– Так он говорил во все годы нашего знакомства – и в шестьдесят девятом, и в восемьдесят шестом. Но добавлял: «Не могу понять, почему Сталин стал ко мне плохо относиться в последние годы? Полина Семеновна пострадала. Он стал мнительным в последние годы. Но и не надломиться трудно было».
– Я тоже так считаю. Видите, я почему спрашиваю? Вы читали его заявление в ЦК о восстановлении? Он написал, что сделал политические ошибки…
– Молотов говорил мне: «Ты учти, Каганович считался среди нас крайним сталинцем». Это мне напоминает Бабеля: папаша Крик слыл между биндюжников грубияном.
– Это потому, что я больше всех выступал, – объясняет Каганович. – Я больше всех выступал. Я оратор… Выступая на заводах, я, естественно говорил и от имени партии, и от имени рабочих…
Как вы считаете, как бы Молотов отнесся к современной политике, к современной кампании?
– Думаю, резко отрицательно. Он говорил о НЭПе как о временном отступлении. Ленин расценивал методы НЭПа как капиталистические методы, но мы вынуждены это делать, говорил Ленин, чтобы потом сильнее наступать.
– А в связи с кампанией десталинизации? – спрашивает Каганович.
– Отрицательно.
– К перестройке как бы отнесся?
– Сложный вопрос, потому что есть и положительные моменты, нужно многое обновлять, экономику запустили… Я вижу строй его мыслей. Он положительно отнесся к Андропову. Считал, что надо укреплять дисциплину…
– Как бы он отнесся к новому мышлению?
– Думаю, отрицательно. Потому что у него на первом месте, как и у Ленина, всюду, в любой работе, подкоп под империализм.
– Он правильно отнесся к империализму по вопросу о Программе партии – коммунизм в восьмидесятом году. В этом у меня с ним полное единство. То, о чем сегодня не упоминают. А где же Коммунистическая партия? А как бы он отнесся к современной гласности?
– Я думаю, в разумных пределах. То, что было, надо рассказать. Но надо же этому дать оценку с классовых, коммунистических позиций, а не с позиций мелкобуржуазных.
– А как бы он отнесся к руководству, которое сейчас, к Горбачеву?
– Думаю, отрицательно.
– И я тоже буду отрицательно, – соглашается Каганович.
– Он бы их считал правыми. То, с чем боролись перед войной.
– Политика борьбы за мир, по-моему, правильная, – говорит Каганович.
– Молотов тоже пришел к этому.
– Я считаю международную политику правильной, но теоретическое и идеологическое обоснование неправильное. Мы за мир, но отдавать идеологию – ни в коем случае! Нельзя и сдавать позиции социализма насчет государственных предприятий.
…Кагановичу весьма не нравится программа «Взгляд». Он подыскивает определение для ведущих.
– Негодяи! – восклицает Каганович. – Хорошее, точное слово – негодяи!
Рассказываю об одном эпизоде этой программы. Пожилой человек, жертва культа, спрашивает у бывшего чекиста, охранявшего Бухарина на процессе, Алексеева: – Вы видели живого Бухарина?
– Видел? Я его вот так водил! – ответил Алексеев.
– Но вы же знаете, их там били!
– Кто их бил? Их и бить не надо было, они и так во всем признались!
Я знаю В. Ф. Алексеева – это прямой человек. А у «Взгляда» свой взгляд на историю.
– Ко мне обращается много репортеров, – говорит Каганович. – Я никого не принимаю, никаких интервью я не даю и не хочу давать. Сволочей много всяких. Защищаться и прочее я отказался. Обращаются журналы – просят заметки, воспоминания.
– Что-то надо оставить для потомства.
– Я стал плохо видеть. Пишу наугад. Что-то у меня есть…
Мы пьем чай возле книжных полок, и Каганович размышляет:
– Вовсе не исключено, что эти военачальники старые даже были бы честными, работали«бы, но с ними было бы хуже во время войны.
– Молотов говорит так: «Я считаю, что если бы мы оставили такого, как Тухачевский, жертв у нас было бы больше, потому что неизвестно, куда бы он повернул. Какая бы у нас была пятая колонна!»
– Вот именно, вот именно, – соглашается Каганович. – По мнению всех нынешних, никакой пятой колонны у нас не было, никаких врагов не было, диверсантов не было, все это придумано, хитростью Сталина придумано.
– А кто шахты взрывал?
– Это надо будет написать, но никто не напечатает.
– Пока не напечатают, но многое меняется. Завтра придет человек и скажет: «А где мемуары Кагановича? Почему мы их не напечатали? Где Молотов?»
– Деникина печатать будут, Керенского. Сталина – нет, – говорит Каганович.
– А зачем Сталин? Он ненравственный человек.
– Потому что у Сталина – мировая революция, потому что у него антибуржуазное, антиимпериалистическое, а теперь это не упоминается.
– Говорят, Сталин вел политику ненравственную. А кто же вел в ту пору нравственную? Гитлер, наверно.
– Милюков теперь нравственный, – замечает Каганович. – Солженицына будут печатать.
Говорим о созданном профсоюзе колдунов, о летающих тарелках… И о Французской революции.
– Великие люди не пропадают, – говорит Каганович о Робеспьере. – Это я говорю и о Сталине. Правда, Робеспьеру до сих пор в Париже нет памятника.
– Когда у нас была монументальная пропаганда, – говорит Мая Лазаревна, – в двадцатые годы, поставили памятник Робеспьеру и в ту же ночь его разбили. Кто, неизвестно.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 71 | Нарушение авторских прав