Вальтер убил целый выводок кошек

Вальтер, Густав.

Вальтер. Я сам однажды прикончил целый кошачий выводок. Можете меня за это ненавидеть, но тогда мне это казалось оптимальным решением. Пять маленьких жалких котят, все рыжие, все больные, они уже родились с на­сморком. Сначала хотел усыпить, клянусь вам, даже позвонил в ветери­нарную клинику, можете проверить. Позвоните туда. Я не вру. Они сказа­ли, сто двадцать франков. За всех пятерых? Это бы еще, куда ни шло. Это честная сделка. Но оказалось, за каждого котенка по отдельности. Пред­ставляете? Шесть сотен за то, чтобы усыпить пять жалких котят. Ну вот я и решил сэкономить. Три сотни потом все равно отдал в Красный Крест, а на остальные три сотни напился. Бедные котята. Жить мне не давали. И до сих пор не дают. Эти глазки-бусинки. Ушки, как треугольнички бе­лого шоколада. Сами посудите. Разве стал бы я рассказывать эту историю, если бы эти котята меня не преследовали? У меня тоже есть сердце, толь­ко какой от этого прок. Таких, как мы с вами, Густав, люди не понимают, это наш крест. Но это и честь для нас, Густав.

Густав. Общество начинает понимать. Я все больше чувствую поддержку боль­шинства и не жалуюсь, что нет публичного признания, мне достаточно

молчаливого одобрения. А что люди меня избегают — так это понятно, ведь это трудно, невозможно признать в ком-то человека, который помо­жет тебе в твой самый тяжкий час.

Слишком велико чувство неловкости, да и страх перед неизбежным. Вдруг оно не наступит? Обладай они искренней, несокрушимой верой в жизнь после смерти, подходи с иными мерками к смыслу собственного существо­вания, допусти здесь возможность хоть какой-то легкости, игры — им бы не пришлось видеть во мне браконьера, который хочет пристрелить косу­лю в национальном парке. А всего-то и нужно, чтобы они видели во мне охотника, устраняющего из леса больную дичь. Они считают меня пала­чом, собачником, золотарем, вонючим, неприкасаемым и отверженным. Необходимость моей работы — вот что их больше всего пугает. В нынеш­них условиях я совершенно необходим, но они, как дети, верят в рай здесь, на земле, суля себе вечное блаженство еще в этом мире. Они норовят аб­страгироваться от болезни, думают, что когда-нибудь медицина и чудеса современной техники смогут, как по мановению волшебной палочки, не только врачевать недуги, но и саму идею болезни превратить в ничто. Они не прочь вообще изгнать ее из своих мыслей, хотя слабость и гниль давно уже прочно засела в конструкции их бытия, в самом их фундаменте. Но они продолжают строить. Ибо пуще всего на свете человек боится соб­ственного страха. А ведь мы никогда не перестаем двигаться в ином на­правлении, кроме как в сторону к смерти, и всякий новый шаг прогрес­са — это всего лишь шаг навстречу концу. Точно так же и наше тело. Это все тот же череп, который еще две тысячи лет назад медицина научилась просверливать, выпуская мозговую жидкость, как из колбасы. И точно та­кую же руку отпилили в битве при Саламине, в триста тридцатом году до нашей эры. Поэтому я и остаюсь совсем один. Человек так и не продвинул­ся, и не сможет продвинуться вперед, хотя он идет все дальше и дальше. Техника слишком мощна для нашего слабого тела, и они это знают, знают, что им нужен такой, как я, и чем дальше, тем нужнее. Нужен тот, кто по­вернет выключатель. Когда лампочка давно перегорела и свет погас. Тот, кто принесет им тьму. А начни они меня любить — тогда им пришлось бы признать, что они потерпели поражение. Так что они ненавидят не мои де­ла. А меня самого. Густава Штрома. Я полагаю, это большая честь. Такое одиночество.

Fin de la bobine

Дата добавления: 2015-12-07