Зинаида Тузова

Яблочный пирог

Тяжело, ох как тяжело жить вдовцом, особенно в преклонном возрасте. Вот уже минуло три года, как Григорий Михальченко схоронил свою жену Софью. Вместе они прожили четыре десятка лет. Хорошая была жена, золотые у неё были руки. Какие она пекла пироги с яблоками, не единожды язык можно было проглотить! А какие она вязала тёплые и пушистые носки! Сносу им не было. Помнится, когда только поженились, София вышила наволочки на подушки. Тогда он ей сказал, что не представляет, как раньше спал на наволочках без вышивки. С тех пор ему стали сниться радужные сны. И вот, Софьи нет рядом с Григорием уже три года.

Григорий за это время весь как-то осунулся и почернел. Ему не хотелось вечерами одному оставаться дома, и он с наступлением сумерек выходил на улицу. Возвращался уже затемно и сразу ложился спать. Он почти перестал смотреть телевизор и читать газеты. В его уже немолодом теле жизнь постепенно угасала. Всё чаще мысли Григория возвращались в безоблачное довоенное детство. Скоро, видать совсем скоро Григорий покинет этот бренный мир и тогда он встретиться «там» с Софьей.

Грустные мысли о прожитой жизни не покидали Григория последнее время всё чаще и чаще. В тот майский вечер Григорий вышел на прогулку раньше обычного. Идя по аллее парка, он вдыхал духмяный аромат цветущих яблонь. Возле переливчато журчащего фонтана он свернул на боковую аллею и тут же опьянел от запаха сирени. Голова закружилась, присев на садовую скамейку, Григорий закрыл глаза и замер. Мыслей в голове небыло, всё его сознание поглотили запахи цветущих деревьев и кустарников.

Сколько прошло времени в забытьи, Григорий не знает. До его слуха неожиданно донеслось:
- Жалко старушонку, живёт совсем одна, дети выросли и разлетелись по всему свету.
- Да, намаялась она. Своих двое, да ещё детдомовских взяла. Всё мужа ждала с фронта, да так и не дождалась.
- Ладная бабуся. Дети-то у неё все образованные. Петька на Алтай укатил, в лесхозе инженером. Люська торговый окончила, магазин свой открыла.
- А Зина-то у неё где-ка?
- Зина-то? Она человек военный, недавно на пенсию вышла. Вишь, заслужила, значит.
- А Володя? Что-то я давно о нём ничего не слыхала. Он же самый старший у неё. Хлебнула она с ним горюшка, хворый мальчонка был.
- Да, война никого не жалела, дитё ли перед ней, взрослый ли.
- Ничего, вырос парнишка, семьёй обзавёлся. Слыхала я, что у него своих детей-то нету, так он взял на воспитание детей друга.
- Каких детей? А друг-то бросил их, что ли?
- Нет, не бросил. Погиб он, на самолёте разбился. Жена с горя да тоски через год после того померла. Дети без призору остались. Хотели их в детдом отдать, а он не позволил. Сказал, что его мама пятерых одна подняла, детдомовцев растила. Шибко просил отдать детей ему. Поверили, мужик он хороший. Врачом работает.
- А эта, агрономша-то у неё, где-ка? Забыла, как зовут.
- Таньша-то? Дак она в деревне. По полям мотается, нет у неё ни выходных, ни проходных, замуж даже выйти некогда.
- Да какие женихи в деревне? Одни скотники да трактористы и те все женатые.
- Сколько же ей годов-то?
- Мария её последней из детдома взяла. Ей тогда уже годов сорок было или поболе.
- Кому, Таньше сорок?
- Нет, Марии. Таньша в школу-то уже от Марии пошла. И вот, поди-ка ты, выросла. Одна только от матери не так далеко живёт.
- А чтож она Марию-то к себе не возьмёт? Глядишь, присмотренная была бы, да и в хозяйстве лишней не стала бы, когда супишку сварила, когда постряпала.
- Да, стряпуха она знатная. Какие она пироги печёт!
- Пироги?
- Ага! С творогом, с яблоками, с грибами.
- А ты откуда знаешь?
- Дак была я у неё в гостях.
- Когда это ты успела?
- Дак ить когда? Вот, в Дмитревку ездила в радуницу-то и заглянула. Она давно меня в гости звала. Ирина, внучка моя, с друзьями в деревню ездила, на улице Марию и повстречала. Та её спрашивала, почему я в гости к ней не приезжаю. Вот я и поехала. Слыш-ка, худо ей там. Дров на зиму Таньша в этом году ещё не заготовила. Огород садить надо, а она не может, спинушка отваливается.
- Пособил бы кто…
- Да кто пособит? Нынче охотников мало, за всё денежку платить надо, на колхозную-то пенсию шибко не разбежишься.
- Да…

Григорий открыл глаза. На соседней скамейке сидели два «божьих одуванчика». Если бы не их сморщенные от возраста лица и высохшие руки, их можно было бы принять за молодушек, столь стройны обе были станом. Григорий зашевелился, разминая затёкшую от неподвижности спину.
- Гля-ка, старичка разбудили, видать, задремал на солнышке-то.
- Видать. Засиделись мы, домой пора, Ирка, поди, давно уже вернулась.
- И то, правда, пойдем…
«Одуванчики» дружно встали и отправились восвояси.

Григорий думал о яблочном пироге, о Марии, поднявшей пятерых детей: «Где она живёт? Кажись, в Дмитриевке? А что, если попроведать? Может, чем помогу? Мне ведь всё равно делать нечего. Пожалуй, так и сделаю».

Рано утром Григорий завёл свою старенькую «копейку» и двинулся в сторону Дмитриевки. Мимо окон машины дружно пробегали вспаханные поля и берёзовые колки с распустившимися молодыми листьями. Время от времени березняк сменяли могучие сосны. Широко, ой широко разлилась река Тобол, не видать разливу конца и краю. Но вот и разлив кончился, мимо окон машины замелькали кусты тальника, потом они сменились лугами. Время от времени попадалось стадо коров и овец. За окном машины жизнь шла своим чередом. В голове Григория пульсировали мысли: «Яблочный пирог, Мария, солдатская вдова… Чем же я ей помогу? Чем облегчить её жизнь?»

Часа через три показалась Дмитриевка. Григорий подумал: «Вот приехал. А где Мария живёт, не знаю. Спросить бы кого, да неловко как-то. И на улице нет никого…» Неожиданно на дорогу выскочил босой мальчишка. Он катил на проволоке перед собой обруч от колеса. Его ноги до самых колен были черны от пыли, рубашонка выбилась с одного боку из коротеньких штанишек, на голове красовалась ковбойская газетная шляпа.
- Эй, мальчик! – позвал Григорий, остановив машину.
- Тебе чего, дядя?
- Скажи, в каком доме Мария живёт? Пожилая такая, солдатская вдова.
- Это которая яблочные пироги печь умеет?
- Да, да-да, она самая.
- А во-о-она, в том доме, где яблоня растёт.
- Спасибо, друг.
- Пажа-а-алста.

Григорий завёл свою «копейку» и несмело подъехал к дому Марии. Он думал: «Что я ей скажу? Зачем приехал? Посмотреть, любопытство одолело? Расскажу, что подслушал разговор «божьих одуванчиков»? Однако, уж, приехал, не поворачивать же назад». Заглушив мотор, Григорий вышел из машины. В окне дома мелькнуло старушечье лицо, через мгновение на крыльце появилась хрупкая женщина. Она быстро вытирала руки о передник и смотрела, прищурившись, на гостя.
- Вам кого?
- До вас приехал. Вы – Мария?
- Да, Мария. А ещё Марусей кличут.
«Маруся, Маруся», - имя тонким колокольчиком динькнуло где-то там, в глубине памяти.
- Да ты проходи в дом-то, коли до меня приехал.
Григорий оглянулся на машину, растерянно похлопал себя ладонью по бедру: «Вот дурень, чего припёрся?»
- Проходи, проходи. Чего замешкался-то, или дело, какое до меня есть?
- Есть. Понимаете, яблочный пирог… То есть совсем не пирог, в общем… вот приехал…
- Заходи, заходи, - Мария тронула Григория за рукав.
От лёгкого прикосновения Марии что-то колыхнулось в памяти Григория и исчезло.

Переступив через порог дома, первое, что увидел Григорий, это – старообрядческий нижний гобчик, расположенный возле русской печи. Около самой двери на гобчике стояла деревянная кадка с водой, прикрытая деревянным же кружком. С другой стороны двери Григорий приметил ручной умывальник с соском, из которого время от времени капала вода в подставленное ведро.
- Ишь ты, гобчик! И верхний гобчик есть!
- Дом-то старый, уж, сколько годов-то ему, не помню. На верхнем гобчике Андриян, муж мой, любил спать. От печи тепло и бока не жгёт. Да ты проходи, проходи, садись вот тут, в передний угол, - Мария усадила Григория за стол.
- Лавка, смотри-ка ты, сохранила, не выбросила.
- Чего её выбрасывать-то? Стульев не надо.

Григорий продолжал осматривать кухню. Рядом с русской печью он увидел на стене чуточный шкап с посудой. Под потолком красовалась полка, задернутая шторкой. Рядом с верхним гобчиком, под потолком же, повисли полати. Возле зева печи пристроились ухваты, на печном шестке стоял чугунок, прикрытый сковородой.
- Ишь, как в старое время… сохранила…
- Что сохранила? Живу и живу. Зачем пожаловал-то? Погоди, ты, поди, голодный? Сейчас я тебя накормлю, - Мария живо скинула с чугуна на шесток сковородку, извлекла из шкапика тарелку, в которую налила ароматных щей.
«Щи, - подумал Григорий, - когда же я их в последний раз ел?»
- Ты погоди хлебать-то, я сейчас сметанки достану, - Мария живо откинула крышку нижнего гобчика, куда юркнула быстро, не по-старушечьи. Через минуту на столе стояла глиняная кринка с прохладным молоком.
- Вот, сметанки положи. Ты её ложкой-то зачерпни сверху молока. Не дождавшись Григория, она сама сняла ложкой сметану с молока и положила в тарелку со щами.
- Ешь, потом расскажешь, зачем пожаловал-то. Ах, ты, к молоку пирога не дала, - Мария засуетилась возле приставного столика. До слуха Григория донеслось: «… так, вот так, этот кусочек лучше будет». Мария вернулась от приставного столика, неся на тарелке немалый ломоть яблочного пирога и ковригу утрешнего домашнего хлеба.
- Вот, угощайся, сама пекла. Дочка ныне на праздники яблок прислала, самой-то некогда. Страда у них, агрономша она у меня.

Григорий осторожно дотронулся до пирога:
- Ишь ты, Софья у меня такой же пекла… - чуть слышно прошептал Григорий.
- Ты ешь, ешь, не стесняйся.
- Спасибо, можно, я потом пирог съем?
- Можно, отчего же нельзя.
- Мария, покажи мне горницу, хочу посмотреть, как живёшь.
- Смотри, коли глаза не жалко, - ответила Мария, распахнув в горницу двустворчатую дверь.

В горнице Григорий увидел, к своему изумлению, деревянный диван и шкаф-бюро столетней давности. В шкафу, за стеклянными дверцами, он увидел стаканы из зелёного бутылочного стекла и такой же графин. Ниже полочкой стояла огромная фруктовая ваза, зелёного же стекла, на стенках которой красовались выпуклые ягоды с листиками. Рядом с вазой Григорий приметил стопку фарфоровых блюдечек с чайными чашками. Оглянувшись по сторонам, он увидел возле самой двери, в левом углу горницы, круглую печь голландку, обтянутую жестью. На полу, перед топкой печи, красовался лист железа, защита от огня, ненароком выпавшего из печи угля.
- Вот и пе-е-ечь е-есть, - сказал нараспев Григорий.
- Есть, а куды ей деться-то? В холода топлю дровами. Нынче Таньша мне ещё дров-то не привезла, не знаю, когда теперь привезёт, страда у них…

Продолжая осматривать горницу, Григорий подошёл к правому переднему углу, занавешенному вышитыми шторками. Осторожно отодвинув шторки, Григорий от неожиданности вздрогнул: на него сурово-ласково смотрела со старой иконы Пресвятая Богородица. Отдёрнув руку, Григорий замер, в его памяти снова что-то колыхнулось и замерло.
- Что ты, милок, никак спужался? Нарисованная она. Матушкино благословение…
Григорий низко поклонился образу Пречистой Девы Марии, осторожно расправил расшитый узорами рушник, покрывающий икону, перекрестился и медленно вышел из горницы.

Сев на лавку, он долго молчал, не зная с чего начать. В голове мысли гудели пчелиным роем.
- Рассказывай, зачем пожаловал, - сказала Мария, - тебя как зовут-то?
- Григорием меня кличут…
- Ну…
- У меня в Тюмени квартира есть. Вдов я, вот уже три года, как Софья, жена моя, померла…
- Расскажи, откуда родом будешь? Куда спешить-то. И пирог ещё не съел, молоко не выпил, Али не по нраву? Оно, ведь, скоро-то слово сказывается, а дело не скоро вершится.
Григорий снова откусил от яблочного пирога, сердце чуть слышно дрогнуло.
- Далеко моя Родина, за границей теперь.
- Вона, за границей?
- С Украины я, матушки.
Мария удивлённо раскрыла глаза, поудобнее устроившись на единственной, на всю кухню табуретке.
- Есть на Подолье Бубновка, слыхала, поди?
- Как не слыхать, слыхала… - ответила Мария. В её голове суматошно зароились мысли: «Кто такой? Из какой Бубновки?» Сердце болезненно сжалось в груди и отпустило.
- Там я до войны жил. Воевал. С фронта вернулся в апреле сорок пятого, по ранению… В танке чуть не сгорел… Спасибо врачам, выходили… - Григорий снова откусил кусочек от пирога, а прожевав, продолжил: - В Бубновке невеста у меня была, вот, как и тебя, Марусей звали… Когда вернулся с фронта, мне сказали, что уехала она в Сибирь, а куда, толком никто не знал. Кто-то сказал, что на Камчатке она вовсе, у сродника Ефима. Поехал я её искать. Думал, что Сибирь маленькая, а она - вон какая, необъятная. Исколесил я Сибирь вдоль и поперёк, только Марусю не нашёл. В Тюмени встретил фронтового друга, Сашку Попова. На фронте он руку по самое плечо потерял. Уговорил меня в институт поступить. Выучились оба, он на историка, а я на учителя физики. Санько добровольцем в деревню поехал, я же в городе остался. Слыхала, поди, Ситниково тут есть, недалеко от Дмитриевки?
- Слыхала…
- Там он директором школы был, а я в Тюмени, в школе, что на горе стоит, видала, нет?
- Нет. В Тюмене мне бывать не довелось, тут жила… детей растила. Тут и за Андрияна моего замуж вышла.
- Познакомился с Софьей, родом она с Украины оказалась. Сорок лет, почитай, вместе прожили. Детей нам Бог не дал. Вышли оба на пенсию… Вот, три года, как овдовел…
- Ну, а от меня-то, что хочешь?
- Понимаешь, любила она яблочные пироги стряпать, руки у неё были золотые… А тут услыхал про тебя, ненароком… старушки на лавочке сидели… Одна у тебя в гостях недавно была, внучка у неё есть, Ирина. Подслушал нечаянно, словно подмыло меня, как про яблочный пирог услыхал, про детей твоих…
- Ну…
- Вот и приехал посмотреть на тебя. Может, помогу чем?
- А ты в Бубновке хромого Прокопия не знал? Мне про него рассказывала одна…
- Как же не знал? Знал. Маруся-то, дочка его. Он в начале тридцатых годов с голоду помер. Ходил по деревням, собирал продукты в церковь для голодных, да сам и помер с голоду. Хлеб был в руках, а не тронул, людям отдал. Жена его, Настасья, в школе поварихой работала, тоже до войны померла… Меня в армию-то в тридцать восьмом призвали…
- Видать, любил ты свою Марусю.
- Любил…
- А я вот Андрияна встретила, двоих ему сыновей родила, да троих с детдома взяла, блокадников ленинградских. Выпестовала, как своих, в память об Андрияне, не вернулся он с фронту…
- Мария, поедешь со мной? Двоим-то легче жизнь испытывать. Тяжело тебе тут одной. Я тебя не обижу… Поедешь?

Мария молча встала с табуретки и ушла в горницу. Доев яблочный пирог, Григорий задумался: «Всё ли я ей рассказал? Может, прогонит меня, посмеётся? Кто я такой? Учителишка на пенсии. Она, видать, до сих пор любит своего Андрияна, коли так замуж и не вышла. Зачем я приехал сюда?»

Из горницы вышла Мария. Она держала в руках совсем небольшой узелок, из которого выглядывал образ Пречистой Девы Марии, аккуратно завёрнутый в расшитое полотенце.
- Ну, что? Едем? – спросила Мария. – Узелок в дорогу я собрала. Только избу на замок замкнуть надо. Таньша приедет, я ей записку оставила…

Григорий удивлённо посмотрел на Марию: «Ишь ты, скорая какая!» Вслух же добавил:
- А не пожалеешь?
- Чего жалеть-то? Когда ещё в мои годы замуж позовут? Едем, покуда согласная. Хоть на Тюмень посмотрю, в городе побываю, а то всё в Дмитревке, да в Дмитревке. Не приглянусь, назад отвезешь.
- Тогда поехали…

Всю дорогу ехали молча. Подъехав к разлившейся реке, Григорий сказал:
- Смотри, Мария, как река Тобол свои воды разлила, словно жизнь…
- Останови-ка машину, Григорий, выти мне охота.
Григорий свернул на обочину, заглушил мотор. Мария вышла из машины, спустилась к раскинувшей воды, словно жизнь, реке Тоболу, поманила рукой Григория, дескать, иди сюда…
Григорий, ответив на призыв, осторожно спустился к реке, подошёл к Марии.
- Мама дала мне эту икону, когда я покинула дом родной. Она благословила меня на счастливую жизнь, - Мария откинула с образа шитый полотенец, на Григория глянули два сурово-ласковых глаза. В груди у него что-то кольнуло, отдав болью в ребро.
- Гриша, любый мой, неужто ты не признал меня, твою Марусю? Это ведь я, дочь хромого Прокопия и Настасьи! А Ефим, сродник, сменил фамилию, его же отца в тридцать седьмом… Никола он, Никола Бобров теперича…
- В тридцать седьмом?.. Маруся? Правда, это ты?
- Я…
- Как долго я тебя искал!.. – Григорий нежно обнял Марию, прислонив её голову к себе на плечо… На его глазах навернулись слёзы. Вдруг, неожиданно для себя, Григорий запел:

- Ти не лякайся, що змерзнеш, лебидонько,
Тепло – нi вiтру, нi хмар.
Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно палке, мов жар...
- Я пригорну тебе до свого серденька… - ещё раз пропел Григорий и бережно заглянул в глаза Марии…

Где-то высоко-высоко в синем небе, словно вторя пению Григория, звонким колокольчиком отозвался жаворонок…

28.08. – 09.10.09 г,
г. Омск

Дата добавления: 2015-11-26