Критика традиционной философии и силлогистики

Как радикальный реформатор, Бэкон рисует мрачную картину прошлого состояния наук и механических искусств (технических достижений). Выказывая уважение к античной философии, он писал: «Науки, которые у нас имеются, почти все имеют источником греков. Того, что прибавили римские, арабские или новейшие писатели, немного, и оно небольшого значения; да и каково бы оно ни было, оно построено на основе тех наук, которые открывались греки»[7]. В первую очередь, имелись в виду ранние античные философы (досократики) – от Фалеса до Демокрита. По его мнению, вопросы опытного исследования природы играли у них главную роль. В целом же, рефлексия древних греков оценивалась им как детская философия: «Греки были вечными детьми не только в том, что касается истории или знания о прошлом, но особенно в изучении природы. Разве не отдает детством философия, которая может только болтать и ссориться, но не умеет производить? Время, когда она родилась, было временем сказаний, с бедной историей, скудные сведения для которой черпались в основном из описаний путешественников… ей недоставало и благородства»[8].

В отличие от подавляющего большинства итальянских гуманистов, Бэкон игнорировал Платона, оказавшего, по его убеждению, главное влияние на христианскую философию с ее пассивной созерцательностью и практической бесполезностью схоластики. Платон, прежде всего, политик, и «все, что он написал о природе, лишено основания, своей теологической доктриной он разрушил природную реальность ничуть не меньше, чем Аристотель своей диалектикой»[9]. Не жаловал Бэкон и Аристотеля, с трудами которого он был мало знаком и не принимал с юношески лет. Вильям Раули, личный секретарь Бэкона, написавший о нем широко известную биографию, отмечал: «Учась в университете, в возрасте 16 лет, он впервые…испытал разочарование в философии Аристотеля; и не из-за никчемности автора, к которому он всегда относился с величайшим уважением, а из-за бесполезности метода; аристотелевская философия (как имел обыкновение говорить его Милость) хороша только для научных диспутов, но она бесплодна в том, что касается конкретной пользы для жизни людей, и это мнение он сохранил до конца жизни»[10].

Относительно Аристотеля Бэкон писал: «Не слышится ли вам в его физике и метафизике чаще голос диалектики, нежели голос природы? Чего можно ожидать от человека, который сконструировал мир, так сказать, из категорий? Который рассуждал о материи и пустоте, о разреженности и сгущении на базе различения потенции и акта? <…> Его ум был слишком нетерпелив и нетерпим, не способен остановиться, чтобы поразмыслить над идеями других, а иногда и над собственными мыслями… довольно темными. Многие другие его качества более типичны для школьного учителя, нежели для искателя истины»[11]. (LXIII?) Именно учение Аристотеля, подчеркивал Бэкон, оказала решающее воздействие на официальную философию томизма, доминирующую в университетах. Это господство привело, в свою очередь, к подчинению натуральной, естественной философии теологии, что имело следствием застой «механических искусств» и технических достижений.

Аристотеля и схоластов Бэкон подвергал критике за преувеличение роли дедукции и форм дедуктивных умозаключений – силлогизмов в познавательной деятельности. Традиционная логика, опирающаяся на силлогизмы, писал автор «Нового Органона», бесполезна для научного исследования и даже вредна. Ведь силлогизм не делает ничего иного, кроме как выводит следствия из посылок. Предпосылки, на которых строятся дедуктивные выводы, могут быть всего лишь измышлениями, порожденными фантазией самого философа, и не иметь никаких оснований в действительности. Посредством подобных операций можно лишь соткать огромную паутину никчемных абстракций, которые сплошь и рядом оказываются туманными псевдопонятиями. Не случайно схоластов с их дедуктивными умозаключениями, он уподоблял паукам, ткущим паутину из самих себя,

Аристотелевский поиск формальных и целевых причин, в сочетании с уверенностью в том, что природа обладает телеологической направленностью и населена архетипическими[12] сущностями, являют собой пример подобных искажений. Пресловутые формы – всего лишь философский вымысел. Нужно отказаться от предвзятых мнений, плетения словес и обратиться напрямую к естественным вещам, внимательному наблюдению за их порядком. Тот, кто ищет познания, не должен отталкиваться от общих определений и словесных разграничений, чтобы, следуя методу дедукции, «втискивать» существующие явления в заранее приготовленный порядок.

Речь не идет об отказе от силлогизма, незаменимого при изложении уже открытых истин. Важно, подчеркивает Бэкон, правильно образовывать исходные посылки. Схоласты заблуждаются, воображая, будто в процессе дедуктивного размышления в уме человека действует некая могучая сила, не нуждающаяся в его обращении к опыту, к природе. Мы восхищаемся возможностями человеческого ума, но не пытаемся оказать ему действительную помощь, в то время как ум нуждается в такой помощи, поскольку природа бесконечно выше чувства и разума по утонченности своих проявлений[13].

Обобщая, следует подчеркнуть, что, высказывая ряд огульных суждений, английский мыслитель был не справедлив по отношению к философским творениям прошлых веков. Убежденный в имевшем, якобы, место бесплодии существовавших до него умозрительных конструкций, он стремился направить науку к практическому познанию природы.

2.1.3. Гносеологические аспекты «естественной философии»

При разработке «естественной философии» (натурфилософии) Бэкон счел необходимым опровергнуть широко распространенное мнение древних и новых скептиков о принципиальной ограниченности человеческого ума, его неспособности познать истинную природу вещей. Задача представлялась ему тем более важной, что он сам постоянно указывал на крайнюю скудность и поверхностность достоверных знаний о природе и на многовековую стагнацию «естественной философии» после того как первые греческие философы заложили ее основы[14].

Плачевное состояние знаний о природе он объяснял рядом преград. Во-первых, наличием ложных образов, глубочайших заблуждений человеческого ума, которые препятствуют достоверному познанию природы. Во-вторых, отсутствием правильного метода. Препятствия первого рода Бэкон называл «призраками» или «идолами»[15], подразделяя их на врожденные и приобретенные. К врожденным, «присущим природе самого разума» призракам Бэкон относил так называемые «идолы рода», «идолы пещеры», «идолы площади». Приобретенные – «призраки театра или теорий», вселившиеся в умы людей либо из мнений и учений философов, либо из превратных законов, доказательств. «Призраки» не могут быть удалены из человеческого рода. Если приобретенные «призраки» устранить трудно, то врожденные и вовсе невозможно. Тем не менее, изучив их, можно нейтрализовать причиняемый ими вред. Неоценимую помощь в критике «идолов» должен оказать его новый метод, который только и может привести человеческий ум к контакту с действительностью и установить новые отношения между словом и делом.

«Идолы рода» присущи как чувствам, так и разуму. Они находят основание в самой природе человека, определяются устройством и функционированием органов чувств и разума, «механизмом» эмоций и их воздействием на чувства и разум. Совокупные действия чувств и разума, создающие родовые призраки, находят свое выражение в антропоморфном (судить о природе по аналогии с действиями и поступками человека) и телеологическом (приписывании природе не свойственных ей конечных целей) истолкованиях природы.

Чувства дают нам лишь поверхностные сведения или часто обманывают нас. Даже попытка восполнить несовершенство органов чувств с помощью приборов иногда бывает недостаточно эффективной. Изъяны органов чувств не являются фатальными. Объективное может быть отделено от субъективного с помощью рационального анализа, опирающегося на активное воздействие на предмет исследования с помощью «соответствующих целесообразно поставленных опытов», то есть экспериментов. «Тонкость опытов, – подчеркивает Бэкон, – намного превосходит тонкость самих чувств, хотя бы пользующихся содействием изысканных орудий»[16].

Изъяны ума состоят в том, что он «уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде» [17]. Ум по своей структуре склонен к широким обобщениям. Он воображает наличие в вещах большего единообразия и порядка, чем их находят при более глубоком исследовании, например, идея о том, что в небе любое движение должно всегда происходить по окружности и никогда – по спирали или серпантину. Вера людей в то, что кажется им верным, убедительным или приятным, подгоняет все остальное так, чтобы подтвердить его и сделать тождественным с ним, даже если мощь и число противоположных фактов больше. Препятствия познанию, порождаемые умом и эмоциями, нельзя полностью устранить, но возможно свести к минимуму, подвергая сомнению все, что особенно сильно захватило и пленило разум. Эффективным средством противодействия подобного рода вредоносным влияниям должен служить строгий метод, предписывающий испытывать научные положения с помощью разносторонних доводов.

Другую разновидность «идолов», ссылаясь на известный образ из платоновского «Государства», Бэкон именует «призраками пещеры». Кроме «идолов» всего человеческого рода, у каждого из нас имеется «своя особая пещера», которая дополнительно «ослабляет и искажает свет природы»[18]. Эти «призраки», коренящиеся в индивидуальных особенностях познания, происходят от присущих индивиду душевных и физических свойств, воспитания, особенностей его жизненной судьбы, формирующей те или иные интересы. «Человеческий разум – не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает… Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум»[19]. Дух людей различен, склонен к изменчивости и почти случаен, Поэтому, подчеркивает Бэкон, прав был Гераклит, утверждая, что люди ищут знаний в своих маленьких мирках, а не в большом общем для всех мире. Некоторые привязываются душой к своим частным наблюдениям или потому, что чувствуют себя их открывателями, или потому, что затратили на них весь свой ум и привыкли к ним. Все это формирует предвзятость и не способствует истинному изучению природных объектов такими, какими они являются на самом деле.

Третья разновидность идолов – «призраки площади или рынка». Они коренятся в небрежном и неправильном пользовании языком. «Призраки площади» неотделимы от общественной природы человека. Люди верят, что разум повелевает словами, но бывает и так, что слова обращают свою силу против разума. Полисемия[20], характерная для обыденного сознания, как и различные особенности речи, порождают многочисленные недоразумения и ошибки. Большинство людей не понимают того, что слова являются именами или знаками в общении людей. Словами обозначаются не вещи сами по себе, а то, что они значат для людей, отсюда бесконечные споры о словах. В данном случае критика обыденного сознания перерастает у Бэкона в критику схоластического реализма, объективирующего[21] многие слова, преимущественно наиболее общие термины. Нельзя, подчеркивает автор «Нового Органона», построить действительную науку о природе на основе максимально общих понятий. В качестве примера он ссылается на такие термины как «субстанция», «качество», «действие», «тяжесть», «сухость» и т. п., мыслимые как совершенно объективные. Полная объективность существования принадлежит лишь единичным вещам.

В другой работе Бэкон предлагает создание своего рода «философской» грамматики, которая в отличие от обычной грамматики исследовала бы «не аналогию между словами, но аналогию между словами и вещами, т.е. смысл»[22]. Чтобы устранить путаницу в значении слов, их определения необходимо соотносить со строго установленными фактами, исключающими возможность разногласий.

Четвертая разновидность «идолов» называется им «призраками театра или теорий». Они проникают в человеческую душу с помощью различных философских доктрин, порождаемые слепой верой в авторитеты. Сколько существует «философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры» [23]. Речь идет о системных построениях Аристотеля и еще более многообразных теологических изысканиях и «тонкостях», ориентированных на различные системы. Он называет их «философским театром». К «призракам театра» Бэкон относит и такого противника «естественной философии» как «суеверие и слепое, неумеренное религиозное рвение»[24]. С пренебрежением отзывается о философах, которые, как он подчеркивал, «с величайшим легкомыслием дошли до того, что попытались основывать естественную философию на первой главе Книге бытия, на Книге Иова и на других священных писаниях»[25].

И было бы постыдно, подчеркивает английский мыслитель, продолжать оставаться в тесных пределах того, что было открыто древними, в то время как было сделано множество открытий и множество вещей, способных пролить новый свет на философию. Критикуя «идолов театра» и выступая против догматизма, он противопоставляет рабскому следованию авторитетам древний афоризм: «истина – дочь времени, а не авторитета»[26].

«Призраки театра» не врожденны и не проникают в разум тайно, поэтому они могут быть изгнаны из человеческого разума. Бэкон считает лишним опровержение ложных теорий по отдельности. В борьбе против «идолов театра» должны быть устранены порочные доказательства. Общий вывод, к которому приходит автор «Нового Органона», неутешителен. Науки, которые теперь имеются, бесполезны для новых открытий, так и логика, которая теперь имеется, бесполезна для открытия наук. Эта ситуация требует разработки нового, подлинно научного метода.

Исходной точкой гносеологических рассуждений Бэкона было положение о наличии двух источников человеческого знания – концепция двух истин позднего номинализма. Одна истина – «боговдохновенная теология», данная людям через Откровение, другая открывается через ощущения, возникающие под воздействием естественных (конечных) вещей на человеческие органы чувств. Отделяя философию от теологии, он обосновывал право философов не исходить в своих теоретических построениях из «истин веры», что было обязательным для схоластов. Предметом философских рассуждений Бэкона стал второй источник знания – чувственное восприятие. Причем, в его трактовках функций органов чувств и познания, основанного на чувственном восприятии, обнаруживаются элементы теории отражения[27].

Свой подход он именовал «истолкованием природы» («интерпретацией природы»), в отличие от «предвосхищения природы («антиципаций природы»). Подобное разграничение Бэкон определял следующим образом. «Антиципации природы» – это, скороспело и без обдумывания сконструированные понятия, они легко нарушают ход логический мысли, овладевают разумом и заполняют воображении, Одним словом, это понятия, выведенные ошибочным методом. При истолковании природы понятия выводятся из вещей иным способом исследования – из вещей, из данных, весьма отдаленных друг от друга. Они не могут сразу поразить воображение и потому, по общему мнению, кажутся трудными и странными, в чем-то схожими с тайнами религиозной веры[28]. Он был убежден, что «вернее всего истолкование природы достигается посредством наблюдений и соответствующих, целесообразно поставленных опытов»[29]. Другими словами, источником человеческого знания Бэкон объявляет чувственный опыт. Верный путь, по которому должен следовать человеческий разум, начинается с ощущений.

Подобный подход дает основание классифицировать бэконовскую философию как эмпиризм. Однако понятие «опыта» хотя и связывалось с понятием «ощущения» (чувственными восприятиями), но не сводилось к ним. В отличие от поверхностных эмпириков, мы извлекаем «не опыты из опытов», а глубинные знания о причинах и аксиомах…не пренебрегаем разумом, а управляем им»[30]. В гносеологии Бэкона опыт рассматривался как необходимое средство подхода к достоверным рациональным обобщениям (аксиомам) и содержательным понятиям разума о глубинной природе вещей. Понимаемый таким образом опыт есть критический, рациональный, мыслящий, разумный опыт, соединяющий богатство опыта с силой ума, избегающий односторонностей того и другого, следовательно, и их ошибок. Пожалуй, он один из первых поставил вопрос о необходимости единства чувственного и рационального моментов в познании. Однако решить эту проблему ему не удалось. Английский мыслитель недооценивал роль теоретического мышления в познании, полагая, что если воспользоваться созданным им индуктивным методом, то открытие всех законов и причин природы, как и завершение наук, станет делом ближайших лет.

Заслугой Бэкона можно назвать также то, что он, анализируя различные способы проведения опытов, разработал своего рода методологию экспериментирования. Суть ее состоит в постоянной модификации опытных исследований, в частности, изменение, распространение, перенос, инверсию, усиление и соединение, посредством которых достигается достоверное знание, очищенное от всех идолов восприятия. Такое установление фактов не является простым, пассивным наблюдением. Это – эксперимент, предполагающий активное вмешательство в наблюдаемый процесс, устранение одних и создание других условий, полагающих установить объективную истинность изучаемого явления, т. е. устранить недостатки, присущие чувствам.

Под изменением эксперимента понимается такая операция, когда какой-либо имеющийся опыт осуществляется при других условиях или с другими объектами подобного же рода. Действия по распространению эксперимента связаны с повторением опыта или его проведением в более утонченной форме. Перенос эксперимента осуществляется в трех формах: из природы в искусство[31], из одного технического искусства или вида практики в другой, из одной части искусства в другую часть того же искусства. Инверсия применяется тогда, когда доказывается противоположное тому, что уже известно из опыта. Доведение эксперимента до потери исследуемого свойства называется Бэконом усилением эксперимента. В том случае, когда отдельные опыты не приносят желаемого результата, необходимо прибегнуть к соединению эксперимента – объединению в единое целое нескольких экспериментов («связь и сцепление их применения»)[32].

Рассмотрение научного эксперимента он заключает следующими словами: «… не нужно падать духом и приходить в отчаяние, если эксперименты, которым отдано столько сил, не приводят к желаемому результату. Конечно, успех опыта значительно приятнее, но и неудача часто обогащает нас новыми знаниями. И нужно всегда помнить о том (мы повторяем это непрестанно), что к светоносным опытам следует стремиться еще настойчивее, чем к плодоносным» [33].

Следует пояснить, идея разграничения и противопоставления так называемых «плодоносных и светоносных опытов» восходит к Аристотелю. Индуктивный анализ «простых натур», данных в чувственном опыте освещает, так сказать, поверхностный слой природы, составляющий физику. Более глубокие «светоносные опыты» могут раскрыть истины метафизики, суть которых в выявлении глубинных форм бытия. Эта категория «формы», сформулированная Аристотелем, прошла в том или ином контексте через всю последующую историю философии. Отделив понятие формы от понятия цели, Бэкон сблизил свою метафизику с физикой.

Категория формы выступала у Бэкона под разными наименованиями, но почти в каждом случае «автор «Нового Органона» стремится выявить некую простую форму, нечто сущностное, лежащее в основе еще более простых свойств вещей, изучаемых физикой»[34]. Кто постигает «простые формы», «тот схватывает единство природы в несходных материях» [XI]. Тем не менее, неопределенность в понимании категории формы, его негативное отношение к появившемуся в те времена математическому естествознанию оставили английского мыслителя на позициях качественного истолкования природы, материи. В сочинениях «О мудрости древних» и «О началах и истоках» он весьма близок к ренессансной натурфилософии, стоящей на позициях гилозоизма, различая в человеке ощущение (sensus) и восприятие или чувствование (perception), вслед за Телезио[35] приписывает чувствование всей природе. Правда, следует иметь в виду то, что интерес Бэкона сосредоточен преимущественно на методологии научного познания, а не на природе и материи.

Дата добавления: 2015-11-26