Семинар 1. Особенности современной лингвистики

Вопросы:

1. Научная парадигма, ее признаки.

2. Полипарадигмальность современной лингвистики: сущность, объективные и субъективные причины.

3. Отличительные парадигмальные черты современной лингвистики:

А) экспансионизм: сущность, проявления;

Б) антропоцентризм: сущность, проявления;

В) функционализм: сущность, проявления;

Г) экспланаторность: сущность, проявления.

Литература:

Гак В. Г. О плюрализме в лингвистических теориях // Гак В. Г. Языковые преобразования. М., 1998. С.13-31,106-125.

Демьянков В. 3. Доминирующие лингвистические теории в конце
XX века // Язык и наука в конце XX века. М., 1995. С.239-320.

Кубрякова Е. С. Эволюция лингвистических идей во второй половине XX века // Язык и наука в конце XX века. М., 1995. С. 144-238.

Степанов Ю. С. Изменчивый «образ языка» в науке XX века // Язык и наука в конце XX века. М., 1995. С.7-34.

Тексты:

Е.С. Кубрякова. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века (Опыт парадигмального анализа)[2]

1. Задачи настоящей работы

Настоящий раздел мыслится как попытка представить эволюцию лингвистической мысли во второй половине ХХ века и особенно – два ее последних десятилетия. <…> Не претендуя на то, чтобы восстановить историю идей в области лингвистики в указанный период во всех деталях, он ставит своей целью отразить лишь самые очевидные изменения, коснувшиеся теоретических воззрений этой науки и ее принципиальных установок, установить основные линии ее развития и в конечном счете – показать, что наиболее перспективным взглядам, сложившимся к настоящему моменту, присущ некий общий «стиль мышления».

Для того чтобы это продемонстрировать и аргументировать мнение о том, что современную ситуацию в лингвистике отличает не только разнообразие взглядов. <…>, но и некое внутреннее единство, мы обращаемся к понятию научной парадигмы знания, введенному уже более трех десятилетий тому назад Т. Куном и получившему с тех пор самые разнообразные интерпретации. <…>

Характеризуя облик современной лингвистики – теоретической лингвистики в конце ХХ века – предстоит ответить на вопросы исключительной сложности. В их число входят и вопросы о том, в каком направлении развивается лингвистика и какие перед собой ставит задачи, вопросы о том, как вписывается она сама в науку на исходе ХХ века, и наконец, о том, какие яркие тенденции присущи ей сегодня и какие научные школы ее представляют. Одной из самых сложных проблем, возникающей в связи с поставленной задачей, оказывается также проблема внутреннего единства или же, напротив, раздробленности лингвистики, т.е. вопрос о том, можно или нельзя усматривать за явным разнообразием существующих ныне школ и течений, за множеством разных концепций о языке нечто принципиально единое и в каких терминах может быть описано это положение дел. <…>

Исходя из того факта, что сегодня «мы имеем не монолитную лингвистику, а разнообразие теорий более частного порядка, основанных на различных сферах данных, на различных философских позициях и обладающих разными конечными целями», а также утверждая, что лингвистику отличает «обреченность на плюрализм мнений», ученые вместе с тем приходят к выводу о том, что подобное положение дел не таит в себе особой опасности: разные концепции могут и должны поддерживать каркас общего языкознания (Демьянков, 13 и 15). Естественно, что если бы речь шла исключительно о разногласиях в оценочном плане, т.е. о том, хорошо или плохо существование различных подходов к описанию языка, можно было бы просто присоединиться к той или иной точке зрения и привести дополнительные аргументы в защиту одной из них. Но ведь главное заключается, по всей видимости, отнюдь не в этом. Гораздо важнее определить адекватность, эффективность и полезность самих представленных теорий, факт их конгруэнтности друг другу, взаимодополнительности или же, напротив, несовместимости, взаимоисключительности.

2. О понятии парадигмы научного знания

Примечательной особенностью современной теоретической лингвистики является ее ярко выраженный интерес к металингвистическим понятиям и, в частности, к созданию такого аппарата терминов и понятий, которые помогли бы адекватно отразить ее собственную историю и ситуацию, сложившуюся к сегодняшнему дню. <…>

Введенное впервые в начале 60-х гг. Т. Куном понятие парадигмы было связано с его стремлением подчеркнуть важность коренной ломки бытующих в науке и устаревающих представлений, продемонстрировать причины и условия подобных изменений, охарактеризовать грандиозные последствия таких изменений, происходящих в виде научной революции и связанных в конечном счете с резким непризнанием прежнего набора знаний и решений – прежней научной парадигмы. Изучая структуру научных революций, Т. Кун как бы отказывался от идеи простого одномоментного скачка в системе взглядов и подошел к анализу сложных факторов, приводящих к научной революции как сменяющей плавное и постепенное накопление данных, а, главное, преобразующей исходные допущения науки. В намерении Т. Куна входило также описать черты «нормальной» или «зрелой» науки, формированию которой предшествует некий предпарадигмальный период развития, нарушаемый именно научной революцией, выдвигающей новую парадигму знания, которая по протяжении определенного периода будет революционно преобразована в новую. <…>

«Под парадигмами, – писал Т. Кун, – я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений» (Кун 1977, 11). <…>

«Парадигма, определяемая в расширительном смысле, трактуется … как доминирующий исследовательский подход к языку, познавательная перспектива, методологическая ориентация, широкое научное течение (модель), даже научный «климат мнения» (Руденко 1990, 19). Но чтобы быть всем этим, парадигма должна удовлетворять более строгим требованиям: эти требования относятся прежде всего к ее собственной архитектонике.

Чтобы отвечать представлению об упорядоченном объединении составляющих, понятие парадигмы должно, на наш взгляд, включать три следующих звена:

- установочно-предпосылочное;

- предметно-познавательное;

- процедурное, или «техническое».

<…> В определении установок лингвистического исследования могут наблюдаться расхождения в: а) признании (+/–) связи лингвистики с другими науками (т.е. другими науками, ее рассмотрение в качестве автономной / неавтономной науки); б) в случае признания определенной связи – выборе той «высокой» науки, под эгидой которой она должна изучаться (ср. например, выбор между семиотикой, когнитивной психологией или же когнитивной наукой в целом); в) ограничении (+/–) сферы интересов лингвистики внешней или внутренней лингвистикой, а, следовательно, установки на такое изучение языковых единиц, при котором приветствуется или же запрещается выход в контекстные условия употребления единиц или же вовлечение в лингвистический анализ интенций говорящего / слушающего. <…>

Это звено (предметно-пользовательская часть) определяется более конкретно тем, что считается областью лингвистического анализа: единицы или правила, функции или отношения зависимости, особые категории или параметры языковых систем и т.п. В эту часть парадигмы мы также включаем сведения о круге вовлекаемых в анализ языков, а также о преимущественно синхронном или же диахроническом подходе к языковым явлениям, а, возможно, и сведения о принимаемом направлении анализа – от формы к содержанию ее или же, напротив, от заданного содержания – к выражающим его формам. Небесполезно отметить, что выбираемая область исследования может быть как жестко ограниченной, так и областью с размытыми границами.

«Техническое», оперативное звено парадигмы должно было бы назвать также областью выбираемых методик и конкретных процедур анализа; в нее мы включаем используемые в данной парадигме знания приемы и способы постижения данных, излюбленные модели, отношение к формализации этих данных, формы их записи и т.п.; о важности этого звена парадигмы можно судить уже по тому, что многие школы получали названия по развивавшимся здесь анализа – ср. школы дистрибутивного анализа, анализа по непосредственно составляющим, трансформационное направление. <…>

Заключая настоящий раздел, мы хотели бы в этой связи завершить его некоторыми соображениями о том, как можно классифицировать научные парадигмы знания. Из того, что мы утверждали о трехчастной структурации парадигмы, ясно следует, что и принципы классификации могут зависеть прежде всего от того, какую из рассматриваемых частей следует считать наиболее существенной для характеристики парадигмы в целом. Очевидно и то, что опыт предыдущих классификаций научных парадигм указывает на ориентацию на какой-либо из аспектов ее бытия: например на лидера или создателя соответствующего направления или же на ключевое для всего направления понятие. Так, в спец. литературе нередко говорят о соссюрианской или неогумбольдтианской парадигмах, с одной стороны, или же о парадигмах структурализма и генеративизма, с другой. В этих последних случаях прослеживается ориентация на установочную часть парадигмы.

Возможно, однако, классифицировать парадигмы, признавая главенствующую роль ее предметной области. По удачной формулировке Ю.С. Степанова «язык как бы незаметно направляет теоретическую мысль … поочередно по одной из своих осей – сначала семантики, затем синтактики и, наконец, прагматики» (Степанов 1985, 5). Соответственно, при выборе одного из этих измерений языка в качестве находящихся в фокусе внимания, исследование всего многомерного пространства языка происходит в рамках либо семантической, либо синтаксической, либо прагматической парадигмы. Данный опыт применения этих философских парадигм мы находим в работах Д.И. Руденко.

Вполне возможно выделение таких лингвистических парадигм знания, которое обусловлено признанием вхождения лингвистики в более высокую по рангу науку. Так, со времен де Соссюра, когда язык рассматривался как знаковая система особого рода, естественным представлялось рассмотрение явлений языка с точки зрения семиотики и множество лингвистических исследований можно было бы по праву считать выполненными в русле семиотической парадигмы. В 60-е и 70-е достаточно распространенной была точка зрения, высказанная Н. Хомским, о языке как о явлении ментальном, психическом, благодаря чему американской лингвистике был присущ какое-то время сильный крен в когнитивную психологию, сменившийся затем когнитивной ориентацией. Соответственно, психологическая парадигма знаний о языке сменилась когнитивной.

В историографических работах мы считаем самым целесообразным признавать доминирующую роль первой, установочной части парадигмы, что в значительной степени совпадает и с тем, на познание каких свойств языка направлена данная парадигма, и с тем, какие объяснения этим свойствам считаются наиболее убедительными (генетические, функциональные, когнитивные и т.п.). Историю языкознания двух веков можно тогда условно представить, как смену сравнительно-исторической парадигмы знания структуральной и далее – генеративной. Параллельно этим «большим» парадигмам можно было бы выделять и «малые».

IУ. Заключение:

Отличительные парадигмальные черты современной лингвистики

<…> При всем внешнем разнообразии представлений о языке современной лингвистике все же свойственно следование определенной системе общих установок. Таких принципиальных установок мы выделяем четыре, это:

- экспансионизм,

- антропоцентризм,

- функционализм, или, скорее, неофункционализм, и, наконец,

- экспланаторность.

<…> В представление о каждой научной дисциплине входит прежде всего определение области и предмета ее исследования, однако границы дисциплины не всегда очерчиваются этим указанием достаточно конкретно. Не случайно Ф. Де Соссюр, перечисляя главные задачи лингвистики как особой науки, подчеркивал необходимость установить ее границы (Соссюр 1977, 44), и для всех «соссюрианских» направление было показательно стремление связать эти границы с исследованием языка «в самом себе и для себя» (Там же, 269). Сегодня положение дел радикально изменилось, и лингвистику, напротив, никак нельзя считать дисциплиной с четко установленными границами, - она выявляет явную тенденцию к расширению своих пределов. Эту тенденцию именуют экспансионизмом.

Понятие экспансионизма как определенного периода в становлении научной дисциплины – в противовес редукционизму – было выдвинуто на
Х1V Международном лингвистическом конгрессе в Берлине в 1987 г. применительно к лингвистике текста. Оно подробно обсуждалось в связи с этим в выступлениях Т. Энквиста и Ф. Данеша. Редукционистскими они назвали такие периоды в развитии дисциплины, когда господствует стремление ограничить переделы анализа объекта, экспансионистскими, наоборот, такие, когда ресурсы исследования определенного объекта считаются либо не вполне ясными, либо – в силу сложности объекта – постоянно меняющимися и распространяющимися.

Проявления экспансионизма мы усматриваем и в возникновении новых «сдвоенных» наук (ср. психолингвистику и социолингвистику, социо- и психосемантику, семантику синтаксиса и пр.), и в упрочении традиционных связей лингвистики с философией и логикой (благодаря чему на их границе вычленяются новые школы – ср., например, школу логического анализа языка или лингвистические исследования философов-аналитиков), и в возникновении новых дисциплин (ср. инженерную и компьютерную лингвистику), и в формировании новых областей знания внутри самой лингвистики (ср. лингвистику текста, траснфрастику, теорию речевых актов и т.п.). Нельзя, наконец, не отметить расширение объектов исследования и внутри уже сложившихся «уровневых» дисциплин. Все это вместе действительно напоминает «расширяющуюся вселенную». <…>

«При сохранении принципа «чистоты», – пишет А.Е Кибрик, – лингвистика последних десятилетий характеризуется в то же время неуклонным расширением своих интересов: от фонетики к фонологии, от морфологии к синтаксису и затем к семантике, от предложения к тексту, от синтаксической структуры к коммуникативной, от языка к речи, от теоретического языкознания к прикладному, что считается «нелингвистикой» на одном этапе, включается в нее на следующем. Этот процесс лингвистической экспансии нельзя считать законченным» (Кибрик 1987, 35).

В качестве яркого примера экспансионизма можно привести и прагматику – хорошо известны дискуссии о том, где кончается семантика и начинается прагматика; неясно также, что же кладет пределы изучению в лингвистике ее прагматических аспектов и какие именно явления заслуживают названия прагматических и подлежат собственно лингвистическому анализу.

С экспансионизмом можно, по всей видимости, связать и стремление к более полному охвату всех языков мира, расширению чисто эмпирической базы лингвистики, вовлечению в чисто теоретическую лингвистику данных о редких и даже экзотических языках и т.д., а также более глубокое изучение разных функциональных слоев описываемых языков (иллюстрацией этого может служить, например, широкий интерес к данным разговорной речи).

Экспансионизм лингвистики обнаруживается, на наш взгляд, в почти повсеместном признании того факта, что для адекватного познания языка необходимы выходы не только в разные области гуманитарного знания, но и в разные сферы естественных наук. Ср. появление так называемых нейролингвистических исследований, связи лингвистики с биологией и медициной, не говоря уже о проверке ряда лингвистических гипотез на компьютерах и имитации на них речемыслительных процессов порождения и восприятия речи, что получило специальное название «симуляции когнитивных и языковых процессов», особенно при моделировании искусственного интеллекта. Без учета этих данных, без учета сведений о патологии речи и нарушениях речевой деятельности при афазиях разного типа и т.д. данные о строении и функционировании языка считаются многими исследователями сегодня недостаточными. <…>

Экспансионизм тесно связан, наконец, и с такой мощной тенденцией в современном статусе большой науки, как укрупнение ее отдельных наук. Одно из ее проявлений – интеграционные процессы, которые ведут к выделению междисциплинарных программа исследования (здесь прекрасным примером может служить создание когнитивной науки, служащей объединению целого ряда дисциплин, занимающихся исследованием феномена информации и ее обработки). Описанная ситуация заставляет согласиться большинство исследователей с тем, что современные исследования языка невозможны без привлечения таких понятий, как интенция, память, действие, семантический вывод и т.д. (Герасимов, Петров 1988, 6) и что «…существенные результаты в современных исследованиях языка вряд ли могут быть получены путем изучения чисто языковых явлений» (Караулов, Петров 1989, 11). <…>

Соответственно сказанному можно было бы говорить как о мощном вторжении данных о языке, почерпнутых за пределами лингвистики, в сам лингвистический анализ, так и об «экспансиях» лингвистики в психологию и философию, логику и теорию познания, многие разделы которых строятся с обсуждением языковых проблем, а также об интенсивном расширении всех областей исследования языка, что, конечно, имеет своим следствием известную размытость границ теоретической лингвистики и полемику о том, что

составляет сегодня предмет ее исследования и как его можно рационально ограничить, не теряя специфики собственно лингвистического анализа.

Экспансионизм в таком его понимании теснейшим образом связан и с другими отличительными чертами современной лингвистики – антропоцентризмом, функционализмом и экспланаторностью, поскольку обращение к другим наукам и данным из других наук определяется в первую очередь стремлением найти языковым феноменам то или иное объяснение. Такое объяснение устройству языка пытаются найти в первую очередь в сущностных характеристиках его носителя – человека.

Господство принципов антропоцентризма роднит лингвистику со многими другими областями знания. <…> Антропоцентризм как особый принцип исследования заключается в том, что научные объекты изучаются прежде всего по их роли для человека, по их назначению в его жизнедеятельности, по их функциям для развития человеческой личности и ее усовершенствования. Он обнаруживается в том, что человек становится точкой отсчета в анализе тех или иных языковых явлений, что он вовлечен в этот анализ, определяя его перспективу и конечные цели. Он знаменует, иными словами, тенденцию поставить человека во главу угла во всех теоретических предпосылках научного исследования и обуславливает его специфический ракурс.

Антропоцентрический принцип в языке, – как правильно указывал еще в середине 70-х гг. Ю.С. Степанов, – «находит в современной лингвистике различные индивидуальные формулировки» и оказывается связанным с исследованием широкого круга языковых явлений, отраженных в языковом сознании говорящих или же отражающих присутствие говорящего в акте речи и установлении системы его «координат» (см. подробнее (Степанов 1975, 50-51).

В лингвистике антропоцентрический принцип связан с попыткой рассмотреть языковые явления в диаде «язык и человек», но из-за возможных различий в подходе он фактически принимает в разных школах современности нетождественные формы. Так, действие этого принципа в генеративной грамматике можно усмотреть в переносе тяжести с рассмотрения системы или структуры языка на анализ языковой способности человека, на описание той сложной инфраструктуры мозга, которая обеспечивает овладение языком, его знание и использование. Оно сказывается также в том, что человека считают главным судьей в решении вопросов о правильности и «грамматической отмеченности» того или иного предложения, о возможности / невозможности определенной синтаксической конструкции. Генеративисты не раз декларировали в этой связи важность апелляции к интуиции говорящего, что на самом деле обернулось, правда, нередким придумыванием таких искусственных примеров, которые в реальном языке просто невероятны и которые по существу демонстрируют богатство фантазии самого лингвиста. <…>

Антропоцентризм проникает и в более умеренные ветки генеративизма. Так, ратуя за новый подход к строению словаря и анализу его семантических особенностей, Дж. Лайонз указывает, что к нему в целом относится убеждение о том, что он является «не только «антропоцентрическим» (организованным в согласии с общечеловеческими ценностями), но и «культурно-связанным» (отражающим более конкретные установления и виды практической деятельности, характерные для разных культур). Но ведь и само понятие культуры есть составная часть антропоцентрических представлений. <…>

Все обращения к терминам и концептам духовной культуры человека, все исследования языково-культурологического плана укладываются и в более широкое понятие антропоцентрических работ.

Плодотворные формы нашли исследования, ориентированные на человека, в серии публикаций о человеческом факторе в языке. Подготовленные развитием ономасиологического направления и разработкой теории номинации во второй половине 70-х гг., эти работы означали поворот к изучению актов наречения мира как осуществляемых говорящим человеком в ходе его лингвокреативной речемыслительной деятельности и знаменовали на деле исследование творческого начала в речи человека. <…>

В многотомном издании Лаборатории теоретического языкознания Института языкознания РАН были не только намечены главные линии изучения человеческого фактора в языке, но и сформулированы две глобальные темы такого исследования. Одна из них формулировалась как круг вопросов о том, какое воздействие оказывает сложившийся естественный язык на поведение и мышление человека и что дает в этом отношении существование у человека определенной картины мира. Другая же формулировалась как круг вопросов о том, как человек воздействует на используемый им язык, какова мера его возможного влияния на него, какие участки языковых систем открыты для его лингвокреативной деятельности и вообще зависят от «человеческого фактора». Заслуживает быть специально отмеченной и постановка вопроса о сути языковой личности и природе его творческой деятельности в языке в известных работах Б.А. Серебренникова и, особенно, Ю.Н. Караулова.

В целом можно полагать, что и работы прагматического толка очень близки по духу работам, ориентированным антропологически.

Как совершенно справедливо отмечала В.И. Постовалова «в рамках антропологической лингвистики могут быть объединены и успешно развиты на единой методологической основе такие направления лингвистики, как лингвогносеология, предметом которой является познавательная функция языка как формы представления познаваемого человеком мира, лингвосоциология, изучающая взаимоотношения языка и общества, лингвопсихология, изучающая роль языка в практическом поведении, лингвокультурология, изучающая взаимоотношения языка и культуры, лингвоэтнология, ориентирующаяся на рассмотрение взаимосвязи языка, духовной культуры народа, народного менталитета, народного творчества, лингвопалеонтология, исследующая связи

языковой истории с историей народа, его материальной и духовной стороной, географической локализацией, архаическим сознанием» (Постовалова 1988, 9 и сл.). <…>

Такой черте современной теоретической лингвистики, как ее функционализм, … более сложно дать общее определение, но, с другой, она кажется достаточно ясной на интуитивном уровне – должно быть это объясняется тем, что у функционализма выявляются более глубокие корни. Их можно связать и с деятельностью Пражского лингвистического кружка, и с целым рядом грамматических концепций отечественных языковедов. Эта линия развития, несомненно, демонстрирует наибольшую преемственность, которая существовала к тому же без особых разрывов. Вместе с тем многозначность терминов «функция» и «функциональный», служившая сама по себе предметом обсуждения на многих конференциях, затрудняет выделение четкого «общего знаменателя» для всех функциональных направлений: ср., например, такие разные версии функциональных грамматик как английская и нидерландская (Слюсарева 1985), лексические функциональные грамматики, функциональная грамматика А.В. Бондарко (Бондарко 1983; Теория функциональной грамматики 1987), некоторые другие варианты функциональной грамматики в отечественном языкознании (Слюсарева 1987), в которых указанные термины получают разную интерпретацию.

У одного из его основоположников функционализм трактуется следующим образом: «структурные свойства языка, – пишет Р. Якобсон, – объясняются в свете тех задач, которые эти свойства выполняют в различных процессах коммуникации». Соответственно, широкое понимание функционализма позволяет трактовать его как такой подход к науке, когда центральной ее проблемой ставится исследование функций изучаемого объекта, вопрос о его назначении, особенностях его природы в свете выполняемых им задач, его приспособленность к их выполнению и т.д. Общим постулатом функциональной лингвистики является положение о том, что язык представляет собой инструмент, орудие, средство, наконец, механизм для осуществления определенных целей и реализации человеком определенных намерений – как в сфере познания действительности и ее описания, так и в актах общения, социальной интеракции, взаимодействия с помощью языка. Разные школы функционализма возникают в силу того, что среди разнообразных функций языка одна или несколько объявляются самыми главными; обычно это либо коммуникативная, либо когнитивная функция языка, но нередко – и та, и другая, к которой добавляют также экспрессивно-эмоциональную, поэтическую.

Думается, что функциональный подход ведет в конечном счете к признанию главенствующей роли для всей лингвистики категории значения. <…> Функционирование языка есть, собственно говоря, выражение значении и их передача. Понятно поэтому, почему средоточием усилий специалистов в области разных наук ставится категория значения и сам язык как система обеспечения его выражения.

Полемика о том, характеризует ли функционализм порождающую грамматику, вряд ли имеет право на существование, ибо если она есть не что иное как теория когнитивных способностей человека и в современности она развивается именно как версия когнитивизма, положение о том, что генеративизм по существу функционален, – бесспорно. Другое дело, что под функционализмом, а, точнее, неофункционализмом, мыслят изучение языка в действии, имея в виду использование языка, его употребление. <…>

Можно подчеркнуть также, что классический функциональный принцип анализа языка, сформулированный еще в тезисах Пражского лингвистического кружка, означал необходимость изучения каждого языкового явления по выполняемой им функции в системе языка и его оценки с точки зрения всей телеологически существующей системы (т.е. системы целеположной), неофункционализм связан, во-первых, с гораздо более сложным пониманием функций языка, в частности, с разработкой разных классификаций функций языка и особенно – функций коммуникативного акта, а во-вторых, с выдвижением разных теорий относительно иллокутивных целей высказывания. В какой-то мере можно даже полагать, что если для функциональных школ европейского структурализма существовала задача приписать выделяемым минимальным единицам языка определенные функции (прежде всего – фонеме и морфеме) и оправдать такое выделение функциональными критериями, для более поздних школ функционализма характерно обратное: выделить набор функций и поставить им в соответствие те языковые единицы и конструкции, которые служат их выражению. <…>

Функционализм, – как и антропоцентризм, – оказываются двумя такими важнейшими допущениями о природе и организации языка, которые помогают понять, с какими функциональными, биологическими, психологическими и социальными ограничениями должна столкнуться коммуникативная система как в своем происхождении, так и в своем реальном использовании. Понятно поэтому, как органично связаны функциональный и антропологический принципы с такой характеристикой современной науки, как экспланаторность.

Называя эту черту, возможно, и не очень удачным термином, мы лишь хотим выделить в качестве тенденции современной лингвистики стремление найти и внутренней организации языка, и его отдельным модулям, и архитектонике текстов, и реальному осуществлению дискурса, и порождению и пониманию речи и т.п. то или иное объяснение. <…>

Стремление ввести объяснительный момент в анализ языка заставило строить гипотезы о его устройстве, о его глубинных, т.е. непосредственно не наблюдаемых структурах, выдвигать некие предположения, чтобы их можно было проверить и верифицировать, некие догадки о строении языка. <…>

Представляется, что постановка вопросов об объяснении в лингвистике имеет два разных аспекта: один, более очевидный, связан с серией вопросов о том, что именно может считаться объяснением для того или иного языкового явления и какие типы объяснений здесь должны преобладать (структурные, генетические, функциональные и т.п.). Другой аспект касается более сложной и релевантной для всей лингвистики проблемы – проблемы ее собственных целей и задач, проблемы определения конечного результата лингвистической исследовательской деятельности и ее ориентации, направленности. <…>

Интерпретировать сложившуюся ситуацию можно двояко или даже трояко. Можно полагать, что к концу 80-х гг. благодаря установлению рассмотренных выше общетеоретических положений в исследовании языка преобладают интеграционные тенденции и что на наших глазах формируется новая конструктивная парадигма научного знания, синтезирующая подходы, развивавшиеся до настоящего времени как самостоятельные подходы с разной ориентацией. Можно вместе с тем полагать и другое: несмотря на фактически наблюдаемые процессы интеграции и сближения позиций разных школ, каждая из которых продолжает свой собственный путь развития, демонстрируя разные предметные области исследования и по существу являя собой собственную парадигму научного знания. В таком случае статус современной лингвистики можно охарактеризовать как полипарадигмальный.

Возможно наконец и еще одно заключение: о консолидации всех парадигм знания, противопоставленных генеративной грамматикой, их синтез и, таким образом, оппозиция генеративного и постгенеративного направлений, вместе взятых.

Пожалуй именно к этой точке зрения мы и склонимся. <…>

Итак, современное состояние лингвистики характеризуется в основном тем, что генеративная парадигма знания, претерпев значительную эволюцию, в своих главных чертах уже сложилась и существует как довольно целостная концепция языка. Противопоставленные ей школы и направления едва ли не едины в пунктах своей ревизии генеративизма и демонстрируют все признаки сближения и создания новой интегральной парадигмы знания – функциональной по своей общей направленности, конструктивной по своему духу и диктующей в своей установочной части выходы не только за пределы традиционной структуральной лингвистики, но и за горизонты той жестко организованной и по преимуществу формализованной концепции языка, какой является генеративная парадигма знания. Наметив многие из этих выводов и будучи по истокам связанным с генеративизмом, когнитивный подход к явлениям языка уже знаменует собой серьезный отход от этой парадигмы знания и служит в своем качестве главной интегрирующей силой в формировании новой перспективной и многообещающей парадигмы научного знания, существенно расширяющей горизонты лингвистических исследований и сулящей достижение еще более интересных результатов лингвистической деятельности в будущем.

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Является ли лингвистика конца ХХ–начала ХХI вв. монолитной? Как оценивает ее состояние Е.С. Кубрякова?

2. Кто, когда и почему ввел понятие научной парадигмы?

3. Каковы 3 сущностных признака научной парадигмы?

4. Опишите одно из направлений лингвистики конца ХХ в как особую научную парадигму.

5. Какие типы научных лингвистических парадигм выделяет Е.С. Кубрякова?

6. Назовите отличительные парадигмальные черты современной лингвистики.

7. В чем заключается экспансионизм современной лингвистики?

8. В чем заключается антропоцентризм современной лингвистики?

9. В чем заключается экспланаторность современной лингвистики?

10. В чем заключается функционализм современной лингвистики?

11. Как взаимосвязаны выделенные Е.С. Кубряковой особенности современной лингвистики?

В.Г. Гак. О плюрализме в лингвистических теориях[3]

Конец XX века ознаменовался многочисленными попытками ос­мыслить состояние и методологию современной науки, ее достижения и перспективы, в том числе и в области языкознания. Проводились конференции на эту тему (например «Лингвистика на исходе XX ве­ка», 1995), выпускались специальные труды («Язык и наука конца XX века». М., 1995). Подробно описываются различные теории и теоретические парадигмы, сменяющие друг друга. Но, пожалуй, наи­более существенное отличие новых тенденций заключается не в сис­теме конкретных понятий и подходов, используемых в той или иной теории, но в общих положениях, касающихся теории познания. Во всех разделах языкознания проявляется большое разнообразие мне­ний и теорий при истолковании одних и тех же фактов, при освеще­нии одних и тех же объектов науки. Современная методология науки склонна видеть в этом плюрализме мнений не слабость науки и недостаток научных исследований, а их достоинство. «Пролиферация теорий благотворна для науки, в то время как их единообразие ослабляет ее критическую силу» (Фейерабенд 1986, 142). И тот же автор подчеркивает: «В единстве мнений нуждается церковь, испуган­ные или корыстные жертвы некоторых [...] мифов либо слабовольные и добровольные последователи какого-либо тирана. Для объективного познания необходимо разнообразие мнений. И метод, поощряющий такое разнообразие, является единственным, совместимым с гумани­стической позицией» (Там же, 179).

Аналогичную мысль высказал еще Дж. С. Милль, писавший: «Плюрализм мнений, воплощающий в себе свободу мышления, есть необходимое условие истины» (МШ 1909, 222). Догматическое научное образование,

подчеркивал он, несовместимо с гуманистическим мировоззрением (цит. по: Карсавин 1987, 16). <…>

В разнообразии научных мнений, в том числе и в сфере лингвистики, следует видеть не «анархию» в теории познания, не проявление субъективизма исследователей, но отражение свойств самих языковых фактов и явлений, а также отражение свойств человека-исследователя.

Причины плюрализма в лингвистике. Ниже мы подробнее рассмотрим причины различных теоретических истолкований языковых фактов.

В лингвистических трудах с теоретическим плюрализмом мы встречаемся на каждом шагу. Постоянно обнаруживаются расхождения в классификациях, в терминологическом обозначении понятий, в теоретическом объяснении одних и тех же языковых явлений. Одно и то же слово по-разному представлено в разных словарях. Даже самая скромная описательная «практическая» грамматика языка основывается на определенной лингвистической теории: номенклатура частей речи, грамматических категорий, используемая терминология представляют собой результат определенного теоретического осмысления языковых фактов – сравнения, классификации и других мыслительных процессов, составляющих сущность научного познания. <…> Вот характерный пример. <…>

В русской грамматике слова мой, твой, этот и т. п. традиционно относились к местоимениям (см., например, «Грамматика русского языка», 1952, т. 1, 387), хотя и отмечались различия между ними. В «Русской грамматике» (ч. 1, 542) эти слова под названием местоименные прилагательные отделены от местоимений как части речи и включены в класс прилагательных в качестве особой семантической группы наряду с качественными, относительными и порядковыми прилагательными. <…>

Плюрализм в лингвистике не только возможен, но и неизбежен. Как и всякая другая наука, лингвистика преследует двоякую задачу: описание явлений, фактов языка и постижение сущности этих явлений, то есть определение их значимости, их положения в системе языка, их природы и закономерностей их функционирования. Изучая разнообразные формы проявления языковых фактов, наука стремится вскрыть их сущность, их внутреннее содержание. Но путь от «видимых» явлений к «невидимой» сущности непрост: исследователи сталкиваются здесь с рядом факторов, которые осложняют поиски науч­ного решения, делают данное научное осмысление не единственно возможным.

Факторы, вызывающие к жизни плюрализм интерпретации, можно разбить на две группы:

– объективные факторы, касающиеся объекта исследования, или внутрен­ние по отношению к объекту;

– субъективные факторы, касающиеся субъекта исследования, самого ис­сле­дователя, внешние по отношению к объекту лингвисти­ческого анализа.

Среди объективных факторов можно отметить:

1) недискретность многих языковых явлений;

2) асимметрию, свойственную языковым знакам;

3) многоаспектность языковых явлений.

Недискретность языковых явлений обнаруживаются в частом отсутствии жестких разграничительных линий между ними, что создает объективные трудности для их различения и классификаций. Во многих случаях анализируемые языковые явления образуют своего рода спектр, где между отрезками четко различающихся цветов находятся переходные зоны, которые трудно приписать определенному цвету.

Факты языка формируют некоторый континуум – цепь постепенных переходов; крайние звенья этой цепи четко различаются между собой, но они связаны зоной постепенных переходов, где невозможно раз и навсегда провести разграничительные линии. Исходя из того или иного фактора исследователи проводят эти линии по-разному, различным образом строят классификации внутри этого континуума, вследствие чего различно определяется природа одних и тех же фактов и формулируются разные теоретические решения.

Язык, как и другие явления действительности, может изучаться в четырех аспектах: во времени и в пространстве, в структуре и в функционировании.

Недискретный, континуальный характер языковых явлений, при котором между явными, четко различающимися элементами имеется промежуточный слой, в котором наблюдается постепенный переход от одного элемента к другому, может проявляться во всех отмеченных четырех аспектах.

Во временном аспекте континуальность проявляется наиболее на­глядно в периодизации истории языка.

Языковое развитие идет непрерывно и при этом неравномерно: значите­ль­ные изменения в сфере фонологии или бурное развитие словарного состава языка не обязательно сопровождаются столь же существенными сдвигами в грамматическом строе языка, и наоборот. В связи с этим возникают различные мнения по вопросу о периодизации истории языка, и нередко периоды определяются не только на основе фактов внутренней эволюции языкового строя, но в еще большей степени исходя из явлений внешней истории языка, которые оказывают влияние на функционирование языка, а через него и на развитие его строя. Так, начало периода старофранцузского языка одни авторы связывают с началом правления Карла Великого (768 г.), другие – с распадом империи Карла Великого и выделением французского государства (843 г.), третьи (А. Доза) – даже с воцарением династии Капетингов (987 г.). Любая из этих «точных» дат оказывается неточной: новый этап в развитии языка охватывает длительный отрезок времени, и любая привязка его к определенному историческому событию окажется условной. Но без подобных условных вех обойтись нельзя.

Континуум языковых фактов наблюдается и в пространственном аспекте, в связи с чем во многих случаях оказывается затруднительным проведение границ между диалектами, вариантами языка, выделение и классификация самих языков. Ввиду несовпадения изоглосс, при выделении и классификации диалектов, иногда и языков, в качестве идентифицирующего принимают какой-либо определенный признак, чаще всего фонетический. Естественно, что при обращении к иным признакам границы диалектов и их классификация будут определены иначе. Нередко и в этом случае оказываются решающими факты внешней лингвистики – государственные границы, наличие литературной формы языка и пр. Например, каталанский язык структурно близок к окситанскому (провансальскому), но они не только считаются разными языками, но причисляются к разным языковым группам (соответственно к иберо-романским и галло-романским), поскольку в течение веков первый находился в орбите испан­ского языка, второй – в сфере влияния французского.

Вообще романские языки четко различаются на уровне литературных форм: перелетев из Парижа в Лиссабон или в Рим, мы сразу чувствуем, что попадаем в сферу иного языка. Но на уровне сельских диалектов зона романских языков (Коташа) похожа на ковер, в котором один цвет постепенно и незаметно переходит в другой. Если идти пешком по деревням, где сохранились диалектные особенности, то будет незаметно, как валлонский диалект Бельгии перейдет в пикардский во Франции, последний в нормандский, нормандский в западные и далее в юго-западные диалекты французского языка, затем наступит область гасконского диалекта, являющегося промежуточным между окситанским и испанским языком и, наконец, через испанские диалекты Арагона, Кастилии, Кантабрии и Астурии мы войдем в зону галисийского языка, который занимает промежуточное положение между испанским и португальским языками. Не случайно ученым, занимавшимся классификацией романских языков и диалектов, приходилось вводить специальные названия для таких промежуточных явлений в романских языках. Например, Асколи выделил франко-провансальский язык, объединяющий признаки француз­ского и провансальского, Амадо Алонсо ввел понятие о языках-мостах, занимающих промежуточное положение между испанским и окситанским (провансальским). <…> В силу пространственной недискретности определе­ние самого числа романских языков дает основание для различных решений.

В аспекте функционирования можно отметить в первую очередь зыбкость границ между стилистическими уровнями (регистрами) речи. Последние также образуют континуум. Например, во французском языке между диалектами и литературным языком располагают­ся промежуточные формы: «офранцуженный» диалект и региональный литературный язык. Таким образом, в языке образуется система из четырех уровней: литературный (кодифицированный) французский язык – региональный литературный язык – «офранцуженный» диалект (dialecte francisé) – собственно диалект. <…>

Недискретность в высшей степени свойственна и структурному аспекту языка. Языковые структуры образуют ряды, в которых лишь крайние элементы явным образом отличаются друг от друга, но эти элементы связаны промежуточными явлениями, так что нередко трудно провести между ними четкие границы. Например, между одним словом, составляющим один член предложения (читаю), и двумя, образующими два члена предложения (читаю книгу), находится цепь промежуточных явлений: аналитическая морфологическая форма слова (буду читать), два слова, составляющие один аналитический член предложения (хочу читать), так что границы слова и члена предложения могут определяться по-разному. Стану читать и начну читать занимают место, по-видимому, между буду читать и хочу читать, причем приходится специально определять, почему стану читать нельзя рассматривать как аналитическую форму глагола, подобную буду читать (Виноградов, 570). <…>

Вторая причина сложностей теоретического осмысления языкового материала заключается в асимметрии, то есть в несоответствии плана выражения (форм) и плана содержания (значений). <…>

Ограничимся некоторыми примерами. <…> Лингвисты … порой считают, что совершенство природы языка заключается в стройности и полагают исследование завершенным, если удастся языковую стихию отобразить в виде определенной симметричной схемы, заполнить в ней «пустые клетки» и т. п. Однако язык представляет собой чрезвычайно «асимметричное» явление, ввиду асимметрии одно и то же языковое явле­ние может получить несколько разных теоретических толкований, число которых, однако, всякий раз ограничивается природой данного конкретного объекта.

Например, в русском языке система глагольных времен обнаружи­вает асимметрию:

Несоверш. вид читал читаю буду читать

Соверш. вид прочитал – прочитаю

Форма прочитаю получила в науке троякую интерпретацию: 1) она рассматривается как будущее время, но при этом допускается асимметрия: два времени в одном виде, три в другом; в несовершен­ном виде обнаруживается «пустая клетка» – отсутствует настоящее время; 2) она рассматривается как форма настоящего-будущего; в этом случае асимметрия принимает форму многозначности: одна форма реализует два значения; 3) она рассматривается как реализация двух омонимов: формы настоящего и формы будущего времени. В этом случае пустая клетка схемы заполняется, но асимметрия сохра­няется: различия в значениях не подкрепляются различиями форм. <…>

Аналогичное явление рассматривалось в русском словообразова­нии. Наименования жителя типа: волгоградец, лондонец, парижанин являются морфологически прозрачными, симметрично сформирован­ными. Они состоят из основы (Волгоград, Париж) и суффикса -ец, -анин. Однако в наименованиях орл-ов-ец, ялт-ин-ец, харъков-ч-анин между основой и суффиксом появляется дополнительный элемент - ов -, -ин-, -ч-. Этот элемент в теории русского словообразования получал троякую интерпретацию:

– его присоединяют к основе, в связи с чем признается существо­вание двух основ: краткой и расширенной: ор(е)л- и орлов-; последняя употребляется в производных словах: орловский, орловец. В этом случае признается асимметрия основы;

– его включают в суффикс, в связи с чем признается наличие двух форм суффикса – краткой и расширенной: -ец и -овец, -иней; -анин и -чанин. Асимметрия в этом случае усматривается у суффикса;

– его считают «вводным элементом», «интерфиксом»: - о-, -е -, -ин-, -ч-, не принадлежащим ни к основе, ни к суффиксу, при таком решении носителем асимметрии является сам этот элемент.

Стремление видеть обязательно стройность в структуре языка побуждает ученых предлагать разные решения одних и тех же проблем. <…>

Полиаспектностъ объекта – третье обстоятельство, обусловли­вающее разнообразие теоретических решений, – состоит в том, что сам исследуемый объект имеет множество граней, связей, проявлений. Любой научный анализ является углублением нашего представ­ления об объекте, но вместе с тем и абстрагированием от некоторых его свойств. В процессе научного познания делается упор на определенную грань объекта, что позволяет углубленно изучить данный аспект явления, но вместе с тем делает возможными различные решения. Многие расхождения в интерпретации языковых явлений, о которых шла речь выше, определяются тем, что само явление многосторонне. Так, местоименные прилагательные совмещают формальные грамматические признаки прилагательных и семантические признаки местоимений, что позволяет их классифицировать по-разному. Будущее время выражает действие проблематичное, которое еще не совершилось. Вследствие этого оно несет в себе определенную модаль­ную окраску. Это заставляет видеть в форме будущего времени то временную форму индикатива, то предположительное наклонение. <…>

Различные интерпретации акцентируют то или иное свойство языкового явления, способствуют расширению и углублению знания о нем. При этом следует подчеркнуть, что число разнообразных теоретических интерпретаций, касающихся определенного языкового явления, не бесконечно: оно определяется самой спецификой данного явления. <…>

Расхождения в терминологии также могут объясняться тем, что, формируя термин, авторы берут за основу различные признаки одно­го и того же явления.

Этимологически термин может обозначать либо собственные признаки языкового явления (семантические, формальные или функцио­нальные), либо его положение по отношению к другим явлениям (в синтагматике или парадигматике). При синтагматической основе наименования указывается сочетаемость данного элемента с другим либо его позиция по отношению к другому элементу; при парадигматическом обозначении отмечается позиция данного элемента в условном парадигматическом ряду. Эти типы номинации причудливо объеди­няются в терминологических системах. Если взять систему обозначе­ния частей речи, то мы увидим, что некоторые части речи получили свое название по содержанию (существительное – субстантив – обозначение субстанции), другие – по функции (союз – калька с conjunctio – соединение; функция союза – соединять слова и предложения), третья – по синтаксическим связям (предлог, прилагательное, наречие). В глагольной системе одни времена (настоящее время, имперфект и др.) названы исходя из значения форм, другие (сложное будущее в русском языке, простое и сложное прошедшее во французском) – исходя из формы, третьи – по их положению в парадигматическом ряду (Futurum I, II в немецком языке). В русской грамматике все падежи получили семантические обозначения (именительный, дательный и т. п.), кроме предложного, названного так по его синтаксическому признаку (он всегда употребляется с предлогом). <…>

Таким образом, недискретность, свойственная многим языковым фактам, их полиаспектность, а также частая асимметрия, отход от взаимооднозначного соотношения формы и содержания в языке стимулирует теоретический плюрализм в языкознании. Однако признание закономерности теоретического плюрализма отнюдь не ведет к гносеологической анархии (не «все дозволено» = не «все годится»), так как разнообразие точек зрения на объект не бесконечно: число и характер интерпретации определяется самим данным объектом, их, следовательно, можно логически исчислить и предсказать. По каждой проблеме может быть лишь ограниченное число решений, определяемых характером самого объекта, и нередко некоторые интерпретации оказываются квазиплюралистическими: они в иной терминологии лишь повторяют уже высказывавшуюся в науке теорию. <…>

Из субъективных факторов особое значение для возникновения плюрализма в теоретическом истолковании языковых явлений имеют два, связанные оба с особенностями человеческого мышления:

– нежесткий, расплывчатый характер понятий, которыми опери­руют люди;

– избирательность субъекта познания по отношению к объекту; пластичность человеческого мышления и восприятия, тесно связанно­го с прагматизмом, с интересами и потребностями человека в момент речи, в любой данный момент.

Первая особенность мышления – нежесткость, расплывчатость, недискретностью, континуальным характером самих явлений, отображаемых мышлением. Вторая соотносится со вторым и третьим объективными факторами: многоаспектностью объекта и асимметрией языковых знаков. <…>

Нечеткие понятия. В современной лингвистике уже прочно укре­пилось представление, что человек мыслит нечеткими, расплывчаты­ми понятиями. В научном анализе вследствие этого следует исходить из существования нечетких множеств. Это было обосновано в работах Л. Заде, который подчеркивал, что элементы нечеткой логики и приблизительных способов рассуждении более подходят для гуманистических систем, нежели обычные численные методы анализа (Заде 1976, 5). В качестве примера он привел понятия, связанные с возрастом. Границы между понятиями «очень молодой», «молодой», «старый» нежестки, разные носители языка устанавливают их по-разно­му. Р. Г. Пиотровский наглядно показал это, сопоставляя понятия русского языка, относящиеся к возрасту. Значения слов младенческий, детский, отроческий, юношеский, молодой, среднего возраста, старый имеют колеблющиеся границы, перекрывают друг друга (Пиотровский 1975, 209). Аналогичное явление имеет место и во французском языке (Гак 1966, 31).

Нечеткие множества и соответствующие им расплывчатые понятия представляют собой динамическое явление. Они могут подвергаться операции сгущения, уменьшающей их нечеткость, и размывания, увеличивающей их (Пиотровский 1975, 213). В языковом оформлении расплывчатых понятий большую роль играют «аппроксиматоры», выражающие приблизительность, такие слова как более или ме­нее, примерно, наверное и тому подобные квантификаторы и модаль­ные слова.

С расплывчатыми понятиями лингвисты столкнулись еще в начале века, когда стали изучать способы обозначения различных объектов в романских диалектах. <…> Они [расплывчатые понятия] представляют собой «понятия с твердым ядром и нечеткими границами» (Quadri 1952, 99). Вокруг относительно постоянного ядра такого понятия образуются сильно изменяющиеся элементы пред­ставлений и ощущений. Действительно, например, опыт, произведен­ный Р. Г. Пиотровским по разграничению понятий «утро», «день», «вечер», «ночь», показал, что в отношении какого-то часа у испытуемых расхождения нет (например, все 100% опрашиваемых определили полночь – 0 часов – как ночь), в то время как по поводу некоторых других периодов суток был значительный разброс мнений (например, 4 часа одни определили как ночь, другие как утро). Момент 0 часов составил, таким образом, ядро понятия «ночь», тогда как 3-4-5 часов образовали нечеткую периферию понятия, постепенно переходящую в понятие «утро».

Положение о том, что обычные понятия содержат твердое ядро и нечеткие границы, является первостепенным для истолкования язы­ковой семантики. Благодаря наличию твердого ядра в понятии и, следовательно, в значении слова осуществляется взаимопонимание людей, говорящих на одном языке. Нечеткость границ понятия (и значения слова или грамматической формы) позволяет языку нор­мально функционировать как средству общения. Язык должен быть организован так, чтобы на нем можно было бы все сказать, выразить даже то, для чего нет специального обозначения в языке. <…>

Избирательность. Прагматический характер процесса формиро­вания понятий и наименования. Известно, что объекты избираются согласно потребностям животных (Поппер 1983, 26). Согласно своим конкретным потребностям … смотрит на предметы объективного мира и человек. В одном и том же объекте выделяются различные черты в зависимости от отношения к нему наблюдателя. Наблю­дение, восприятие всегда носят избирательный характер, и один и тот же молодой человек в университете воспринимается как студент, для своих соучеников он будет приятелем, другом, однокурсником и т. д., в транспорте он окажется пассажиром, придя домой – сыном или братом, для соседки – сыном соседа и т. п. В зависимости от этого он подводится под различные понятия и в речи получает различные обозначения. Даже когда мы употребляем слово, казалось бы, в его одном и том же значении, мы можем иметь в виду различные свойства обозначаемого им предмета в зависимости от конкретной «потребности» или конкретного «интереса» по отношению к данному предмету.

Слово окно определяется в словаре Ожегова–Шведовой так: «отверстие в стене для света и воздуха, а также рама со стеклом, закрывающая это отверстие». Когда мы говорим В этой комнате много окон и трудно расставить мебель, то имеется в виду только «отвер­стие в стене», вопрос света и воздуха нас не интересует. Однако фраза Она подошла к окну, чтобы прочитать письмо показывает, что че­рез окно в комнату проникает свет; фразы Здесь душно, открой окно и Не стой у окна: дует подчеркивают, что через окно в комнату вхо­дит воздух и это может быть хорошо или плохо для человека. Фраза Мальчишки, играя в мяч, разбили окно отражает признак окна: его стекла; предложение Окна покрасили в зеленый цвет соотносится уже с другим его признаком – рамами, а Это окно закрасили белым снова возвращает нас к стеклам. Фраза На окнах стояли цветы указывает уже не на само окно, а на связанный с ним соседний предмет – подоконник, так же как и Он сел на окно. Окно связывает помещение с внешним миром, что отражается во фразах: Посмотри в окно: почему такой шум на улице; Кто-то постучал в окно; Он выбросил это в окно (= на двор, на улицу).

Каждый раз воспринимающий и говорящий субъект выделяет определенные аспекты, свойства объекта; другие его свойства остаются «в тени», так как они не представляют практического интереса в данный момент. Невозможно говорить, однако, об изменении значения слова окно в приведенных выше фразах: референтное отношение остается одним повсюду, но это выделение разных аспектов предмета при его обозначении содержит в зародыше возможность изменения значения слова, это как бы «предполисемия слова». Об этом свидетельствует то, что данное слово в разных контекстах можно заменить синонимами внутри данного языка (ср. стекло, рама, подоконник)… Кроме того в каждом употреблении слово имеет различную дистрибуцию и выбор глагола или прилагательного может свидетельствовать, какой аспект окна имеется в виду. Например, большие окна, слишком маленькое окно указывают на окно как на источник света, прилагательное цвета показывает, что речь идет о раме, глаголы открывать, закрывать показывают, что имеется в виду связь с внешним миром и т. п.

На основе выделения различных аспектов предметов формируются производные значения слова, которые реализуются в собственной по­лисемии слова, в его дериватах и во фразеологических единицах. Так, окно в расписании восходит к основной характеристике окна – «отверстие в стене», «разрыв в сплошной поверхности (стены)», так же как и значения слова окно – «просвет для пропуска воды в дам­бе»; окно в мир (или окно в Европу) символизируют другой аспект окна, «связь с внешним миром».

Избирательность, прагматичность (зависимость от конкретных условий и интересов) и пластичность (легкость перехода от одного аспекта объекта к другому) человеческого восприятия касается и объ­ектов исследования в науке. Способность исследователя выделять разные черты у изучаемого объекта, по-разному группировать, классифицировать объекты также является одним из важных факторов научного плюрализма. <…>

Но следует подчеркнуть, что эта избирательность не бесконечна, она зависит от свойств самого объекта, от его отношений к другому объекту и к наблюдателю. Следовательно, во многих случаях можно заранее определить, логически исчислить все возможные паузные интерпретации данного объекта исходя из свойств самого объекта. Выше мы видели, что по вопросу о форме приду в русском языке может быть три мнения, то же и относительно элемента -ч- в харьковчанин. <…>

Разнообразие научных мнений – объективная данность, в нем не следует видеть ни «анархии», ни проявления пустого субъективизма исследователей, но отражение свойств самих фактов и явлений, если речь идет о лингвистике, а также свойств человека-исследователя. Произвол и «анархия» устраняются благодаря исчислимости вариантов научных решений.

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. В чем заключается плюрализм современной теоретической лингвистики?

2. Почему, по мнению В.Г. Гака, плюрализм в лингвистике возможен? Неизбежен?

3. Назовите объективные факторы, обусловливающие плюрализм современной лингвистики.

4. Какие виды языковой недискретности выделяет В. Г. Гак? Дайте определение темпоральной, пространственной, структурной и функциональной языковой недискретности (континуальности). Приведите примеры.

5. В чем заключается полиаспектность языкового знака?

6. В чем проявляется асимметричность языкового знака?

7. Чем определяются пределы интерпретации языкового явления исследователями?

8. Назовите субъективные факторы, обусловливающие плюрализм современной лингвистики.

9. Какие особенности восприятия человеком мира и языка обусловливают плюрализм современной лингвистики?

10. Почему понятия, которыми оперирует человек, называются нежесткими?

11. Охарактеризуйте избирательность, прагматичность и пластичность человеческого восприятия.

Дата добавления: 2015-11-28