Короткое в своей бесконечности слово.

Я снова делаю это – раз за разом прихожу сюда, на место наших с Гейлом давних встреч. Даже самой себе я не смогла бы ответить на довольно простой вопрос «зачем?».

Присаживаюсь на уступ скалы, где нас когда-то снимала Крессида: он кажется слишком широким, и для меня одной его, пожалуй, многовато.Провожу рукой по камню, ощущая пальцами его шероховатую поверхность. Вокруг пахнет осенью: чуть пожухлая листва, не проходящая сырость в воздухе и постоянное ощущение, будто вот-вот пойдет дождь. Мир меняется, готовится к зимовке, и никто не мог бы предсказать заранее, удачная она будетили принесет новую порцию боли.

Это будет пятая зима с тех пор, как я вышла замуж.

Странно: я давно привыкла к самому слову, но никак не могу почувствовать его вкус.«Замужем». В прежние времена я была уверена, что это не про меня: никаких влюбленностей и уж тем более мужей. Но Игры закончились, или?..

Внизу в ложбине шумит лес – единственное место, где я чувствую себя прежней: девочкой-подростком с луком на плече и убитой белкой в карабине на поясе. Кажется, еще немного, и я загляну через задние двери в городскую пекарню, чтобы продать тушку отцу Пита, а потом вернусь домой, зайдя по пути в Котел – купить для Прим пару яблок.

С шумом выдыхаю и распахиваю глаза. Ничего не вернуть.

Яркое пламя революции уничтожило мою сестру.

Сильнее кутаюсь в старую отцовскую куртку– морозно. Кожу пощипывает, словно кто-то отвешивает мне легкие оплеухи. Надо бы вернуться домой: Пит навернякаволнуется.

И все-таки остаюсь сидеть на месте, подняться и уйти сейчас – непосильная задача. Не хочу снова видетьсветлые, полные любви глаза мужа и чувствовать, что могла бы дать ему больше. Я не против того, что мы поженились; когда-нибудь это все равно произошло бы. Только из головы никак не уходит давняя фразочка Хеймитча о том, что я не достойна Пита.Ментор был прав, и я понимаю это каждый раз, когда, возвращаясь из леса, замечаю, что муж прячет грусть за улыбкой.

Зачем он терпит меня? Я не готовлю, редко навожу порядок в доме и половину дней в месяце провожу, слоняясь по лесам и предаваясь невеселым воспоминаниям. Качаю головой, Пит сам виноват – видел, на ком собирается жениться.

А я? Я ведь тоже знала, на что иду. Почти все время, сколько я знаю Пита, он таким и был: заботливым, ласковым, любящим. Я стараюсь не вспоминать те ужасные месяцы, когда муж ненавидел меня из-за охмора, но именно тогда я поняла – я не могу без него.

Его нежность делает меня мягче, его спокойствие дарит мне уверенность. Он нужен мне.

Темнеет, небо на горизонте окрашивается золотисто-оранжевыми красками. Я помню – это любимый цвет Пита.

Вздыхаю. Со мной творитсянеладное: я постоянно думаю о Пите. Мне не все равно, что он скажет или сделает. Мне не безразлично, как он себя чувствует и какое у него настроение. Все произошло постепенно, но теперь муж – часть меня. Это беспокоит.

Окидываю взглядом сумеречную панораму: еще пара минуток, и пойду. Надо успеть заскочить к Сальной Сей –большую часть добычи я теперь отдаю ей. Она готовит для тех, кто помогает отстраивать Двенадцатый. Для меня это один из способов привыкнуть к мирной жизни, тем более, что нам с Питом на двоих мяса, которое я добываю, было бы слишком много, а так– и Сей есть чем заняться, и приезжие не голодают.

Зажмуриваюсь и понимаю, что по-прежнему жду, что сейчас, так же как и всегда, бесшумно передо мной возникнет Гейл. Это неразумно: мы с ним не разговаривали несколько лет, он живет во Втором, и мама как-то обмолвилась, что у него есть невеста. Откуда Гейлу взяться в промозглом вечернем лесу посреди шахтерского дистрикта?

Открываю глаза и почти встаю, когда слышу знакомое прозвище:

– Привет, Кискис.

Резко оборачиваюсь на голос и не верю своим глазам. В нескольких шагах от менясправа действительно стоит Гейл, такой же красивый и улыбающийся,каким я его помню. И эта его улыбка – она всегда была только для меня. Какая-то особенно личная: никогда не видела, чтобы он делился ей с кем-то еще.

Первый порыв – броситься ему на шею, обнять, прижаться крепко-крепко и произнести вслух, что я скучала. Но я замираю в нерешительности.

– Даже не обнимешь меня? – голос Гейла не изменился:глубокий, чуть с хрипотцой.

После его разрешения мне становится проще: прижимаюсь к нему и чувствую уверенные руки на своей спине.Мы стоим так очень долго. Я пытаюсь разобраться в своих чувствах: неделями я скучала по Гейлу, но вот он обнимает меня, а я напряжена и растерянна.

В отличие от меня, Гейл, похоже,правда скучал. Он держит меня в стальной хватке, словно и не собирается отпускать, и, когда я пытаюсь наконец отстраниться, то натыкаюсь, пусть и на временное, но сопротивление с его стороны.

– Как ты тут?

Открываю рот, но не знаю, что сказать. Разве можно выразить словами все свои сомнения истрахи? Я бы и рада поделиться с кем-то тем, что Пит слишком… идеальный, и тем, как сильно он хочет, чтобы мы стали настоящей семьей – с кучей детей и домом, украшенным цветами на подоконнике. Однако я молчу – все это очень личное, только мое и Пита. Наше.

– Нормально, – коротко отвечаю я.

Друг хмурится, но не допытывается. Его оценивающий взглядостанавливается на трех тушках кроликов, лежащих позади меня, ближе к скале.

– Ты все еще их продаешь? – интересуется Гейл.

– Отдаю, – поправляю я.

И снова замолкаю. Мне так много хотелось ему сказать, а разговор не клеится.

– Прогуляемся?

Молчу. Идея гулять с Гейлом по дистрикту, когда Пит сидит дома, не кажется мне правильной.

– До Сей, или куда ты там отдаешь добычу? – уточняет друг.

Размышляю пару минут, но все-таки соглашаюсь. Я ведь знаю, что скучала по Гейлу, значит стоит попробовать наладить наши отношения, несмотря на… Комок в очередной раз подкатывает к горлу, напоминая о боли, которая вряд ли покинет мое сердце, сколько бы лет не прошло: несмотря на бомбы. Смогу ли я когда-нибудь забыть о них? Получится ли у меня не винить Гейла в смерти Прим?

Мы не спеша идем бок о бок, иногда наши плечи касаются друг друга, и это напоминает мне о прежних временах. Постепенно расслабляюсь: Гейл шутит, я смеюсь. Разговор переходит на все новые темы: его работа во Втором, моя помощь в Двенадцатом, новый Панем, изменения, произошедшие и продолжающие происходить.

Говорим обо всем, кроме личного. Я ни слова не говорю о Пите, а Гейл даже не упоминает о своей невесте. Какая она? И есть ли она вообще? Не задаю вопроса, потому что боюсь, как бы мне не пришлось откровенничать в ответ.

В Котле у Гейла полно приятелей, так что мы останавливаемся несколько раз, пока онперекидывается с каждым парой фраз, и добираемся до места почти через час.Еще примерно столько же времени проводим в заведении СальнойСей: женщина долго расспрашивает Гейла о том, как дела в остальных дистриктах. Она не одна такая: после войны многие перестали доверять центральному телевидению и прислушиваются исключительно к рассказам реальных людей.

В какой-то момент я спохватываюсь, что совсем стемнело, и как-то не к месту упоминаю, чтоне предупредила Пита о том, что могу задержаться. Гейл бросает на меня странный взгляд, и, когда я тороплюсь распрощаться, предлагает проводить.

– Почему бы и нет?

Мы снова болтаем, и я вспоминаю, почему мне его нехватало: у нас общие воспоминания и шутки, понятные только нам двоим. Этого ничем не заменишь, только вот я никак не могу отделаться от неприятногочувства в груди, похожего на то, когда ешь салат из дикого латука и свекольной ботвы – вкусно, но горько.

Когда в конце пути вырисовываются очертания моего дома, Гейл неожиданно останавливается и заставляет меня посмотреть на него. В сгустившихся сумерках я почти не вижу его лица, но покорно замираю.

– Ты его любишь?

Как гром среди ясного неба. Сердце внезапно ускоряет свой бег.

Зачем Гейл спрашивает об этом? Это не его дело!

Наверное, люблю. Конечно, люблю:Пит ведь мой муж, мы через многое прошли вместе...

– Гейл... – начинаю я, но он перебивает.

– Это простой вопрос, Китнисс. Да или нет?

Злюсь.

– Не твое дело, –отмахиваюсь и отворачиваюсь.

Почти делаю шаг вперед, ноГейл обхватывает руками мое лицо и, притянув к себе, жадно целует.

У нас с ним было несколько поцелуев, и ни один не был похож на этот. В нем будто отчаянье, которое перетекает из Гейла в меня и обратно. Я не дергаюсь, не отстраняюсь. Но и не отвечаю на поцелуй, просто жду, пока это прекратится.

Гейл отстраняется, пытается заглянуть мне в глаза. Вокруг темно и холодно.

– Не делай так больше, – говорю я и шагаю в сторону дома. Бывший друг не догоняет, постепенно растворяясь вдалеке.

Закрываю за собой входную дверь, ощущая приятное тепло и вдыхая аппетитный запах жареного мяса. Пит, как обычно, протопил печь и приготовил ужин. Он совершенный настолько, что это временами раздражает, потому что я сама никогда такой не буду.

Яростно стаскиваю с плеч куртку, бросаю ее на вешалку и растираю закоченевшие ладони. Прохожу в гостиную и оседаю на диван, поджав колени к груди. Единственные звуки, окружающие меня, это треск горящих поленьев и мерное тиканье часов на стене.

Полночь.

Кутаюсь в плед и не спускаю глаз с огня в камине. Это подобно гипнозу – медленно погружаюсь в полудрему. Думаю, что надо бы утром извиниться перед Питом.

– Привет.

Звук его голоса заставляет меня вздрогнуть.

Встречаюсь с взглядом родных голубых глаз и честно ищу в них укор за опоздание, но его нет. Пит смотрит заботливо, немного обеспокоенно, но не злится. В очередной раз думаю, что уж лучше бы муж накричал на меня хоть раз: тогда я не чувствовала бы себя такой виноватой.

– Привет.

Странное и нелепое приветствие, совершенно неуместное для мужа и жены, встретившихся посреди ночи.

– Почему ты сидишь здесь вместо того, чтобы пойти в кровать?

Пожимаю плечами, снова уставившись на огонь.

– Не хотела тебя будить.

– Я ждал тебя, еще не ложился.

Прикрываю глаза и обреченно вздыхаю. Снова одна из тех фраз Пита, после которых меня потом пополдня мучает совесть.

Муж усаживается на диван, подгибает под себя ногу и раскрывает для меня свои объятия. Я, не задумываясь, подползаю к нему и обнимаю в ответ. Рядом с Питом я чувствую себя защищенной. Это самое важное, то, в чем я отчаянно нуждаюсь,– возможность быть слабой.

Его пальцы аккуратно перебирают мои волосы, расплетая косу, а я утыкаюсь носом в шею Пита и вдыхаю аромат, присущий только ему: запах дома, уюта и безопасности.

Мы сидим такнаверное целый час, однако молчание не кажется мне неловким. Как-то сами собой наши пальцы оказываются переплетенными, я поглаживаю металл его обручального кольца.

– Сегодня заходил Гейл, –неожиданно произносит муж.

Закусываю нижнюю губу и не могу решить: соврать или...

– Знаю, мы виделись.– Правда сама рвется наружу. – Немного поболтали, он проводил меня домой.

Пит сидит притихший, задумчивый. Моя голова лежит у него на груди, так что я отчетливо слышу, как гулко бьется его сердце.

– Он поцеловал меня на прощание.– Зачем я это говорю? – В губы...

Муж задерживает дыхание, а его рука, которую я сжимаю, становится жесткой.

– Мне стоит беспокоиться?

Я понимаю, как нелегко Питу дался этот вопрос. Поднимаю на него глаза: он напряжен, его челюсти стиснуты. Высвобождаю свою руку и, касаясь пальцами щеки Пита, поглаживаю ее.

– Тебе не о чем беспокоиться, – спокойно говорю я.

Пит поворачивает ко мне голову.

– Почему?– его голос пронизан болью.

Липкое чувство тревоги проникает в каждую клетку моего тела: муж не верит мне, он не верит «в нас». Его страх передается мне, и внезапно хочется плакать.

Пит ждет ответа, нужно что-то сказать.

– Потому что я люблю тебя.

Это первое, что пришло на ум. И я не чувствую привкуса лжи. Это правда, самая искренняя правда, на которую я только способна.

Пит не двигается и вздрагивает, когда я касаюсь пальцами его губ.

Внезапно все мои чувства к мужу, копившиесястолько лет, обретают название.

Короткое в своей бесконечности, единственное слово.

Люблю.

Наши губы – старые знакомые, я уже давно знаю их вкус, но сейчас мне кажется, что пробую впервые. Пит притягивает меня к себе и сажает на колени: я словно маленькая девочка в его крепких надежных руках.

Ласки становятся жарче, кажется, муж тоже ощущает, что сегодняособенная ночь.

Я знаю каждую клеточку его тела, мы были близки множество раз, но сейчас мои чувства обострены до предела, признание, сорвавшееся с моих губ, опьяняет. Это похоже на то, когда с разбега врезаешься в стаю мирно сидящих птиц, а потом, когда они, хлопая крыльями и чирикая, взмывают вверх, тебя охватывает чувство эйфории и безудержного веселья. Жадно целую Пита вновь и вновь, не могу насытиться, не хочу останавливаться.

Руки мужавезде, и он знает, что ему это можно.

Сегодня все слишком похоже на наш первый раз, случившийся, кажется, еще в прошлой жизни, – океан нежности, накрывающий с головой.И вместе с тем, все иначе: нет стеснения или зажатости. Я сама проявляю инициативу, увлекая Пита за собой на мягкую шкуру, расстеленную перед камином.

Одежда летит прочь, тела трутся друг друга. Мои стоны, его вздохи.

– Люблю тебя, люблю... – шепчет Пит, вновь и вновь вторгаясь в мое тело.

Сладкая агония. Яркий финал.

В такие моменты я чувствую себя птицей фениксом из старой папиной сказки: умираю и воскресаю, чтобы медленно затихнуть в объятиях Пита. Мне бесконечно дороги минуты, когда я начинаю ощущать тяжесть расслабленного тела мужа, навалившегося на меня.

Дыхание Пита ласкает мою шею, а его губы оставляют несколько небрежных поцелуев возле ключицы.

– Люблю тебя... – второй раз не так страшно. Думаю, я смогла бы говорить это чаще.

Пит целует меня в губы и тянется за пледом, чтобы укрыть нас. Моя голова лежит на его плече, и я почти сплю, когда вспоминаю, что пропустила прием противозачаточных таблеток.

Странно, но я не ощущаю ужаса, который обычно сковывает меня при одной только мысли о возможной беременности. Прикрываю глаза, пытаясь понять, в чем дело. Ответ, наверное, лежит на поверхности: рядом с мужем я в безопасности. Он не даст меня в обиду. Ни меня, ни наших детей.

– Пит?

–Ммм...

– Я... Нет, ничего. Спи!

Улыбаюсь сама себе: я скажу ему позже.

Крепче прижимаюсь к мужу, наслаждаясь новым ощущением, – я не боюсь прихода завтрашнего дня.

«Все будет хорошо», Пит постоянно так говорит, и сейчас я верю.

Я люблю его. Мы справимся.

Работа №4

Свет

Даже спустя десять лет, прошедших с революции, темнота иногда кажется непривычной. Пит долго не мог с ней смириться. Старшая спит в соседней комнате, и, как обычно, оттуда не доносится ни звука. Сейчас я не чувствую паники, ведь я уже успела заглянуть к Эмили. Её брат сопит в кроватке. Я задерживаюсь ненадолго у решётки, стараясь не думать о том, как похожа она на клетку. Ночник светит слабо и озаряет лишь край детской кроватки, но Питу до сих пор трудно спать в полной темноте.

Успокоившись, я забираюсь к нему под одеяло и прижимаю холодные ноги к его лодышке. Я вечно мёрзну, а он никогда не злится, даже если просыпается от моих «ласк». На этот раз он только вздрагивает и морщится от холода.

Под одеялом уютно, но я и сейчас с дрожью вспоминаю то время, когда мы лишь начинали жить вместе. Меня мучили кошмары, его – мои крики. Пит прибегал из гостевой комнаты, но когда я, не помня себя, просила остаться, вновь уходил. Две кровати. Отдельные спальни. Он говорил, что ночью труднее всего. В темноте приходили самые сильные приступы. Он и раньше спал с открытыми окнами, но после Капитолия это было уже не делом вкуса, а правилом. Один раз я пришла к нему ночью и, подумав, что в комнате слишком холодно, закрыла окно. На следующее утро оно было разбито. С закрытым окном никогда не знаешь, есть ли за ним решётка. Правда, когда появился ребёнок, нам пришлось забыть о привычках.

Трудно сказать, почему я согласилась, когда Пит предложил за него выйти. Наверное, устала от кошмаров в отдельных комнатах. Испечь хлеб было проще простого, но я и не думала о том, что будет после. Желание удержать его рядом, не остаться одной затмило страхи, только потом, оказавшись с ним один на один в спальне, я поняла, как боюсь. Пит был нежным. Его душа уже одолела переродка, и, наверное, он смотрел на меня с прежней любовью. Я не открывала глаз. Не останавливала, но и не поощряла. Боль не заставила меня вскрикнуть, ласки – понежиться. Неприятный холод и дрожь – вот всё, что я чувствовала, сжавшись под ним.

Наутро Пит сказал, что любит меня за стеснительность, а я промолчала, что это был страх. Днём я становилась счастливой, и Пит тоже. Он учил меня не поддаваться воспоминаниям. Я убегала во время приступов. Хуже всего было по ночам. Раньше ему снилось, что он теряет меня, теперь – что теряет всё из-за меня. Каждый раз, уловив злое бормотание в полумраке, я боялась, что Пит задушит меня во сне. Вместо этого он будил меня поцелуями и прикосновениями, а я не противилась, зная, что так он пытается отогнать кошмары. Лишь через несколько месяцев я призналась себе, что мне приятны его ласки, и открыла глаза. Пит это заметил и долго гладил мои волосы, замерев в томящейся ночи. Примерно тогда я и узнала, что беременна.

Голодные игры отменили сразу, как к власти пришла Пейлор, старые арены перестали служить развлечением для богатых, жадных до кровавых историй, и стали тем, чем и были раньше: голой, безлюдной землёй. Я не знала, как встретил Капитолий новую власть, но в Двенадцатом задышалось легче. Оставшиеся в живых вернулись к разрушенным домам, и правительство помогло с восстановлением. Я видела, как изменился мир, но не внутри дома, откуда я отказалась съехать – тут ещё оставались воспоминания о Прим. В этих стенах всё было точно по-старому: я слышала шаги миротворцев за дверью, они советовались, как проникнуть на кухню, а на улице вот-вот должны были собраться люди, нарядные и хмурые, чтобы пойти на Жатву.

Я, как после смерти отца, сжалась на полу и расплакалась у открытой двери в ванную.

Пит пришёл спустя несколько часов: он пропадал в пекарне с самого утра. Наверное, едва различил меня в ворохе одеял: заплаканную и пустую. Он присел рядом и обнял, шепча привычные слова успокоения, ведь такие срывы случались не раз, но я видела страх в его глазах и отчаяние оттого, что мне снова стало хуже. Стиснув зубы, я начала бить его по плечу, с каждым ударом понимая, как неправа. Он, конечно, не знал, что я не хотела детей. Никогда не спрашивал. А я не болтала.

Я доводила его до безумия своими истериками. Молчала и запиралась. Уходила, а потом возвращалась тайком и пряталась на чердаке, чтобы побыть одной. Однажды я там уснула и спустилась вниз только поздним утром. Пита не было. Он ушёл.

Вернулся под вечер, весь в грязи, зло взглянул на меня и заперся в ванной. Я прождала у двери несколько часов. Он появился ближе к ночи: тихо вышагнул в спальню и сел на край кровати. Никогда не слышала, чтобы он говорил так ровно и тихо, сдавленно. Пит сухо рассказывал о своём дне: хмурых женщинах в соседних домах, которые ничего не видели, обыске пустого дома от подвала до чердака. Он не смог меня найти: только не за старым обитым креслом в углу. Пит не обвинял – лишь говорил о пыльной трухе, в которую превратились сухие листья в лесу, о хмурой ряби на озере и последних певчих птицах. Совесть вопила от пытки, и губы у меня дрожали, когда я, чтобы прекратить муку, решилась на слова: «У меня будет ребёнок».

Пит ещё долго смотрел на меня в упор, обдумывая то ли отцовство, то ли глупое слово «меня». Хотя чаще мне кажется, что тогда в его взгляде была лишь пустота. Я ещё долго училась её заполнять: пела нежные песни, послушно жевала поздние фрукты и рассеянно кивала, когда Пит утверждал, что всё будет хорошо. Я ему верила. Верила, потому что я тоже не могу жить без света, только вот глупые ночники тут не при чём.

Работа №5

За плечами долгие семь лет, а в руках – самый драгоценный и настолько желанный свёрток.

Ночи, наполненные кошмарами из прошлого, и тысячи безжалостных приступов, полностью отступивших лишь полтора года назад. Фантомные боли в левой, отсутствующей ноге, и десятки шрамов от ожогов, всё ещё покрывающих кожу. Всё это блекнет, теряет смысл и отступает – ведь в его руках улыбается дочка.

Эффи тихо всхлипывает, и хоть он и не поднимает взгляда на свою сопровождающую, перед его внутренним взором предстаёт, как её утешающе приобнимаетХеймитч. Кроха– голубоглазая и светловолосая, завернутая в белоснежное одеяло, поднимает руку, касаясь пухлыми пальчиками его подбородка, и Пит чувствует, как на глазах появляется влага.

Он смаргивает слёзы, поднимая взгляд и видя, как ему по-отчески улыбается ментор. Эффи снова всхлипывает, поднося к лицу небесно-голубой платок, и Пит думает о том, что именно таким увидит небо Панема его дочь.

Без Голодных Игр, без президента-тирана и десятков тысяч смертей, без дыма, затягивающего небесную высь и без ослепительных взрывов, разрывающих плоть и взметающих вверх асфальт и землю.

Она будет смеяться, делая свои первые неловкие шаги, будет пачкать холст кистью, когда он примется её обучать, а её голос будет самым прекрасным и мелодичным, как и у Китнисс. Она будет жить – дыша свободой полной грудью, без боязни и лишений, окружённая заботой и любовью.

На секунду Пит прикрывает глаза, не решаясь обернуться. Больше всего он боится увидеть в глазах лежащей на кровати жены панику, или отчуждение, плескавшееся там долгие семь лет. Что, если она ещё не готова? Что, если Китнисс не справится?

Повернувшись, он делает несколько шагов, не замечая во взгляде тёмно-серых глаз ничего из того, чего опасался. Китнисс поднимает руки, протягивая их вперёд, и Пит бережно передаёт ей дочку, задерживая дыхание.

Они обе улыбаются, и он чувствует тепло, разливающееся от сердца по всему телу, слышит высокий голос Эффи и хриплый – Хеймитча, радостно гомонящие о чём-то, но смысл их слов ускользает.

Ведь перед ним две самые дорогие улыбки во всём мире, самые очаровательные и солнечные. Перед ним – самая прекрасная картина, которую Пит когда-либо видел.

Работа №6

Дата добавления: 2015-11-26