|
Читайте также: |
Anthony Kiedis
Посвящается Биллу и Бобу
Hyperion
New York
Благодарности
ЭК ( Энтони Кидис ) хотел бы поблагодарить:
Ларри Ратсо Сломана за постоянное и искреннее внимание к тем, кто помогал ему
составлять эту историю. Его любознательность внесла поистине неоценимый вклад в этот
проект, но главное – это его уважение к другим людям. Благослови Бог этого
талантливого человека и его задиристый стиль.
Спасибо моим коллегам по группе, членам семьи, друзьям, врагам, сторонникам,
клеветникам, учителям, людям, которые причиняли мне неприятности, и Богу за то, что
эта история стала реальностью. Я люблю вас всех.
ЛС ( Ларри Сломан ) хотел бы поблагодарить:
Энтони за невероятную искренность, откровенность, память и чистосердечность.
Мишель Дюпон за чай, сочувствие и все остальное.
Дэвида Вильяно, Суперагента.
Боба Миллера, Лесли Уэллса, Мюриэль Тебид и Элайзу Ли из Hyperion.
Антонию Ходгсон и Мэдди Могфорд из Англии.
Бо Гарднера и Ванессу Хадибрата за помощь по моему первому зову.
Блэки Дэммета и Пегги Айдему за средне-западную гостеприимность и
великодушие.
Гарри и Сэнди Циммерман и Хоуп Ховард за лос-анджелесскую гостеприимность.
Майкла Симмонса за EMS.
Всех друзей и коллег ЭК, которые потратили так много времени на воспоминания,
особенно Фли, Джона Фрусчанте, Рика Рубина, Гая О, Луи Матье, Шерри Роджерс, Пита
Уэйсса, Боба Форреста, Ким Джонс, Ион Скай, Кармен Хоук, Джейми Ришар, Йохану
Логан, Хайди Клум, Линди Гоетса, Эрика Гринспэна, Джека Шермана, Джека Айронса,
Клиффа Мартинеса, Ди-Эйч Пелигро, Марка Джонсона, Дика Руда, Гэйджа, Брендена
Маллена, Джона Почна, Кейта Бэрри, Кейта Морриса, Алана Башара, Гэри Аллена, Дэйва
Джердена, Дэйва Ратта, Трипа Брауна, Текилу Мокингберд, Дедушку Теда, Джулии
Симмонс, Дженнифер Корман, Нэйта Оливера, Донда Бастона, Криса Хоя, Плезанта
Гехмана, Айрис Берри, Сэт Хари и Аву Стэндер.
Клиффа Бенрштейна, Питера Мэнша и Гэйл Файн из Q-Prime.
Джилл Мэтсон, Акашу Желани и Бернадетт Фьореллу за потрясающее умение
транскрибировать.
Langer’s за лучшую копченую говядину к западу от Второй Авеню.
Митча Бланка и Джеффа Фридмана за срочный ремонт диктофона.
Люси и Бастера за составленную компанию, хоть и собачью.
Но больше всех благодарю свою восхитительную жену Кристи, которая
поддерживала домашний очаг.
Обложка
В 1983 четверо, называвших себя кулакоголовыми, взорвали состоящую из разных стилей по направленности, панк-рок сцену Лос-Анджелеса, с собственным, космическим, опасным, хард-кор фанком. Спустя 20 лет, RHCP несмотря ни на что стали одной из самых успешных групп в мире. Хотя группа прошла много перевоплощений, Энтони Кидис, автор стихов и динамичный исполнитель, был с группой на протяжении всего пути.
Scar Tissue - это откровенные воспоминания AK о его быстротекущей жизни. В возрасте 11 лет, выросший на среднем западе, AK переехал в Лос-Анджелес, к своему отцу, который был поставщиком таблеток, марихуаны и кокаина элите Голливуда. До 13 лет, он с отцом делил наркотики и девушек, во время разгульных вечеринок, на которых также были такие видные "огни" Сансет бульвара как Keith Moon, Jimmy Page и Alice Cooper. После непродолжительных попыток играть подростка в кино, Энтони бросил Калифорнийский университет, и с головой погрузился в мрак подпольной музыкальной сцены Лос-Анджелеса. Бездомный, он воровал еду, тайком проникал на концерты, принимал кокаин и героин. Кидис каждую ночь после часов проведенных в клубах, отчаянно пытался найти еще место чтобы оторваться.
Наконец он нашел способ сделать это в музыке. Объединившись со своими тремя школьными приятелями, впервые в жизни у него появилась цель: выпустить на свободу свою сексуальную энергию и распространять Chili Peppers энергичные вечеринки в оригинальном Uplift Mofo Party стиле группы. Путешествуя по стране, Chili Peppers выступали в роли музыкальных первопроходцев, оказавших влияние на целое поколение музыкантов. ST содержит истории со знаменитостями, с которыми пересекались жизненные пути Энтони.
Но за чрезмерность и успех надо платить. В книге Кидис открыто пишет о передозировке его близкого друга и одногруппника Хилела Словака, и его собственную борьбу с наркотической зависимостью, которая сделала его бездомным мультимиллионером принимавшим "колеса" с мексиканской мафией под автострадами в латиноамериканских районах Лос-Анджелеса. Достигнув дна, Энтони отправляется в духовное путешествие, которое заведет его в Индию, Борнео, Таиланд и Новую Зеландию, для того чтобы понять, что ключ к просвещению зарыт на его собственном заднем дворике.
Неважно, будь то: воспоминания влияния прекрасной сильной женщины, которой он восхищался; возвращение к его разнообразным путешествиям, как то выступление перед полумиллионной аудиторией на Вудстоке, или встреча со смиренным Далай Ламой. Scar Tissue неотразима при прочтении. Это история о верности и развращенности, интригах и честности, безрассудстве и искуплении. История, которая могла произойти только в Голливуде...
Предисловие
Я сижу на диване в гостиной моего дома на Голливудских Холмах. Сегодня ясный,
морозный январский день. Из окна открывается великолепный вид на Долину Сан-
Фернандо. Когда я был моложе, я, как и все обитатели Голливудских Холмов, верил, что это место является убежищем для неудачников, которые не смогли пробить себе дорогу в Голливуде. Но чем дольше я живу здесь, тем больше убеждаюсь, что это самое душевное и тихое место в Лос-Анджелесе. И изо дня в день я просыпаюсь и первым делом смотрю на завораживающие горные вершины, покрытые снегом.
Но звонок в дверь возвращает меня к реальности. Несколько минут спустя красивая девушка входит в комнату, держа в руке изящный кожаный портфель. Она открывает его и достает оборудование. Закончив приготовления, она натягивает стерильные резиновые перчатки и садится рядом со мной на диван.
Изящный стеклянный шприц изготовлен в Италии. Он присоединен к пластиковой трубочке с микрофильтром, чтобы в мою кровь не попали какие-либо примеси. Игла новая, стерильная, очень тонкая.
Сегодня девушка забыла медицинский жгут, поэтому она снимает свой розовый в сеточку чулок и перевязывает им мне правую руку. Смазывает смоченным спиртом тампоном вену и втыкает в нее иглу. Кровь начинает просачиваться в пластиковую трубочку, а затем она медленно вводит содержимое шприца в мой кровяной поток.
Я тут же чувствую знакомую тяжесть в середине груди, откидываюсь на спинку
дивана и расслабляюсь. Раньше мы делали четыре инъекции за раз, но теперь сократили их количество до двух. После того, как она снова наполнила шприц и сделала мне второй укол, она убирает иглу, достает чистый тампон и прижимает его к месту укола, чтобы избежать появления кровоподтека или шрама. Затем она берет полоску пластыря и приклеивает тампон к моей руке.
Мы сидим и говорим о трезвости.
Три года назад в этом шприце мог оказаться героин China White. Годами я сам
наполнял шприцы и вкалывал себе кокаин, амфетамины, героин Black Tar, персидский героин, однажды даже LSD. А сегодня инъекции мне делает симпатичная медсестра, ее зовут Сэт Хари. То, что она вводит мне в кровь – озон, газ с приятным запахом, который уже много лет используют в Европе для лечения всего – от синяков до рака.
Я принимаю озон внутривенно, потому что когда-то, употребляя наркотики,
заразился гепатитом С. Когда я узнал о своей болезни, где-то в начале 90-х, я изучил все с ней связанное и нашел режим питания, основанный на травах, с помощью которого можно было очистить печень и истребить гепатит. Это сработало. Мой лечащий врач был шокирован отрицательным результатом моих анализов. А озон – профилактическая мера, чтобы быть уверенным, что вирус не появится снова.
Потребовались годы опыта, самонаблюдения и самоанализа, чтобы втыкать иглы в вены не для введения отравы в организм, а для ее выведения. Но я не сожалею о своей юношеской неосмотрительности. Большую часть жизни я провел в поисках быстрого кайфа и хорошенького пинка. Я принимал наркотики под съездами с автомагистралей с малолетними мексиканскими преступниками и в гостиничных номерах, стоящих тысячу долларов в день. Теперь я пью витаминизированную воду и ем натуральную, а не специально выращенную лососину.
Вот уже двадцать лет я направляю свою любовь к музыке и сочинительству в русло вселенского творчества и духовности, записываясь и выступая в нашем уникальном звуковом стиле с моими братьями, которые со мной сейчас, и теми, которых со мной нет, в Red Hot Chili Peppers. Это мой рассказ о тех временах, история мальчишки из Гранд Рапидс, штат Мичиган, отправившегося в Голливуд, где он приобрел больше, чем мог удержать. Это моя история, мои шpамы.
1.
«Me, I'm from Michigan»
Я вспомнил о шоу в Аризоне, когда уже третий день к ряду нюхал кокаин с
наркодельцом Марио, мексиканцем. К этому времени у моей группы, Red Hot Chili
Peppers, вышел один альбом, и нам нужно было ехать в Мичиган для записи следующего,
но перед этим наш менеджер, Линди, организовал нам выступление в клубе ресторана,
специализирующегося на мясных блюдах, в Аризоне. Промоутер был нашим
поклонником и был готов заплатить больше, чем мы стоили на самом деле, а мы очень
нуждались в деньгах, поэтому быстро согласились.
Я чувствовал себя развалиной. Как и всегда, когда мы зависали с Марио. Он был
удивительным персонажем. Стройный, жилистый и хитрый мексиканец выглядел чуть
усовершенствованной версией Ганди. Он носил большие очки и поэтому не казался ни
ужасным, ни внушительным. Но всякий раз, нюхнув кокаина или героина, он начинал
свою исповедь: «Пришлось кое с кем разобраться. Я настоящий вышибала у мексиканской
мафии. Я получаю задание и даже не хочу знать подробностей. Я просто делаю свою
работу, заставляю людей платить». Не знаю, было ли хоть что-то из его слов правдой.
Марио жил в старом восьмиэтажном кирпичном доме в центре, в убогой квартирке
вместе со старухой-матерью, которая вечно сидела в углу крошечной гостиной и смотрела
мексиканские мыльные оперы. Время от времени слышались перебранки на испанском, и
я спрашивал Марио, можно ли принять дозу прямо здесь – на кухонном столе были
навалены шприцы, упаковки таблеток, порошка, ложки, жгуты… «Не волнуйся. Она не
видит и не слышит, она не знает, чем мы занимаемся», - уверял он меня. И так я колол
себе амфетамины, а бабуля сидела в соседней комнате.
На самом деле Марио не был мелким наркоторговцем – он был связан с оптовиками,
так что можно было хорошенько подзаработать, но приходилось делиться с ним. Этим мы
и занимались на его кухоньке. Брат Марио, который только что вышел из тюрьмы, сидел
на полу, вскрикивая каждый раз, когда не мог найти «рабочей» вены на ноге. Тогда я
впервые видел человека, который был вынужден колоть наркотики себе в ногу, потому
что на руках уже не было живого места.
Так проходили дни, иногда мы были вынуждены попрошайничать, чтобы достать
денег на кокаин. Было 4:30 утра, когда я осознал, что сегодня вечером у нас концерт.
«Надо бы купить наркоты, сегодня мне нужно ехать в Аризону, а я себя отвратно
чувствую», - подумал я.
Мы с Марио залезли в мой убогий зеленый Студебеккер и отправились в самую
дальнюю, жуткую и темную часть гетто в даунтауне, на улицу, где можно оказаться
только в самом страшном ночном кошмаре; зато цены там были самые низкие. Мы
припарковали машину, прошли несколько кварталов пешком и оказались у
полуразвалившегося старого здания.
«Доверься мне, тебе не нужно заходить внутрь, - сказал мне Марио. – Там может
произойти все, что угодно, но уж точно не что-то хорошее. Просто отдай мне деньги, и я
достану дозу».
Какая-то часть меня говорила: «Боже, я не хочу, чтобы меня тут же обокрали.
Раньше мы так не делали, не очень-то я ему доверяю». Но другая, большая часть меня
просто хотела героина, поэтому я отдал ему последние 40 долларов, и он скрылся в
здании.
Я так долго употреблял кокаин, что постоянно галлюцинировал, находясь в
странном состоянии между сном и реальностью. Я мог думать только о том, что вот-вот
Марио выйдет из здания с так необходимой мне дозой. Я снял свою старомодную
кожаную куртку – самое дорогое, что у меня было. Несколькими годами раньше мы с Фли
спустили все наши деньги, купив такие куртки. Она была мне как дом. В ней лежали мои
деньги, мои ключи и, в маленьком внутреннем кармашке, мои шприцы.
Я был очень слаб, меня знобило. Я сел на тротуар и накрылся курткой, как одеялом.
«Давай, Марио, давай, выходи же», - повторял я свою мантру. Я представлял себе,
как он выходит из здания, сначала устало спотыкаясь, а потом бодро шагая, присвистывая,
«давай-ка, парень, пойдем кольнемся».
Я на какой-то миг закрыл глаза и вдруг почувствовал, что ко мне кто-то
приближается. Я посмотрел через плечо: огромный, неповоротливый, грязный
мексиканский индеец надвигается на меня с гигантскими ножницами в руках, которыми
можно с легкостью отрубить голову. Он уже замахнулся на меня, но я нагнулся вперед и
увернулся от удара. В этот же момент второй мексиканский ублюдок, тощий и
изворотливый, появился передо мной, держа в руках большой выкидной нож.
Я незамедлительно принял решение, что никак нельзя позволить первому громиле
ударить меня в спину, уж лучше попробовать разобраться с пугалом, что передо мной.
Это все происходило очень быстро, но когда сталкиваешься со смертью лицом к лицу,
вселенная будто замедляет время для тебя, давая шанс. Я вскочил на ноги и, держа куртку
впереди себя, набросился на тощего мексиканца. Куртка смягчила удар ножа, и, бросив ее,
я побежал прочь так быстро, как только мог.
Я бежал и бежал, не останавливаясь, пока не добежал до своей машины, но тут я
понял, что у меня нет ключей. Нет ни ключей, ни куртки, ни денег, ни шприцов, ни, что
самое страшное, наркотиков. Да и Марио не стал бы меня разыскивать. Я дошел пешком
до его дома – ничего. Уже совсем рассвело, мы должны были отправляться в Аризону
через час. Я зашел в телефонную будку, наскреб мелочи и позвонил Линди.
«Линди, я на пересечении Седьмой и Альварадо, я долго не спал, моя машина здесь,
но у меня нет ключей. Сможете подобрать меня по дороге в Аризону?»
Он привык к подобным моим звонкам, и часом позже наш синий фургон остановился
на углу, загруженный нашим оборудованием и остальными участниками группы. И
грязный, в лохмотьях, угнетенный пассажир забрался внутрь. Я сразу заметил, что парни
начали сторониться меня, и просто лег на пол фургона, положил голову между передними
сиденьями и отключился. Через несколько часов я проснулся весь в поту, потому что, как
оказалось, я лежал прямо над мотором. Но я чувствовал себя потрясающе. Мы с Фли
поделили между собой таблетку LSD и отыграли концерт на ура.
Большинство людей рассматривают зачатие как чисто биологический процесс. Но
мне кажется, что родителей выбирают высшие силы, в зависимости от определенных черт
характера, которыми обладают эти потенциальные родители, и которые должны будут
сочетаться в их будущем ребенке. И так, за 23 года до того, как я ждал синего фургона на
углу Седьмой и Альварадо, я узнал Джона Майкла Кидиса и Пегги Нобел – двоих
прекрасных и беспокойных людей, которые лучше всех подходили на роль моих
родителей. Эксцентричность, творческая жилка и нигилистическое отношение к жизни
моего отца и любовь, теплота и трудолюбие моей матери – вот те качества, которые были
для меня оптимальным вариантом. Как бы то ни было, по моей воле или нет, я был зачат
3-го февраля 1962 года, ужасно холодной и снежной ночью, в маленьком домике на
вершине холма в Гранд Рапидс, штат Мичиган.
Мои родители были бунтовщиками, каждый по-своему. Семья отца перебралась в
Мичиган из Литвы в начале 1900-х. Антон Кидис, мой прадед, был невысоким,
коренастым, неприветливым человеком и держал свое семейство в ежовых рукавицах. В
1914 родился мой дед, Джон Алден Кидис, последний из пяти детей. Семья переехала в
Гранд Рапидс; там Джон поступил в старшую школу и учился очень хорошо. Подростком
он писал рассказы и выступал на эстраде в стиле Бинга Кросби. Жить и воспитываться в
семействе Кидисов означало никакой выпивки, сигарет и ругани. Но у Джона никогда не
возникали проблемы с соблюдением этого строгого образа жизни.
Затем он встретил прекрасную женщину по имени Молли Ванденвин, в роду которой
сочетались англичане, ирландцы, французы и голландцы (а как мы недавно выяснили, и
индейцы племени могикан, что объясняет мою тягу к индейской культуре). Мой отец,
Джон Майкл Кидис, родился в Гранд Рапидс в 1939. Четыре года спустя его родители
развелись, и он остался жить с отцом, который в то время работал на заводе,
производящем танки для военно-промышленного комплекса.
Через несколько лет дед снова женился, и жизнь моего отца и его сестры заметно
улучшилась. Но он больше не мог выносить тирании Джона Алдена. Ему приходилось
работать в семейном бизнесе (автозаправка и примыкающая к ней забегаловка), он не мог
проводить время с друзьями, гулять допоздна и даже думать о курении. В довершение
всего, его мачеха, Эйлин, была ярой христианкой голландской реформистской церкви и
заставляла его ходить в церковь пять раз в течение рабочей недели и три раза в
воскресенье. Это вызывало отвращение к религии.
Когда отцу было 14, он сбежал из дома, сел на автобус до Милуоки и большую часть
времени провел там в кинотеатрах, куда пробирался тайком, и на пивоваренных заводах,
таская пиво. Через некоторое время он вернулся в Гранд Рапидс и поступил в старшую
школу, где познакомился со Скоттом Сэн-Джоном, привлекательным распутным парнем,
который, в свою очередь, познакомил его с миром преступности. Я никогда не любил
слушать рассказы отца об их похождениях, потому что они всегда заканчивались позором.
Однажды они со Скоттом пошли на ближайший пляж, разделись до трусов, чтобы
смешаться с отдыхающими, и украли чей-то бумажник. Но кто-то их все-таки заметил, тут
же появилась полиция. Все лето они провели в тюрьме.
В то время как Джек, как тогда называли моего отца, и Скотт держали в страхе Гранд
Рапидс и всю округу, Пегги Нобел вела жизнь, которая, казалось, соответствовала всем
нормам морали и приличия. Самая младшая из пяти детей, моя мама была воплощением
среднезападной девушки-мечты – миниатюрной, чертовски симпатичной брюнеткой. У
нее были очень близкие отношения с отцом, который работал на Michigan Bell. Она часто
говорила, каким добрым, любящим и веселым человеком он был. С матерью она была не
так близка. Эта женщина, хоть и была умна и независима, но, следуя устоям того времени,
предпочла работу секретарем учебе в колледже, и это, возможно, сделало ее жестче и
резче. Так, будучи вечным блюстителем дисциплины в семье, она часто устраивала
скандалы моей маме, которая все чаще и чаще отвечала агрессией на агрессию. Она была
увлечена черной музыкой, слушая Джеймса Брауна и Motown. Еще она была увлечена
лучшим спортсменом их школы, который учился с ней в одном классе и тоже оказался
черным – эдакий запретный плод для среднего запада 1958 года.
А вот и Джек Кидис, только что вернувшийся в Гранд Рапидс, отмотав срок в
тюрьме штата Огайо за ограбление. Закадычный друг Скотт арестован за грабеж в Кент
Каунти, так что мой отец остался в одиночестве. В мае 1960 года на одной из вечеринок в
Гранд Рапидс он мельком увидел маленького темноволосого ангелочка в мокасинах с
белой бахромой. Пораженный, он проталкивался через толпу к тому месту, где увидел это
чудное создание, но девушки и след простыл. Остаток вечера он провел в ее поисках, но
узнал лишь имя. Через несколько дней Джек появился на пороге ее дома, в спортивной
куртке, отглаженных джинсах и с букетом цветов. Она согласилась сходить с ним в кино.
Два месяца спустя, получив разрешение родителей, семнадцатилетняя Пегги вышла замуж
за Джека, которому было тогда двадцать, за день до тридцать пятой годовщины свадьбы
своих родителей. Скотт Сэн-Джон был шафером. Через шесть недель умер от осложнений
диабета отец Пегги. А еще через несколько недель мой отец начал изменять моей матери.
К концу года Джек каким-то образом уговорил Пегги дать ему ее новенький синий
Austin Healy и со своим другом Джоном Ризером отправился в Голливуд. Ризер хотел
познакомиться с Аннет Фуничелло, мой отец – стать телезвездой. Но больше всего он
хотел не быть привязанным к моей матери. После нескольких месяцев неудач друзья
обосновались в Сан-Диего, но тут до Джека дошли слухи, что Пегги встречается с каким-
то мужчиной из Гранд Рапидс, у которого есть обезьяна. Бешено ревнуя, он несется домой
на скорости 100 миль в час, не останавливаясь, и остается жить с моей матерью, которая
была всего лишь в дружеских отношениях с владельцем примата. Через пару недель Джек
осознал, что совершил ошибку и снова укатил в Калифорнию. Весь следующий год мои
родители то были вместе, то расходились, то жили в Калифорнии, то в Мичигане.
Очередное примирение привело к нелегкому переезду на автобусе из солнечной
Калифорнии в заснеженный Мичиган. На следующий день я был зачат.
Я родился в больнице Святой Марии в Гранд Рапидс, в пять часов утра 1-го ноября
1962 года, весом семь с половиной фунтов (~3,4 кг ) и ростом 21 дюйм (~53 см ). Я родился
почти на Хэллоуин, но 1-е ноября мне нравится больше. В нумерологии единица – очень
сильное число, а иметь три единицы подряд в дате рождения – довольно неплохое начало.
Мама хотела назвать меня в честь отца, тогда получилось бы Джон Кидис Третий, а отец
склонялся к Кларку Гейблу Кидису или Карэджу (“courage” – храбрость ) Кидису. В
конце концов они остановились на Энтони Кидисе, в честь моего прадедушки. Но для
начала я был просто Тони.
Из больницы меня перевезли в загородный дом, который нам выделили власти, где я
и остался жить с мамой, папой и собакой по кличке Панзер. Прошло всего лишь несколько
недель, и в моем отце вновь проснулась тяга к путешествиям. Его раздражало это сидение
на одном месте. В январе 1963 мой дед Джон Кидис решил переехать всей семьей в места
с более теплым климатом, а именно в Палм-Бич во Флориде. Он продал свой бизнес,
посадил свою жену, шестерых детей, а также мою маму и меня в машину. Я ничего не
помню из жизни во Флориде, но мама говорит, что жилось нам хорошо, как только
удалось вырваться из-под жестокого ига семьи Кидисов. Проработав какое-то время на
заводе Лондромет ( марка автоматических стиральных машин ) и скопив денег, она нашла
небольшую квартирку над магазином спиртных напитков на западе Палм-Бич, и мы
переехали туда. Когда она получила счет за аренду за два месяца от Дедушки Кидиса, она
вежливо написала ему: «Я переслала счет вашему сыну. Надеюсь, скоро он даст вам о себе
знать». К этому времени мама уже работала в Ханиуэлл ( компания по производству
авиационной техники и электронного оборудования, а также приборов управления,
промышленного оборудования ), получая 65 долларов в неделю, чего было вполне
достаточно, чтобы оплатить аренду нашей квартирки. Еще 10 долларов в неделю уходило
на няню для меня. По словам мамы, я был очень счастливым ребенком.
В это время мой отец сидел один в нашем загородном доме. По стечению
обстоятельств, одного из его друзей бросила жена, и приятели решили поехать в Европу.
Отец оставил дом, машину в гараже, упаковал свои клюшки для гольфа, печатную
машинку и остальные скромные пожитки и отправился во Францию. После потрясающего
пятидневного путешествия, включавшего соблазнение молодой француженки, которая
была еще и женой полицейского из Джерси, мой отец и его друг Том остановились в
Париже. К тому времени Джек отрастил длинные волосы и был похож на битников
Левобережья. В Париже они провели несколько замечательных месяцев, писали стихи,
пили вино в наполненных сигаретным дымом кафе, пока не закончились деньги.
Автостопом они добрались до Германии, где поступили на службу в армию, чтобы
попасть в Штаты вместе с войсками.
С другими солдатами они набились в корабль, как селедки в бочку, страдали от
качки, морской болезни и периодически слышали крики в свой адрес, вроде «Эй, ради
всего святого, подстригитесь!» Это путешествие было самым ужасным моментом в жизни
моего отца. Каким-то образом ему далось уговорить мою мать вернуться к нему. После
трагической смерти ее матери в автокатастрофе, мы переехали в Мичиган. Это был конец
1963 года. Теперь мой отец твердо намеревался следовать примеру своего друга Джона
Ризера: поступить в колледж, получить стипендию в университете, а затем и хорошую
работу, чтобы содержать семью.
Следующие два года он только этим и занимался. Он закончил колледж и был
принят в несколько университетов, но из всех выбрал UCLA (University of California at Los
Angeles - Калифорнийский Университет в Лос - Анджелесе ), чтобы попасть в
кинематограф, и осуществить свою мечту – жить в Лос-Анджелесе. В июле 1965, когда
мне было 3 года, мы переехали в Калифорнию. Я смутно помню нашу первую квартиру,
но в этом же году родители снова расстались – и снова из-за другой женщины. Мы с
мамой поселились в квартире на Огайо Стрит, она начала работать секретаршей в какой-
то юридической фирме. Надо заметить, что хоть она и вела правильный образ жизни, в
душе моя мама была хиппи. Я хорошо помню, как по воскресеньям она брала меня с
собой в Гриффит Парк, на мероприятия, носившие название Love-Ins. Покрытые зеленью
склоны холмов пестрели группками людей, которые устраивали пикники, плели феньки и
танцевали. Все выглядело очень празднично.
Раз в несколько недель мои спокойные дни нарушались приездом отца. Мы ходили
на пляж, забирались на камни, торчащие из воды, и ловили крабов, которые цеплялись за
расческу отца, которую он всегда носил в кармане. Мы ловили и морских звезд. Я
приносил их домой и сажал в ведро с водой, но они быстро умирали и вонь
распространялась по всей квартире.
Мы процветали в Калифорнии каждый по-своему. Особенно мой отец. Он
находился в явном творческом подъеме и снимал меня в качестве главного героя своих
университетских короткометражек. Его фильмы постоянно выигрывали конкурсы:
видимо, будучи моим отцом, он как-то по-особенному меня снимал. Первый фильм,
«Путешествие мальчика», показывал парнишку двух с половиной лет, едущего на
трехколесном велосипеде, затем он падал – это было снято в замедленном движении – и
находил долларовую купюру. Вторую часть фильма я сходил с ума в центре ЛА: ходил в
кино, покупал комиксы, катался на автобусах, общался с людьми, - и все это благодаря
тому доллару. А в конце фильма оказывается, что все это мои фантазии – я кладу доллар в
карман и еду дальше.
Многообещающая режиссерская карьера отца закончилась в 1966, когда он
познакомился с симпатичной официанткой придорожного ресторана, которая
пристрастила его к марихуане. Как-то раз, мне тогда было 4 года, мы с отцом
прогуливались по Сансет Стрип, он курил травку, вдруг остановился и медленно
выпустил дым мне в лицо. Мы прошли еще пару кварталов, я становился все более
возбужденным. Потом я остановился и спросил: «Пап, это все мне снится?»
«Нет, ты не спишь», - сказал он.
«О’кей», - я вздрогнул и продолжил взбираться на столб светофора, как маленькая
обезьянка, чувствуя себя в приподнятом состоянии.
Пристрастившись к травке, отец начал проводить много времени в ночных клубах,
которые появлялись на Сансет Стрип, как грибы после дождя. Соответственно мы видели
его все меньше и меньше. Каждое лето мы с мамой возвращались в Гранд Рапидс к
родственникам. Бабушка Молли и ее муж Тед часто водили меня на пляж Гранд Хэвен. От
этих прогулок я был в восторге. Летом 1967 в Гранд Хэвен мама случайно встретила
Скотта Сэн-Джона. Некоторое время они провели вместе, и он уговорил ее переехать к
нему в Мичиган. Это случилось в декабре 1967.
Сам факт переезда меня не сильно расстроил, в отличие от вторжения Скотта в нашу
жизнь. Этот человек вызывал у меня исключительно отвращение – большой, грубый,
мрачный и злой, с темными сальными волосами. Я знал, что он работал в баре и частенько
участвовал в драках. Как-то утром я рано проснулся и пошел в комнату к маме, а на
постели лежал он. Его лицо представляло собой ужасную картину: черные глаза, разбитый
нос, рассеченная губа и многочисленные порезы. Кровь была повсюду. Мама
прикладывала лед к одной половине лица, а со второй стирала кровь и говорила, что,
возможно, следует поехать в больницу. В ответ он злобно огрызался. Больно было видеть,
как сильно мама любит этого человека. Я знал, что он друг кого-то из нашей семьи, но и
представить не мог, что он друг моего отца.
У Скотта был буйный характер, и он легко выходил из себя. Впервые в жизни ко мне
были применены физические наказания. Как-то раз я решил отрезать этикетку на моей
любимой синей куртке, потому что она мне не нравилась. Я нашел ножницы и начал
отрезать этикетку. Закончилось все тем, что я прорезал в куртке большую дырку. На
следующий день Скотт обнаружил дырку, стянул с меня штаны и отшлепал меня тыльной
стороной щетки для одежды.
Начались трудные времена. Мы жили в одном из самых бедных районов Гранд
Рапидс, и я пошел в новую школу. Тогда меня перестала волновать учеба, я превратился в
маленького хулигана. В возрасте пяти лет я ходил по школьному двору, страшно ругаясь,
умещая десятки матерных слов в одной фразе, пытаясь этим поразить своих новых друзей.
Однажды меня услышал учитель и вызвал в школу родителей. После этого во мне
укрепилось мнение, что сильные мира сего настроены против меня.
Другим проявлением моей неуравновешенности стал случай со Slim Jim. Я гулял с
другом, денег не было, поэтому в кондитерской я попытался украсть несколько конфет
Slim Jim. Владелец магазина позвонил моей маме. Я не помню, как меня наказали, но
мелкое воровство в магазинах было не самым подходящим поступком для шестилетнего
мальчика в Гранд Рапидс.
В июне 1968 моя мама вышла замуж за Скотта Сэн-Джона. На свадьбе я должен
был нести кольца, за это мне подарили сиреневый велосипед Stingray, что меня очень
порадовало. Так что этот брак я приравнял к классному велосипеду с дополнительными
колесами.
В этот период я почти не видел отца, потому что он уехал в Лондон и стал хиппи.
Время от времени я получал посылки из Англии: футболки, бусы, браслеты… Он писал
мне длинные письма, в которых рассказывал о Джимми Хендриксе и Led Zeppelin, и
других группах, и английских девушках. Как будто он был в Диснейленде, а я – в богом
забытом, занесенном снегом городке Нигдевилле, США. Я чувствовал, что где-то там
творится настоящее волшебство, а мой отец – в самом его центре. Но я в какой-то степени
наслаждался тем, что рос в более спокойной обстановке.
Тем летом я поехал на несколько недель в Калифорнию, чтобы повидаться с отцом,
который вернулся из Англии. У него была квартира в Хилдэйле в Западном Голливуде, но
большую часть времени мы проводили в Топанга-Каньоне, где у его девушки, Конни, был
дом. Конни была фантастической женщиной с копной огненно-красных волос и белой
кожей – она была действительно красивая, насколько можно было представить, и
сумасшедшая, насколько можно было быть. Помимо Конни, остальные друзья отца
представляли собой насквозь пропитанных наркотиками ковбоев-хиппи. Среди них был
Дэвид Уивер, внушительных размеров человек, с незакрывающимся ртом, волосами до
плеч, длинными, подкрученными вверх усами и типичным хипповым калифорнийским
прикидом (но, само собой, не таким стильным, как у моего отца). Он был довольно
вспыльчив и дрался как росомаха. Последним углом треугольника дружбы моего отца был
Алан Башара, ветеран вьетнамской войны, который носил прическу под африканцев и
большие, густые усы. Он совсем не был похож на эдакого мачо, крутого хиппи, скорее он
походил на Джорджи Джессела, все время откалывающего шуточки. Такое сочетание:
Дэвид, сильный, крепкий, задиристый парень; мой отец, творческий, умный, романтичный
человек; и Алан, прирожденный комик, - было выгодно всем троим, и они никогда не
испытывали недостатка ни в женщинах, ни в деньгах, ни в наркотиках, ни в развлечениях.
24 часа веселья в сутки.
Уивер и Башара жили в доме, недалеко от Конни, и наладили неплохой бизнес на
продаже марихуаны в Топанга-Каньоне. Оказавшись там впервые, я ничего не понял,
только видел, что огромное число людей все время курят траву. А однажды я зашел в
комнату, где Уивер пересчитывал пачки банкнот. Похоже, все было очень серьезно. Тогда
я подумал: «Ну, я даже, наверное, и не хочу находиться в этой комнате – они же тут
математикой занимаются», и пошел в другую комнату, где на куче брезента нашел горку
марихуаны. Из-за этого Конни приходилось все время гулять со мной в каньоне. Я только
и слышал «Не заходи в эту комнату! Не заходи в ту комнату! Эй вы, смотрите, чтобы
никто не зашел!» В воздухе постоянно висело напряжение, мы ведь делали что-то такое,
за что нас могли поймать. Это беспокоило меня, но, с другой стороны, мне было
любопытно: «Хм, что там происходит? Откуда у вас, ребята, столько денег? И что здесь
делают все эти девушки?»
Помню, тогда я постоянно волновался за отца. Однажды его друзья переезжали в
другой дом, а вещи перевозили на грузовичке с открытым кузовом. И вот мой отец
забрался на самый верх груды их барахла и устроился на каком-то матраце. Грузовик
тронулся, дорога пролегала через горы, и я все время выглядывал, как там отец
балансирует на матраце, приговаривая: «Пап, не свались».
«А, не волнуйся», - отвечал он, но я волновался. Это было самым началом моих
смертельных переживаний, которые продолжатся очень долго, за жизнь отца.
Помню еще, мы много веселились. Отец, Конни, Уивер и Башара часто проводили
время в «Коррал» - это маленький бар в середине Топанга-Каньона, где регулярно
выступали Линда Ронстадт, Eagles и Нейл Янг. Я всегда был единственным ребенком в
толпе зрителей. Они все были либо пьяны, либо под кайфом, а я просто танцевал.
Вернувшись в Мичиган, я обнаружил, что почти ничего не изменилось. Я отучился в
первом классе, и это ничем мне не запомнилось. Мама работала секретаршей в
юридической фирме целыми днями, поэтому, возвращаясь из школы, я сидел с няней. Но
осенью 1969, когда мы переехали на Пэрис Стрит, моя жизнь резко изменилась к
лучшему. Раньше мы жили в бедном районе города, застроенном хибарами и лачугами, а
Пэрис Стрит казалась одной из картин Нормана Роквелла. Милые домики на одну семью
были окружены ухоженными газонами и чистыми гаражами. К этому времени Скотт уже
почти исчез из поля зрения, однако его присутствия до этого хватило, чтобы моя мама
забеременела.
Неожиданно я заметил, что три девушки регулярно наблюдают за мной после
школы. Я был еще слишком мал – мне было семь лет – чтобы испытывать к ним какие-
либо чувства, кроме братских. Мне очень нравилось приводить время в их обществе: мы
смотрели телевизор, плавали в бассейне и просто гуляли, изучая окрестности. Они
открыли для меня Пластер Крик, местечко, которое стало мне настоящим убежищем на
следующие пять лет, святилищем, защищенным от мира взрослых, где мы с друзьями
могли скрыться в лесу, построить лодку и ловить раков и прыгать с мостов в воду. Так что
переезд в этот район, где все казалось лучше, и где росли цветы, очень помог мне.
Мне даже нравилось учиться. Прежняя школа казалась темной, мрачной и
ужасающей, а Бруксайд Элементари располагалась в большом здании, рядом, недалеко от
Пластер Крик, находились спортивные площадки. Я не мог одеваться в Джей-Си Пенни
( сеть универсальных магазинов, принадлежащая компании " Джей - Си Пенни " [J. C.
Penney Co., Inc.]), как мои одноклассники, потому что мама родила сестренку, Джули, и
мы жили на пособие. Я ходил в поношенных вещах, которые доставались нам из
различных благотворительных организаций. Еще от отца я получил футболку с надписью
“Liverpool Rules”. Не было сильно заметно, что мы живем на пособие; только год спустя,
когда мы были в бакалейном магазине: все расплачивались наличными, а мама вдруг
достала талоны на еду.
Маму беспокоило то, что мы живем на пособие, а меня этот так называемый позор
совсем не волновал. Живя только с матерью, в то время как мои друзья имели обоих
родителей, я нисколько им не завидовал. Нам жилось хорошо, а с появлением Джули я
стал чувствовать себя самым счастливым парнишкой на свете. Я все время защищал и
охранял ее, пока пару лет спустя она не стала объектом моих экспериментов.
К третьему классу во мне развилось твердое противостояние администрации школы,
потому что, если что-то шло не так, если что-то было сломано, если кто-то был избит, они
сразу вызывали меня в учительскую. Скорее всего, я был виноват в 90% этих безобразий,
но вскоре я так здорово научился врать, выдумывать и обманывать, что почти всегда
выходил сухим из воды. Все чаще мне стали приходить в голову бредовые идеи, вроде «а
что если отцепить железные гимнастические кольца, которые висят рядом с качелями,
использовать их как лассо и запустить в главный витраж здания школы?» Однажды ночью
я со своим лучшим другом, Джо Уолтерсом, выбрались из дома и проделали этот трюк. А
когда это увидела администрация школы, мы, словно лисы, улизнули в Пластер Крик. Нас
так и не поймали. (Много, много лет спустя, я анонимно послал в Бруксайд деньги за
причиненный ущерб.)
Мои проблемы с властями увеличивались по мере моего взросления. Я не выносил
школьных директоров, а они не выносили меня. Учителя мне нравились вплоть до пятого
класса. Все они были женщинами, добрыми и мягкими, и, я думаю, они видели мой
потенциал к учебе. Но к пятому классу я возненавидел и их.
К тому моменту в моей жизни не было ни одного человека мужского пола, кто бы
смог контролировать мое антисоциальное поведение. (Как будто кто-то мог им управлять
вообще!) Когда сестренке Джули было три месяца, полиция начала слежку за нашим
домом – они искали Скотта, потому что он использовал украденные кредитные карточки.
Однажды вечером они пришли к нам, и мама отправила меня к соседям, пока полицейские
ее допрашивали. Пару недель спустя к нам в дом ворвался Скотт, он был в ярости. Он
узнал, что кто-то позвонил маме и сказал, что он ей изменяет. Он бросился к телефону и
вырвал его из стены.
Я стал следить за ним повсюду, потому что мама была напугана, а я совсем нет. Он
заходил в мою комнату, чтобы воспользоваться телефоном, но я набрасывался на него. Не
думаю, что мои попытки дать ему отпор имели успех, но я был готов драться с ним,
используя все те приемы, которым он сам научил меня несколькими годами раньше. В
конце концов мама послала меня за соседями, но уже было ясно, что Скотту в нашем доме
больше не рады.
Годом позже он снова предпринял попытку возобновить отношения с моей матерью.
Она полетела в Чикаго с маленькой Джули, но встретиться им так и не удалось – полиция
поймала его раньше. У нее не было денег на обратный билет, но авиакомпания
согласилась провезти ее бесплатно. Мы навестили его в тюрьме строгого режима, мне это
показалось довольно волнующе, но и привело в некоторое замешательство. По дороге
домой мама сказала: «Это первый и последний раз», и сразу же подала на развод. К
счастью, она работала в юридической фирме, поэтому процедура развода ей ничего не
стоила.
Тем временем восхищение, которое я питал к отцу, росло по экспоненте. Каждое
лето я с нетерпением ждал тех двух недель, когда я полечу в Калифорнию. Он по-
прежнему жил на втором этаже двухквартирного дома в Хилдэйле. По утрам я
просыпался рано, а отец спал часов до двух дня, потому что веселился всю ночь напролет,
поэтому мне приходилось искать себе развлечения на первую половину дня. Я ходил по
квартире, разыскивая, что было почитать, и как-то наткнулся на большую стопку
журналов “Penthouse” и “Playboy”. Я просто проглотил эти журналы. Даже прочитал
статьи. У меня не было ощущения, что это «грязные» журналы, или что это что-то
запретное, потому что отец бы не подошел и не сказал: «О господи, что ты делаешь?»
Скорее он бы посмотрел и спросил: «Эта девочка чертовски сексуальна, да?» Он всегда
старался обращаться со мной, как со взрослым человеком, и этому свободно говорил со
мной о женских гениталиях и о том, что с ними нужно делать.
Спальня отца находилась в задней части дома, рядом росло дерево; помню, как он
объяснял мне устройство своей системы раннего оповещения и план побега. Если вдруг за
ним придут копы, я должен был задерживать их у парадной двери, пока он выпрыгнет в
окно, по дереву спустится на крышу гаража, переберется в соседний многоквартирный
дом, а оттуда уже на улицу. Подобные речи меня пугали – мне было всего восемь. «А
давай копы просто к нам не придут?» Но он сказал, что уже сидел за хранение марихуаны
пару лет назад, и что копы бьют его хотя бы за то, что у него длинные волосы. Я от таких
слов чуть в штаны не наложил. Мне совсем не хотелось, чтобы папу били. Все это еще
более усилило мою ненависть к властям.
Хотя я сильно переживал за отца, поездки в Калифорнию были лучшим временем в
моей жизни. Я ходил на концерты Deep Purple и Рода Стюарта. Мы смотрели фильмы
Вуди Аллена и даже фильмы, которые были запрещены для показа лицам до 17 лет. А
потом мы сидели дома и смотрели по телевизору сумасшедшие шоу, вроде “The Monkees”
и “The Banana Splits Adventure Hour”, в котором люди были одеты в собак, ездили на
маленьких машинках и искали приключений. Так и я смотрел на жизнь – психоделичную,
веселую, яркую. Все было хорошо.
Время от времени отец приезжал к нам в Мичиган. Он появлялся неожиданно, с
огромным количеством чемоданов, которые складывал в подвале. Бывая в Калифорнии, я
узнал, что он участвовал в перевозках марихуаны, но по его виду, когда он был у нас, ни о
чем и догадаться было нельзя. От его присутствия я был в эйфории. Он, как никто другой,
отличался от остальных жителей всего Мичигана. Каждый человек в нашем квартале,
каждый, с кем я сталкивался, носили короткие волосы и рубашки на пуговицах с
короткими рукавами. Мой отец выходил на улицу в ботинках под змеиную кожу на
шестидюймовой серебристой платформе, с нарисованной на них радугой, джинсах-клеш,
отделанных вельветом, с массивным поясом, бирюзовых, в обтяжку, футболках,
открывающих живот и обязательно с какой-нибудь надписью, и вельветовых рокерских
куртках из Лондона. Начинающие редеть волосы спускались до талии, у него были густые
усы, подкрученные вверх, и большие бакенбарды.
Мама не относилась к моему отцу, как к хорошему другу, но понимала, как много он
для меня значил, и поэтому всячески поддерживала наше общение. Мы с ним сидели в
моей комнате, а когда он уходил, приходила мама, и я писал отцу открытки с
благодарностями за подарки, которые он привозил мне, и время, проведенное вместе.
К пятому классу во мне стал обнаруживаться актерский талант. Я собирал соседских
детей, и мы устраивали представления в нашем подвале. Я ставил пластинку, обычно
Partridge Family, в качестве инструментов мы использовали швабры и тазы. Я всегда был
за Кейта Партриджа, мы делали вид, что пели, и танцевали, развлекая соседских детей,
которые сами не хотели участвовать в представлениях.
Конечно я постоянно искал способ подзаработать денег, поэтому как-то раз, когда
мы устраивали очередное представление в подвале одного из моих друзей, я решил, что
надо бы брать с детей, которые хотят увидеть концерт Partridge Family, деньги, у кого что
было – хоть дайм (10 центов ), хоть никель (5 центов ), хоть четвертак. Посреди гаража я
повесил занавеску, а проигрыватель установил за ней и обратился к собравшимся
зрителям: «Partridge Family очень стесняются, да и к тому же, они слишком известны,
чтобы играть здесь, в Гранд Рапидс, поэтому играть они будут из-за занавески».
Я зашел за занавеску и сделал вид, будто разговариваю с музыкантами. Потом я
включил проигрыватель. Дети были поражены: «Они что, правда там?»
«Ну конечно. Но им сейчас нужно быть в другом месте, поэтому вам пора
расходиться», - сказал я. Благодарные зрители накидали мне целую пригоршню мелочи.
Учась в пятом классе, я придумал способ улучшить свои отношения с
администрацией школы, которую так ненавидел, но это было необходимо, потому что они
собирались исключить меня за то, что я проколол ухо. Однажды учитель спросил у класса:
«Кто хочет быть президентом класса?»
Я поднял руку и сказал: «Я хочу». Но тут руку поднял еще один мальчишка. Я
бросил на него испепеляющий взгляд, но он продолжал настаивать, что хочет быть
президентом. Тогда после урока я вызвал его на разговор и сказал, что именно я буду
президентом, и что если он не согласится, ему не поздоровится. Так президентом стал я.
Директор школы был в шоке. Я отвечал за все собрания, и когда в нашу школу приезжали
особо важные гости, сопровождал их я.
Иногда моя власть основывалась на запугивании, я часто дрался, но у меня была и
другая сторона. Бруксайд была экспериментальной школой, программа которой включала
обучение слепых, глухих и отсталых детей вместе с нормальными. Как ни странно, все эти
дети стали моими друзьями. Известно, какими злыми могут быть дети по отношению к
тем, которые чем-то отличаются от них, поэтому инвалидам постоянно доставалось на
переменах. Но я стал их самопровозглашенным защитником. Я приглядывал за слепой
девочкой и глухим мальчиком, и если кто-то из придурков начинал приставать к ним, я
подкрадывался сзади и бил его чем-нибудь по голове. Определенно, у меня уже тогда
сформировались свои принципы, от которых я не отступал.
Учась в шестом классе, я стал приходить домой на ланч, и мои друзья приходили со
мной. Мы играли в бутылочку, даже несмотря на то что у нас были свои подружки.
Обычно мы целовались взасос, а иногда определяли время, сколько должен длиться
поцелуй. Я старался упросить свою подружку снять спортивный лифчик и дать мне
потрогать ее грудь, но на уговоры она не поддавалась.
К концу шестого класса я решил, что мне пора жить с отцом. Мама не знала, что со
мной делать, я совсем вышел из-под ее контроля. Она не разрешила мне переехать к отцу,
я серьезно обиделся. После очередной ссоры она отправила меня в мою комнату, чтобы я
остыл и подумал над своим поведением. А я вылез через окно на улицу – по-моему, даже
не взяв ничего из вещей, - чтобы поехать в аэропорт, позвонить отцу и как-нибудь сесть
на самолет до ЛА. (Прямых рейсов до ЛА не было, но тогда я этого не знал.) До аэропорта
я так и не добрался. Мое путешествие закончилось в доме одной из знакомых моей
матери, в нескольких милях от собственного дома. Та позвонила маме, и она забрала меня
домой.
После этого случая мама поняла, что мне нужно давать больше свободы. Большое
значение имело и появление в ее жизни человека по имени Стив Айдема. Когда Скотт
Сэн-Джон отправился в тюрьму, мама поняла, что ее идея перевоспитания плохих парней
не увенчалась успехом. Стив был юристом и занимался предоставлением адвокатских
услуг бедным. Он был добровольцем в VISTA (Volunteers in Service To America -
Добровольцы на службе Америке ) на Виргинских островах. Он был честным,
трудолюбивым и чутким человеком с золотым сердцем. Мама просто сходила по нему с
ума. Как только я понял, что он хороший человек, и что они действительно любят друг
друга, я начал сильнее настаивать на своем переезде в Калифорнию к отцу.
2.
«Spider and Son»
Покидая Мичиган в 1974 в двенадцатилетнем возрасте, всем своим друзьям я сказал,
что переезжаю в Калифорнию, чтобы стать кинозвездой. Но как только я начал ездить на
прогулки с отцом в его Healy, подпевая попсе, звучавшей по радио (что у меня не особо
получалось), я объявил: "Я хочу стать певцом. Это то, чем я действительно собираюсь
заниматься". Хотя я и сказал это, я не задумывался над этим обещанием в течение многих
лет.
Я был слишком занят своей любовью к Калифорнии. Впервые в жизни я
почувствовал, что это то самое место, где я должен быть. Здесь были пальмы и ветра
Святой Анны, люди, на которых я любил смотреть и с которыми любил разговаривать, и
время, которое я берег. Я открыл дружбу с отцом, которая крепла с каждым днем. Он
считал, что это потрясающе, т.к. у него был молодой парень, который мог о себе
позаботиться, и которого любили все его друзья и подруги. Я не беспокоил его по
мелочам; если что, я всегда поддерживал его. Итак, дружба была взаимовыгодна. А я
стремительно набирался новых впечатлений.
Некоторые из наиболее запомнившихся событий случились именно в маленьком
доме отца на Палм Авеню. Он жил в одной половине дома, поделенного на две части. В
доме была старая кухня и обои примерно 30-х годов. Там вообще не было спален, но мой
отец переделал маленький чулан в спальню для меня. Она находилась в задней части
дома, и мне приходилось проходить через ванную, чтобы попасть туда. Спальней моего
отца была каморка: комната с тремя дверями, которые вели в гостиную, кухню и ванную.
В комнате были симпатичные черные обои с большими цветами и окно, выходящее на
задний дворик, изобилующий утренним великолепием.
Я жил там всего несколько дней, когда отец позвал меня на кухню. Он сидел за
столом с хорошенькой восемнадцатилетней девушкой, с которой он тусовался всю
неделю. "Хочешь покурить косяк?" – спросил он у меня.
Будучи в Мичигане, я бы сразу же отказался. Но пребывание в новой обстановке
сделало меня авантюристом. Тогда отец вытащил объемную черную коробку от American
Heritage Dictionary. Он открыл ее, она была заполнена марихуаной. Используя крышку как
место для подготовки, он отсыпал немного "травы", позволяя семенам скатиться к краям
крышки. Затем он вынул немного бумаги и показал мне, как скрутить идеальный по
форме косяк. Ритуал показался мне увлекательным.
Он зажег косяк и передал его мне. "Будь осторожен, не вдыхай слишком много. Ты
же не хочешь выплюнуть свои легкие", – посоветовал он.
Я сделал небольшую затяжку и вернул ему косяк. Он прошел по кругу несколько
раз, и вскоре все мы улыбались, смеялись и чувствовали себя действительно
расслабленными. И тогда я понял, что я под кайфом. Мне понравилось это чувство. Это
было как лекарство, которое умиротворяло душу и пробуждало чувства. Не было ничего
неловкого или пугающего – я не чувствовал, что потерял контроль, – наоборот, я
чувствовал, что у меня все под контролем.
Затем мой отец вручил мне фотоаппарат Instamatic и сказал: "Я думаю, она хочет,
чтобы ты сделал несколько ее снимков". Я подсознательно понимал, что некоторые
участки тела будут выставлены на показ, и поэтому сказал ей: "Что, если ты снимешь
блузку, и я тебя сфотографирую?".
"Хорошая идея, но я думаю, что будет более художественно, если она покажет
только одну грудь", – сказал мой отец. Мы пришли к согласию. Я сделал несколько
фотографий, и никто не почувствовал дискомфорта.
Итак, мое вступление в мир марихуаны было гладким, как шелк. Когда я курил в
следующий раз, я был уже профи, крутя косяки с почти аналогичной аккуратностью. Но я
не стал зацикливаться на этом, хотя мой отец ежедневно курил марихуану. Для меня это
было еще одним калифорнийским событием.
Моей первоочередной задачей той осенью стало поступление в хорошую среднюю
школу. Предполагалось, что я пойду в Бэнкрофт, но когда мы пришли оформляться, то
увидели, что здание находилось в районе с дурной репутацией и пугало разными видами
бандитского граффити. Это место совсем не призывало: "Давай пойдем в школу и
повеселимся". Поэтому мой отец повез меня в школу Эмерсон, которая находилась в
Вествуде. Это было классическое калифорнийское средиземноморское здание с
роскошными лужайками и цветущими деревьями, и американским флагом, гордо
развевающемся на ветру. Плюс, везде, куда бы я ни посмотрел, были разгоряченные
маленькие тринадцатилетки, прогуливающиеся в облегающих джинсах Ditto.
"Чего бы мне это ни стоило, я хочу учиться здесь", – сказал я.
Все, что потребовалось, это использование адреса в Бел Эир Сонни Боно как моего
домашнего адреса. Конни променяла моего отца на Сонни, который недавно разошелся с
Шэр. Но все остались друзьями, и я познакомился с Сонни в свой предыдущий визит, он
был хорош на выдумку, поэтому я поступил в школу.
Теперь мне было нужно найти способ добираться до школы. Если бы я пользовался
городским автобусом, то получалась прямая линия, 4.2 мили по бульвару Санта Моника.
Проблема была в том, что RTA бастовали. Мой отец определился со своим режимом:
вставать поздно, ложиться поздно, быть под кайфом большую часть времени,
круглосуточно развлекать женщин, – поэтому он не собирался быть мамочкой и отвозить
и забирать меня из школы. Его решением стала купюра в 5 долларов на такси, оставленная
на кухонном столе. Возвращение домой становилось моей задачей. Чтобы помочь с этим,
он купил мне скейт Black Knight с деревянной доской и колесами из глины. Итак, я ездил
на скейте или автостопом, или шел 4 мили до дома, исследуя Вествуд, Беверли Хиллс и
Западный Голливуд.
Первый день в Эмерсоне почти закончился, а я так и не нашел себе друзей. Я
забеспокоился. Все казалось новым и пугающим. Перейдя из маленькой школы на
Среднем Западе, я не очень преуспевал в учебе. Но в конце дня у меня был урок
искусства, и там же находился предполагаемый друг – Шон, чернокожий ребенок с
ясными глазами и широкой улыбкой. Это был один из тех моментов, когда ты просто
подходишь к кому-нибудь и говоришь: "Ты хочешь быть моим другом?". "Да, я буду
твоим другом". Оп, вы друзья.
Ходить в гости к Шону было для меня приключением. Его отец был музыкантом,
что было мне в новинку, отец, который идет в гараж, чтобы репетировать с друзьями.
Мама Шона была настолько заботливой и любящей, насколько можно было представить,
она всегда приглашала меня войти и предлагала разную экзотическую еду в качестве
перекуса после школы. Я же вышел из мира, где никто не интересовался кухней. Мой
кулинарный мир состоял из белого хлеба, Велвиты и говядины. Они ели йогурт и пили
странную жидкость под названием кефир. В моем мире это были Танг и Кул-Эйд.
Но обучение – это двухсторонняя улица. Я научил Шона новому воровскому
методу, который я изобрел в том семестре и назвал "Удар". Я выбирал жертву, шел ей на
встречу и сталкивался с ней, убедившись, что попал на нужный мне предмет. Это мог
быть бумажник или расческа, всякая всячина, обычно не превышающая по цене
нескольких долларов, потому что это было все, что имели большинство детей.
Мое недружелюбное поведение не ослабло и в Эмерсоне. Любой, кто пытался мне
противостоять любым способом, даже просто попросив уйти с дороги, в ту же минуту
получал от меня. Я был хилым парнем, но обладал хорошей реакцией, поэтому вскоре
стал известен как парень, с которым не нужно связываться. К тому же, у меня всегда
имелась хорошая история, чтобы избежать исключения из школы за драку.
Возможно, одной из причин того, что я не хотел, чтобы меня исключили, было мое
нежелание разочаровать человека, который был положительным примером для
подражания в моей жизни в тот период, – Сонни Боно. Сонни и Конни стали для меня
вторыми родителями. “The Sonny and Cher Show” была тогда самой популярной
телепередачей, и Сонни был щедр на уверения, что я получу любую заботу, какую только
захочу. В его особняке на Холмбай Хиллс была комната для меня и внимательный
персонал 24 часа в сутки, чтобы готовить все, что я захочу. Он заваливал меня подарками,
как то: новомодные лыжи, лыжные ботинки, палки и костюм, поэтому той зимой я смог
поехать кататься на лыжах с ним, Конни и Честити, дочкой Сонни и Шэр. Мы могли
сидеть в кресле-качалке, и он рассказывал мне о своих приоритетах в жизни, которые
отличались от приоритетов моего отца и даже от приоритетов Конни. Он был за прямоту и
равенство. Я помню, как он учил меня, что единственной неприемлемой вещью является
вранье. И не важно, буду ли я совершать ошибки или терпеть неудачи на пути, я должен
быть честен с ним.
Однажды я был в его особняке на Бел Эйр во время голливудской звездной
вечеринки. Мне не было дела до Тони Кертис, поэтому я начал ездить туда-обратно на
старом резном деревянном лифте. Вдруг я застрял между этажами, им пришлось
воспользоваться гигантским пожарным топором, чтобы освободить меня. Я знал, что
попал в большую переделку, но Сонни не кричал и не унижал меня перед всеми теми
взрослыми, которые наблюдали за спасением. Он просто тихонько преподал мне урок,
чтобы я уважал собственность других людей и не играл с вещами, которые для этого не
предназначены.
Мне всегда не нравилось, что существуют какие-то нормы поведения, которые я
должен соблюдать. Я был двенадцатилетним ребенком, которому было свойственно
непослушание и нарушение всех правил.
Позже в тот же год, пока мы бродили вокруг дома, Сонни и Конни попросили меня
приготовить им кофе. "Как насчет того, чтобы вы, ребята, сами сделали себе кофе?". Я
ответил немного дерзко, для меня не составляло труда приготовить им кофе, но казалось,
что они помыкают мной.
Конни отвела меня в сторону. "Это недопустимое поведение, – сказала она мне. –
Если ты будешь себя так вести, я скажу тебе «недопустимое поведение», и ты сразу
поймешь, что тебе нужно пойти и подумать над тем, что ты сделал". Да пошла она. Там,
откуда я пришел, я мог делать все, что захочу. Я и мой отец превосходно ладили именно
потому, что не было никаких правил и инструкций. Он не просил меня делать ему кофе, и
я его об этом не просил. Там, откуда я пришел, существовало правило "заботься о себе
сам".
Я подрастал быстро, и это определенно было не по душе Сонни. Все чаще и чаще я
был под кайфом, тусовался с друзьями, катался на скейте и совершал мелкие
преступления. Если мне что-то запрещали, я сразу же делал это всем назло. Я стремился
из всего получать выгоду, и это не нравилось Сонни. Поэтому мы отдалились друг от
друга, и меня это устраивало.
Соответственно, моя связь с отцом становилась сильнее и сильнее. Так только я
переехал к нему, он тотчас стал образцом для подражания и моим героем, поэтому моей
миссией было поддерживать нашу сплоченность. Это было также и его обязанностью. Мы
были командой. И конечно, одним из связывающих нас событий стали путешествия с
целью контрабанды марихуаны. Я стал его прикрытием для подобных поездок. Мы брали
семь огромных чемоданов марки Samsonite и заполняли их марихуаной. В аэропорту мы
переходили от одной авиалинии к другой, регистрируя эти сумки, так как в то время они
даже не смотрели, летишь ли ты этим рейсом. Мы приземлялись в нужном аэропорту,
собирали все сумки и ехали в места типа Кеноши, Висконсин.
Во время нашего путешествия в Кеноши мы поселились в мотеле, потому что
сделки моего отца занимали несколько дней. Я был непреклонен в том, что хочу пойти на
стрелку с ним, но он имел дело с неотесанными байкерами, поэтому он отправил меня в
Дата добавления: 2015-10-31; просмотров: 162 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| olena.davlikanova@fes.kiev.ua | | | Acknowledgments |