|
Читайте также: |
При использовании термина "окаменение" можно извлечь большое количество
смыслов, содержащихся в этом слове:
1.Особая форма ужаса, при которой человек каменеет, то есть
превращается в камень.
2. Боязнь, что это случится, то есть боязнь возможности превратиться
или быть превращенным из живой личности и мертвый предмет, в камень, в
робота, в автомат, без личностной автономии действия, в вещь, не обладающую
субъективностью.
3. "Магический" акт, посредством которого можно попытаться превратить
кого-то другого в камень; и, в расширенном смысле, акт, посредством которого
человек отрицает автономию другой личности, игнорирует ее чувства,
рассматривает ее как вещь, убивает в ней жизнь. В этом отношении, вероятно,
лучше говорить о деперсонализации человека, или его овеществлении. К
человеку относятся не как к личности, обладающей свободой воли, а как к
вещи.
Деперсонализация является методом, повсеместно используемым в качестве
средства общения с другим, когда он становится чересчур надоедливым или
беспокоящим. Себе уже не позволяется реагировать на его чувства, и можно
стать готовым рассматривать его и относиться к нему так, словно у него нет
никаких чувств. Оба человека здесь стремятся ощущать себя более или менее
деперсонализированными и стремятся деперсонализировать другого. Они
постоянно боятся быть деперсонализированными другим. Акт превращения его в
вещь для него действительно является окаменением. Перед лицом того факта,
что с ним обращаются как с "вещью", его собственная субъективность может
отхлынуть от него, будто кровь от лица. По существу, он требует постоянного
подтверждения от других своего собственного существования в качестве
личности. Частичная деперсонализация других широко практикуется в
повседневной жизни и считается нормальной, а то и весьма желательной.
Большинство взаимоотношений основываются на тенденции к частичной
деперсонализации, поскольку человек относится к другому не с точки зрения
знания о том, кем тот может являться сам по себе, но фактически как к
человекообразному роботу, играющему некую роль в большой машине, в которой
он сам тоже может играть какую-то иную роль.
Принято лелеять если уж не реальность, то на худой конец иллюзию, что
существует ограниченная сфера жизни, свободной от такой дегуманизации.
Однако может статься, что именно в этой сфере ощущается самый большой риск,
и онтологически неуверенная личность переживает этот риск в крайне сильной
форме.
Риск состоит в следующем: если человек переживает другого как
обладающего свободной волей, он беззащитен перед возможностью переживать
самого себя как объект его переживания, и тем самым ощущение собственной
субъективности исчезает. Человека пугает возможность стать не более чем
вещью в мире другого, не обладающим собственной жизнью, собственным бытием.
С точки зрения подобной тревоги сам акт переживания другого как личности
ощущается как фактическое самоубийство. Сартр блестяще описывает такое
переживание в третьей части своей книги "Бытие и ничто".
Вопрос в принципе стоит вполне открыто. Человек может обнаружить себя
оживленным, а ощущение собственного бытия -усиленным другим, или он может
переживать другого как умертвляющего и обедняющего. Личность может начать
превкушать то, что любые возможные взаимоотношения с другим приведут к
худшим последствиям. Любой другой тогда является угрозой его "я" (его
способности действовать автономно) не по причине того, что он может сделать
или не сделать, но по причине самого его существования.
Некоторые из вышеописанных вопросов иллюстрирует жизнь одного химика,
Джеймса, двадцати восьми лет.
Он все время жаловался на то, что не смог стать "личностью". У него не
было "я". "Я являюсь лишь реакцией на других людей, у меня нет собственной
индивидуальности". (У нас позднее появится случай подробно описать ощущение
бытия не своим истинным "я", жизни ложным "я" -см. главы 5 и б.) Он
чувствовал, что все больше и больше становится "мифической личностью". Он
ощущал, что у него нет веса, нет собственной субстанции:
"Я просто пробка, плавающая в океане".
Этот человек был весьма озабочен тем, что не стал личностью; в этой
неудаче он винил свою мать: "Я был просто ее символом. Она никогда не
признавала моей индивидуальности". В противоположность умалению самого себя
и неуверенности в самом себе он всегда находился на грани благоговейного
страха быть раздавленным отвратительной реальностью, которую представляли
собой другие люди. В противоположносгь его небольшому весу, неуверенности и
бессубстанциональности они были твердыми, решительными, настойчивыми и
субстанциональными. Он ощущал, что в любом вопросе, касавшемся других,
существовала "большая шкала", чем у него.
В то же самое время на практике его было не так-то легко напугать. Он
использовал два главных маневра для сохранения безопасности. Одним из них
являлось внешнее согласие с другом (глава 7). Вторым -внутренняя
интеллектуальная голова Медузы, которую он обращал к другим. Оба маневра,
предпринятые совместно, охраняли его собственную субъективность, которую он
никогда не раскрывал и которая, таким образом, никогда не могла найти
прямого и непосредственного выражения. Быть скрытым - значит находиться в
безопасности. Оба метода были придуманы для того, чтобы избежать опасности
быть поглощенным или деперсонализированным.
Своим внешним поведением он предвосхищал опасность, которой постоянно
был подвержен, а именно стать чьей-то вещью, притворяясь, что он не больше
чем пробка. (В конце концов, какая вещь в океане находится в большей
безопасности?) Однако в то же самое время он превращал в своих глазах другую
личность в вещь, таким магическим образом сводя на нет любую опасность для
себя, скрыто разоружая врага. Разрушая, в своих глазах, другую личность как
личность, он лишал другого сил раздавить его. Истощая его личностную
жизненность, то есть рассматривая его скорее как часть механизма, а не как
человека, он уменьшал для себя риск того, что эта жизненность либо засосет
его, ворвется в его собственную пустоту, либо превратит его в простой
придаток.
Этот мужчина был женат на очень энергичной и веселой женщине, крайне
деятельной, с сильным проявлением личного начала и собственным взглядом на
все и вся. Он установил с ней парадоксальные взаимоотношения, при которых, с
одной стороны, он был совершенно одинок и изолирован, а с другой -являлся
почти что паразитом. Например, ему снилось, что он - моллюск, прилепившийся
к телу жены.
Просто потому, что ему могло такое сниться, у него была еще большая
потребность держать ее на расстоянии, ухитряясь рассматривать ее как машину.
Он описывал ее смех, ее гнев, ее грусть с "клинической" точностью и заходил
даже настолько далеко, что ссылался на нее как на "оно" -практика,
приводящая своим воздействием в уныние. "Затем оно стало смеяться". Она была
всего лишь "оно", поскольку все, делаемое ею, являлось предсказуемой,
предопределенной реакцией. Например, он рассказывал ей (ему) обыкновенный
смешной анекдот, и когда она (оно) начинала (начинало) смеяться, это
указывало на ее (его) полностью "обусловленную", роботоподобную природу,
которую он на самом деле описывал почти в тех же самых терминах, какими
представители определенных психиатрических теорий обычно пользуются при
описании всех человеческих поступков.
Сперва я был приятно удивлен его явной способностью отвергать сказанное
мной и не соглашаться с этим, а также и соглашаться со мной. Казалось, это
указывало на то, что у него больше собственного ума, чем он осознает, и что
он не слишком боится выказать некоторую автономию. Однако вскоре стало
очевидно, что его явная способность действовать как автономная личность в
отношениях со мной отвечала его скрытому маневру рассматривания меня не как
живого человека, личность с собственной самостью, а как своего рода робота,
переводящее устройство, на вход которого он давал информацию и которое после
краткого коммутирования выдавало ему вербальное послание. При таком скрытом
наблюдении за мной как за вещью он мог казаться себе "личностью". Но он не
мог поддерживать взаимоотношения личности с личностью, переживаемые как
таковые.
Сновидения, в которых выражается та или иная форма описанного выше
страха, достаточно обычны у подобных личностей. Эти сны не являются
вариантами боязни быть съеденным, которые бывают у онотологически уверенных
личностей. Быть съеденным не обязательно означает потерять свою
индивидуальность. Иона вполне был самим собой, даже находясь в чреве кита.
Иногда кошмары вызывают тревогу но поводу действительной потери
индивидуальности, обычно потому, что в основном люди, даже в снах,
по-прежнему встречают все те опасности, с которыми может столкнуться
личность, которую атакуют или калечат, но основное экзистенциальное ядро
которой само по себе не подвергается опасности. При таком классическом
кошмаре спящий просыпается от ужаса. Но этот ужас не есть страх потерять
"я". Так, пациент видит во сне жирную свинью, сидящую у него на груди и
угрожающую его задушить. Он просыпается от ужаса. В худшем случае при этом
кошмаре он боялся удушения, но никак не ликвидации своего бытия.
В сновидениях пациентов встречается оборонительный прием - превращение
угрожающей фигуры матери или изображения груди в вещь. Один пациент
постоянно видел во сне небольшой черный треугольник, направленный в угол его
комнаты, который становился все больше и больше до тех пор, пока, как
казалось, почти не поглощал его, - после чего он всегда просыпался от ужаса.
Это был психически больной молодой человек, который в течение нескольких
месяцев жил в моей семье и которого я, таким образом, был способен узнать
довольно хорошо. Насколько я могу судить, существовала лишь одна ситуация, в
которой он мог "дать себе волю" без опасений никогда не вылечиться: это
случалось, когда он слушал джаз.
Тот факт, что даже во сне изображение груди было столь
деперсонализировано, является мерой ее потенциальной опасности для "я",
предположительно на основе пугающих изначальных персонализаций и провала
нормального процесса деперсонализации.
Медар Босс [9] дает примеры нескольких сновидений, возвещающих о
психозе:
"Одна женщина, которой еще не было и тридцати лет, как-то, когда она
все еще чувствовала себя совершенно здоровой, увидела во сне, что сгорает в
конюшне. Вокруг нее огонь, и при этом образуется толстая корка лавы. Отчасти
снаружи, а отчасти изнутри своего собственного тела она видела, как огонь
медленно тушится этой коркой. Внезапно она оказывается вне пределов пламени
и, словно одержимая, бьет по огню дубинкой, чтобы разбить корку и впустить
под нее воздух. Но спящая вскоре уставала, и она (пламя) медленно угасала.
Через четыре дня после этого сновидения она начала страдать от острой
шизофрении. В деталях сна спящая точно предсказала особый ход своего
психоза. Сперва она потеряла гибкость, будто на самом деле бьла заключена в
твердую оболочку. Шесть недель спустя она еще раз защищалась изо всех сил,
чтобы не потух огонь ее жизни, пока наконец совершенно не угасла как
духовно, так и душевно. Теперь же, через несколько лет, она напоминает
выжженный кратер".
В другом сне происходит окаменение других, предвкушающее собственное
окаменение спящей:
"...одна двадцатипятилетняя девушка видела во сне, как
она готовила обед для своей семьи из пяти человек. Она только что
подала его и теперь звала к столу родителей, братьев и сестру. Никто не
отвечал. Вернулся лишь ее голос, словно это было эхо из глубокой пещеры. Она
нашла внезапную пустоту в доме жуткой. Она побежала на второй этаж дома
искать семью. В первой спальне она увидела двух сестер, сидевших на своих
кроватях. Несмотря на ее нетерпеливый зов они оставались в неестественно
неподвижных позах и даже не отвечали. Она подошла к сестрам и захотела их
встряхнуть. Вдруг она заметила, что они представляют собой каменные
изваяния. Она в ужасе убежала и рванулась в комнату матери. Ее мать тоже
превратилась в камень и, застыв, сидела в кресле, уставившись в пустоту
остекленевшим взглядом. Спящая побежала в комнату отца. Тот стоял посредине
кабинета. В отчаянье она бросилась к нему и, желая получить от него защиту,
обняла за шею. Но он тоже оказался сделанным из камня и, к ее крайнему
ужасу, превратился в ее объятиях в песок. Она проснулась от абсолютного
ужаса и была столь потрясена пережитым во сне, что несколько минут не могла
шевельнуться. Тот же самый жуткий сон снился пациентке четыре раза подряд на
протяжении нескольких дней. В то время она явно была душевно и физически
здорова. Родители обычно называли ее "солнцем всей семьи". Десять дней
спустя после четвертого повторения сна пациентка заболела острой формой
шизофрении с проявлением тяжелых симптомов кататонии. Она впала в состояние,
чрезвычайно похожее на физическое окаменение ее семьи, которое видела во
сне. Наяву ее одолевали модели поведения, которые во сне она просто
наблюдала у других людей".
По-видимому, является всеобщим законом, что в какой-то момент самых
страшных опасностей можно избежать, предвосхищая их действительное
появление. Таким образом, отказ от собственной автономии становится
средством ее скрытой охраны; симуляция болезни или смерти становится
средством сохранения жизненности. Превращение самого себя в камень
становится способом не стать превращенным в камень кем-то другим. "Будь
тверд",- призывает Ницше. Я считаю, что в определенном смысле, которого
Ницше не имел в виду, стать твердым как камень и, таким образом, мертвым
предвосхищает опасность превращения тебя в мертвую вещь другим человеком.
Доскональное понимание самого себя (поглощение самого себя) является защитой
против риска, связанного с засасыванием в водоворот постижения тебя другим
человеком. Истребление себя своей собственной любовью предотвращает
возможность истребления другим.
К тому же кажется, что предпочитаемый метод нападения на другого
основан на том же самом принципе, что и атака, подразумеваемая в отношениях
другого к тебе. Таким образом, человек, боящийся, что его собственная
субъективность будет поглощена, разорвана или заморожена другим, зачастую
предпринимает попытки поглотить, разорвать или убить субъективность другой
личности. Процесс содержит в себе порочный круг. Чем больше человек пытается
сохранить свою автономию и индивидуальность, сводя на нет человеческую
индивидуальность другого, тем больше ощущается необходимость продолжать это
делать, поскольку с каждым отрицанием онтологического статуса другой
личности уменьшается собственная онтологическая безопасность, угроза для "я"
со стороны другого усиливается, и, следовательно, ее приходится отвергать
еще более отчаянно.
При таком поражении личностной автономии имеет место как неудача при
поддержании ощущения самого себя в качестве личности вместе с другими, так и
неудача при поддержании его в одиночку. Имеет место неудача при поддержании
ощущения собственного бытия в отсутствие других людей. Это неумение быть
самому по себе, неумение существовать одному. Как выразил это Джеймс:
"Другие люди снабжают меня моим существованием". Кажется, это находится
в прямом противоречии с вышеупомянутым страхом того, что другие люди лишат
его существования. Но какими бы противоречивыми или абсурдными они ни могли
показаться, две эти установки существовали в нем бок о бок и на самом деле
полностью характеризовали такой тип личности.
Способность переживать самого себя как автономного означает, что
человек действительно стал осознавать, что он есть личность, отделенная ото
всех остальных. Неважно, насколько глубоко я привязан в радостях или
горестях к кому-то еще, этот человек не является мной, а я -им. Как бы
одинок или печален ни был человек, он может существовать один. Факт, что
другая личность в своей собственной актуальности не является мной,
противопоставляется равным образом реальному факту, что моя привязанность к
нему есть часть меня. Если он умирает или уходит, исчезает он, но моя
привязанность к нему остается. И по крайней мере, я не могу умереть смертью
другого человека вместо него, да и он не может умереть моей смертью. Коли на
то пошло (так Сартр комментирует мысль Хайдеггера), он не может любить
вместо меня или принимать за меня решения, и я сходным образом не могу
делать этого за него. Короче, он не может быть мной, а я не могу быть им.
Если индивидуум не ощущает себя автономным, это означает, что он
обычным образом не может переживать ни отделенность от другого, ни
связанность с ним. Недостаток чувства автономии подразумевает, что человек
чувствует, что его бытие переплетено с другим или что другой переплетен с
ним в смысле пересечения границы действительных возможностей внутри
структуры человеческих связей. Это означает, что ощущение онтологической
зависимости от другого (то есть зависимости от другого ради самого своего
бытия) заменяется ощущением привязанности к нему, основанной на подлинной
взаимности. Предельные отстраненность и изолированность рассматриваются как
единственная альтернатива моллюске- или вампироподобной привязанности, при
которой жизненная кровь другой личности необходима для собственного
выживания, и, однако, она представляет собой угрозу выживанию. Поэтому
полюсами являются скорее полная изоляция и полное слияние индивидуальностей,
а не отделенность и связанность. Индивидуум постоянно колеблется между двумя
крайностями, каждая из которых в равной степени недостижима. Он начинает
жить скорее как та механическая игрушка, которая обладает положительным
тропизмом, вынуждающим ее двигаться к стимулу, пока она не достигает
определенной точки, где встроенный отрицательный тропизм направляет ее в
другую сторону, пока вновь верх не берет положительный тропизм; такие
колебания повторяются ad infinitum.
Джеймс говорил, что другие люди необходимы для его существования. Еще
один пациент при такой основополагающей дилемме вел себя следующим образом:
он в течение месяцев оставался в изолированной обособленности от мира, живя
один в комнате, существуя на скромные сбережения и грезя. Но, поступая так,
он начинал ощущать, что внутренне умирает. Он становился все более и более
пустым и наблюдал "прогрессирующее обнищание образа жизни". Большая часть
гордости и чувства собственного достоинства при таком существовании
замыкалась на себя, но, когда его состояние деперсонализации начинало
прогрессировать, он на короткий срок окунался в общественную жизнь для того,
чтобы получить "дозу" других людей, но без "передозировки". Он напоминал
алкоголика, продолжающего внезапно устраивать пьяные оргии в промежутках
между периодами трезвости, за исключением того, что в его случае у него было
пагубное пристрастие -которого он боялся и стыдился, как любой
раскаивающийся алкоголик или наркоман,-к другим людям. Через короткое время
он начинал ощущать, что существует угроза быть пойманным тем кругом, в
который он вошел, и он вновь удалялся в свою изоляцию в смущении от
безнадежности, подозрений и стыда.
Некоторые из вопросов, обсужденных выше, иллюстрируют два следующих
случая.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 66 | Нарушение авторских прав