Латентный период и предание

Итак, мы обрели уверенность, что идея единого Бога, как и отвержение действующего на основе магии церемо­ниала и акцент на этические требования от его имени, фактически выдвигалась заветами Моисея, первоначально не нашедшими отклика, но после окончания долгого меж-

\/970\

временья добившимися успеха и в конце концов надолго одержавшими верх. Как объяснить такое запоздалое воз­действие и где встречаются подобные феномены?

Первая пришедшая в голову мысль: их нередко можно обнаружить в самых различных областях и возникают они, вероятно, разными, более или менее легко объяснимыми способами. Возьмем, к примеру, судьбу новых научных теорий, скажем, эволюционного учения Дарвина. Пона­чалу оно встретило ожесточенное неприятие, десятилетия горячо опровергалось, однако потребовалось менее одно­го поколения, пока оно не было признано гигантским шагом к истине. Уже сам Дарвин добился чести быть за­хороненным или кенотаджированным в Вестминстере. Дан­ный случай мало что дает нам для разгадки. Новая исти­на пробуждала эмоциональное сопротивление, оно может проявляться в виде аргументов, способных опровергать до­казательства в пользу вызывающего неприязнь учения, борьба мнений требует некоторого времени, с самого начала су­ществуют сторонники и противники, число которых, как и влияние первых, постоянно увеличивается, пока в конце концов первые не одерживают верх; об этом следует всегда помнить. Нас едва ли удивит, что весь процесс потребовал долгого времени, но, вероятно, недостаточно это конста­тировать, чтобы позволить себе перейти к процессам мас­совой психологии.

Нетрудно обнаружить полную аналогию этому процес­су в психической жизни индивида. Таков, похоже, случай, когда кто-то узнает в качестве нового нечто, что на основе определенных аргументов он вынужден признать истиной, но что противоречит некоторым его желаниям и что заде­вает некоторые из его драгоценных убеждений. Тогда он мешкает в поисках оснований, с помощью которых он мог бы поставить под сомнение новое знание, и некоторое время будет бороться с самим собой, пока в конце концов не установит: хотя мне это нелегко принять, хотя мне это неприятно, все же в это я вынужден поверить. Отсюда мы только узнаем, что требуется время, пока силами разума Я преодолеет возражения, поддерживаемые мощной эмоци­ональной увлеченностью.

Казалось бы, следующий пример, к которому мы обра­тимся, имеет с нашей проблемой еще меньше общего. Бы-

971

вает, что человека, по видимости, не затронуло место, в котором он пережил ужасное несчастье, например столк­новение поездов. Однако в течение последующих недель у него развивается ряд тяжелых психических и двигатель­ных симптомов, которые можно вывести только из его шо­ка, из случившегося потрясения или из того, что как-то иначе воздействовало в тот момент. Теперь у него появляет­ся «травматический невроз». Это совершенно непонятный, а стало быть, новый факт. Время между несчастным слу­чаем и первым проявлением симптомов называют «инкуба­ционный период» с явным намеком на патологию инфек­ционных заболеваний. Вдобавок нам бросается в глаза, что, невзирая на основательные различия двух случаев в одном пункте, все же существует сходство между пробле­мой травматического невроза и проолемои^удаистского монотеизма. А именно в особенности, которую можно на­звать «латенция». Ведь согласно" нашему~обоснованному~ предположению, в истории иудаистской религии^осде_от- каза от моисеевой религии, безусловно, прошло долгое вре­мя, когда не осталось,и_следа монотеистической"йдей7 Ът^

вержения церемониалами акцента^^и_этику^ "Стало быть, мы готовы к варианту, что разгадку наших проблем нужно искать в особой психологической ситуации.

Мы уже вторично описали происшедшее в Кадеше, ког­да две части будущего еврейского народа встретились для принятия новой религии. Среди тех, кто побывал в Егип­те, воспоминания об Исходе и об образе Моисея были еще так сильны и живы, что требовали включения в повест­вование о древйости. Возможно, это были внуки людей, знавших самого Моисея, а некоторые из них еще чувство­вали себя египтянами и носили египетские имена. Но у них были серьезные причины вытеснить память о судьбе, постигшей их вождя и законодателя. Другие руководство­вались намерением прославить нового Бога и оспорить его чужеземное происхождение. Обе части были равно заин­тересованы в отрицании существования у них более ран­ней религии и ее подлинного содержания. Так произошел тот первый компромисс, который, по всей видимости, был вскоре зафиксирован письменно; люди из Египта прине­сли с собой письменность и склонность к летописанию, но еще должно было пройти много времени, пока историо-

972

графия признала, что ее предназначение — в неукоснитель­ной правдивости. Поначалу она не стеснялась оформлять свои повествования согласно своим тогдашним потреб­ностям и устремлениям, словно ей еще было неизвестно понятие «фальсификация». В результате могло возникнуть противоречие между письменной редакцией и устным пе­ресказом одного и того же материала, преданием, весь­ма вероятно, что пропущенное или измененное в писан­ном тексте могло остаться неприкосновенным в предании. Предание дополняло и в то же время противоречило ис­ториографии. Оно было меньше подвержено влиянию ис­кажающих тенденций, а в некоторых частях, видимо, пол­ностью свободно от него и поэтому могло быть более правдоподобным, чем письменно изложенное повествова­ние. Однако его надежность страдала из-за того, что оно было изменчивее и неопределеннее, чем запись, претер­певало многообразные изменения и искажения при уст­ной передаче от поколения к поколению. У такого преда­ния возможны различные судьбы. В первую очередь, мы обязаны предположить, что письменный текст уничтожит его, что оно не в состоянии сохраниться наряду с ним, становится все более призрачным, а в конце концов забы­вается, но возможна и другая судьба; одна из них: само предание завершается письменной фиксацией, а еще одну мы обсудим в последующем.

Теперь напрашивается объяснение занимающего нас феномена латенции в истории иудаистской религии: в дей­ствительности ситуации и события, намеренно отрицае­мые официальными, так сказать, летописями, никогда не проходят бесследно. Сведения о них живут в преданиях, хранимых народом. Ведь, по утверждению Зеллина, даже о конце Моисея есть предания, начисто противоречащие официальной версии и находящиеся ближе к истине. Мы можем предположить то же самое и для того, что, по-ви­димому, нашло гибель одновременно с Моисеем, для не­которых положений моисеевой религии, неприемлемых для большинства современников Моисея.

Но примечательность данного факта состоит в том, что эти предания, вместо того чтобы со временем ослабевать, становились в ходе столетий все мощнее, в виде поздней­ших переработок вытесняли официальные сообщения и,

973

тежного блаженства. Если от прошлого остаются всего лишь неполные и расплывчатые воспоминания, названные на­ми преданием, в таком случае оно представляет для ху­дожника особую прелесть, так как тут-то ему предоставле­на свобода заполнить пробелы памяти в соответствии с прихотью собственной фантазии и создавать облик вос­производимого им времени, согласно своим замыслам. Мож­но было бы утверждать, что чем расплывчатое предание, тем нужнее оно поэту. Стало быть, не нужно удивляться важности предания для поэзии, а аналогия с обусловлен­ностью эпоса подведет нас к удивительному предположе­нию, что у евреев сохранилось предание о Моисее, преоб­разовавшее служение Яхве в духе старой религии Моисея. Но эти случаи, как правило, весьма различны. В первом — результатом является поэзия, во втором — религия, и в последнем случае мы предположили, что религия была вос­произведена под импульсом предания с точностью, не свой­ственной эпосу. Таким образом, от нашей проблемы оста­лось еще достаточно, чтобы оправдать потребность в более подходящих аналогиях.

С

АНАЛОГИЯ

Единственная удовлетворительная аналогия к удиви­тельному процессу, обнаруженному нами в истории иуда-истской религии, существует в, казалось бы, далекой от нее области; но она весьма совершенна, приближаясь к тождеству. В ней мы вновь встречаемся с феноменом ла-тенции, со внезапным появлением непонятных, требую­щих объяснений явлений и предпосылок раннего, позднее забытого, переживания. И равно со свойством принужде­ния, навязываемого психике, подчиняющего логическое мышление, с чертой, не учитываемой, скажем» при рож­дении эпора.

Эта аналогия встречается в психопатологии при фор­мировании человеческих неврозов, т. е. в области, относя­щейся к индивидуальной психологии, тогда как религиоз­ные феномены, естественно, следует относить к массовой психологии. Потом мы увидим, что эта аналогия не столь

976

поразительна, как показалось вначале, более того, она скорее соответствует исходной посылке.

,,Paнe^^^g^|^И,.l»HF^,^N?й^^^aP^ЧI%^Ee?^й^ рь|^^А№угд^|ис§^^,«зч^^бо^>^^ значение для,этио^

лога||^^9^.м^^ еще не доказано, правомерно ли вообще считать этиологию неврозов травматической. Напрашивающееся возражение гласит о том, что Щ-цо -^ес^^^гмк обй^звесзйрэ травму

^^^^^^^ё^де^д^^^й^й^ feNw

сд^до.:^^ййа, вд^з<^»^№) налицо ед?,^й?й1йюе^ как' чрезмерная,'«еЖ)^<Щьйаяроа^^ и тре-' О^^^^^й^^ЕМИ •всп^йййТся^вее индивиды- и которые' ц^аер|^аты^ую^^^^^^|1|етея-.ими^^пи^»-»^!^^- мым норма^аым, способом. Там же,.где для объяснения не располагают ничем, кроме наследственных и консти­туционных предрасположенностей, пытаются, само собой разумеется, утверждать, что невроз развился, а не приоб­ретен.

.. В этой связи отмечают два момента. Первый состоит в том, что всегда и везде рождение невроза проистекает из очень ранних впечатлений детства¹. Во-вторых, действи­тельно, есть случаи, выделяемые как «травматические», по­тому что их результаты восходят к более или менее силь­ным впечатлениям этого раннего детства, оказавшимся без | нормального разрешения, так что можно считать, что^' будь этих впечатлений — и невроз не имел бы места^Тёперь ^ для н.ацщ&.вйад^-.де^ЕЕК^й^-^гранйвадй^^ЙЭ||11гную ана- ' логию только такими травматическими случаями. Впрочем, пропасть между двумя группами не кажется непреодоли­мой. Вполне возможно совместить две этиологические предпосылки в одном объяснении; дело только в том, чтобы определить их как травматические. Если можно предполо­жить, что переживание приобретает травматический ха­рактер только из-за некоего количественного фактора, т. е. что во всех случаях беда кроется в избыточном впечатле­нии, когда переживание вызывает необычные патологи­ческие реакции, то можно легко прийти к убеждению:^ВД|^

^\ Так что бессмысленно говорить о применении психоанализа, если как раз эти первые периоды ускользают от исследования и внимания, как это часто происходит.

32 з. Фрейд

, <о|Й|й?Й'^нс?пйу1(1№ •^не^ро^де^ю^рЕМцее;-*1$ак..^йНЩ

прёдсТаю!^^ д о п о л";

нительном ряде, в котором два фактора сходятся в^ этиологический результат, малость одного заменяется из*| бытком другого, в целом же имеет место взаимодействие обоих факторов, и речь может идти только о двух исходах одного ряда простых мотиваций. После этого соображе­ния разницу между травматической и нетравматической этиологией можно отставить в сторону как несуществен­ную для найденной нами аналогии.

Несмотря на опасность повторения, видимо, целесооб­разно собрать здесь факты, подтверждающие существен­ную аналогию. Они следующие: для нашего исследованиям важно, что Дй?м»*^^»намйЛроявлЫ<иям^^1Тмптомам1^ «евроза;.••—. елеартвие сжрездеяещьвЕ ^ОДяаявации "г••вй@»

^«АЙИ^Д*-!^'.^-..^! •-•<-••-•-———W^^^———— •-,•.-,i«.^,.;.?. - ^ • ••^w^i..-,'¹..-⁷,,^,..-••-.^ -?^я»

Дата добавления: 2015-11-26