Читайте также:
|
Знаешь сам, что есть.
Мне непонятно, как можно так небрежно говорить об убийстве.
Знаю.
Моя заявка на место Ульфрика была бы сильнее, если бы я готов был за нее убивать, но не знаю, стоит ли она того.
Если хочешь погибнуть мучеником за великие идеи – пусть. Мне это не нравится, но пусть. Только не обрекай на мученичество тех, кто тебе верит. Они стоят дороже любого набора идей. Сегодня тебя чуть не убили.
Ты не хочешь во что-то поверить, Анита, если это не просто. Убивать – плохо.
Отлично, – сказала я, – но сегодня из-за тебя чуть не убили меня. Это ты понимаешь? Если бы они на нас бросились, я бы не пробилась наружу. И я не хочу лезть в огонь лишь потому, что ты строишь из себя Ганди.
В другой раз можешь остаться дома.
Черт побери, я не это хочу сказать, и ты отлично меня понимаешь. Ты хочешь жить в каком-то мире Оззи и Харриет. Может быть, когда-то жизнь и была такой, но это было давно. Если ты не бросишь эту чушь, тебя убьют.
Если бы я действительно думал, что мне надо стать убийцей ради выживания, я бы предпочел не выжить.
Я оглянулась. Лицо его было мирным, как у святого. Но святым можно стать только после смерти. Глядя снова на дорогу, я понимала, что можно бросить Ричарда, но, если я это сделаю, он в конце концов погибнет. Сегодня он поехал бы туда один и уже не вышел бы. У меня на глаза навернулись слезы.
Ричард, я не знаю, смогу ли я пережить, если ты погибнешь из-за меня. Для тебя это что-нибудь значит?
Он поцеловал меня в щеку, и по ней соскользнуло что-то жидкое и теплое.
Я тебя тоже люблю.
Это были всего лишь слова. Он готов был погибнуть из-за меня. Совершить все что угодно, почти самоубийство.
У тебя кровь идет, – сказала я.
Он вздохнул и сел ровно, откинувшись на спинку.
И сильно. Жалко, Жан-Клода нет подлизать. – Он тихо и горько засмеялся.
Тебе не нужен врач?
Отвези меня домой, Анита. Если нужен будет врач, я знаю одну крысолюдку, которая выезжает на дом.
Голос у него был усталый, бесцветный, будто он не хочет больше говорить. Ни о ранах, ни о стае, ни о высоких идеях. Я чувствовала, как растет стена молчания, и не знала, чем ее разбить. Потом послышались тихие звуки, и я поняла, что Ричард плачет.
Прости меня, Стивен, – шептал он. – Прости ради Бога.
Я ничего не сказала, потому что ничего умного сказать не могла. Я только недавно заметила, что могу убить и не моргнуть глазом. Ни приступов совести, ни кошмаров – ничего. Как будто какую-то часть моей личности просто отключили. Меня не беспокоило, что мне так легко стало убивать. Беспокоило меня то, что это меня не беспокоило. Но от такого состояния тоже бывает польза, вот как сегодня. Думаю, они все, до последнего мохнатика, решили, что я сделаю что сказала. Иногда хорошо быть страшной.
Было 4:40 утра, когда Ричард внес Стивена к себе в спальню. Окровавленная рубашка присохла к спине.
Иди спать, Анита. Я займусь Стивеном.
Я должна осмотреть твои раны, – сказала я.
Все нормально.
Ричард...
Он повернулся ко мне: лицо с коркой засохшей крови, глаза – дикие.
Нет, Анита, я твоей помощи не хочу. Она мне не нужна.
Я медленно вдохнула и выдохнула.
Хорошо, пусть будет по-твоему.
Я ожидала извинений за то, что он на меня рявкнул, но их не последовало. Ричард просто ушел в другую комнату и закрыл за собой дверь. Я постояла в гостиной, не очень понимая, что делать. Я задела его чувства, может быть, даже чувство мужской чести. Ну и хрен с ним, с чувством. Если не хочет слушать правду, то и хрен с ним, с Ричардом. Тут людские жизни стоят на кону, и я не собираюсь лгать в утешение, если это приведет к чужим смертям.
Я прошла в гостевую спальню, закрыла дверь и легла спать. Надела просторную футболку с карикатурой Артура Конан Дойля. Можно было бы взять и что-то посексуальнее, признаюсь. Избавила бы себя от хлопот. «Файрстар» лег под подушку, автомат под кровать, так, чтобы можно было дотянуться. Рядом я положила запасной рожок. Вряд ли мне понадобится столько огневой мощи, но, если тебя то и дело пытаются ликвидировать и вдобавок наседает стая вервольфов, чувствуешь себя несколько неуверенно.
Только засовывая под матрац серебряные ножи, чтобы до них тоже можно было дотянуться, я сообразила, насколько неуверенно. Но ножи все же оставила. Неуверенность и мания преследования предпочтительнее смерти.
Вытащив из чемодана Зигмунда – это игрушечный пингвин, – я свернулась под одеялом. У меня были какие-то иллюзии, что ночь в доме Ричарда – это может быть романтично. Теперь-то видно, как мало я знала. Три ссоры за одну ночь – рекорд даже для меня. Вряд ли это благоприятный признак в смысле долгосрочности отношений. От этой мысли перехватило дыхание, но что я должна была делать? Пойти в ту комнату и извиниться? Сказать ему, что он прав, хотя это и не так? Сказать, что ничего страшного, если его убьют и нас всех из-за него тоже? Это уж никак не годилось. Я обняла Зигмунда, чуть не передавив его пополам. Плакать я отказалась. Вопрос: почему я больше боюсь потерять Ричарда, чем боюсь наемных убийц? Ответ: потому что на убийства мне плевать, а на потерять Ричарда – нет. Я заснула, обняв пингвина, задумавшись напоследок, продолжаем ли мы встречаться с Ричардом. Кто сохранит его в живых, если меня рядом не будет?
Меня что-то разбудило. Моргнув, я сунула руку под подушку за «файрстаром». Когда он оказался в ладони, я прислушалась. Стук, кто-то стучится в запертую дверь. Тихо и неуверенно. Ричард пришел извиняться? Слишком это было бы удобно.
Я откинула одеяло, уронив Зигмунда на пол. Положила его в чемодан, опустила крышку, не закрывая, и босиком про шлепала к двери. Встав сбоку, я спросила:
Кто там?
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 146 | Нарушение авторских прав