Иероним Буслидий шлет привет Томасу Мору

Томас Мор Утопия

{Примечания, отемеченные звездочками (^*, ^1* и т.д.) сделаны самим Томасом Мором. Примечания, отмеченные цифрами, смотрите в "Приложениях и комментария"
Самое примечательное примечание (²²) то, что слово "утопия" в переводе означает "место, которого нет сейчас, но которое всё же возможно "!!! (Марсель из Казани)}

ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ПИСЬМА

Эразм Роттердамский Иоганну Фробену, дражайшему куму своему шлет привет.

Гилельм Бюде приветствует Томаса Лупсета, англичанина.

Посвященные острову Утопия стихи увенчанного поэта Анемолия — внучатного племянника Гитлодея

Славнейшему господину Иерониму Буслидию — пробсту в городе Эр и советнику короля католиков Карла Петр Эгидий шлет привет.

Иоганн Палудан из Касселя шлет привет Петру Эгидию

Стихотворение ливанского ритора Иоганна Палу дана, посвященное острову Утопия

Герард Новиомагийский об Утопии

Корнелий Графей — читателю

Иероним Буслидий шлет привет Томасу Мору

Томас Мор шлет привет Петру Эгидию.

Первая книга беседы, которую вел Рафаэль Гитлодей — человек выдающийся, о наилучшем устройстве государства, в передаче Томаса Мора — человека известного, гражданина и шерифа славного британского города Лондона

Беседа Рафаэля Гитлодея о наилучшем устройстве государства в пересказе Томаса Мора, лондонского гражданина и шерифа Книга вторая

[Читатель, обрати внимание на эти слова! ЗАГОВОР БОГАТЫХ!!!]

Об отношениях друг с другом

О поездках утопийцев

О рабах

О военном деле

О религия хутопийцев

Весьма полезная, а также и занимательная, поистине золотая книжечка1 о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия мужа известнейшего и красноречивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа2 славного города Лондона

[Таково полное оригинальное название книги Томаса Мора]

ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ПИСЬМА

Эразм Роттердамский Иоганну Фробену3, дражайшему куму своему4 шлет привет5.

Хотя до сей поры все, написанное милым моим Мором, мне всегда премного нравилось, я, однако, не доверял своему суду по причине теснейшей нашей с ним дружбы. Когда же ныне я вижу, что все ученые единодушно подписываются под моим мнением и даже больше, чем я, восхищаются дивным его даром не оттого, что больше его любят, а оттого, что больше разумеют, вслед за ними я соглашаюсь со своим суждением и не убоюсь после этого высказать открыто то, что я чувствую.

Чего бы только не достиг его удивительный природный дар, если бы обучался Мор в Италии! Если бы полностью посвятил он себя музам, раз созрел он уже для надлежащей жатвы, словно в пору собственной своей осени! Совсем молодым шутил он эпиграммами и большую часть их написал еще юношей. Никогда не покидал ⁶ он своей Британии, за исключением только одного раза и еще одного⁷; когда исполнял он обязанности посла короля своего во Фландрии. Кроме дел семейного человека, кроме забот домашних, кроме исполнения служебного долга и наплыва судебных дел, отвлекало его столь много важных государственных занятий, что ты удивишься, откуда был у него досуг хотя бы подумать о книгах.

И вот мы послали тебе его «Прогимнасмы» и «Утопию»⁸, чтобы, если подойдут они тебе, по. советовать миру и потомкам эти книги, изданные в твоей типографии. Ибо такая у твоей мастерской слава, что от одного только имени ее книга придется по нраву ученым, как только станет известно, что она вышла из Фробенова дома.

Доброго здоровья тебе, наидобрейшему свекру твоему⁹, наисладчайшей супруге и милейшим детям. Об Эразмии, сыночке¹⁰ нашем с тобою общем, рожденном среди ученых занятий, позаботься, чтобы обучен он был благородным наукам.

Из Лувена, за 8 дней до сентябрьских календ 1517 года.

Гилельм Бюде11 приветствует Томаса Лупсета12, англичанина.

Мы, конечно, премного благодарны тебе, Лупсет, иаиученейший из молодых, за то, что, дав мне «Утопию» Мора, направил ты мое внимание к чтению весьма приятному и в то же время полезному в будущем¹³. Некоторое время назад ты очень просил у меня для чтения то, что я и сам очень хотел прочитать, — шесть книг о сохранении здоровья. Томас Линкар¹⁴ — медик, превосходно владеющий обоими языками, недавно издал по-латыни сочинения Галена¹⁵ (я полагаю, что это нечто вроде всей медицины); если бы все труды этого автора были наконец переведены на латынь, то медики» кажется, не слишком бы тщились впредь изучать греческий язык¹⁶.

То, что ты уступил мне эту книгу на некоторое время, я считаю весьма крупным благодеянием. Беглого чтения этой книги из мастерской Линакра было достаточно, чтобы понять, сколь много пользы она мне принесет, однако еще больше выгоды для себя, уверен я, получу я от издания этой книги, которым ныне ты прилежно занимаешься в этом городе. Я думаю, что очень тебе обязан; но вот ты в дополнение или вдобавок подарил мне «Утопию» Мора — человека весьма проницательного и благожелательного ума и к тому же весьма опытного в оценке дел человеческих.

Эта книга была у меня в руках в деревне, когда я бегал взад и вперед, суетясь, распоряжаясь по дому (ты ведь частично знал сам, частично слыхал от других, что я вот уже второй год весьма много занимаюсь сельскими делами). Чтение это настолько поразило меня, что, обдумав и взвесив нравы и установления утопийцев, я почти перестал печься о семейных делах и даже забросил их, ибо увидел, что всякие помыслы о хозяйстве и рачительность вообще, все заботы об увеличении имущества — это пустяки.

Однако как раз это и подзуживает весь род человеческий, словно какой-то внутренний, рожденный вместе с ним овод, и нет никого, кто бы этого не видел и не понимал. Я чуть было не сказал, что необходимо признать, что в действительности цель правовых и гражданских наук и дисциплин состоит в том, чтобы один человек относился к другому, связанному с ним гражданским правом, а иногда и семейными узами, столь же злобно, сколь и коварно; кто-нибудь всегда отводит, оттаскивает, отдирает, отрекается, вымогает, выколачивает, вырывает, вымучивает, вышвыривает, выбивает, подводит, подкрадывается, подворовывает, налетает и — при потворстве отчасти законов, отчасти же судей — похищает и присваивает.

Это чаще бывает у тех народов, у которых так называемое гражданское право или же церковное имеет больше значения в том или другом суде. По их повадкам и правилам всякому заметно, что людей увертливых или, скорее, умелых в уловках, ловцов невежественных граждан и великих знатоков крючкотворства, то есть мастеров переливать из пустого в порожнее, весьма поднаторевших в сплетении законов, зачинщиков раздоров, умеющих извратить закон, поворотить его и выворотить, и предлагают нам считать жрецами храма правосудия и справедливости. Одни только они и должны быть достойны отвечать за добро, благо и даже — что гораздо важнее — достойны силой своей и властью определять, что и насколько дозволено каждому иметь или не иметь. И все это по бреду здравого смысла¹⁷.

Конечно, как большинство людей, слепых от гноя невежества, мы полагаем, что дело каждого столь справедливо, сколь признает это закон, сколь опирается оно на закон. Если же мы пожелаем сопоставить законы с истинной нормой, с предписанием Евангельской простоты, окажется, что нет такого глупца, такого простака, который — если порасспросить его — не признал бы, сколь великое имеется различие между тем, что законно и дозволено сейчас, и тем, что с давних пор установлено в папских решениях, между правом и справедливостью в гражданских уложениях и в королевских постановлениях. Так же как великое имеется различие между началами Христа — основоположника в делах человеческих — и обыкновением Его учеников, между их уложениями и законами, которые Крезы и Мидасы¹⁸ полагали венцом и пределом блага, вершиной счастья. Поэтому, если бы пожелал ты сейчас определить справедливость наподобие того, как угодно было это делать древним авторам¹⁹, которые наделяли каждого своим правом, ты или же нигде этой справедливости не приметишь, или же — позволю себе это сказать — необходимо нам будет признать, что справедливость — это какая-то прислуга на кухне. И так — куда бы ты сейчас ни посмотрел: на нравы правителей или же на чувства горожан и простонародья друг к другу. Если только не признавать, что положение «чем больше кто имеет, тем больше у него права» не противоречит старой, как мир, справедливости (которую называют естественным правом). И кто более имеет, тот должен более возвышаться над своими согражданами. И выходит, как мы видим, что это принято в гражданском праве. Есть люди, которые ничем не в состоянии помочь своим согражданам, никаким делом, достойным упоминания. Если только не считать того, что они плетут связи и нерасторжимые узы, которыми опутывают наследственные владения людей. Невежественная толпа и те, кто предан гуманистическим занятиям, кто пребывает вдали от площади по надменности своей или же в поисках истины, считают такое положение отчасти подобным Гордиеву узлу, отчасти шарлатанству, которым вряд ли следует восхищаться. Однако же те владеют состоянием тысяч граждан, а часто и отдельных государств или даже более того. И этих-то людей надобно почитать как людей достойных, добропорядочных, великолепных устроителей жизни. Конечно, это возможно в то время, при тех устоях, тех нравах, у тех народов, которые признали законным, чтобы каждому было настолько больше веры и уважения, насколько больше богатства затратил он и наследники его для постройки пенатов своих. И это тем более и более, по мере того как праправнуки их, а потом и прапраправнуки наперебой увеличивают богатыми добавлениями наследство, полученное от предков, то есть все дальше отгоняют они соседей, родственников, свойственников и единокровных своих.

И Христос ведь — основатель и надзиратель владений наших — освятил достославным примером Пифагорову общность²⁰ и щедрость к приверженцам своим, осудив Ананию²¹ на смерть за нарушение закона общности. Конечно, мне кажется, что этим установлением Христос упразднил — по крайней мере среди своих последователей — все самые убедительные тома гражданского права и более позднего церковного. Мы видим, что этот закон и сегодня удерживает оплот правосудия и управляет нашей судьбой.

Говорят, что остров Утопия, который, слыхал я, называется также Удепотия²², удивительной волей случая усвоил (если этому верить) христианские обычаи и подлинную мудрость в общественной жизни и в частной, сохранив эту мудрость незапятнанной вплоть до сегодняшнего дня. Потому что, как говорят, обеими руками держится он за три Божиих установления: равенство среди граждан во всем хорошем и дурном, или, если ты предпочитаешь, их равное владение во всех смыслах; постоянную, упорную любовь к миру и покою; презрение к золоту и серебру. Это, как бы сказать, три способа избежать всяческого обмана, лжи, плутовства и расхожего нечестия. Пусть бы небеса во имя свое устроили так, чтобы эти три основных закона утопийцев стали краеугольным камнем твердого и прочного убеждения в сердцах всех смертных. Тогда ты увидишь, что тщеславие, жадность, неистовые споры, а также почти все смертельные стрелы враждебного Стикса будут поломаны и уничтожены²⁹. Тогда ты увидишь, что все великое воинство томов законов, столь занимающих многие выдающиеся, могучие умы до самой их смерти, окажутся пустыми и ненужными, годными для книжных червей или же для обертки.

О, боги бессмертные! Какой же святостью обладали утопийцы, что заслужили они божественную милость, по которой только на один этот остров не смогли проникнуть и прокрасться за столько веков ни алчность, ни жадность! Как удалось им не выгнать и не вытеснить справедливость и стыд наглостью своей или же бесстыдством!?

О, если бы ныне Бог, всеблагой и величайший, оказался столь же милостив к тем землям, которые верны и преданы прозванию своему по святейшему имени Его! Тогда бы, разумеется, алчность — в иных обстоятельствах разрушающая и поражающая столько отменных и высоких умов — отступила бы навсегда и снова настал бы золотой Сатурнов век!²⁴

Судя по «Утопии», есть опасность, не ошиблись ли Арат²⁵ и древние поэты, поместив Справедливость в звездоносный круг, полагая, что она исчезла с земли. Ведь, если верить Гит-лодею, она должна была остаться на острове Утопия, а не удалиться на небо.

Лично я, впрочем, разобравшись во всем этом, понял, что Утопия расположена за пределами известного нам мира. Несомненно, это — остров Блаженства; возможно, он находится близ Елисейских полей²⁸ (ибо, как свидетельствует об этом сам Мор, Гитлодей пока не указал определенно, где она находится). Остров этот разделен на много городов, однако все они сходятся и объединяются в государство под названием Агнополис²⁷, которое держится всегда собственными установлениями и достатком, блажен невинностью своей и ведет жизнь, наподобие небесной: ниже неба, но выше, чем на свалке мира сего. Среди уймы человеческих дел, как острых и стремительных, так и пустых я тщетных, неистово и пылко несется он вперед.

Знанием этого острова мы обязаны Томасу Мору, который в наш век показал нам образец блаженной жизни и дал наставление, как жить. Сам он говорит, что открыл этот остров Гитлодей, которому Мор и приписывает все заслуги. Гитлодей создал это государство утопийцев и установил обычаи и законы, то есть взял у них пример блаженной жизни и принес его к нам; Мор же прославил этот остров и его священные устои своим слогом, красноречием, усовершенствовал само государство агнополитанцев в соответствии с нормой и правилом и добавил все то, что придает великому сочинению красоту, стройность и убедительность. Хотя сам он утверждает, что в исполнении этого труда от него зависел один только распорядок частей.

Очевидно, он полагал, что ему не подобает брать на себя большую часть этого сочинения, дабы у Гитлодея, если бы решил он когда-нибудь поведать свои мысли бумаге, не было права сказать, что Мор опередил его и до времени присвоил себе цвет его славы.

Я полагаю, что он боялся, как бы сам Гитлодей, живущий ныне по собственному своему желанию, на острове Удепотия, появившись здесь, не оказался бы недоволен и огорчен нечестностью Мора, отставившего его, но присвоившего себе славу его открытия. Такого мнения держится часть людей хороших и мудрых *.

* Здесь н далее курсивом дается текст, в оригинале написанный по-гречески.

Это подтвердил мне Петр Эгидий²⁸ из Антверпена и сказал, чтобы я полностью доверял Мору. Сам Петр Эгидий — человек уважаемый, пользующийся большим влиянием. Я лично никогда Мора не знал (ныне посылаю отзывы об его учености и нраве), я люблю его оттого, что он — наивернейший друг Эразма, мужа славнейших познаний в науках священных и мирских, наидостойнейшего во всех отношениях. С Эразмом я давно связан узами дружбы, подкрепленной взаимной перепиской.

Прощай, любезнейший мой Лупсет! Приветствуй от моего имени лично или же при первой возможности в письме Линакра — оплот британцев (в том, что касается благородных наук). Я надеюсь, что он теперь столько же принадлежит вам, сколько и нам. Ибо он — один из немногих, от кого я хотел бы получить одобрение, если это только возможно. Когда он был здесь самолично, то получил одобрение от меня и от Иоганна Руэллия²⁹ — друга моего и сотоварища моих занятий. Более всего ценю я и стремлюсь подражать исключительной его учености и отменному усердию.

Я хотел бы также, чтобы ты устно или же в письме передал мои приветствия Мору. В мыслях своих и речах я уже давно занес имя этого мужа в священнейшую книгу Минервы. Ныне я премного возлюбил его и чту за Утопию — остров нового мира. Ибо и наш век, и последующие века сочтут его историю школой верных и полезных начал, из которой каждый сможет брать и приспосабливать перенятые установления к собственному своему государству. Прощай.

Из Парижа в канун августовских календ.

Посвященные острову Утопия стихи увенчанного поэта Анемолия31 — внучатного племянника Гитлодея

Как невидаль издревле я — «Утопия»,

Платона «Государства» днесь соперница,

А может быть, и больше (что в словах оно

Лишь начертало, я одна исполнила

Людьми и мощью, лучшими законами),

И по заслугам зваться мне «Евтопней»³².

(Перевод Ю. Ф. Шульца)

Славнейшему господину Иерониму Буслидию33 — пробсту в городе Эр и советнику короля католиков Карла Петр Эгидий шлет привет.

Высокочтимый Буслидий, на этих днях прислал мне свой остров Утопию прославленный Томас Мор — отменное украшение нашего времени, как ты сам засвидетельствовал это, будучи знаком с ним близко. До сей поры этот остров известен немногим смертным, однако он достоин того, чтобы все пожелали узнать о нем больше, чем о государстве Платона³⁴. Особенно потому, что поведал о нем человек весьма велеречивый и так обрисовал его, так зримо представил, что, когда я читаю, кажется мне, будто вижу я больше, чем когда слышал речи самого Гитлодея (ведь я, равно как и Мор, участвовал в той беседе).

Даже когда Гитлодей — этот муж, наделенный недюжинным красноречием, — излагал дело, то легко было уразуметь, что он не повторяет услышанное по чужим рассказам, а говорит о том, что видел собственными глазами, в чем провел немало времени. По моему мнению, этот человек знанием стран, людей, обстоятельств превосходит самого Улисса³⁵. Полагаю, что в последние восемьсот лет³⁶ не было никого, кто бы мог с ним сравниться — сам Веспуччи³⁷ казался бы перед ним ничем. Помимо того что мы утверждаем: увидеть важнее, чем услышать, этот человек обладал особым умением излагать дело. Однако когда я созерцаю ту же картину, нарисованную кистью Мора, то иногда мне кажется, что я пребываю в самой Утопии.

Клянусь Геркулесом, я склонен поверить, что за все пять лет, которые Гитлодей провел там, он увидел на этом острове меньше, чем дал нам увидеть в своем описании Мор. Столько здесь повсюду встречается чудес, что трудно сказать, чему прежде и чему надобно мне более всего удивляться: достоверности счастливейшей его памяти, из-за которой он все, о чем всего лишь слышал, может чуть ли не дословно повторить, или же проницательности, с которой он отметил полностью неведомые людям источники того, откуда в государстве возникает зло и откуда может в нем возникнуть благо? Или же надобно мне удивляться силе и богатству его красноречия, тому, что на столь чистом латинском языке, с такой мощью и выразительностью объял он столь великое множество вещей! Более же всего удивляет, что самого Мора раздирает такое количество дел общественных и домашних!

Конечно, тебя, ученейший мой Буслидий, все это удивляет менее, потому что он по-семейному весьма близко знаком тебе как человек, наделенный умом не человеческим, но почти божественным. В прочем же нет ничего, что хотел бы я прибавить к его писаниям. Только вот разве четверостишие, сочиненное на родном языке утопийцев; Гитлодей случайно показал его мне уже после ухода Мора. Я позаботился приложить его к книге, написав буквами, которые придумал этот народ, и добавив на полях некоторые замечаньица³⁸.

Что касается затруднения Мора определить расположение острова, то Рафаэль не то чтобы вовсе об этом умолчал, но коснулся этого весьма немногословно, будто бы мимоходом, как бы скрывая это до другого раза. И, конечно, я не знаю, как и какой несчастный случай помешал нам здесь обоим. Потому что, когда Рафаэль говорил об этом, к Мору подошел кто-то из слуг и сказал ему что-то на ухо³⁹. Я же тогда слушал чрезвычайно внимательно, но кто-то из друзей, простудившись, скорей всего, думаю я, на корабле, кашлем своим заглушил несколько слов Рафаэля. Разумеется, я не успокоюсь до той поры, пока не узнаю всего полностью; не только местоположение острова, но с точностью до волоска укажу я тебе его долготу и широту, если только наш Гитлодей жив и невредим.

Ибо об этом человеке идет разная молва. Одни утверждают, что он погиб в пути; другие — что он снова воротился на родину, однако — то ли не вытерпев установлений своих сограждан, то ли движимый любовью к Утопии — он уехал туда опять.

Что же до того, что названия этого острова нет ни у каких космографов, то это прекрасно растолковал сам Гитлодей. Он сказал, что название, которым пользовались в старину, возможно, позднее изменилось. Или же этот остров тогда не был известен. Ведь и сегодня еще появляются земли, не ведомые древним географам.

Какая нужда, однако, подкреплять достоверность доказательствами, если за нее стоит сам Мор?!

Впрочем, что касается издания, то я, конечно, хвалю и признаю скромность этого человека. Мне кажется во всех отношениях недостойным то, что его сочинение печатают долго⁴⁰. Гораздо достойнее поскорее отдать его людям, тем более что объявил о нем миру ты, оттого что особенно тебе известны дарования Мора и оттого что никого нет, кроме тебя, кто помог бы добрыми советами государству, в котором столько лет ты трудился достохвально как в отношении рассудительности, так и в отношении честности. Доброго тебе здоровья, меценат ученых и краса века нашего⁴¹.

Из Антверпена в ноябрьские календы 1516 года.

Иоганн Палудан42 из Касселя шлет привет Петру Эгидию

«Утопию», а также «Эпиграммы» друга твоего Мора я прочитал и не вполне теперь знаю, чего во мне больше — удовольствия или удивления. Сколь же счастлива Британия, в которой цветут ныне такие дарования, что могут они поспорить с самой античностью! Мы — глупые, свинцовоголовые тупицы, раз столь близкие примеры не могут побудить нас устремиться к той же славе! Когда говорил Исократ⁴³, то Аристотель сказал: «Позорно молчать»⁴⁴. И нам должно быть стыдно прозябать в одном только корыстолюбии и удовольствии, раз на краю света у британцев при благосклонности и расположении правителей⁴⁵ процветает такая ученость!

Несмотря на то что слава эта принадлежала прежде почти одним только грекам да италийцам, в древней Испании тоже было несколько блестящих имен⁴⁶, которыми она похваляется. В дикой Скифии есть свои Анахарсиды⁴⁷. В Дании — свой Саксон⁴⁸. Во Франции — Бюде. А сколько знаменитых ученых мужей в Германии! Сколько, и притом выдающихся, в Англии! Ибо что можно сказать обо всех прочих, если надо всеми ними стоит Мор, по-первых, человек молодой⁴⁹, во-вторых, раздираемый делами общественными и домашними и, наконец, объявляющий, что скорее именно эти дела, а не науки, — его профессия?!

Только нам одним кажется, что мы вполне счастливы, если хорошо позаботимся о собственной шкуре и о своих деньгах! Почему же и нам, встрепенувшись от спячки, не вооружить себя на эту прекрасную битву, в которой побежденным быть не стыдно, а победить — прекрасно!

К этой битве зовут нас столько примеров, зовет лучший из правителей — Карл, который ничего не награждает столь высоко, сколь ученость; зовет нас к ней и единственный в своем роде меценат, покровитель всех благородных занятий Иоанн Силуагий — советник Бургундский ⁵⁰.

Очень прошу тебя, ученейший мой Петр Эгидий, позаботиться о том, чтобы «Утопию» издали возможно скорее. Что касается хорошего устройства государственных дел, то в «Утопии» это можно будет увидеть, как в зеркале. Хорошо бы, если, подобно тому, как утопийцы станут перенимать нашу религию, мы бы позаимствовали у них способ управления государством! Этому может помочь, если несколько выдающихся, непобедимых теологов отправятся на остров Утопию: они повезут туда уже расцветшую веру Христову и переймут для нас установления этого народа.

Утопия многим обязана Гитлодею: благодаря ему стали известны недостатки, о которых она не ведала. Еще более обязана она просвещеннейшему Мору, чье перо столь искусно все это нам описало. Более того, в благодарности, которая приходится на долю их обоих, есть немалая твоя часть: ты выпустишь в свет и то, что говорил один, и то, что написал другой. Этим ты доставишь всем немалую радость и весьма великую пользу. Если только они тщательно взвесят все частности.

Утопия столь сильно возвысила мой дух, что я, уже давно отвыкнув от муз, снова их обеспокоил — посуди сам, насколько это мне удалось.

Доброго тебе здоровья, любезнейший мой Петр Эгидий, покровитель благородных искусств и их жрец.

Из собственного дома в Лувене. В декабрьские календы.

Стихотворение ливанского ритора Иоганна Палу дана, посвященное острову Утопия

Рим создал сильных в красноречивых Эллада,

Дельных и крепких мужей славная Спарта дала,

Духом сильны массилийцы, суровы германцы,

Мягки и ласковы те, кто смолоду в Аттике жил.

Набожны были прекрасные галлы, хитры африканцы,

Некогда были щедры дети британской земли.

Быть образцом совершенства повсюду народы стремятся.

Что не дано одному, то в избытке найдешь у другого.

Утопия остров во всем остается примером для смертных —

Ведь добродетелей всех он воплощением стал.

Герард Новиомагийский51 об Утопии

Песен желаешь, читатель? Так вот тебе лучшие песни. Чтенья полезного ждешь? Нет тебе чтенья нужней. Что ты захочешь еще — всем изобилует остров.

Остров, достойный хвалы, где уста открывает искусный. Зло и добро отстоять красноречием равно способный, Лондона гордость и честь — Мор — достославный оратор.

Корнелий Графей52 — читателю

Хочешь увериться, что чудеса из чудес мной открыты?

Новые хочешь ли ты жизни дороги узнать?

Хочешь найти корень зла или исток благородства,

Все, что сокрыто навек от человеческих глаз?

Значит, читать тебе то, что написал достославный,

Знатный и сведущий Мор — Лондона гордость и честь.

(Перевод А. Ю. Айхенвальд)

Иероним Буслидий шлет привет Томасу Мору

Недостаточно было тебе, любезнейший Мор, того, что некогда всю заботу свою, труд и старание отдал ты делам и нуждам отдельных людей. Теперь все это по доброте и великодушию своему ты направляешь на общее благо, решив, что это твое доброе дело, каким бы оно ни было, позволит тебе заслужить любовь, снискать благодарность, добиться славы тем более, чем шире оно распространится, чем больше людей оно охватит, чем больше оно принесет пользы. Хотя в других случаях ты стремился делать это, однако недавно ты на удивление счастливо добился высшего успеха, а именно в той пополу-денной беседе, которую ты изложил письменно, прибавив описание справедливых и добрых законов Утопической республики (их надобно пожелать всем).

В этом удачном описании прекраснейшего порядка есть все, к чему только может устремиться высочайшая просвещенность, а также совершенное знание человеческих дел. Оттого что и одно, и другое сходится здесь в столь равном и одинаковом сочетании, ни на шаг не уступая друг другу, оба эти свойства равно оспаривают пальму первенства.

Твоя ученость столь многообразна, многоопытность твоя в делах столь велика, что вообще все, что ты пишешь, ты утверждаешь на основании опыта, а все, что ты решил утверждать, ты излагаешь наиученейшим образом. Конечно, это удивительное и редкое счастье, и, разумеется, встречается оно тем реже, чем труднее им овладеть. Особенно не только среди тех, которые искренне хотят служить общему благу, но и среди тех, которые по учености своей — знают, по вере — могут, по влиянию — в состоянии делать это благочестиво, честно, осмотрительно, подобно тому, как ныне это достойно делаешь ты, помышляя не только об одном себе, но и обо всем мире. За эту твою замечательную заслугу тебе и обязан весь мир. Оттого что никаким иным способом не мог бы ты научить людей правильнее или лучше, чем представив на их суд идею государства, образец нравов и совершеннейшее их изображение. Никогда прежде нигде в мире никто не видал устройства более полезного, более совершенного или более желанного. Оно сильно превосходит и намного опережает столь известные, столь прославленные государства спартанцев, афинян и римлян! Если были бы они основаны при тех же благих предзнаменованиях, если бы имелись у них те же установления, законы, уложения, правила, которые есть в этом твоем государстве, то, конечно, их не уничтожили бы и не сравняли с землей. Ныне, увы, лежат они угасшие, безо всякой надежды на восстановление. Хотя, напротив, некогда они были невредимы, счастливы, удачливы и весьма богаты. Они во всем господствовали, их уделом была власть на суше и на море. Сожалея о жалкой доле этих государств, дабы и другие, обладающие ныне высшей властью, не подверглись подобной участи, ты также, конечно, пожелал предусмотреть все в своем совершеннейшем государстве, которое премногого достигло не столько учреждением законов, сколько воспитанием достойнейших должностных лиц. Это важно, оттого что в противном случае без них, если верить Платону, все законы, даже наилучшие, были бы мертвы. Все положение и верный путь любого совершенного государства надобно представить на примере этих должностных лиц; они образец честности, зеркало нравов, норма справедливости. Прежде всего надобно, чтоб соединились здесь мудрость знатных, храбрость воинов, умеренность отдельных людей и всеобщая справедливость. Если это есть, тогда твое государство, которое ты так восхваляешь, ясное дело, устроено замечательно. Неудивительно, если потом получится, что не только многим надобно будет его бояться, но и всем народам придется его чтить, а также и славить во все века. И это более всего по той причине, что в этом государстве после уничтожения всяких притязании на собственность ни у кого нет ничего собственного. Кроме того, исходя из общего, у всех все общее. Настолько, что любая вещь, всякое дело — общественное или личное — направлено не на удовольствие большинства и не на прихоть немногих, но все служит поддержанию одной лишь справедливости, равенства и общности.

Необходимо следует, что все рассказанное полностью уничтожает всякий повод, огонь и солому, из которых могли бы разгореться козни, появиться роскошь, зависть и несправедливость. Иногда личная собственность или пылкая жажда обладания — страсть, более всего достойная сожаления, толкает смертных, даже сопротивляющихся этому, к величайшему, ни с чем не сравнимому злу. Отсюда часто внезапно возникают расхождения во мнениях, вооруженные бунты и войны, похуже гражданских. Тогда не только полностью уничтожается распрекраснейшее положение счастливейших государств, но и целиком забывается все: и слава, которую они некогда стяжали, и былые победы, и славные трофеи, и вся богатая добыча, взятая у покоренных врагов.

Если случится, что это мое письмо вызовет меньше доверия, чем я того хотел, то, разумеется, всегда найдутся наинадежнейшие свидетели, к которым я тебя направлю, а именно все города, столь великие некогда, а ныне опустошенные, все разрушенные государства, поверженные республики, сожженные и погубленные деревни, от которых сегодня едва видны одни лишь останки, следы поражения; история, хоть и древняя и далеко простирающаяся, с трудом помнит какие-то их имена. Наши государства, если такие возникнут, если будут они устроены по образцу государства утопийцев и не отступят от него, как говорится, ни на шаг, легко избегнут заметных бед, опустошений, потрясений и всяких военных разрушений. Тогда лишь, соблюдая все установления, узнали бы они, наконец, наиболее полно на деле, сколь много пользы принесла нам эта твоя беседа, особенно если, следуя ей, научатся они, как сохранить свое государство целым, невредимым и победоносным. Поэтому по всей справедливости обязаны они тебе, своему спасителю, который спас не только одного какого-нибудь гражданина, но целиком все государство.

Пока же прощай, однако и впредь не переставай успешно размышлять, работать и трудиться на благо государства. Ему это придаст прочность, тебе — бессмертие. Прощай, всеученейший и благодетельнейший Мор, краса Британии и всего нашего мира.

Из своего дома в Мехелине в 1516 году.

Дата добавления: 2015-10-23