|
Читайте также: |
щедрость высокопоставленных лисиц! Получилось так, что мы были лише* ны хорошего оружия, оставшегося в Милане, и нам пришлось пользоваться дрянным оружием Лафарины.
Мои товарищи по Калатафими могут рассказать, с каким жалким оружием нам пришлось сражаться в этой славной битве против бурбонцев, вооруженных отличнейшими карабинами! Все это затягивало наш отъезд. Поэтому мы были вынуждены отправить по домам многих волонтеров, которые из-за недостатка транспортных средств были теперь не нужны, а также из боязни вызвать излишние подозрения у полиции, не исключая французской и сардинской. Однако твердое намерение сделать хотя бы что-нибудь и нежелание покинуть в беде наших братьев сицилийцев побороли все препятствия. Мы созвали волонтеров, подготовленных для экспедиции, которые немедленно явились, особенно ломбардцы. Генуэзцы тоже были наготове. Оружие, боеприпасы, провиант и наша небольшая поклажа были погружены на борт маленьких шлюпок.
Два парохода — «Ломбардия» и «Пьемонт», первый под управлением Биксио, второй — Кастилья — были зафрахтованы; в ночь с пятого на шестое мая эти суда покинули порт Генуи, чтобы забрать людей, ожидавших частью в Ла Фоче, частью в Вилла Спинола. Неизбежные трудности в такого рода предприятиях повстречались и нам. Погрузиться на борт двух пароходов в гавани Генуи, сняться с якоря у дока, овладеть командой, заставив ее помогать «пиратам» 10, развести пары, взять на буксир «Пьемонта», «Ломбарию» — пароход, который еще не был готов, — и все проделать при чудесном свете луны — это легче, пожалуй, описать, чем выполнить Для этого нужно много хладнокровия, способностей и везенья.
Два сицилийца Орландо и Кампо, участвующие в экспедиции, оба механики, были для нас хорошими помощниками в этих обстоятельствах. На заре все были на борту. Веселое оживление при мысли о предстоящих опасностях, риске и сознание, что они служат святому делу отчизны, светились на лицах «Тысячи». Почти все были альпийские стрелки, те самые, которых несколько месяцев тому назад Кавур покинул в глубине Ломбардии — в тылу австрияков, отказавшись послать им по приказу короля подкрепления; те самые альпийские стрелки, которых Туринское правительство принимало словно зачумленных, когда они, к несчастью, обращались к нему за помощью. Та самая «Тысяча», которая дважды появлялась в Генуе, подвергаясь заведомой опасности; «Тысяча», которая всегда была в первой шеренге там, где шла борьба за спасение Италии, не ожидая другой награды, кроме той, что дает чистая совесть.
Как прекрасны были мои юные ветераны, бойцы за свободу Италии. Гордый их доверием ко мне, я чувствовал, что способен взяться за любое дело.
«' Джузеппе Гарибальди
Глава 2 5 мая 1860 г.
О, ночь 5 мая, освещенная светом тысячи звезд, которыми всемогущий украсил безграничный небосвод! Прекрасная, спокойно-торжественная ночь, исполненная того величия, которое заставляет трепетдть благородные сердца героев, идущих на освобождение порабощенных. Вот такой была «Тысяча», молча, разбившись на кучки, собравшаяся на берегу восточной Лигурии. Гордые выпавшим на их долю жребием, бойцы были проникнуты мыслью о нашем великом деле. Никакие лишения, трудности, ни даже мучеінническая смерть не могли их устранить.
О, как прекрасна ночь великого свершения! Она пронизывает сердца этих гордых людей той высокой извечной гармонией, что дает блаженство избранным, лицезреющим беспредельные просторы Вселенной. Я ощущал эту гармонию в те ночи, что напоминали эту — в ночь у Куарто, Реджо. Палермо, Вольтурно. И кто может сомневаться в победе, когда долг и совесть, славно ікрылья, несут тебя, и ты спешишь навстречу опасности и смерти, как будто тебя ждет сладкий поцелуй возлюбленной.
Солдаты «Тысячи», стоя на скалах, ударяли ружьями о землю, нетерпеливо топтались на месте, словно боевой конь, чуя битву. Куда спешат они сражаться? Они — их так мало — с многочисленной закаленной солдатней? Быть может они получили приказ монарха захватить, поставить на колени бедный несчастный народ, разоренный налогами, которые он отказался платить? О, нет. Они спешат в Тринакрию, где «пиччиотти» ' не в силах больше переносить иго тирана, поднялись и поклялись скорее умереть, чем остаться рабами. А кто же эти «пиччиотти»? Это скромное название носят потомки величайшего народа Веспри, который за один час разбил наголову целую армию разбойников, не оставив от них даже следа!
Оба парохода прибыли на рейд в Куарто. Посадка «Тысячи» прошла быстро, так как заранее были приготовлены необходимые «гоцци» *.
* Гоцци — название шлюпок, применяемых в Генуе для перевозки людей и товаров.
?W
Глава 3
ОТ КУАРТО ДО МАРСАЛЫ
Когда все были уже на борту и готовы для отправки в Сицилию, снова произошел случай, поколебавший нашу решимость и чуть не погубивший все дело. Две лодки, принадлежавшие контрабандистам, были нагружены мелким оружием, боеприпасами и должны были находиться близ мыса Портофино у генуэзского маяка. Несколько часов мы искали их в этом направлении и не могли найти. Какая огромная потеря! Лишиться военного снаряжения! Кто рискнул бы на такое дело — сражаться без оружия? И тем не менее, после того как целое утро ушло на поиски во всех направлениях, мы взяли в Камольи масла для машин и оба парохода поплыли на юго-восток, вверив свою судьбу счастливой звезде Италии. Чтобы запастись боеприпасами, надо было зайти в один из тосканских портов. Мы выбрали Таламона.
Я должен принести благодарность властям Таламоне и Орбителло за их радушный и сердечный прием, особенно полковнику Джорджини, главному военному коменданту порта, без помощи которого мы конечно не получили бы необходимого. Там нас снабдили не только боеприпасами, но и углем и пушками, что немало облегчило и ускорило нашу экспедицию.
Так как нам предстояло действовать в Сицилии, то казалось не лишним произвести диверсию в Папском государстве, создавая ему угрозу, так же, как и Бурбонскому, с севера. Таким образом мы могли бы привлечь внимание противника хотя бы на несколько дней к этой стороне и ввести его в заблуждение относительно истинной цели нашей операции. Я подал эту мысль Дзамбьанки, и он ее охотно принял. Безусловно он мог бы сделать гораздо больше, если бы я мог предоставить в его распоряжение больше снаряжения и людей, а ему пришлось провести столь трудную задачу с 60 людьми. Наконец 9 мая после обеда мы вышли из Сан Стефано, где взяли еще угля, и направились прямиком в Сицилию, поплыв носом к Мареттимо 1. Плавание наше было счастливым. Однако произошли два неприятных инцидента, вызванные одним и тем же человеком, которого преследовало желание во чтобы то ни стало утопиться. Оба раза он причинил нам беспокойство, но цели своей не добился. Он бросился в море с «Пьемонта», и мы спасли его, несмотря на быстрый ход судна, очень искусно, как на это способны моряки. Столь же быстро, как об этом пишется, был остановлен пароход, спущена на воду шлюпка и с необыкновенной скоростью, на которую только способен моряк, не думающий об опасности, стали грести по направлению к утопающему, указанному с борта. Итальянскому моряку нет равного в тот момент, когда надо проявить мужество и быстроту. Однако этот человек, который, казалось, так решительно хотел умереть, совершенно изменил свое решение, вероятно, от холодной воды и близости смерти: оказавшись в море, он плыл как рыба и приложил все усилия,
17*
чтобы как можно скорее добраться до своих спасителей. То же самое случилось и на «Ломбардии», но на этот раз безумие пресловутого самоубийцы чуть не оказалось роковым для нашей экспедиции. Этот человек впервые намеревался совершить такую попытку с «Пьемонта» еще в Таламоне. В этом порту, где мы высадили людей на берег, чтобы они могли расположиться удобней, чем на пароходе, на котором они были неизбежно очень стеснены, он контрабандой пробрался на «Ломбардию». Его считали сумасшедшрім и поэтому высадили первым, чтобы передать в распоряжение коменданта Таламоне. Неизвестно, каким путем он снова очутился на «Пьемонте», но на шлюпке, которая его спасла, он снова попал на «Ломбардию». Отсюда он и предпринял последнюю попытку утопиться вечером 10-го, накануне нашего десанта в Сицилии.
Вечером 10 мая в надежде увидеть Мареттимо я велел «Пьемонту» ускорить ход, как пароходу, обладающему большей скоростью. Менее быстроходная «Ломбардия» — по этой причине, а также потому, что вышеупомянутый субъект бросился в море с ее борта,— отстала и скрылась из виду. Мареттимо так и не удалось увидеть, и я тут же подумал о нашем сотоварище-пароходе, который, как я полагал, находился на севере и сейчас легким облаком вырисовывался на далеком горизонте. Раскаяние и страх тут же овладели мной, тем более, что близилась ночь. Мне было досадно, что по моей вине мы разлучились с «Ломбардией». Это еще более затрудняло наше и без того рискованное предприятие.
Я немедленно отдал приказ повернуть наше судно по направлению к «Ломбардии». Ночь становилась все темней, и с ней усиливалась и моч тревога. Минуты казались мне часами. Я не знал, что случай с человеком, бросившимся в море, послужил причиной этой задержки. Я сомневался, что «Ломбардия» сбилась с пути. Трудно описать, что я выстрадал за это короткое время и как я упрекал себя за свое безумное нетерпение — скорее доплыть к Мареттимо.
Наконец «Ломбардия» появилась. Теперь мы плыли рядом, чтобы больше не потерять друг друга из виду. Но все же будь проклят страх, пережитый мною!
К концу поездки случилось еще худшее испытание. С того места, на котором при наступлении ночи находился «Пьемонт», было видно несколько неизвестных судов. Биксио заметил их, но на таком большом расстоянии не мог распознать. Поэтому, увидев, что мы, вместо того, чтобы дожидаться его, как было условлено, на большой скорости приближались к нему, он принял нас за неприятельское судно и. развив величайшую быстроту, стал удаляться от нас к юго-западу. Было от чего прийти в отчаяние! Я понял его ошибку и стал подавать ему все условленные и неусловленные сигналы, пустил в ход даже световые, которые мы сговорились не употреблять, чтобы не вызывать подозрений врага. Но все было тщетно, и мы, что есть мочи, мчались за нашим сотоварищем, чтобы не потерять его в темноте из виду. К счастью, мы его догнали; несмотря на шум
колес, голос мой был услышан, и все пришло в порядок. Весь остаток ночи мы плыли близехонько друг от друга и к утру видели Мареттимо и с юга подошли к острову.
Во время переезда были сформированы восемь отрядов и поставлены во главе каждого наиболее выдающиеся офицеры экспедиции. Сиртори 2 был назначен начальником главного штаба, Ачерби — интендантом, Тюрр — адъютантом. Было также распределено оружие и кое-какая экипировка, которую мы достали перед отъездом. Сначала мы намеревались высадиться в Шьякка. Но так как день уже наступил и мы боялись наткнуться на неприятельские крейсера, мы решили сойти на берег в ближайшей гавани, в Марсале. Это было 11 мая 1860 г.
Приближаясь к западному берегу Сицилии, мы увидели парусные суда и пароходы. На рейде в Марсале стояли два военных корабря, оказавшиеся английскими. Решив высадиться в Марсале, мы направились к гавани и в полдень были уже там. Торговые суда различных флагов стояли в порту. Поистине судьба нам благоприятствовала и руководила нашей экспедицией. Нам очень повезло. Именно в это утро бурбонские крейсера оставили гавань и направились к востоку, в то время как мы приближались с запада, а когда мы вошли в порт, их можно было еще видеть у мыса СанМарко. Поэтому, когда они находились от нас на расстоянии пушечного выстрела, мы уже успели высадить всех людей с «Пьемонта» и приступили к разгрузке «Ломбардии».
Присутствие двух английских кораблей помешало капитанам неприятельских судов нас обстрелять и уничтожить, чего они так жаждали. Это позволило нам закончить разгрузку. Благородное знамя Альбиона и на сей раз помешало кровопролитию, и я, любимчик этих властителей морей и океанов, в сотый раз оказался под их защитой. Пущенный нашими врагами слух, что англичане при высадке в Марсале откровенно содействовали нам. не соответствовал, однако, действительности. Страх и уважение, которое внушали цвета национального флага Великобритании, развевающегося на двух военных кораблях могущественного флота и на заводе Ингхэма, привели бурбонских наемников в смущение, и, должен сказать, даже — к их позору: их долг был немедленно стрелять из своих сильнейших батарей по кучке людей, вооруженных тем оружием, с которым монархия обычно посылает итальянских волонтеров в бой. Но когда бурбонцы стали осыпать нас железным дождем — гранатами и снарядами, — три четверти волонтеров находились еще на молу, но, к счастью, никто из них не был ранен. Оставленный нами «Пьемонт» был захвачен врагом. «Ломбардию», севшую на мель, бурбонцы оставили в покое.
Жители Марсалы, застигнутые врасплох неожиданным происшествием, приняли нас довольно радушно. Народ ликовал. Толстосумы держались в стороне. Я находил это вполне естественным. Тот, кто привык все исчислять в процентах, не может, конечно, спокойно видеть отчаявшихся людей, стремящихся уничтожить язву привилегий и лжи, разъедающую раз-
вращенное общество, чтобы облагородить его. Особенно, когда горстка смельчаков без пушек и бронебойного оружия идет против такой силы, ікак Бурбоны, считавшейся непобедимой.
Магнаты, иначе говоря привилегированные классы, прежде чем рискнуть на какое-нибудь предприятие, хотят сначала убедиться, откуда дует ветер фортуны и на чьей стороне находится больше боевых сил, и тогда победители могут не сомневаться, что найдут в них покорных, любезных и, если понадобится, даже восторженных помощников. Разве не такова история человеческого эгоизма во всех странах?
Бедный народ встретил нас ликуя и с нескрываемой любовью. Он думал только о святости жертвы, о благородном порыве кучки отважных юношей, пришедших издалека на помощь своим братьям. Остальную часть дня 11 мая и ночь мы провели в Марсале. Здесь я начал пользоваться услугами Криспи3, честного и способного сицилийца, который очень помог мне в деле управления и в установлении необходимых контактов с краем, которого я не знал.
Пошли разговоры о диктатуре. Я принял ее без возражений, ибо в известных случаях и при затруднительных обстоятельствах, в которых могут находиться народы, всегда считал ее якорем спасения.
Утром 12-го «Тысяча» выступила в поход на Салеми, но так как переход был слишком долгим, мы сделали привал у усадьбы Мистретта, где и провели ночь. Хозяина не было на месте, но юноша, его брат, оказал нам радушный и гостеприимный прием. В Мистретте был образован новый отряд под командой Грициотти. 13-го мы подошли к Салеми, где население сердечно встретило нас. Тут к нам стали стекаться отряды из Сант-Анна д'Алькамо и некоторые другие волонтеры с острова. 14-го мая мы заняли Вита или Сан-Вита. 15-го мы в первый раз увидели врага, занявшего Калатафими и при вести о нашем приближении расположившего большую часть своих сил на высотах, которые называются «Пьянто дей Романи» («Плач римлян») *.
* Молва утверждает, что в этом месте римляне были разбиты в кровопролитном сражении аборигенами острова в первое время его оккупации.
Глава 4
КАЛАТАФИМИ 15 мая 1860 г.
Заря 15 мая застала нас в полном порядке на высотах Вита. Вскоре враг, пребывание которого в Калатафими было мне уже известно, выстроившись в колонны, выступил из города по направлению к нам.
Против холмов Виты поднимаются вышеназванные высоты «Плач римлян», на которых враг расположил свои отряды. Со стороны Калатафими эти возвышенности имеют пологий склон. Поэтому враг поднялся на них без труда и занял все вершины, исключительно крутые для подъема на них со стороны Виты. Заняв, наконец, высоты к северу от врага, я оттуда смог подробно рассмотреть позиции бурбонцев, меж тем как они могли лишь видеть цепь генуэзских карабинеров под командой Мосто, прикрывавших наш фронт. Все же остальные наши полки, размещенные эшелонами, стояли позади. Нашей жалкой артиллерии, установленной на главной дороге на левом фланге под командой Орсини, все же удалось дать несколько хороших залпов по врагу. Таким образом, мы, как и враги, занимали очень сильные позиции, стоя лицом друг к другу. Нас разделяло обширное пространство; на нем раскинулась волнистая равнина и несколько деревенских сыроварен. В нашем положении было самым выгодным дожидаться врага на своих позициях.
Бурбонцы, насчитывавшие примерно две тысячи человек и имевшие хорошую артиллерию, видя на нашей стороне лишь кучки людей не в форме, похожих на крестьян, смело выслали вперед отряд берсальеров под прикрытием двух артиллерийских орудий. Подойдя к нам на расстояние ружейного выстрела, они открыли огонь из карабинов и пушек, продолжая к нам приближаться. С нашей стороны был дан приказ «Тысяче» не стрелять, пока враг не подойдет совсем близко. Однако, когда храбрые лигурийцы, имея уже одного мертвого и нескольких раненых, дали сигнал горном, протрубившим американскую зорю, неприятель остановился, как по волшебству. Он понял, что имеет дело не только с отрядами пиччиоттов, и его части с артиллерией стали отступать. Впервые страх перед «флибустьерами» * охватил солдат деспотии. Теперь «Тысяча» пошла в атаку. Впереди — генуэзские карабинеры и с ними отряд избранной молодежи, жаждущей поскорей сразиться с врагом. Целью нашей атаки было обратить неприятельский авангард в бегство и овладеть двумя пушками; это было исполнено с усердием, достойным лучших борцов за свободу Италии. В наше намерение совсем не входило атаковать сильнейшие позиции бурбонцев, занятые большими силами. Однако кто мог остановить горячих и отважных волонтеров, когда
* Таким наименованием почтили нас враги.
они бросились в атаку на врага? Напрасно горнисты трубили сигнал «стой». Наши его не слышали или поступили так, как Нельсон в битве при Копенгагене *. Итак, наши были глухи к сигналу и продолжали наступление на авангард неприятеля со штыками наперевес, пока тот не соединился со своими главными силами. Нельзя было терять ни минуты, иначе наша кучка храбрецов была бы обречена на гибель. Немедленно было начато всеобщее наступление. Весь корпус «Тысячи», к которому примкнули отваж ные сицилийцы и калабрийцы, ускоренным маршем двинулся на разгром врага. Неприятель оставил равнину и сгруппировался на высотах, где находились его резервы. Он стойко держался и защищал свои позиции с упорством и смелостью, достойными лучшего применения.
Самым опасным был наш переход по открытому месту через волнистую равнину, отделяющую нас от врага. Здесь на нас дождем сыпались артиллерийские снаряды и пули. Многие мои люди были ранены. Но когда наконец мы достигли подножья Римской горы, то оказались почти в безопасности. Здесь «Тысяча», несколько уменьшившаяся численно, соединилась со своим авангардом. Положение наше было критическим: мы должны были победить. С этим твердым намерением мы под градом пуль стали подниматься на первый уступ горы. Не припомню, сколько было таких уступов, но прежде чем добраться до вершины, пришлось преодолеть немало таких террас и идти в гору почти без всякого прикрытия под убийственным огнем. Приказ — как можно меньше стрелять — был вызван плохим качеством затворов наших ружей, которыми нас снабдило сардинское правительство. Они почти не стреляли. В этих условиях нам оказали неоценимую услугу мужественные сыны Генуи. Вооруженные отличными карабинами и опытные в стрельбе, они поддержали чесгь нашего оружия. Пусть это послужит хорошим уроком итальянской молодежи; пусть она убедится, что ныне на поле брани недостаточно одной храбрости, а надо уметь хорошо владеть оружием и знать еще многое другое.
Калатафими! Когда я, переживший сотню сражений, буду при последнем вздохе и мои друзья увидят на моем лице гордую улыбку — то знайте, что, умирая, я вспомнил тебя, ибо не было битвы славнее. «Тысяча» — эги достойные представители народа в простом гражданском платье — с героическим хладнокровием атаковала одну за другой чудовищные позиции врага, солдат тирании в блестящей форме с аксельбантами и галунами и обратила их в бегство! Не забыть мне никогда эту горсточку юношей, которые, боясь, что меня ранят, окружили меня непроницаемой стеной, теснясь друг к другу, чтобы защитить своими драгоценными телами. Если я пишу сейчас, взволнованный до глубины души этими воспоминаниями, то имею полное основание! Разве не мой долг напомнить Италии хотя бы имена погибших от-
* В битве при Копенгагене Паркер, английский адмирал, главнокомандующий, дал сигнал Нельсону, участвующему в битве, об отступлении. Офицеры обратили внимание Нельсона на сигнал. Победитель Нила приставил монокль к слепому глазу и сказал: «Ничего не вижу». Битва продолжалась, и Нельсон ее выиграл.
важных бойцов? Монтанари, Скиаффино, Серторио, Нулло, Виго, Тюкери, Тадеи и еще много других, имена которых я, к своей скорби, забыл.
Как я уже отмечал, южный склон Римской горы, на которую нам нужно было подняться, состоял из террас, земля которых используется в этой горной местности земледельцами. Мы быстро поднимались по обрывистому краю террас, тесня врага и останавливаясь, чтобы перевести дух и приготовиться к атаке под прикрытием этой естественной защиты. Так мы двигались, завоевывая одну террасу за другой, до вершины горы, где бурбонцы неустрашимо в последний раз попытались защитить свои позиции. Многие вражеские стрелки, когда снаряды у них кончились, бросали в нас камнями.
Наконец мы перешли к решительной атаіке. Храбрейшие из «Тысячи», сомкнув свои ряды на последнем переходе, перевели дух и, измерив на глаз расстояние, которое им еще оставалось пройти, чтобы скрестить шпаги с врагом, словно львы бросились вперед с сознанием, что они сражаются за великое дело и должны победить. Бурбонцы не могли устоять перед бурным натиском мужественных борцов за свободу и обратились в бегство. Отступающий противник остановился лишь в городе Калатафими, находящемся на расстоянии нескольких миль от поля битвы. Мы перестали преследовать неприятеля лишь у самого входа в город, представлявшего выгодные и сильные позиции. Когда сражаешься, нужно побеждать: эта аксиома поистине верна во всех обстоятельствах, особенно на войне.
Победа у Калатафими, хотя и не принесла нам больших трофеев — мы отвоевали пушку, немного оружия и взяли несколько пленных,— имела огромное моральное значение, воодушевив население и деморализовав вражеское войско. Небольшой отряд «флибустьеров», о которых всегда пренебрежительно отзывались, без позументов и эполет обратил в бегство многочисленные отборные полки Бурбонов с артиллерией и прочим снаряжением, которыми командовал генерал, привыкший, подобно Лукуллу *, съедать за одним ужином то, что добывала целая провинция. Таким образом, отряд горожан, пусть даже «флибустьеров», без золотых позументов, воодушевленный лишь любовью к родине, может победить врага. Первым существенным результатом был отход неприятеля из Калатафими, который мы заняли на следующее утро, 16 мая 1860 г.
Вторым весьма значительным последствием было нападение населения Партинико, Борджетто, Монтелепре и других местностей на отступающего врага. Повсюду образовались вооруженные отряды, которые присоединялись к нам, и энтузиазм в окрестных пунктах достиг своего апогея. Разбитый враг остановился только в Палермо, где он внес смятение в ряды бурбонцев и уверенность в сердца патриотов.
Наши и вражеские раненые были размещены в Вите и Калатафими. Среди наших были незаменимые потери. Монтанари, мой товарищ по Риму и Ломбардии, получил тяжелые ранения и скончался через несколько дней. Он был одним из тех, кого доктринеры именовали демагогами, ибо они не
выносили рабства, любили родину и не хотели склонять колени перед капризами вельмож и льстить им. Монтанари был из Модены.
Скиаффино, юный лигуриец из Камольи, тоже альпийский стрелок и проводник, один из первых умер на поле брани — и Италия лишилась одного из лучших и храбрых своих бойцов. Он очень много работал в ночь нашего отъезда из Генуи и помогал Биксио в этом щекотливом де\е. Де Амичи, тоже альпийский стрелок и проводник, один из первых умер славной смертью на поле сражения. Немало выдающихся бойцов из «Тысячи» пали при Калатафими, пали как наши предки римляне, скрестив свои мечи с вражескими, без единой жалобы, без единого крика, кроме возгласа: «Вива Италия!» Я пережил много битв и более тяжких и кровопролитных, но я не видел бойцов столь великолепных, как эти горожане-«флибустьеры» у Калатафими.
Победа при Калатафими была бесспорно решающей в блистательной кампании 1860 г. Надо было именно начать экспедицию с шумным военным успехом. Он деморализовал наших противников, которые со свойственной южанам пылкостью воображения рассказывали чудеса о храбрости «Тысячи». Были среди них такие, которые уверяли, что якобы видели, как пули их карабинов отскакивали от груди бойцов за свободу, словно они ударялись о бронзовую плиту,— эти рассказы подбодряли отважных сицилийцев, которые были совершенно подавлены внушительностью оружия бурбонцев и численностью их войска. Палермо, Милаццо, Вольтурно видели гораздо больше раненых и трупов. Но, с моей точки зрения, решающей была именно битва при Калатафими. После такого сражения наши уверились в победе. А когда начинаешь воевать с таким предзнаменованием, с такой верой в себя, ты должен победить! Бои у Новары, Кустоцы, Лиссе и может быть даже у Ментаны, хотя и проигранные в силу превосходства сил и средств врага, стали бедствием Италии, и не столько потому, что мы понесли потери людьми и оружием, сколько потому, что враги наши могли чваниться. Конечно, вражеские солдаты не превосходят итальянцев, но, готовясь воевать с нами, они будут считать нас легкой добычей, людьми, которых можно гнать вперед прикладом ружья. Для будущего торжественного испытания Италии нужен Фабий2, который сумеет выжидать, если понадобится: наша страна такова, что может воевать как следует, принимать или нет битвы, а когда позиция и обстоятельства под стать, бросать в бой итальянцев, жаждущих сразиться и по природе своей способных на большие порывы. Наступит время и для Замы 3, где новый Сципион, пренебрегая числом врагов, сам на них нападет и обратит в бегство. И здесь меня неотступно преследует мысль о священниках. которые хотят превратить итальянцев в святош. Дело серьезное, если Италия этого не предотвратит. Иезуиты только и могут, что воспитать лжецов, ханжей и трусов! Пусть об этом подумает тот, кому полагается. Особенно пусть помнят, что воевать и идти в штыковую атаку могут лишь люди сильные.
Глава 5
ОТ КАЛАТАФИМИ ДО ПАЛЕРМО
16 мая мы заняли оставленный неприятелем Калатафими. Преобладающая часть наших раненых была перевезена в Вита. В Калатафими мы нашли тяжелораненых неприятелей и обращались с ними как с братьями.
Может быть угрызения совести терзали эти царствующие в Италии династии, натравливавшие наш несчастный народ, как собак, друг на друга? Угрызения совести?! Какие там угрызения совести! Разве все их усердие не было направлено именно на то, чтобы сеять вражду между итальянцами во имя личных и династических интересов? Но разве в Риме, в сердце Италии, не обосновалась «кучка помета и крови», как называл Гуеррацци * папство, которое существует для того, чтобы держать Италию разделенной навеки и продавать ее тому, кто больше даст?
Скучная и долгая история рассказывать обо всех этих господах, ныне, к счастью для нашей страны, нищенствующих или же ставших изменниками и развратителями наций.
Отплытие «Тысячи» из Кварто. Картина работы Джероламо Индуно
Музей Рисорджименто Милан
Прибытие «Тысячи» в Марсалу. Иллюстрация из кн.: G. С. Abba. Da Quarto
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 84 | Нарушение авторских прав