Карл спустился по винтовой железной лестнице в лабиринт шкафчиков, к ярусам проволочных ячеек и стальных кабинок, соединенных подвесными лесами, лестницами и движущимися фуникулерами до границ видимости, ярусы смешаются, пересекаются, поворачиваются балочными конструкциями, голубое пламя факелов освещает серьезные юные лица, раздевалочный запах заплесневелых суспензориев, хлорки и горящего металла, трогаются, останавливаются, меняют направление эскалаторы и движущиеся тротуары, синхронизируясь с балконами и шаткими платформами, разъедаемыми ржавчиной, бесшумно проникают в здание чертовы колеса, катапультируются в безоблачное небо американские горы — молодой рабочий идет по стальным балкам с солнцем в волосах и скрывается в лабиринте подвесных лесов и платформ, где дымят в ржавых бочках кофейные огни, а рабочие дуют на свои черные хлопчатобумажные перчатки ясным холодным утром до самых поднебесных балок с солнцем в волосах, рабочие дуют на свое холодное утро, проваливаясь в щелкающие турникеты, гудки, фонари и дрожащее пламя факелов, запах озона, авария непрерывна, целые ярусы смещаются и рушатся в желтом облаке ржавчины, разливальщики мастурбируют на кренящихся вбок унитазах, железные писсуары оставляют за собой поток неблаговидных обнажений, старики в креслах-качалках выкрикивают антифтористские лозунги, сенатор-южанин высовывает из сортира свою жирную лягушачью физиономию и тоном, не терпящим возражений, истошно вопит: «И, ах, выступает в защиту высшей меры наказания для всех признанных виновными в торговле, перевозке, перепродаже, а также замеченных в употреблении наркотического вещества, известного как мускатный орех… Далее хочу сказать, что я преданный друг всякой нигры и мне понятны все их скромные запросы. Да что там, вот и прямо здесь мне вытирает жопу один милейший черномазый».
Балки устланы обломками и изувеченными телами, которые неторопливо подбирают толкающие красные тележки старые джанки, терпеливые и невозмутимые, с нежными и вороватыми старушечьими пальцами. Голубое пламя факелов освещает спокойные, серьезные лица юных рабочих.
Карл спустился по винтовому железному запаху озона, авария шкафчиков, ярусы рушатся в желтом облаке до границ видимости неблаговидных обнажений на унитазах. Поворотные балки конструируют серьезные юные лица.
С чертова колеса виден туалет раздевалки на пяти уровнях, проблеск белых ног, блестящие лобковые волосы и тонкие смуглые руки, мальчишки мастурбируют мылом под ржавыми душевыми рожками, образуют змеевидную очередь, пульсирующую на шкафчиках, вибрирующую сквозь все ярусы и кабинки, неогражденные платформы и тупиковые лестницы, висящие в пространстве, рабочие, оседлав балки, выстукивают сверкающими шариковыми молотками рунические мелодии. Вселенная сотрясается от металлической юношеской похоти. Очередь исчезает в зеленой двери, соскальзывает в подземные бани, петляя средь факельного пламени, мелодичные мальчишеские крики доносятся из вентиляторов всех раздевалок, бараков, школ и тюрем мира.
— Пако!
— Хозелито!
— Энрике!
Карл преодолел стену белого тумана, яиц, клубов пыли в серой комнате, полной погребальных урн, на магнитофоне медленно крутится пленка, металлическими осадками словесной пыли выпадающая на терминальные города. Падал в пространство между мирами, словесная пыль покрывает его тело.
Во время суходрочки он прокуренная каюта, которая всегда на запоре… (“Радиационный пояс Ван Алена”… едва слышный щелчок.) И, падая в пространство между мирами, словесная пыль покрывает его тело…
Третья трубка гашиша, он прошел сквозь писсуар, чувствуя головокружение и тошноту. Он только что из провинции. Он только что из зеленой местности у собачьего зеркала. Бывало, приезжал в одно местечко на собаках… с лацканов его пиджака доносятся звуки и запахи джунглей, чудесный заменитель тот мальчишка.
Призраки панамы прилипли к нашим телам… «Пойдете со мной, ми-истер?..» в дыхании мальчишки плоть… Его тело выскользнуло у меня из рук мыльными пузырями… Мы медленно приближаемся к желтым пескам, ископаемым остаткам оргазма…
— Вам достается нечто вроде медузы, ми-истер. под потолочным вентилятором, голый и строптивый, странный цвет в его глазах, увидел все по-другому… пожелтевшие панамские фотографии, выметаемые старым джанки, кашляющим и харкающим на рассветных ломках…
(фосфоресцирующие металлические экскременты города… мозгоядные птицы патрулируют железные улицы.)
больничный запах рассветного порошка… мертвые радужные открытки, выметаемые старым джанки в отсталых странах.
«Не знаю, уловил ли ты мои последние намеки, когда мы отдавали распоряжения, проходя мимо колышущегося тента “Кафе де Франс”… Поторопись… Быть может, у Карла остался его волшебный фонарь… Темнота застает врасплох, кто-то идет… Точно не знаю, где ты сотворил этот сон… Посылать письмо в гроб, все равно что отправлять его с последней террасы в саду… Я никогда бы не поверил в существование сфер и границ света… Я так плохо осведомлен, и — сплошь зеленые войска… Б. Б., прошу, поторопитесь… наступает затемнение».
(Внезапно остановился, чтобы показать мне отвратительное кожаное тело…)
— Я остался почти без лекарств.
Тогда я еще был прощаньем у окна за пределами фильма двадцатых годов, следы плоти прерваны… Сидя за длинным столом, там, куда доктор не смог дотянуться, я сказал: «Он наделен вашим голосом и печальным финалом… Слабеющее дыхание в постели с явными симптомами удушья… Я их уже убрал… Сколько заговоров было сорвано, прежде чем им удалось воплотиться в мальчике, преследуемом железными клешнями?.. Тем временем магнитофон разрезает старые газеты», экскременты в дальнем конце забытых улиц… больничный запах на предрассветном ветру…
(Обнажил свои фосфоресцирующие металлические колени, мозг поджаривался в тоске по мертвечине.)
На волноломе, под желтеющим панамским фото, легкомысленный призрак юношеской футболки выслеживал напоминающую органические остатки — нечто вроде медузы…
«На волноломе уловил ли ты мои последние намеки над приливными равнинами… Точно не знаю, где… очнулся в чужой плоти… рубаха с китайскими иероглифами… ветерок “Кафе де Франс”… фонарь, горящие крылышки насекомых… я остался почти без лекарств… далеко… бури… потрескивание… здесь уже ничего нет, только кружащий альбатрос… мертвая почтовая открытка, ждущая позабытого места…»
На волноломе встретил мальчишку под кружащим альбатросом… Снял с него футболку, обнажив смуглую плоть, а глубже — серую, как пепел, и косяк передавался взад-вперед, пока мы спускали друг с друга штаны, а он потупил взор, лицо — точно майянский известняк, в керосиновой лампе потрескивание горящих крылышек насекомых: «Я дрючить Джонни а жопу». Он прыгнул коленками на кровать и похлопал себя по бедрам, «asi como perros», волосы с жопы развеялись над приливными равнинами, очнулся в чужой плоти, увидел все по-другому — один мальчишка нагишом на панамском рассветном ветру.
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 80 | Нарушение авторских прав