Трубчевские подпольщики

После собрания Фильковский не отпустил гостей и долго расспрашивал Дарнева о житье-бытье в отряде Бондаренко. Дарнев охотно рассказывал кое-что. Его рассказ напомнил Фильковскому о трагической гибели семьи. Он помрачнел. Дарнев спросил, что с ним? Филь­ковский ответил коротко:

— Вспомнил о своей семье.

Дарнев ничего не знал о горе Фильковского. Он стал расспрашивать, что случилось с семьей. Фильковский рассказал ему.

— Никогда не прощу себе, что я сам вернул их из эвакуации, — закончил свой рассказ Фильковский.

Дарнев накинул на плечи полушубок, торопливо на­хлобучил шапку и вышел на улицу. Я думал, что его расстроило горе Фильковского. Позднее, когда Дарнев вернулся, мы узнали, что горе Фильковского разбередило его собственные раны: он потерял любимую девушку.

Дарнев пробыл у нас до следующего дня. Часов до четырех ночи мы провели в разговорах. Со слов Дарнева я узнал историю о том, как трубчане освободили свой город и о том, как погибла его любимая. С тех пор Вера Красина и все, что связывалось с ее именем, отчетливо сохранилось в моей памяти. Я собрал после этого еще много дополнительных сведений, которые помогли мне полнее восстановить его рассказ.

...Вера Красина, дочь рабочего овощесушильного завода, до войны училась в десятилетке, а Дарнев рабо­тал механиком МТС. Вся молодежь Трубчевска знала этого парня. Алексей был одним из руководителей ком­сомольской организации района. С Верой Красиной он познакомился на городском комсомольском собрании. Они стали часто встречаться по работе и горячо спорили о задачах воспитания молодежи.

Встречались они в городском саду и на танцплощадке. Дарнев был отличным танцором, и Вера предпочитала его другим. С течением времени дружба между молодыми людьми перешла в любовь.

Весной 1941 года Вера окончила школу. Райком комсомола предложил ей работу в аппарате, но Вера хотела учиться, собиралась поступить в Пединститут. Дарнев хотел стать инженером. Молодые люди вместе решили ехать в Брянск, вместе строить свою дальнейшую жизнь.

Начавшаяся война разрушила их планы. В августе пал Гомель, затем Чернигов. Враг приближался к Трубчевску. Дарнев, как и многие советские люди, рвался на фронт. Он побывал уже у военкома и оставил ему заявление, написанное им от имени себя и Веры. «Мы пойдем вместе», — писал он в конце. Военком обещал посоветоваться в райкоме партии. Но райком заброниро­вал его как механика и не отпускал. Дарнев подавал одно заявление за другим во все инстанции, до обкома партии включительно, но все его требования о немедлен­ной отправке на фронт остались безуспешными.

Дарнев нервничал, злился на всех, и, когда Вера спросила его, поедут ли они на фронт вместе, он ответил с досадой:

— Откуда я могу знать? Я же не анархист какой-нибудь: что хочу, то и делаю. Хочу с милкой на фронт еду, хочу без нее.

— При чем тут милка. Я говорю с тобой, как комсо­молка...

Дарнев не сдержался и ответил совсем резко:

— Ну, а я не райком комсомола.

Вера не сказала ему больше ни слова и ушла.

В сентябре враг вышел на реку Судость. Трубчевск эвакуировался. Дарнев настолько был занят работой по эвакуации, что целую неделю не заходил домой и даже мать потерял из вида.

Не встречался он и с Верой.

В конце недели Дарнева вызвали в райком партии. Принимал его секретарь райкома Бондаренко, который, как заметил Дарнев, сильно за это время изменился. Дарнев привык его видеть в штатском костюме, с гал­стуком. А теперь он был в новом военном обмундирова­нии, с тремя прямоугольниками на алых петлицах и с пистолетом на боку, подтянутым и выглядевшим очень молодо, несмотря на значительную лысину.

На столе секретаря райкома лежала разукрашенная цветными карандашами карта района, и Дарнев понял, что вызвали его не с докладом о проделанной работе. Усадив Дарнева в кресло, Бондаренко сказал:

— Хорошо потрудился, Леша, молодец.

Дарнев густо покраснел.

— Но дело-то только еще начинается, друг мой... Трубчевск, наверное, наши оставят, а нам уходить некуда. Мы формируем отряд, который будет действовать в тылу врага. Страшно? — И Бондаренко посмотрел в глаза Дарневу.

— Страшно, — ответил Дарнев.

— В Трубчевске остается весь состав райкома, — про­должал Бондаренко, — я, Бурляев, Коротков, Сенченков, Абрамович, Шемет, — словом, весь актив. А как ты, Алексей?

— И я, — ответил Дарнев.

Вошел Шемет, высокий сутуловатый человек с воле­вым лицом и пытливым взглядом полуприщуренных глаз.

Правая рука у него была забинтована. Мокрая от пота и забрызганная кровью гимнастерка прилипла к широкой груди.

— В самую последнюю минуту и не повезло, Алексей Дмитриевич, — говорил Шемет, точно в чем-то оправды­ваясь. — Как же теперь быть?

Райком партии попросил Военный совет армии ото­звать Шемета, бывшего работника райземотдела, с пере­довой и откомандировать его в распоряжение райкома партии на подпольную работу. Бондаренко уже встре­чался с Шеметом и разговаривал с ним по этому вопросу. Шемет согласился остаться в тылу врага.

Бондаренко показал теперь на Дарнева и сказал:

— Вместе будете работать.

Шемет кивнул головой и задумался. По лицу его пробежала тень. Бондаренко заметил.

— Конечно, трудно будет, товарищ Шемет, — ска­зал он.

— И главным образом потому, Алексей Дмитриевич, что город-то наш с гулькин нос, — подтвердил Шемет, — самый последний мальчонка с окраины, и тот знает в лицо... И ничего не известно, ровным счетом ничего: как ведет себя враг? Какой тактики держаться нам в от­ношении него? А ведь наверное наши товарищи украинцы и белоруссы кое-какой опыт уже приобрели. Вот и поде­лились бы им тихонько...

— В том-то и дело, друг мой, — перебил его Бонда­ренко, — что инструкций на каждый район не разрабо­таешь. Глупышом бы выглядел человек, взявшийся за разработку таких инструкций... Умно выполняй указания товарища Сталина и не ошибешься. А опытом белоруссы с нами делятся. И вот тебе, например, исходя из опыта белоруссов, и должность вырисовывается в стане врага... полицейским будешь... Да, да. Гитлеровцы создают так называемые отряды полицейских, комплектуют их молод­чиками из числа там всяких уголовных, кулацких и про­чих элементов. Как ты думаешь — категория каких-нибудь «прочих» тебе не подойдет? Белоруссам и украин­цам вот удается проникать в такие организации, больше скажу тебе, удается брать их в свои руки...

— Чорт его знает, Алексей Дмитриевич, — сказал Шемет, — об отрядах таких я не знал, но не один раз уже думал о том, что устроиться в какое-нибудь учреждение не помешало бы... а как? Шуму, что ли, предварительно наделать: вот, мол, он пособник врага, дезертир, преда­тель, скрывался, маскировался, к партии примазался. В газетах об этом размалевать, решение райкома об исключении объявить...

— Нет, нет, — перебил его Бондаренко, — это не то. Не на дураков надо рассчитывать. Мы имеем дело с хитрым и коварным врагом... Но о подробностях потом. Рана, скажи, как? Очень беспокоит? Опасно? Может быть, тебе лучше в госпиталь?

В госпиталь Шемет итти отказался, он объяснил, что ранение легкое, и высказал предположение, что оно даже может облегчить его положение.

Шемету Бондаренко рекомендовал присмотреться вна­чале к врагу, к оккупационным порядкам, а уж потом они конкретно договорятся о действиях, о поведении. Обусло­вили пароли, определили явочные квартиры. Провожая Шемета, Бондаренко сказал:

— Вы — наши пробные шары…

— Вкатимся, Алексей Дмитриевич, — уверенно отве­тил Шемет и посмотрел на Алексея. Дарнев встал и, крепко пожимая Шемету руку, сказал взволнованно:

— Постараемся, товарищ Шемет.

Надо было уходить и Дарневу, но ему хотелось ска­зать Бондаренко что-нибудь о Вере. У него родился план об использовании Веры в качестве связной. Пока Бонда­ренко разговаривал с Шеметом у двери, Алексей послед­ний раз осматривал кабинет секретаря райкома партии. Все здесь было попрежнему: тот же стол, покрытый крас­ным сукном, те же шкафы с книгами и газетами, портреты Ленина, Сталина, членов Политбюро. Только по-казарменному заправленная койка, стоявшая в одном из углов, нарушала обычный стиль этой кабинетной обстановки и казалась неуместной, совсем лишней.

— Разрешите, товарищ Бондаренко, с одним челове­ком поговорить о работе в подполье...

— Нет, нет, Леша, — перебил Бондаренко Дарнева,— оставь уж это право за нами. Как на самого себя, надеюсь я на тебя, Алексей. Обстановка меняется, завтра ты можешь оказаться совершенно в ином мире. Самый близкий друг твой не должен знать о твоей работе.

И Дарнев не решился заговорить о Вере.

Дарневу поручили очень ответственную работу: под­готовить явки в городе и организовать базы в лесу для отряда. С этого времени ему запретили показываться людям на глаза.

— Учись, брат, конспирации, — сказал ему Бонда­ренко.

В одном из надежных домов города Дарнев устроил свою мать, Марию Ивановну, женщину лет сорока пяти. Немногословная, обходительная, от природы осторожная, расчетливая, с добродушным взглядом серых глаз, она очень подходила к конспиративной работе. В городе ее хорошо знали, как женщину степенную, работящую. Работала она в Потребсоюзе. Но наряду со службой успевала заниматься и домашним хозяйством — садом, огородом, которые у нее всегда были в образцовом порядке. Почти всех женщин она снабжала лучшими ого­родными семенами и рассадой.

У матери Дарнев и основал первую явочную квартиру. А сам поселился в лесу. Должность хозяйки явочной квартиры не страшила Марию Ивановну (на всякий случай ее снабдили документами, способными опоро­чить ее в глазах честного советского человека), но она беспокоилась о судьбе сына — Алексей был у нее единственный, она пыталась его уговорить не рисковать собой.

— Это не риск, мама, а исполнение долга перед Родиной, перед партией.

И почти каждую темную ночь приходил Дарнев в город, передавал матери необходимые задания, уточнял явки, изучал подходы. Словом, учился конспирации. С каждым его приходом Мария Ивановна замечала, как изменяется ее сын. Он отпускал усы, напоминающие лихими завитками на кончиках покойного отца. Он воз­мужал, лицо загорело, нос как-то выпрямился, вытянулся, от бессонных ночей глаза воспалились, а между густыми бровями залегла глубокая, точно шрам, косая мор­щина... Никто из горожан Дарнева больше не видел. Вера тоже потеряла Алексея и очень страдала. Ее мучала мысль о том, что Дарнев после недавней встречи обиделся на нее. Потеряв друга, она никак не могла объяснить себе, почему он исчез так внезапно. Вера пыталась узнать о судьбе Алексея через райком комсомола, но и там никто ей ничего не сказал.

Вера была занята эвакуацией школ. Райком комсо­мола и Вере предложил эвакуироваться вместе со школой. Она отказалась.

— Разве здесь нечего будет делать? — спросила она секретаря, а он ответил, что и без нее есть люди, райком уже наметил товарищей, которые должны остаться в городе, ей же надо быть со школой.

Вера смутно догадывалась, что Алексей готовится к работе в отряде, и не могла смириться с тем, что ее обошли. Правда, она не лезла напролом, но кое-что пред­принимала. Она пустилась на поиски друга и этим совсем было сбила себя с толку.

Однажды ночью один из друзей Дарнева грузил в машину со склада муку и еще какие-то продукты, чтобы забросить их в лес на базу. Город давно погрузился в сон, на улицах не было ни живой души. Лишь на окраинах где-то лаяли собаки. С запада доносился глухой гул артиллерии. Шофер и грузчик были уверены, что лю­дям теперь не до них, и перестали остерегаться. Вдруг слышат:

— Здравствуй, Вася!

Вася узнал голос Веры и оторопел: хотелось вы­полнить работу по секрету, а тут... на тебе — сви­детель.

Он сделал вид, что очень рад встрече, и протянул Вере руку, а она продолжала:

— Мучным делом занимаешься? На дворе глухая ночь, а он склад разгружает... Уж не воришка ли ты, Вася? А?

Времени было в обрез, и неуместная шутка Веры его раздражала. Он отвел Веру в сторону и тихо сказал:

— Ты не знаешь, чем занята организация? Как тебе не стыдно, комсомолка!

— Не знаю, товарищ член бюро райкома комсомола, но догадываюсь... вы в прятки играете.

Васю от этих слов бросило в жар. Только теперь он понял, что с Верой поступили опрометчиво: ее надо было оставить для работы в тылу. Но решение уже состоялось, и его не изменишь.

— Тайны в нашей работе нет, Вера, — ответил он, переменив тон. — Эвакуируем! Все надо успеть эвакуи­ровать...

— Почему же не в ту сторону? — перебила она. — Все эвакуируют на восток, а ты на запад. Не для немцев же, думаю, запасаешь?

Вася был обезоружен и боялся того, как бы не раз­вязался его язык. Шутка — в деле проговориться!

— Нельзя ли ближе к делу, Вера, — сказал он ей по-дружески. — Зачем пришла? Поругаться со мной?

— Пришла выяснить правду. Почему вы скрываетесь от меня? Почему перестали считать меня комсомолкой? За что?

— Говоришь ты вздор, — сказал он. — Ты имеешь поручение и знаешь, что каждый должен быть на своем месте...

— А я вот не на своем месте, и ты это тоже хорошо знаешь... И еще хочу знать: что стало с Алек­сеем...

И Вася ничего глупее, кроме лжи, в ту минуту при­думать не смог. Он ухватился за последнюю фразу, ска­занную Верой, и повел ее по ложному пути.

— С этого ты бы и начала, — сказал он. — «Девичье сердце любовь гложет». Все ясно. И нечего мне шарики крутить... Ну, а если хочешь знать, в этом и несчастье твое. Пеняй на себя и на... милого дружка.

В темноте не было видно глаз Веры, но он чувство­вал, как она жжет его взглядом.

— Что ты о нем знаешь? — спрашивала она, но уже совсем спокойным голосом. — Куда он исчез?.. Скажи.

От клеветы, которую Вася обрушил на голову своего друга, у него у самого в горле стало горько, но он шел напролом и прохрипел: — Не знаю, слухам не очень верю... Но говорят о нем недоброе...

Вера крепко сжала кисти рук Васи и пыталась загля­нуть ему в глаза.

— Струсил? Сбежал? Предал? — спрашивала она.

Вася молчал. Правду сказать он не имел права, а лгать больше не мог. Итак, сам того не желая, он забросил в душу девушки горькое семя сомнения.

Вскоре, однако, Дарнев с Верой встретился. И хотя встреча их тоже имела трагический конец, все же Вера узнала, правду.

Как-то поздно ночью, когда Дарнев шел на одну из явок в город, ему очень захотелось пройти мимо дома любимой девушки. Вера точно этого и ждала. Она вышла из дома и лицом к лицу столкнулась с Дарневым. Она бросилась к нему на шею и громко сказала:

— Лека!

У Дарнева задрожали руки, заколотилось сердце, в последнюю секунду он подавил в себе желание обнять Девушку. Отстранив ее, он, изменив голос и с притворной насмешкой, проговорил:

— Ошиблись, гражданочка, не на того напали.

Вера схватила его за руку и закричала:

— Ах, вот что! Так ты дезертир!

Дарнев пытался вырваться, она не отпускала.

— Теперь я поняла тебя, ты скрываешься, усы отра­стил, под арестанта снарядился, негодяй..,

Дарнев зажал ей рот.

— Подожди, что ты делаешь? Я сейчас все объ­ясню... — забормотал Алексей и потащил Веру за угол. — Я по заданию... В отряде. Понимаешь, так надо для дела...

С такой страстью и мукой проговорил все это Алексей, что Вера поверила ему, замолчала, потом осмотрелась и быстро увлекла Дарнева в овраг, в котором начинался сад ее отца.

Они вошли в сад, где еще так недавно, этой весной, просиживали на скамейке ночи напролет, а яблони-анто­новки осыпали их головы и плечи душистыми лепестками белых цветов... Теперь уже наступила осень. Мрачно в городе и горько на душе. В саду пусто. Яблони давно отцвели, плоды созрели, но их никто не снимал — не до них было людям. Яблоки падали на землю, в траву и гнили, наполняя сад приторной винной прелью. Ноги скользили. В траве жужжали какие-то мушки. Дарнев хотел немедленно уйти, он осуждал себя за малодушие, за болтливость. Что скажет ему Бондаренко, если узнает об этой встрече? А Вера настаивала:

— Как хочешь, а я пойду с тобой. Я буду делать все, что потребуется. Я выдержу, я справлюсь...

— Знаешь что, — говорил ей Дарнев, не зная, как ее разубедить, — пора увлечений и романов прошла. Не время теперь...

— Как это дико, как глупо, — перебила его Вера. — И какой ты, и какой... — она не договорила. — Ну хороню, а что делать мне?

— В райкоме была? Сходи в райком, — говорил он, чувствуя, что это не те слова, которые нужно сейчас говорить, а других слов не находил.

Дарнев действительно не знал, что посоветовать девушке. Он хотел, чтобы Вера не рисковала собой.

— Райком,— с раздражением повторила Вера.— Нас, девушек, считают в райкоме не то глупыми, не то... не пойму их. И эвакуироваться со школой я не хочу, я уже не школьница... Последний раз спрашиваю тебя, что мне делать? Не знаешь? Тогда прощай.

— Вера, прошу тебя, не глупи, эвакуируйся. Сделай это для меня, — сказал Алексей.

— Знаешь, Лека, пора увлечений и романов про­шла, — повторила Вера слова Дарнева, — ты занят делом, почему я не могу им заниматься? Конечно, мне такого дела не поручат, ну, что же, я пойду в госпиталь. И, если хочешь знать, я уже принята в госпиталь.

Они простились, ни о чем не договорившись. Их ско­вывала неопытность. Алексей твердо усвоил наказ Бон­даренко о конспирации, его требование никому не по­казываться, тем более ни с кем не говорить, никого не вербовать — это не его дело. Конечно, Бондаренко не мог знать об отношениях Алексея и Веры, неизвестно ему было и то, что Вера боевая, энергичная и решительная девушка, что она была бы не лишней в отряде... Только теперь стало ясным, как много мы допускали непрости­тельных ошибок. Но что поделаешь?

С госпиталем Вера Красина ушла из города. Дарнев узнал об этом из записки, которую Вера все-таки пере­дала ему через Марию Ивановну.

«Лека. Я не сержусь на тебя, не обижайся и ты на меня, — писала девушка. — Госпиталь сегодня уходит, и я с ним. Раненых перевязывать я научилась, работу люблю. Одна беда, уж очень больно и жалко наших людей. До свиданья, милый. Вечно твоя и с тобой Вера».

Алексей никому не показал этой записки. Итак, Вера ушла. Но ни Дарнев, никто другой не знал того, что вскоре Вера попала с госпиталем в окружение и, изму­чившись в долгих бесплодных скитаниях, вынуждена была вернуться в Трубчевск, который к тому времени заняли фашисты.

Секретарь райкома партии Алексей Бондаренко с груп­пой партийного и советского актива ушел в лес. В группе, разделенной на два отряда, было 160 человек, два руч­ных пулемета и несколько автоматов, у каждого бойца имелась винтовка. Отряд из районного актива назывался головным; командовал им председатель райисполкома Иван Сенченков. Алексей Бондаренко был его комисса­ром. В их подчинении находился и второй отряд. Пока Красная Армия удерживала оборону, отряды помогали ей непосредственно на рубежах и разведкой. По заданию нашего командования группа партизан пробралась в тыл неприятеля, выкрала там немецкого офицера и доставила его в штаб дивизии живым, а группа под командованием Михаила Сенченкова доставила в штаб танковой диви­зии, действовавшей в тылу у немцев, боевой приказ командующего Трубчевской группировкой и вывела эту дивизию из окружения с полным вооружением. Генерал объявил благодарность партизанам и представил их к правительственным наградам.

Вместе с частями Красной Армии партизаны стойко обороняли важный населенный пункт Семцы, надолго задержав здесь врага и дав возможность главным силам дивизии отойти на новые рубежи обороны. Этот этап борьбы партизан вместе с войсками значительно обогатил их опыт, они приняли боевое крещение, весьма важное для каждого воина.

8 октября 1941 года вся территория Трубчевского рай­она была оккупирована немцами, и отряды укрылись на своих базах, в лесной глуши, в болотах. Бои передвину­лись далеко на восток к Орлу. Для отрядов начались мучительные дни испытаний. 20 октября на Трубчевский отряд напал батальон немцев. База была разгромлена, а превосходящие силы врага непрерывно преследовали отряд, вынужденный с боями маневрировать по лесной чаще. Лили осенние дожди, вскоре наступили зимние холода, а у людей не было жилья, негде было укрыться от дождя и стужи. Вскоре в отряде начался голод, а с ним и болезни.

Простудился и тяжело заболел Бондаренко, болели Бурляев и Коротков, Сенченков и Абрамович. Но и болезнь не сломила их духа.

Несмотря на все белы, партизаны не забыли и род­ной Трубчевск и его людей. По заданию райкома Дарнев не прекращал связи с явками в Трубчевске. Мать Дар­нева, Мария Ивановна, из скромной работницы торгового учреждения, превратилась в опытную хранительницу пар­тизанских тайн.

— Ничего, сынок, фашисты говорят, что всех уже переловили. Бондаренко, мол, повесили, Сенченкова убили. «Капут всем», — говорят. Потерпите еще не­множко, они успокоятся, а вы оправитесь. Завтра на вас еще один карательный отряд собирается. Вот ребята пере­дали сведения: с Сольки хотят начать. Вы уж там думайте, как лучше. А листовки ваши я роздала. Люди еще просят листовок. Принес?

После похода на партизан из района Солька немцы, наконец, успокоились, объявив всенародно, что парти­заны полностью уничтожены. За Десну из Трубчевска в лесничество Гуры потянулись грузовики. И вдруг в один из дней немцы потеряли пять машин и несколько солдат. Они взорвались на партизанских минах. Немцы успокаивали себя тем, что машины попали на мины, оста­вленные еще войсками Красной Армии, и что никаких партизан здесь нет. Партизаны не были в претензии за распространение ложных слухов.

Попрежнему райком партии, действующий в лесу, призывал граждан к борьбе с захватчиками, распростра­нял листовки и сводки Советского Информбюро, которые принимались по радио. Товарищи из отряда все чаще проникали в окрестные села и приводили с собой новых партизан.

Дарнев пробрался в самое отдаленное село района. В колхозе имени Буденного он встретился с оставленным там коммунистом и принес райкому данные о работе пар­тийной подпольной группы. Побывал он в колхозе имени Ленина. Оставленный там райкомом коммунист органи­зовал партизанскую группу и действовал в Рамасухских лесах вместе с секретарем Погарского райкома партии. Налаживались дела и в городе.

Однажды Мария Ивановна подала сыну вырванный из ученической тетрадки листок. Черным карандашом, печатными буквами на нем было написано:

«Вон отсюда, поганая фашистская мразь. Мы вас истребляли и будем истреблять на каждом шагу. Смерть фашистам. Гитлеру капут. Да здравствует наша Совет­ская Родина. Это говорим мы — советские люди».

— Кто это писал? — спросил Дарнев.

— Разве это не ваша листовка? — удивилась его мать. — А почему весь город облеплен такими листов­ками? Да кто же это в самом деле?

Немцы рыскали по всему городу. Жандармы и поли­ция срывали листовки, гестаповцы производили обыски по домам, арестовывали подозрительных, избивали их и бросали в тюрьму, однако им не удавалось дознаться, кто писал и распространял листовки. Не знал этого и под­польный райком партии.

Обросший бородой за время болезни, похожий на Тараса Шевченко, каким видел его Дарнев в музее на редкой фотографии 1858 года, в полушубке, с длинными усами и с окладистой бородой черноглазый Бондаренко был, казалось, очень доволен этим обстоятельством. Он говорил:

— Не ломайте напрасно головы, не трудитесь, я знаю, кто эти люди.

— Кто же? — спрашивали его товарищи.

— Наши советские люди, — ответил довольный Бон­даренко. — В листовке же об этом прямо говорится, — и продолжал, становясь серьезным. — Из этого мы с вами должны сделать вывод. Надо усилить нашу работу и помочь людям найти правильные, безошибочные пути борьбы.

Вскоре в городе произошло еще одно событие: при весьма загадочных обстоятельствах загорелась нефтебаза. Немцы лишились всего запаса горючего.

Бондаренко считал, что это орудует группа Шемета. Райком запретил ему предпринимать рискованные акты без санкции райкома. Шемет сообщил, что нефтебазу поджег не он.

«Так кто же?» — спрашивал Бондаренко самого себя, прогуливаясь по землянке и поглаживая ладонью лысину.

А значительная часть подпольщиков в это время уже ра­ботала в полиции. Товарищи пошли туда по решению рай­кома партии и имели задачу распропагандировать поли­цейских, запастись оружием. Долго секретари райкома советовались, не следует ли поручить поиски неизвестных смельчаков Шемету, но воздержались, опасаясь провала.

Сейчас это казалось Бондаренко тем более опасным, что он получил от командования Красной Армии и от Орловского обкома партии задание: подготовиться в бли­жайшее время к операции на важном участке одной из коммуникаций в связи с развитием наступательных опе­раций под Москвой. Надо было готовить силы, главные средства, которые можно было бы вытянуть только из Трубчевска. Средства эти — взрывчатка.

Шемет ломал голову над событиями в городе, следо­вавшими одно за другим. Ни с того ни с сего однажды ночью загорелся дом комендатуры. Из здания удалось спастись очень немногим.

Шемет планировал лишить город телефонной и теле­графной связи, но, пока он согласовывал вопрос с райко­мом партии, его кто-то опередил. Однажды он узнал, что три девушки, работавшие на телефонной и телеграфной станции, испортили аппараты и скрылись. Потом вдруг в городе появились листовки, к которым Шемет тоже не имел никакого отношения, их было так много, что гитлеровцы потратили более суток на сбор их и на поиски по квартирам. Это были короткие листовки с выдержками из речи товарища Сталина, опубликованной в «Правде» за 8 ноября 1941 года.

«Еще полгода, может быть годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих престу­плений», — гласила концовка листовки, выведенная круп­ными рукописными буквами еще неустоявшимся по­черком.

Шемет передал данные и листовки райкому. Секре­тарь встретился с ним и упрекнул за самочинство. Шемет разводил руками, теряясь в догадках, но успокаивал себя предположением о возможности существования в городе параллельных групп. Но почему в таком случае Бонда­ренко журит его, упрекая за самочинство.

В ночь на 21 января 1942 года Шемет со своей груп­пой распространял по городу листовки райкома партии, изготовленные к Ленинским дням. И когда он крался по одной из улиц, ему чуть не на голову упало несколько листовок. Они с шелестом летели откуда-то с крыши дома бургомистра. Подняв осторожно несколько листков, Шемет скрылся. Это оказалась тоже листовка, которая и взволновала Шемета еще больше и многое заставила пережить. Теперь он был совершенно уверен в том, что райком партии перестал доверять ему и использует его постольку, поскольку он, Шемет, с первых дней был свя­зан с райкомом. Значит, нашлись люди лучше, надежнее, а он лишь «пробный шар», о котором пора и забыть. «Неужели я в самом деле не выдержал испытания?» — так думал Шемет, рассказывая впоследствии товарищам о своих тяжких размышлениях. Он хотел было написать Бондаренко и другим секретарям райкома ультимативное письмо, но, взвесив все «за» и «против», решил послать донесение и высказать несколько просьб. Вместе с доне­сением Шемет послал и найденную листовку.

По этому поводу в землянке райкома партии и состоя­лось внеочередное совещание. Собрались все секретари подпольного райкома, члены райисполкома, комсо­мольцы, командиры и комиссары. Бондаренко, достав из сумки порыжевший лист плотной бумаги и бережно развернув его, еще раз бегло пробежал глазами по строчкам.

— Это не твоя работа? — спросил он Дарнева, пода­вая ему листовку.

— Нет, Алексей Дмитриевич, — поспешил ответить он, взглянув на лист. — У нас и бумаги такой нет — немецкая.

О листовке Дарнев пока ничего не знал. Он взял бумагу и развернул ее перед собой на столе, потом пододвинул ближе к себе коптилку, прочитал первые слова листовки:

«Товарищи! Читайте листовку комсомольцев».

Дарнев оживился, он встал, тряхнул шапкой густых волос и проговорил, весело глядя на товарищей:

— Хорошо, чорт возьми! Что же вы меня разыгры­ваете?

— Худо будет, Алексей, если не признаешься, — строго сказал Бондаренко.

Дарнев, пожав плечами, взглянул на секретаря ком­сомольской организации.

— Читай! — приказал Бондаренко.

— «Сегодня, — громко читал Дарнев, — 21 января — день смерти великого вождя всего трудового народа Владимира Ильича Ленина. Каждый год в этот день мы чтим память дорогого Ильича, а нынче враг мешает нам собраться вместе...»

Дарнев волновался, он шире распахнул расстегнутый воротник гимнастерки, точно ему было душно, и от­кашлялся. Товарищи опустили головы. Бондаренко не отрывал задумчивых глаз от небольшого портрета Ленина, прикрепленного к стене над столом.

— Тут стишки какие-то, — сообщил Дарнев.

— Читай же, сказано тебе, — вставил кто-то нетер­пеливо.

— Да, товарищи, — продолжал Дарнев:

«Сегодня мало времени

Для траурных минут.

Сегодня имя Ленина

В боях произнесут.

И в мавзолей у стен Кремля

Войдет Иосиф Сталин

Лишь на минуту...»

Алексей вдруг почувствовал, что дальше он читать не может, голос его дрожал, срывался, горло сжималось, строки заслоняла пелена навернувшихся на глаза слез. Последующие две строфы он читал сбивчиво и запоминал лишь содержание их.

Мысли в голове путались и путали стихи. Слушавшие улавливали только несвязные отрывки.

— Дай сюда, — с досадой сказал Николай Коротков и вырвал из рук Алексея листовку. Дарнев очнулся, когда Коротков читал последующие строки. Первая строка повторялась:

—«Сегодня мало времени

Для траурных минут.

Сегодня имя Ленина

В боях произнесут.

За снежными долинами,

На реках, в синем льду

Сегодня с этим именем

Бойцы на штурм идут.

Отмстить за кровь невинную,

За боль горячих ран

Сегодня этим именем

Клянется партизан.

Один иль сотнями шагая,

Советский человек идет.

Ни ран, ни устали не зная,

Сквозь ад то имя пронесет.

Трубчане! Злую ненависть,

Как знамя, развернем.

Нам светит имя Ленина

В боях победным днем...

Товарищи! Матери, отцы, сестры и братья! Трудно нам, очень трудно. Да пусть не страшат нас тяготы, а с еще большей силой зовут нас к святой жестокой ме­сти врагу. Под знаменем Ленина, под водительством Сталина — смелее на бой, трубчане!

Комсомол».

— Ну? — спросил Бондаренко, когда стихли ожи­вленные разговоры в землянке. — Что скажешь, Алек­сей?

Дарнев молчал.

Тогда Бондаренко подал Дарневу донесение Шемета. В нем говорилось:

«Очень отрадно. Воздействие листовки со стихами исключительное... Народ воспрял духом, а гитлеровцы бесятся. Но мне-то каково, поймите. Почему действуете, минуя меня? С каких пор я потерял доверие? Да и делается все в лоб, с отчаянным риском. Так и прова­литься недолго, все наши планы полетят. Пять человек уже схватили. Держатся хлопцы пока стойко, но кто ска­жет, что может быть. Меняем явки. Убедительно прошу не обходить меня...»

Так и не могли установить в тот вечер, кто писал эти незрелые еще, но страстные строки. Каждое слово их ды­шало простотой, душевным теплом, убежденностью, твер­дой верой и глубоко волновало сердца.

Дарнев присматривался к Васе Рослякову, молодому смуглому пареньку-комсомольцу с умными глазами и по­этической душой, недавно пришедшему в отряд из окру­жения. Со второго курса литературного факультета Вася ушел в Московское ополчение. Раненным очутившись в окружении, он направился прямо в Брянский лес к пар­тизанам и попал к трубчевцам. Здесь он продолжал войну, сочиняя с автоматом в руках на досуге боевые стихи, песни, очерки, рассказы. Дарнев еще за неделю до Ленин­ских дней слышал, как Вася нашептывал стихи о Ленине. Он вспомнил даже несколько строк о недостатке времени для траурных минут.

— Скажи, Вася, ты писал? — спрашивал его Дар­нев. — Зачем ты скрываешь, когда все признают, что это хорошо?

— Между нами говоря, я действительно написал почти такие же стихи, — ответил он, — но я никому их не читал и не показывал.

— Может быть, кто-нибудь подслушал?

— Может быть, не ручаюсь. Но, кроме тебя, никто не мог. Помнишь, тогда? Да и то несколько строк. Я здесь шептал, а там уже кто-то переписал... Вероятнее все-таки, кто-то написал... Значит, весь народ думает одинаково.

Выслушав Васю, Дарнев задумался.

Бондаренко поручил Дарневу отыскать таинственных союзников. Алексей пошел на явочную квартиру к матери.

— Не берусь, сынок, — ответила мать, когда он рас­сказал ей о поручении Бондаренко. — Да, пожалуй, и не следует стараться, можно напортить. Хорошие люди и сами найдутся...

И хорошие люди действительно нашлись. Вскоре Мария Ивановна передала сыну записку, свернутую в узенькую полоску, чтобы ее удобнее было проглотить. У Дарнева екнуло сердце, как только он, еще не развер­нув полностью записку, взглянул на почерк, настолько он был знаком ему: писала Вера, она просила указать место встречи.

Дарнев принес записку в лагерь и показал Бон­даренко.

— Невеста?— спросил Бондаренко, прочитав записку.

— Да, — ответил Дарнев, понимая, что незачем скры­вать от Бондаренко свои отношения с девушкой.

— И портрет хранишь? — спросил Бондаренко.

Дарнев кивнул. У него в записной книжке хранились две фотографии. Одну девушка дала ему как только окон­чила десятилетку, а вторую сделал сам Дарнев своим «фэдом».

С открытки на Бондаренко смотрела юная девушка с длинными пушистыми волосами, заплетенными в косы и коронкой уложенными на голове. Четко вырисовыва­лась маленькая ямочка на подбородке. На черном платье приколот был большой белый цветок.

На любительском снимке та же девушка стояла в кругу своих друзей в саду, возле скульптуры ребенка. Одета она была в белое платье. На этом снимке прическа у девушки была другой: волосы расчесаны на пробор; кос видно не было.

— Красивая девушка, — сказал Бондаренко, возвра­щая фотографии, и спросил: — Верный человек? Можешь на нее понадеяться?

— Как на себя, — ответил Дарнев.

— Это хорошо. Плохо только то, что она явку нашла. Как бы не женили тебя не в урочный час...

Бондаренко разрешил Дарневу встретиться с Верой и узнать, с кем она работает.

В доме матери Алексей встретился с Верой. Мария Ивановна занавесила окна и вышла на улицу, чтобы сиг­нализировать в случае опасности. Дарнев обнял Веру, потом отстранил от себя, чтобы получше ее рассмотреть. За то время, которое молодые люди не виделись, Вера очень изменилась: повзрослела, исчезла ее манера при­щуривать глаза. Лицо было озабоченно и сурово.

Она рассказала Дарневу, как, вернувшись в город, долго не могла определить, что ей делать. Искать его, Алексея, не сделав ничего, она не хотела, тем более что, как ей казалось, она во многом виновата: решение рай­кома об эвакуации не выполнила, в госпитале пробыла недолго, так как он попал в окружение. Плена ей удалось избежать, но очень измучилась. Встретилась с подругами, поначалу они ей помогли, и однажды Вера сказала им: «Надо, девушки, что-нибудь делать, ведь мы же комсо­молки».

Девушки согласились. Создали организацию. Валя Белоусова, Шура Кулешова стали писать листовки, а Вера их распространяла, ухитрялась подсовывать их в карманы полицейским, гитлеровским солдатам и офице­рам, иногда даже наклеивала на спины.

— Здорово, — сказал Дарнев улыбнувшись, — но это зря, это ухарство, которое ничего не дает, а к провалу привести может.

— Не провалимся! А вы не рискуете? Но ловко полу­чилось, правда? Точно сговорились. Ваши листовки и наши листовки... А посмотрел бы ты, Лека, что с наро­дом делалось после листовок о Ленине.

— Знаю, — ответил Дарнев. — Но как же угораздило тебя такие стихи писать? Когда-то, помню, ты писала о том, о сем, о цветах, о любви... А тут — смотри ты!

— А тут разве не любовь? Я тоже знала, что это ты орудуешь, — сказала Вера и стала жалеть о том, что не связалась с Дарневым. — Все было бы по-иному, — го­ворила она. — Ты, Лека, виноват. «Я не анархист, пора романов прошла». Глупости!

— Не вспоминай об этом, я и сам жалею, — ответил Алексей. — Понимаешь, получил задание, все нужно было держать в тайне, ну и шарахался я от всех. Конечно, нам надо было бы связаться. Приняли бы тебя в отряд, оста­вили бы в городе — работали бы сообща.

— И было бы лучше, — сказала Вера. — Вы мины ставите, сколько немцев побили, а мы не умеем миниро­вать. Литвин сказал... — Не закончив фразы, Вера за­молчала, спохватившись, что она сказала лишнее.

— Какой Литвин? Директор завода? — переспросил Дарнев. — Позволь, да ведь это же сволочь...

Вера долго смотрела Алексею в глаза, загоревшиеся необъяснимой для нее злобой, и ответила, покачав го­ловой:

— Не может быть, Лека.

Литвин поселился в Трубчевске за несколько лет до войны. Он заготовлял для Донбасса лес. Здесь, в Труб­чевске, он и женился на дочери некоего Павлова. В на­чале войны Литвина взяли на фронт. Под Киевом он был ранен, попал в окружение, а затем, оправившись от раны, пробрался в Трубчевск. Здесь он узнал, что отец его жены, бывший ярый троцкист, оказался старым немецким шпионом и работает теперь у гитлеровцев бургомистром, а дочь его, жена Литвина, пошла в наложницы к немец­кому коменданту. Литвина арестовали немедленно, как только он появился в городе. Вскоре, однако, каким-то образом Литвину удалось освободиться. Больше того, через короткий срок он оказался директором маслодель­ного завода. Дарнев знал до войны Литвина, знал его и Бондаренко. Но люди в подполье привыкают не доверять довоенным репутациям. Какие в действительности думы вынашивал Литвин, во что верил, чего ждал, никому не было известно. Поэтому Дарнев отнесся к сообщению Веры о Литвине с подозрением. Его не могло убедить то, что Вера Красина долго присматривалась к Литвину, даже следила за ним.

Он должен был самолично убедиться в преданности этого человека; Веру смутило недоверие Алексея. Она стала подробно рассказывать ему о своих наблюдениях. В поисках людей самоотверженных она присматривалась к каждому человеку и однажды выяснила, что Литвин тайно совещался с Шемеуом и Кирюшиным, двумя мест­ными полицаями.

Того, что Шемет и Кирюшин работают в полиции по заданию Бондаренко и его друзей, Вера, конечно, не знала. Не знал этого и Литвин. Следя за Литвиным, Вера выяснила, что он спаивает и других полицейских, скупает у них за масло оружие, поздно вечером однажды на за­воде она подкралась к окну и подслушала разговор Лит­вина с полицейскими. Полицейские были пьяны, и Литвин говорил им:

— На вашем месте я давно бы укокал начальника гестапо Клюгге и собаку Павлова. Нигде так над поли­цейскими не издеваются, как здесь, а вы терпите.

— И укокаем, — с пьяным гонором отвечал один из полицаев.

Вера сперва подумала, что в Литвине просто ревность говорит, но дальнейшие события убедили ее, что в Лит­вине не столько говорит ревность, сколько патриотическое желание вступить в бой с врагом. Как-то ночью Вера увидела Литвина за опасной работой. Он расклеивал на домах и заборах центральной улицы листовки против нем­цев и предателей. Вера незаметно подкралась к нему и сказала тихо, но внушительно:

— Плохо работаете, товарищ Литвин, никуда не годится такая работа.

Литвин вздрогнул, выхватил из-за пояса пистолет и, пригрозив Вере, сказал:

— А тебе, чортова кукла, жизнь надоела, что шпио­нишь за мной?

Вера была девушкой не из робкого десятка, она успо­коила Литвина тем, что приклеила на стену рядом с его листовкой свою.

Вскоре она и ее подруги состояли в одной организа­ции с Литвиным и, главное, в той организации, которую создавали Бондаренко и его друзья.

Организация разрослась, увеличилась втрое. Дарнев радовался предприимчивости Веры, слушая ее, и вместе с тем его грызло сомнение: а вдруг да не случайно напал на следы организации Литвин. И Дарнев сказал:

— Все хорошо — и конспирация, и дела, но Литвин... Пусть все-таки Литвин не знает пока того, что ты от меня узнала.

Вера пообещала все сохранить в тайне. В тот вечер Дарнев предупредил Шемета об осторожности в отноше­ниях с Литвиным.

...Долго тогда Бондаренко беседовал с Дарневым по этому вопросу. Все члены бюро райкома присутствовали при этом. Бондаренко специально пригласил их, чтобы вместе продумать и осмыслить начавшийся процесс роста народного сопротивления врагу.

Бондаренко сидел под единственным в землянке окном, оно было проделано в потолке, и лучи зимнего солнца еле пробивались в жилье. В землянке было тепло, Дарнев сидел на краю нар с расстегнутым воротником гимна­стерки и докладывал:

— Я запретил Шемету полагаться на Литвина и от­крывать ему организацию. Следить за Литвиным надо...

— Почему? — спросил Бондаренко, внимательно по­смотрев на Алексея.

— Потому, что чорт его знает, что он думает. Не спроста он, директор, связан с предателем, лично с комен­дантом связан тоже не спроста.

— Да. Что у него в голове нам, к сожалению, неиз­вестно, — возразил Бондаренко. — Полагаю и с комен­дантом он связан действительно не случайно... Скажи на милость, Леша, а с кем связан Шемет? Не с тем ли же комендантом?

— Но ведь он специально по нашему заданию...

— А некоторые вот и по заданию своей совести рабо­тают не хуже... По велению совести партийной, комсо­мольской, гражданской. Вера Красина получала зада­ние? — спросил Бондаренко. Дарнев опустил глаза и покачал головой. Бондаренко обратился к членам бюро.— Мне кажется, все идет правильно, товарищи, — сказал он. — Народ втягивается в борьбу, и бояться этого не сле­дует, суметь бы помочь народу... А этой группе надо по­мочь в первую очередь. Люди подобрались такие, что им глубокое подполье не понутру, того и гляди, вылезут наружу. Сдерживать надо. Ну, как решим, друзья?

Открывать Литвину всю организацию члены бюро рай­кома пока не рекомендовали. Решено было сперва его хорошо проверить на сложных заданиях. Он добывал оружие, установил связь с лагерем военнопленных, про­должал обрабатывать шуцманов.

В результате тщательной организации разведки и осведомления партизанское командование и райком со­брали полные данные о Трубчевске, о численности и во­оружении противника, были в курсе всех мероприятий гитлеровских властей и разрабатывали план разгрома трубчевского гарнизона.

В конце января Бондаренко разрешил юным подполь­щикам притти в партизанский лагерь. Привел их Дарнев. Девушки принесли партизанам много подарков. Одних кисетов, расшитых шелковыми нитками, было более сотни. Девушки принесли также много белых булок, от которых партизаны давно отвыкли. Но дело было, ко­нечно, не в подарках. Молодые подпольщицы увидели людей, имена которых поддерживали в народе силу, на­дежды и веру в свое будущее; партизаны встретили тех, ради которых они пошли на борьбу.

Девушки передали партизанскому командованию по­следние разведывательные данные и свой план разгрома трубчевского гарнизона. Бондаренко сказал:

— Как в воду глядели. О чем мы думаем — они уже говорят.

Трубчевский райком партии несколько раз уже об­суждал вопрос о направлении деятельности подпольной группы. Дело в том, что Трубчевск — небольшой город, стоящий в стороне от железной дороги. Военных объектов и промышленности в городе не существовало. Единствен­ный маслодельный завод почти не работал, но город все же имел большое значение как административный и политический центр большого района. В группу трубчевских подпольщиков подобрались боевые това­рищи, и члены райкома понимали, что их возможности необходимо использовать. Выслушав девушек, Бонда­ренко сказал:

— Вашу идею разгрома трубчевского гарнизона мы поддержим и поможем зам отрядами, но следует поду­мать о восстании изнутри.

Секретари Трубчевского райкома проинструктировали девушек, в каком направлении вести работу, снабдили их свежими листовками и Веру Красину с подругами про­водили в дорогу.

— Надеюсь на вас, — прощаясь с девушками, сказал Бондаренко, — осторожность и спокойствие в вашей ра­боте — главное. Берегите себя, вы нужны родине. Дар­нева берегите. Как зеницу ока, берегите организацию.

Вера ответила и за себя и за своих подруг:

— Алексей Дмитриевич, мы скорее погибнем, а орга­низацию убережем. Жизнь за нее отдадим.

Разведка, подготовка людей и вооружение городского актива были возложены на Ивана Абрамовича и Дар­нева. К этому времени Дарнев был уже командиром группы в отряде, но попрежнему продолжал поддержи­вать личную связь с городом.

Вскоре Литвин прислал через Дарнева сведения о том, что в Трубчевск прибывает крупный эсэсовский от­ряд. Он пройдет из Гнилева на Радутино и на Трубчевск.

В штабе Бондаренко по этому поводу состоялось со­вещание, решался вопрос, как быть — пропустить эсэсовцев, не трогая их, или растрепать на подступах к Трубчевску. Пропустить немцев без помехи, значило укрепить их уверенность в себе. Кроме того, необходимо было про­верить еще раз свою боеспособность. Трубчевский райком вынес решение: разгромить эсэсовцев.

Между селами Гнилево и Радутино есть удобное место. Веками здесь весенние воды прокладывали себе путь в Десну. Глубокий овраг начинался от самой дороги и спускался к реке. Медленно, из года в год, овраг этот удлинялся, дорога отступала, огибая его начало. Война ускорила то, что силилась проделать природа; с северо-востока к оврагу пролег глубокий противотанковый ров и перерезал дорогу. Для проезда в этом месте перекинули небольшой мост и тщательно его укрепили. Здесь были сооружены доты, дзоты и пулеметные гнезда. Так все и осталось.

Овраг носил странное название — «Старцев вражек». Когда-то мимо оврага тянулись вереницы богомольцев, шедших к святым киевским местам. Утомившиеся старцы отдыхали в тенистом овраге, останавливались здесь на ночлег. Именем старцев, видимо, и назван был овраг, утеряв для удобства произношения в слове «овражек» букву «о». В Старцевом вражке партизаны решили устроить засаду на немцев.

Но засада в Старцевом вражке имела существенный недостаток, имя которому — неопытность. Засада была устроена лобовая и, как еще говорят, однобортная.

В засаду пошли командир и комиссар и все работники райкома партии. Они засели рядом с бойцами, в дотах, в дзотах, в овраге и в противотанковом рву.

Когда на горке показался длинный санный обоз, по бокам которого маячили всадники, было уже совсем светло. Обоз спускался с горки, голова его уперлась в мост. Группа всадников замыкала колонну.

— Пли! — подал команду командир.

Застрочили автоматы, пулемет, винтовки. Вражеский обоз развалился надвое. От неожиданности солдаты врага обезумели, одни бросили оружие и подняли руки, сда­ваясь в плен, другие бежали назад, но тут же падали, настигнутые пулями. Партизаны пошли в атаку, но им ме­шал глубокий снег и часть неприятельского обоза, повер­нув назад, скрылась за горкой. Вот тут-то и стала ясной ошибка, допущенная партизанами. Нужна была засада, отрезающая врагу пути отхода, а ее не преду­смотрели.

Партизаны вступили в село Гнилево, и народ встречал их, как своих освободителей. Населению партизаны вер­нули все то, что у них только что отобрали эсэсовцы — коров, свиней, хлеб. Перед собравшимся народом высту­пил с речью Бондаренко. Он отчитывался перед народом, как его депутат. В отряд вступили новые партизаны.

Уже далеко за селом, когда партизаны возвращались на свои базы и Бондаренко думал о силе народного духа, об отношении народа к партизанам, он обнаружил в кар­мане тулупа небольшой сверток. Чья-то заботливая рука положила ему в карман завернутую в красный бабий пла­ток белую теплую пышку и кусок говяжьего мяса. Когда это произошло — Бондаренко не заметил. Удивленный и вместе с тем растроганный заботой неизвестной женщины, Бондаренко показал еду товарищам.

— Вот что значит наш народ, — сказал он. — Все от­даст, ничего не пожалеет для тех, кто борется за его сво­боду.

После события в Старцевом вражке в Трубчевске за­говорили о силе партизан и беспомощности немецкого командования. Тогда начальник гестапо Клюгге собрал жителей в кинотеатре и произнес речь о мощи гитлеров­ской армии и о победе немецкого оружия. Партизан, дей­ствующих в районе, он назвал жалкой кучкой бандитов.

В буфете кинотеатра для Клюгге и его свиты был сер­вирован ужин. Разворачивая салфетку, он обнаружил записку, в которой говорилось:

«Рано празднуешь победу фашистского оружия, со­бака. Все равно Гитлеру будет капут.

Партизаны».

Это написала и подсунула Клюгге Вера Красина. Он арестовал буфетчицу. Подобные же записки обнаружили в своих карманах солдаты, полицаи и бургомистр Павлов. Стены кинотеатра, где граждане слушали доклад, были увешаны партизанскими листовками.

Между тем в городе продолжалась подготовка к вос­станию. Райком партии и штабы партизанских отрядов разрабатывали план операции и передавали указания в город. Дарнев уже несколько дней из города не выходил. Контакт с Бондаренко он поддерживал через связных.

К этому времени немцы также закончили снаряжение карательной экспедиции, которую они готовили против партизан. Выступление карателей было назначено на 5 февраля. Гарнизон Трубчевска уже насчитывал шесть­сот солдат и офицеров. Вооружены они были двадцатью станковыми и ручными пулеметами, двумя батареями минометов, автоматами и винтовками. Эту силу нельзя было недооценить. И партизанское руководство признало необходимым ускорить события и напасть на город раньше, чем немцы подготовятся к наступлению на пар­тизан. Одна из основных целей захвата Трубчевска со­стояла и в том, чтобы освободить арестованных. Восста­ние в городе решено было начать второго февраля.

По партизанским «нормам», сил у советских людей было вполне достаточно, трубчевцы имели около трехсот активных штыков. Для большей гарантии Бондаренко предложил Сабурову и Богатырю принять участие в опе­рации. Они охотно приняли предложение и выделили шестьдесят хорошо вооруженных партизан.

В состав командования объединенными силами вошли Иван Сенченков, Бондаренко, Сабуров, Богатырь и Емлютин. Емлютин в это время находился у трубчевцев и при­нимал активное участие в подготовке и в проведении опе­рации.

По разработанному плану партизаны должны были вести наступление пятью группами. Группе Кошелева предстояло ворваться в город с юго-западной окраины, прикрыв заслонами дорогу из Погара; группе Михаила Сенченкова — с северо-востока и наступать по улице Ленина к центру; Дарневу с автоматчиками и группе Са­бурова с минометами — с юга и штурмовать здание ко­мендатуры, дом бургомистра и тюрьму. Один отряд дол­жен был отрезать подходы к городу с севера и запада, части сил надлежало остаться в резерве. Завязка боя на окраине города должна была послужить сигналом для выступления в самом городе.

А в Трубчевске в это время произошло то, чего боялся Бондаренко и от чего предостерегал юных подпольщиц. 30 января Дарнев в последний раз прибыл в город, чтобы уточнить все детали и передать инструкции. Он зашел на квартиру Веры, в дом ее отца, и застал ее чрезвычайно расстроенной. Она сообщила, что явочная квартира в доме его матери разгромлена, Марии Ивановне удалось скрыться, но немцы установили за домом слежку, зна­чит — не зайди Дарнев к Вере, он попал бы прямо нем­цам в руки.

— Что же это, провал, провокация? — спросил Дар­нев.

Вера рассказала, что два дня тому назад арестован Кирюшин, а сегодня его жена. Гестаповцы рыщут по го­роду, хватают людей, но из организации пока больше ни­кого не взяли.

— А Литвин? — спросил Дарнев.

— Литвин дома. Я была у него, он ума приложить не может, кто предал Марью Ивановну и Кирюшина. За ним следят, кажется. Он просит наступать немедленно, иначе...

— А не он предал?

— Нет, нет и нет, — ответила Вера решительно и ка­тегорично, — и не Кирюшин. Кто-то другой. Но кто? Этого я не знаю.

Жил Литвин недалеко от Веры, и она решила сходить к нему на квартиру узнать, есть ли какие-нибудь новости. Ночь была на редкость пасмурная, темная, летел снег. У дома Литвина она почти в упор встретилась с немецким патрулем, который уводил арестованного Литвина. За­метив Веру, Литвин успел крикнуть:

— Нас предали... Уходи скорей!

Девушка быстро скрылась за углом и бросилась бе­жать к дому. Два гестаповца кинулись за ней в погоню. Раздались выстрелы. Она подбежала к своему дому и крикнула в окно:

— Уходи скорее, Лека: немцы!

Дарнев выбрался в окно в задней стене дома, про­шмыгнул за сарай и из-за угла напал на гестаповцев, придя на помощь Вере. Два выстрела свалили гитлеров­цев. Вера была тяжело ранена. Алексей схватил ее на руки и понес з овраг. Двигаться она была не в состоянии. Вера категорически настояла на том, чтобы Алексей шел в отряд и вел его на выручку. Укрыв Веру в сугробе своей шубой, Дарнев спустился к Десне, а там по знако­мым тропам — в степь и за Десну.

Он неоднократно останавливался, порываясь вер­нуться к Вере, но мысль о том, что только он может со­общить товарищам о случившемся и привести их на вы­ручку, останавливала его от этого необдуманного шага. Дарнев пришел в штаб, когда в отрядах заканчивались последние приготовления. Сообщение его озадачило всех. Само собой напрашивался вопрос: как быть? Если нем­цам все уже известно, отряды могут попасть в западню. Тем не менее партизаны решили действовать, не медля ни минуты.

Все началось по намеченному плану. Отряды вступили на окраины, и в городе началось восстание. Несмотря на произведенные аресты, немцы ничего о намечавшемся восстании узнать не смогли. Поднялись военнопленные, распропагандированные полицейские, вступили в борьбу с врагом граждане Трубчевска. В семь часов утра пар­тизанские отряды ворвались в город. Жаркий бой длился целый день. К вечеру партизаны были хозяевами Трубчевска. Гарнизон немцев был разгромлен. Только уби­тыми противник потерял около двухсот человек.

Дарнев, превосходно действовавший со своей группой и с минометчиками Сабурова, подстреливший из своего автомата бургомистра Павлова, первым достиг тюрьмы. Он разогнал укрепившихся в тюрьме немцев, обыскал все камеры, но ни Литвина, ни Кирюшина не нашел. Не на­шел он и Веру, хотя обыскал все овраги и дома в городе.

Раненую и безоружную Веру немцы обнаружили в овраге, захватили и убили по дороге в Почеп.

Продержав город в своих руках несколько суток, пар­тизаны оставили его и ушли на свои базы. За это время они вывезли уцелевшие склады с оружием, подготовили новые явочные квартиры. Мария Ивановна, мать Дарнева, которая скрывалась у знакомых, и некоторые другие подпольщики оставаться в городе не могли, так как были расшифрованы; они ушли с партизанами. Вместо них в городе возникло новое подполье.

За то время, которое партизаны удерживали Трубчевск, райком выяснил, каким образом немцы расшифро­вали Кирюшина и Литвина. Вера Красина и ее подруги — Валя Белоусова, Шура Кулешова, Литвин и Шемет со­брались в доме Кирюшина. Накануне от Бондаренко при­были листовки. Товарищи собрались, чтобы обсудить план их распространения. Жена Кирюшина подала ужин. За­кусив, подпольщики стали перечитывать листовки. В ком­нату вошла жена Кирюшина. Литвин прервал было чте­ние, но Кирюшина стала просить, чтобы он продолжал, даже прослезилась. Радостное возбуждение, которое охватило собравшихся от чтения листовок и мыслей о близком восстании, было так велико, что после того как Литвин закончил чтение, подпольщики вполголоса за­пели «Интернационал», потом «Партизанскую». Жена Кирюшина пела вместе со всеми. Ее захватила эта ат­мосфера надежды и стремления к борьбе, этот светлый луч, мелькнувший в темном царстве немецкой оккупа­ции. Весело проводила она друзей и долго после их ухода не могла успокоиться.

У нее была задушевная подруга, и на другой день Кирюшина с ликованием рассказала ей о том, что проис­ходило в их доме. А подруга шопотом сообщила другой... Слух перехватил шпион. Жена Кирюшина этого и не подозревала. В тот же день Кирюшина схватили. На до­просе он молчал. Его жестоко пытали, как умеют пытать фашисты, — он молчал. Тогда немцы вспомнили о болт­ливости его жены.

Окровавленный, изуродованный человек сидел на стуле в кабинете начальника гестапо, когда ввели Кирю­шину. В нем она узнала мужа и упала в обморок. Ее при­вели в чувство и сказали ей, что его судьба в ее руках: скажет она, кто был в их доме с листовками, мужа не­медленно освободят, и они пойдут отсюда вместе.

— Молчи, — прошептал Кирюшин.

Но жена подумала, что она спасет мужа, если испол­нит требование гестаповцев, и назвала имена.

С тех пор, как мы встретились с Дарневым в Лихом Ельнике и я впервые услышал от него о трубчанах, про­шло шесть лет. После войны я был в городе Трубчевске. В маленьком краеведческом музее я видел портреты под­польщиков и портрет Веры Красиной. С открытки на меня смотрела совсем юная девушка с длинными пуши­стыми волосами, заплетенными в косы и короной уложен­ными на голове. На черном платье выделялся большой белый цветок. Это был портрет с фотографии, которую хранил в отряде Дарнев. От горожан я много слышал рассказов о юных подпольщицах, о их славных делах. На­род помнит их, гордится ими как своими героями.

Дата добавления: 2015-11-28