос, сторонники рассматриваемой точки зрения полагают, что научным может быть только такое знание, которое открывает законы существующей или существовавшей действительности. Речь идет об объективных законах окружающего нас мира, которые не зависят от воли людей и представляют собой существенные, устойчиво воспроизводимые связи, зависимости между различными явлениями или между разными частями, свойствами, состояниями одного и того же явления. Законы, образно говоря, это постоянные, не нарушаемые "правила поведения" природных или социальных явлений, позволяющие нам понять, почему и как они возникли, развиваются, каким может быть их ожидаемое поведение в будущем.

Поиск подобных законов и объявляется некоторыми историками определяющей целью и признаком научного знания. Конечно, ученый преследует и другие задачи: поиск новых, неизвестных явлений, их описание и пр. Однако все эти процедуры рассматриваются как промежуточные, подготовительные для исполнения главной цели - объяснения обнаруженных явлений путем подведения их под некий общий закон, уже известный или вновь отрытый. Науке недостаточно зафиксировать тот факт, что яблоки, сорвавшиеся с ветки, равно как и шапки, подброшенные в воздух, рано или поздно падают на землю. Она может считать свой дог исполненным окончательно лишь тогда, когда объяснит происходящее, обнаружит стоящий за всеми этими падениями закон всемирного тяготения. Определив важнейший, как им кажется, признак науки, сторонники рассматриваемой точки зрения задаются вопросом: существуют ли в обществе, в области человеческой истории объективные законы, которые могли бы стать основой для строго научных суждений о жизни общества и прошлом человечества? Отрицательный ответ на этот вопрос и служит причиной сомнений в научности социального и исторического познания. Что же заставляет теоретиков оспаривать закономерность исторического процесса?

Прежде всего специфика повторяемости исторический явлений. Согласимся, что обнаружению законов, выступающих как устойчивые "правила поведения" явлений, должно предшествовать обнаружение некоторой регулярности такого поведения, его повторяющихся черт. Как полагает французский историк П. Лакомб, относительно факта, случившегося всего только раз, невозможно сказать с уверенностью, что он всегда вызывается одной и той же причиной или будет сопровождаться одним и тем же следствием. Отсюда делается вывод: то, что не может быть обобщено, не поддается научному объяснению. Наука сначала должна убедиться в том, что свойство падать на землю принадлежит не только тому единственному яблоку, которое вдохновило великого Ньютона. Лишь после того, как обнаружится регулярность таких падений, ученый вправе задуматься о стоящем за ними и объясняющем их законе.

В свете сказанного первым аргументом против существования законов в истории является принципиальная неповторимость исторических событий. История, рассмотренная с точки зрения ее персонажей, ситуаций, свершений, представляет собой ту самую "реку", в которую, по выражению древнегреческого философа Гераклита, "нельзя войти дважды".

Спрашивается, о каких законах может идти речь, если жизнь общества и история представляет собой поток "вечно новых", неповторимых в своей уникальности событий? Исход этих событий зависит от множества факторов, не контролируемых никакими законами. История отторгает их по самой своей природе, она есть царство случайного, в котором проигрыш решающей битвы может зависеть от неожиданной болезни полководца, успех революционной партии от элементарного просчета тайной полиции и т. д. Закономерность в истории невозможна, поскольку ею движут люди, находящиеся под влиянием самых разнообразных желаний, стремлений, страстей, действующие часто по прихоти непрогнозируемых настроений, капризов. Принципиальное отличие человека от слепых сил природы, как полагают противники социальной и исторической закономерности, - важнейшая причина ее невозможности. История воспринимается ими, по словам русского мыслителя С. Франка (1877-1950), как процесс "творимый свободным духом человека в согласии с его нравственными убеждениями; этим она отличается от всего, что существует в силу необходимых причин и поэтому может быть познано в своей объективной необходимости. В отличии от всего остального на свете, в общественной жизни то, что есть, есть результат свободного стремления человека к тому, что должно быть, - воплощение некоторых идеалов, верований, стремлений. Здесь нет места для закономерности, ибо закономерность есть лишь в необходимом, общество же опирается на свободу и неопределимую волю людей".

Именно этот факт, а не принципиальная непознаваемость прошлого вообще, полагают многие ученные, не позволяет нам считать социальное и историческое исследование научным. Дело не в отсутствии социальной и исторической реальности как таковой, а в том, что в ней отсутствует закономерная повторяемость. Поэтому цели историка качественно отличны от целей ученого, хотя он и использует некоторые методы науки.

Прежде всего историк обязан как можно полнее и точнее реконструировать интересующее его событие. Уже эта задача - описать все так, "как оно было на самом деле" связана с огромными трудностями, требует от историка высокого профессионального мастерства, умения критически работать с источниками, "гасить" субъективность человеческих свидетельств, которую абсолютизирует "призентизм".

Но должна ли история ограничиваться такой фактографической реконструкцией событий, исходя из того, что "факты говорят сами за себя"? Может ли она пойти дальше простой исторической хроники, попытаться понять суть происшедшего в истории? В отличии от сторонников "призентизма", считающих историческое прошлое непознаваемым, другие историки, отличающие себя от ученых, полагают, что история не выполнит своей главной задачи, если не попытается объяснить происшедшее. Но он совершит большую ошибку, если будет пытаться объяснить его на манер естествоиспытателя, который стремится свести частное к общему, повторяющемуся.

Объяснение в истории имеет принципиально иной характер. Поскольку исторические события определяются не законами, а "свободной и неопределимой волей людей", историк обязан проникнуть в нее, то есть установить те тончайшие движения человеческой души, которые побудили участников исторической драмы предпринять то, что было ими предпринято.

Объяснение истории - это раскрытие мотивов человеческого поведения. Оно может считаться успешным, если историк убедит читателей в том, что действия его персонажей не были "бессмысленны", т.е. немотивированны, имели какое-то рациональное и эмоциональное основание.

Все эти цели требуют особых профессиональных навыков и, прежде всего, высокоразвитой интуиции, позволяющей с той или иной долей достоверности проникнуть в стиль мышления и чувствования, давно ушедший в прошлое. И тем не менее знания, полученные историками, конечно же, отличны от истин науки. Не существует никаких экспериментов, других процедур, которые позволили бы историку убедительно доказать соответствие своих взглядов реальной действительности. Поэтому он более похож не на ученого, а на дирижера, предлагающего собственную интерпретацию музыкального произведения, которая должна соответствовать фактическому содержанию партитуры, избегать явной фальши, и все же не является единственно возможной.

Чтобы подчеркнуть качественное отличие исторического объяснения от естественнонаучного, немецкий философ ^ В. Дильтей (1833-1911) предложил сохранить термин "объяснение" только за естествознанием. Что же касается истории, то она, по его мнению, стремится не объяснить, а понимать прошедшие события. Проникновение в человеческую душу, которое составляет суть понимания, позволяет ставить и обсуждать вопросы, совершенно невозможные, бессмысленные для естествознания. Так, физик может рассуждать о том, почему (по каким причинам) и как тела притягивают друг друга. Но он придет в полное замешательство, если его спросят о том, зачем они "поступают" подобным образом. Такой вопрос возможен лишь для понимания, он возникает там, где исследователь подобен исследуемому, способен "примерить на себя" те импульсы, которые движут "объектом изучения", проникнуть в его сущность, сопереживать и сочувствовать ему.

Итак, можем ли мы согласиться с точкой зрения, не считающей историю наукой на том основании, что она, изучая общественную жизнь, не обращается к отсутствующим в ней законам, анализирует индивидуальные события методом психологической интроспекции, "вживания" в чувства и мысли исторических персонажей? Едва ли, и сразу по нескольким основаниями.

Прежде всего ошибочна мысль, согласно которой поиск законов - устойчивых, повторяющихся связей - является единственным признаком научности. Рассуждая подобным образом, мы упрощаем реальную картину вещей, сводя систему научного знания лишь к одной из его составляющих. Аргументация против такой точки зрения развернута известным немецким философом Г.Риккертом (1863-1936), который, считая целью истории индивидуальное в историческом процессе, не отлучал ее на этом основании от науки.

История, считал Риккерт, вполне соответствует общим признакам научного познания, к числу которых относится способность отличать "действительно существующее от фантазии", рассмотреть изучаемое в его целостности, понять причины его возникновения, различить в нем существенное от несущественного. Однако наличие таких общих признаков не мешает всем наукам делиться на два различных по целям и методам вида: науки генерализируюшие (обобщающие) и науки индивидуализируюшие.

К числу первых Риккерт относил главным образом науки о природе (хотя включал в это число и некоторые общественные "науки о культуре": политическую экономию, языкознание, науку о "принципах истории", т.е. фактически социологию). Конечной целью генерализирующих наук признавался поиск обобщающих законов, которым подчиняются отдельные явления. Отдельное интересует такие науки лишь постольку, поскольку позволяет в конце концов раскрыть общие принципы его существования.

В иной ситуации находятся индивидуализирующие науки. Их не интересуют общие законы сами по себе - предмет их интереса составляет причинное объяснение уникальных, неповторяемых явлений, рассмотренных именно в их уникальности. К любым обобщениям, полагает Риккерт, историки прибегают вынужденно, они "используют, но не любят их".

Итак, историческое познание может и должно изучать неповторимые события, ничуть не жертвуя своей научностью. Очевидно, что такое изучение требует проникновение в мотивы человеческой деятельности, игнорировать которые было бы самой серьезной ошибкой. Сухость и скучность многих учебников как раз и объясняется тем, что в них действуют зачастую не живые люди во всей их сложности и противоречивости, а абстрактные "представители" классов, сословий, партий, руководствующиеся в своем поведении какими-то "среднестатистическими" целями и мотивами.

Но должна ли и может ли история ограничиться процедурами "понимания", как это считают сторонники критикуемой точки зрения? Конечно, если мы исходим из отсутствия закономерности в историческом процессе, ответ на этот вопрос очевиден. Ясно, что историку не остается ничего другого, кроме "вживания", "вчувствования" в человеческие души, которые произвольно, по собственному желанию определяют ход истории.

Но насколько верна посылка, лежащая в основе этого ограничения? Действительно ли в историческом процессе нет законов, подобных тем, которые ищут и находят исследователи природы? Совместимо ли существование таких законов со свободой воли человека? Как сочетается возможная историческая закономерность с особенностями исторической повторяемости? Попробуем последовательно ответить на эти и другие вопросы.

Дата добавления: 2015-12-07