Истинная и ложная вина

Теперь мы должны более пристально рассмотреть чувство вины, которому

был подвержен Питер, и его последствия. Мы помним, что он не только

чувствовал себя неуклюжим и неловким, но просто ощущал вину "в первую

очередь за то, что он есть в этом мире". На таком уровне его чувство вины не

было привязано к чему-то, что он думал или делал; он ощущал, что у него нет

права занимать пространство. Не только это -у него было глубоко

укоренившееся убеждение, что вещество, из которого он сделан, гнилое. Его

фантазии об анальном половом акте и производстве детей, сделанных из

испражнений, являлись выражениями этого убеждения. Подробности таких

фантазий нас сейчас не интересуют, разве что постольку, поскольку они

содействуют апперцепции его "я" как сделанного из навоза и помета. Если его

отец называл его "здоровенным мешком с мукой", то он сам пошел гораздо

дальше. Будучи убежденным, что он -никчемный мешок с дерьмом, он чувствовал

вину за то, что казался другим чем-то ценным.

Он чувствовал себя дурным из-за мастурбации. Однако затруднения с его

чувством вины, по-моему, объясняются с помощью любопытной подробности: когда

он бросил мастурбировать, его ощущение никчемности усилилось, а когда он

начал ничего не делать и быть никем, его запах стал невыносимым. Как он

позднее сказал о своем запахе, "это более или менее мое уважение к себе; это

действительно форма самоотвращения". Он, так сказать, столь сильно вонял у

себя в ноздрях, что едва мог

это вынести.

В сущности, у него было два полностью антитетических и противоположных

источника вины: один побуждал его к жизни, другой -к смерти. Один был

созидательным, другой - разрушительным. Чувства, которые они вызывали, были

различны, но оба мучительны. Если он делал что-то, являвшееся выражением

самоутверждения, бытия ценной и достойной личности, ему думалось: "Это обман

и, притворство; ты никчемен". Однако, если он настаивал и отказывался

одобрить этот ложный совет совести, он не чувствовал себя столь

опустошенным, нереальным или мертвым, и он не пахнул столь скверно. С другой

стороны, если он решительно пытался быть ничем, он по-прежнему чувствовал

себя притворщиком и обманщиком; он по-прежнему испытывал чувство тревоги; и

он так же принудительно осознавал свое тело, как объект восприятия других

людей.

Наихудшим итогом всех попыток быть ничем стала мертвенность, объявшая

все его существование. Эта мертвенность пропитывала переживание его

"отцепленного "я"", переживание его тела и восприятие "разобщенного" мира.

Все начало останавливаться. Мир стал терять ту реальность, которую он имел

для него, и ему было трудно вообразить, что у него есть какое-то

существование-для-других. Хуже того, он начал чувствовать себя "мертвым". Из

его последующего описания этого чувства можно увидеть, что оно включало в

себя потерю ощущения реальности и жизненности тела. Сердцевиной этого

чувства было отсутствие переживания своего тела как реального

объекта-для-других. Он начинал существовать лишь для самого себя

(невыносимо) и прекращал ощущать, что обладает каким-то существованием в

глазах мира.

Кажется вероятным, что во всем этом он боролся с первичным разрывом в

двумерном переживании самого себя, которого обращение родителей или, точнее,

неумение обращаться, его лишило. Его вынужденная озабоченность (которую он

ощущал как крайне неприятную) своей осязаемостью, обоняемостью и т. п. для

других -это отчаянная попытка сохранить то самое измерение живого тела:

оно обладает бытием-для-других. Но ему приходилось "накачивать"

ощущение этого измерения для своего тела вторичными, искусственными и

принудительными способами. Это измерение его переживания не было установлено

в первичном смысле, исходя из изначальной ситуации в детстве, и разрыв был

заполнен не каким-то более поздним развитием чувства любви и уважения к нему

как к личности, а ощущением, что практически всякая любовь есть

замаскированное преследование, поскольку она нацелена превратить его в вещь

для другого -в перо на шляпе его школьного учителя, как он это выразил.

Однако, хотя данный пациент имел трудности в школе и на работе, хотя он

ощущал, что в школе был притворщиком и обманщиком, а в конторе испытывал

панику, намного более детально он сам начал обдуманно культивировать этот

раскол в своем бытии, так что его состояние стало угрожающим. Он говорил,

что пытался "разобщиться со всем", и это было правдой; а к этому он добавил

свой метод "отпепления". С помощью него он пытался разрубить узы,

связывающие вместе различные аспекты его бытия. В частности, он пытался не

быть "в" своем действии или выражении -не быть тем, что он делает. Видно,

что здесь он играл на переходном положении телесных действий и выразительных

средств между человеком и миром. Теперь он попытался сказать: "То во мне,

что может быть объектом-для-других, не есть я".

Тело явно занимает двусмысленное переходное положение между "мной" и

миром. С одной стороны, оно является сердцевиной и центром моего мира, а с

другой - оно есть объект в мире других. Питер пытался отцепить себя от всего

в себе, что могло быть воспринято кем-нибудь еще. Вдобавок к попытке

отвергнуть всю констелляцию установок, притязаний, действий и т. п., которая

увеличилась при угождении миру и которую он теперь старался отцепить от

своего внутреннего "я", он стал стремиться свести все свое бытие к небытию:

он начал, как только мог систематично, становиться ничем. К убеждению, что

он - никто, что он - ничто, добавилось такое ощущение честности этого факта:

быть ничем. Он чувствовал, что, если он был никем, ему и следует стать

никем. Анонимное бытие является одним из способов магического перевода этого

убеждения на язык факта. Когда он бросил работу, он разъезжал по стране,

постоянно находясь в движении. Место его проживания -нигде. Он ехал откуда

угодно куда угодно; у него не было прошлого, не было будущего. У него не

было имущества, не было друзей. Будучи ничем, не зная никого, не известный

никому, он создавал условия, облегчавшие ему веру в то, что он никто.

Грех Онана при проливании своего семени на землю состоял в том, что тем

самым он расточал свою производительную силу и творческую способность. Вина

Питера, как он позднее это выразил, заключалась не просто в том, что он

мастурбировал и фантазировал на садистские темы, но в том, что не имел

смелости делать с другими то, что делал с ними в фантазиях. И когда он

попытался (до некоторой степени успешно) обуздать, если уж не совсем

подавить, свои фантазии, его вина стала состоять не в том, что у него были

такие фантазии, а в том, что он их подавляет. Когда он начал превращать себя

в ничто, его вина была не только в том, что у него не было права делать все

то, что мог делать обычный человек, а в том, что у пего не было смелости

делать это снова и снова вопреки и назло своей совести, которая стремилась

сказать ему, что все сделанное в этой жизни среди людей неправильно. Его

вина заключалась в одобрении собственным решением ощущения, что у него нет

права на жизнь, и в закрытии себе доступа к возможностям этой жизни.

То есть он ощущал вину не столько за свои вожделения, побуждения или

порывы сами по себе, но потому, что у него не было смелости стать реальной

личностью, делая реальные вещи с реальными людьми в реальности. Он ощущал

вину не просто за свои желания, но за то, что они остались лишь желаниями.

Его чувство опустошенности проистекало из того факта, что желания

выполнялись только в фантазиях, а не в реальности. Мастурбация являлась

действием, в котором par excellence он замещал бесплодными взаимоотношениями

с фантомами фантазии творческие взаимоотношения с реальными людьми. Вместо

возможной вины, которая могла бы возникнуть из реального желания реальной

личности, он ощущал вину за то, что его желания были лишь фантастическими.

Вина есть зов Бытия для себя в безмолвии, говорит Хайдеггер.

Аутентичной виной Питера можно назвать вину за то, что он капитулировал

перед неаутентичной в и н о и, и за то, что сделал целью своей жизни не быть

самим собой.

Однако у данного пациента наблюдалось к тому же разделение его

внутреннего "я", упомянутое выше. С первых дней детства его преследовало

ощущение бытия никем, и теперь он неумолимо был склонен создать условия,

под- твердившие бы это чувство. Но в то же самое время он ощущал себя кем-то

очень особым, посланным Богом на эту землю с особой миссией и целью. Такое

пустое всесилие и ощущение посланничества пугали его, и он отвергал их как

"своего рода безумное чувство". Он ощущал, что, если станет потворствовать

этому чувству, это проложит путь, по выражению Эмпсона, "к сумасшедшему дому

и всему, что там". Однако суровое наказание было взыскано с него за

потворство альтернативному чувству. Поскольку он пытался быть никем, не живя

в своем теле и посредством него, его тело, в некотором смысле, стало

мертвым.

Поэтому, когда он бросил притворяться, оно заставило обратить на себя

внимание как нечто прокисшее, протухшее и разлагающееся -в сущности, не

живое, мертвое. Он отделил себя от тела психическим барьером, и как его

невоплощенное "я", так и его "отцепленное" тело развили некую форму

экзистенциальной гангрены.

Одно из его последних замечаний выражает суть вопроса в двух словах:

"В некотором смысле я был мертв. Я отрезал себя от других людей и

закрылся в себе. И я мог видеть, что в некотором смысле становишься мертвым,

когда это делаешь. Нужно жить в мире вместе с другими людьми. Если же нет,

внутри что-то умирает. Это звучит глупо. Я по-настоящему не понимаю этого,

но нечто похожее, видимо, происходит. Это странно".

ЧАСТЬ III

Дата добавления: 2015-12-07