The Contextualizer

By ARTHUR LUBOW

Published: April 6, 2008

EVERY JEAN NOUVEL BUILDING tells a story. Typically, architects begin the design process with a sketch pad or scale models, but Nouvel starts with an idea he can express in words. “Everyone is a product of his epoch,” he told me recently. “For me, I was born in France after the war; I was in the milieu of Structuralist thinkers. If I don’t have a good analysis of something, I am lost.” Once Nouvel examines his given conditions and decides that the best architectural solution is, say, a skyscraper without visible base and summit, or a mechanized geometric facade that casts filigreed shadows, he can get going. But to this cerebral process he appends a counterweight: the sensuous love of the material components of a building. “What I like is the poétique of the situation,” he said, in Gallically accented English. “I am a hedonist, and I want to give pleasure to other people.” That avowal of hedonism gained credibility from the surroundings in which it was made: Le Duc, arguably the best seafood restaurant in Paris, where the waiter knew without instruction to bring Nouvel’s standard order of marinated raw fish followed by poached lobster dressed with olive oil.

Nouvel treats favorite restaurants as his office annexes, where he can develop his creative ideas in stereotypically French fashion — over long, wide-ranging discussions, lubricated by excellent food and wine. From this unchanging routine he achieves a wild variety of results. Most visitors to Paris would probably be surprised to learn that a single architect is responsible for the Fondation Cartier, a light-flooded, rectangular glass building in the Montparnasse district that is sandwiched elegantly between two huge glass screens, and the Musée du Quai Branly, a hodgepodge of vividly colored components with a spooky, tenebrous exhibition hall that veers perilously close to kitsch. “Of course, you can find a lot of contradictions between all my buildings,” Nouvel told me. “I have no global reasons; I have particular reasons.” Other critically praised architectural firms, like Herzog & de Meuron and Rem Koolhaas’s Office for Metropolitan Architecture, make similar claims. Nouvel’s projects, however, lack not only a recurring formal vocabulary but even a readily apparent common sensibility.

Nouvel is, at 62, a bulky man with an enormous shaved head, an intense gaze, bushy black eyebrows and an all-black wardrobe that he often complements with a broad-brimmed black hat. He makes an unmistakable impression, yet despite his powerful personality, he is exceptionally good at allowing a building to take on a personality of its own. With some of his projects, that personality is coolly and irresistibly seductive, and with others, it is brassy, even cheesy.

Last week, Nouvel was named the winner of his profession’s highest honor, the Pritzker Architecture Prize. As his close friend the architect Frank Gehry told me last month, Nouvel was “long overdue” to win it, but the inconsistency of his work got in the way. “He’s precarious,” explained Gehry, who was on the awards jury until last year. “He tries things, and not everything works. There’s a mixture of things that are extraordinary, things that are experiments, things that don’t come off aesthetically. But Jean is willing to jump in and take on things and try. That’s a great quality.”

Even before receiving the Pritzker, Nouvel in recent years has garnered the recognition that architects most covet — prestigious and challenging commissions all over the world. He is doing a concert hall in Paris and another in Copenhagen; in the Middle East, he is designing the Louvre Abu Dhabi and an annex to the Qatar National Museum. In New York City alone, his firm has built a stylish residential condominium in SoHo; broken ground on another innovative condo tower with a tessellated glass curtain wall in West Chelsea; and won the commission to construct what could become a city landmark, a 75-story Midtown skyscraper next to the Museum of Modern Art. The twisting, angular MoMA tower, says Nouvel’s business partner, Michel Pelissié, is “the most important project for him now.” Nouvel was so eager to land the deal that he urged Pelissié not to negotiate too hard on fees with the developer.

Nouvel’s next-to-MoMA scheme looks like no other high-rise in the city, but he told me, “It is a kind of archetype of what can be a skyscraper in New York.” He sees the existing architecture of a city as a record of how previous builders responded to the unique geographical and historical conditions of that place; therefore he argues that rigorous analysis, not dumb replication, is the way to design a new structure that is truly contextual. “Every architecture is an opportunity to create what I call the missing pieces of the puzzle,” he explained. “To find how you can create more poetry with the place where you are and the program you have. You research what will be the most emotional, the most perfect, the most natural.” The purpose of all the thinking, he says, is to arrive at a result that makes gut sense.

Following a working lunch in early January, Nouvel strolled — he does not like to walk fast — to the Quai Branly, to meet representatives of the Stavros Niarchos Foundation, who were in Paris to interview him and look at some of his buildings. They were in the midst of a search to select the architect of a new opera house and cultural center in Athens. Before entering the museum, Nouvel pointed out to me the particularities of the Branly site, which extends from the boulevard along the Seine to a quietly affluent residential block. Nouvel erected a glass wall (on the high-traffic river side) to mark the line of the streetscape and placed his buildings in a garden behind it. When you look through the glass wall from the street, the reflections of the trees on the boulevard mingle with the blurred images of the trees in the garden within, so it is difficult to say which is where. This is what Nouvel calls a “game” — the French word “jeu” can also refer to the play of light on a surface, a pun or a witticism, all of which seem appropriate to the architectural games he loves.

The Musée du Quai Branly houses the national collections of African, Oceanic and Native American art that were formerly displayed in anthropological museums, mainly in the Musée de l’Homme and the Musée des Arts Africains et Océaniens. Even more than the challenge of inserting his architecture into an awkward urban site, the task of creating a suitable home for these cultural artifacts fascinated Nouvel. He resolved to exhibit them in settings that recalled their native environments. “It’s not an Occidental building,” he told me. “For me it is a world done with colors and shapes linked to an interpretation of Africa and Oceanic and American culture.” His solution seems to have delighted the general public, but it has outraged many anthropologists and museologists who mourn the loss of a cleaner, clinical display.

To reach the permanent collection, you must ascend a white ramp that coils around a cylindrical showcase of musical instruments. At the end of the ramp, the light dims, the ceiling lowers and the white walls and floor yield to dark red and brown surfaces. Voilà! You have left Europe behind.

A half-dozen middle-aged white men from the Niarchos Foundation were waiting for Nouvel just beyond the frontier. He greeted them in English and started his spiel. “For me it was very important to create a territory,” he said.

“Some critics say it is like a Disney museum. But I do not think it is the right attitude to show this art on white walls.” To evoke the religious emotion that should, in his view, suffuse the museum’s objects, he darkened the surroundings. “That was also very polemical, because people in Europe have the habit of white walls with a lot of light,” he explained. “So here every piece of art is done with the exact lighting that you need to see it. That is not what people are expecting.” His firm designed bespoke installations for 4,000 objects, working to conceal the light sources and to make the showcases as invisible as possible. (Indeed, wherever he could, Nouvel eliminated the vitrines and exhibited the objects out in the open.) He also grouped pieces in evocative ways. Standing between a big glass case of funerary idols and a smaller one of ritual objects, he pointed out how the reflections of the idols flickered on the glass of the opposite vitrine. “It’s a game with the spirits of the dead people, so you see the reflections like ghosts,” he said.

Night was falling as Nouvel, a few of his colleagues and the Greek visitors rode to the Fondation Cartier. Completed in 1994, this glass-and-steel temple to haute bourgeois good taste is a recognized masterpiece of 20th-century architecture. In many of its features, it prefigures the Branly: a glass wall at the height of the neighboring buildings, to separate the complex from the sidewalk and maintain the continuity of the streetscape; a building set back in a garden; and an elaborate play of the reflections of trees on glass. Yet the Fondation Cartier comes across like a slim woman in a black dress and pearls, while the Quai Branly is a guy with a diamond-studded tooth, duded up in a yellow shirt and orange plaid suit for a night out in Lagos or Port-au-Prince. At the Fondation Cartier, I mentioned to Nouvel how surprising it was that the architect of this modernist classic would design the Branly. “I never imagined I could do a building like Branly,” he replied. “But with a question like Branly, you have to have a building like Branly.”

NOUVEL INHERITED HIS LOVE of gathering knowledge from his parents, who were high-school teachers in the small town of Sarlat in the Périgord in southwestern France. (They still live there in retirement.) His father taught history and geography — the subjects that would become the two governing vectors of Nouvel’s architecture. Nouvel wanted to be a painter, but his parents insisted that he would never earn a living and urged him to be a mathematician or scientist instead. “I tried to find another way,” he told me. “I said, ‘Maybe I can do architecture.”’ After a year of study, he failed the entry examination for architecture school in Bordeaux, which turned out to be a blessing. When he took the test again in Paris the following year, he came in first. That distinction would enable him while still a student at the École Nationale Supérieure des Beaux-Arts to obtain a position as assistant to Claude Parent and Paul Virilio, an architect and a cultural theorist, respectively, whose experimental architecture firm deeply influenced his outlook. (To reinforce the presence of critical thinking at the Ateliers Jean Nouvel, he keeps an in-house pundit on retainer.)

Nouvel openly disdained the Beaux-Arts teaching method, which valued the drawing of beautiful details over research and critique. Asked to submit a design for a children’s library as his thesis presentation, he handed in a written analysis of the drawings that children in different regions of France came up with when asked what a library looks like. (His thesis was rejected.) Required to conduct a study of towers, he rebutted the expectation that he would review skyscrapers of the International Style and researched mobile towers that in the Middle Ages were used to attack castles. (Also rejected.) The student protests and strikes of 1968 interrupted his education. Before his eventual graduation in 1971, he began working at Parent’s behest as a project manager — even though, he says, “I knew nothing, and the construction manager understood I knew nothing.” He learned quickly, however, and his ambition grew commensurately, perhaps too rapidly to suit his mentors. When he told Parent that he was designing a house for a friend in southwestern France, the older architect encouraged him to go out on his own, promising him small referrals.

I n his earliest buildings, Nouvel gave material expression to critical ideas. One notable example is the Dick House: after local codes required him to alter his original design, he constructed the house in two shades of brick — brown for the parts that he was permitted to build to plan, red for the amendations. The Dick House was realized, but many of his early projects were not. Still, they added to his growing reputation among architects.

His international breakthrough came with the Institut du Monde Arabe, a tour de force that opened in 1987. Wedged along the Seine, between Paris’s medieval kernel of the Île Saint-Louis to the north and the brutally modern campus of Jussieu university to the south, the Institut presents two very different facades. On the north, Nouvel aligned it precisely with the towers of the Notre Dame Cathedral, and using a newly available material, fritted glass, he etched in baked white ceramic a computer-generated image of the skyline across the river.

What captured the popular imagination, however, was the south facade, where Nouvel devised a sophisticated technological rendition of the moucharabieh, or latticed screens of Moorish patios and balconies. “The vocation of the building was to talk about Arab culture,” he told me. “If it is a homage, then it has to use the two main aspects of Arab architecture, geometry and light. But in Arab countries there are only sunny days. In Paris, more than half the days are cloudy. I need glass and insulation, because it gets cold and rainy, and I imagine an adjustment of the geometry to get the right light.” He invented a system of diaphragms like those that regulate the opening of a camera shutter. Controlled by a computer according to the external temperature and brightness, they would admit 30 percent of the available light when fully open and 9 percent when closed, “to have always the right intensity of light inside and to have the right solar protection,” he said. “But it was also to create a feeling of preciousness. A moucharabieh in wood or marble is very precious. You have to find the same feeling. If you don’t, you have something like Disney.” By arranging the aluminum diaphragms in a geometric pattern and covering them with glass, he gave the building the aura of an expensive, finely calibrated watch. In the end, the system was so successful that it defeated itself. To produce within the building the emotionally powerful effect of light and shadow that the architect desired, the motorized diaphragm openings rarely needed to change. But tourists wanted to see a demonstration; to Nouvel’s deep irritation, the authorities mandated that the computer controls be overriden so that the diaphragms open and close every hour. With each new presidential administration, Nouvel has petitioned to restore his scheme, so far without success.

The building was also weakened by cost-cutting measures, including the elimination of a fabulous-sounding feature, a fountain in which water would bubble up and down from a glass-covered tank that contained mercury swirling in arabesques in the water — an allusion to a passage in the “Arabian Nights” (unearthed by the in-house thinker of that period) on mercury shimmering under the moon. Notwithstanding the compromises, the building remains a revered work of the ’80s, utilizing the technical resources that were in vogue at the time but hiding most of the gadgetry. “Since the ’70s I have said, to show the beautiful beam is not interesting,” Nouvel told me. “What is interesting is when an engineer cannot imagine how the building is done. You show only the result, not how you arrive at the result.”

The year after the Institut opened, Nouvel brought in a partner, Emmanuel Cattani, who had political contacts and experience in building factories. The firm grew to more than 100 people, completing such major projects as a conference center in Tours, a transformation of the opera house in Lyon and the Fondation Cartier. Its most ambitious endeavor was a skyscraper that Nouvel (adapting a term from the artist Brancusi) called the “tour sans fins,” or endless tower. Conceived as a kind of minaret alongside the squat, monumental Grande Arche de La Défense, the endless tower has taken on some of the mystique of Mies van der Rohe’s unbuilt Friedrichstrasse glass skyscraper of 1921. To obscure its lower end, the tower was designed to sit within a crater. Its facade, appearing to vanish in the sky, changed as it rose, from charcoal-colored granite to paler stone, then to aluminum and finally to glass that became increasingly reflective, all to enhance the illusion of dematerialization. It would have been the world’s thinnest skyscraper, rising almost 1,400 feet from a base 138 feet in diameter.

Nouvel has gone on to use the cylindrical shape of the endless tower in subsequently built projects: the Agbar Tower in Barcelona and the Doha High-Rise Office Building in Qatar. All three skyscrapers use a system of peripheral load-bearing beams to maximize the floor space. But Nouvel arrived at the same solution through different routes. The Agbar Tower is based on the catenary curve, employed by Barcelona’s most famous architect, Antonio Gaudí. And Gaudí himself, in using the parabola formed by a hanging chain, was referring to the extraordinary shapes of the rock pinnacles of nearby Montserrat, whittled over eons by the wind. Such deep contextualism captivates Nouvel. Agbar, a concrete structure, further alludes to Gaudí in the panels of red and blue glass in its outer skin, which recall the broken colored tiles of Modernismo decoration. In contrast to the Barcelona tower, Doha employs an intricate aluminum mesh sunscreen that, like the Institut du Monde Arabe, is inspired by the moucharabieh. In Barcelona the main challenge was baffling the wind; in Doha it was to deflect the sun. But in the end, both are phallic forms (inspired in the case of Doha by a dome, not a catenary curve) with gaudy sheaths — representing what Gehry refers to as “a French aestheticism, and it’s not only Jean, that gets disco-ish with colors and lights and mirrors.”

The tour sans fins was much more restrained. Unfortunately, it was never constructed. The real estate slump of the early ’90s doomed the project. And with its demise, Nouvel’s firm, which had expanded to complete the tower, collapsed into bankruptcy. “There were a lot of people and not so many invoices,” Pelissié, Nouvel’s partner, told me. “In this period there were 150 people for a billing of five million euros. Now we have 175 people for a billing of 30 million euros.”

Nouvel, speaking about the firm’s demise, told me: “That was a very hard period for me. I was not in a very confident position. I had a partner working with me who never told me we were in trouble, and in three months we were done.” After the firm was reconstituted in 1994, Nouvel remained a salaried employee for a decade, while he repaid his personal debts and taxes. He now owns half the firm.

Nouvel can be very nonchalant about finances. “I’ve never met anybody who cares less about money,” says his friend Gilbert Brownstone, who helped bail Nouvel out during the bankruptcy. “He loves Italian food and great wine. As long as he has that, he can’t be bothered.” But Brownstone has resolved to find Nouvel a personal accountant, and Pelissié told me, “I think now Jean has to earn money for his life and his family.” Nouvel has been married twice, and had a long relationship as well with the mother of his two sons, who today are a 28-year-old mathematician and computer expert and a 26-year-old video maker and set designer. With his second wife, Nouvel had a daughter, now 13, who suffered brain damage during birth; although she eventually did learn to talk and walk, she will require assistance all her life. “The brain is a strange thing, but she can never become completely normal,” Nouvel said. “She cannot retain attention. She likes to play with a computer, but she cannot write. She takes very interesting photographs, so I hope she will be a very special photographer.”

An ardent nightclubber in his younger days (he met Brownstone when they were regulars at the upstairs bar at Les Bains Douches in Paris), Nouvel no longer stays out all night. For two years he has been living with Mia Hagg, a beautiful 37-year-old Swedish architect who worked for him, then for five years for Herzog & de Meuron and now has her own practice. “She has made him much happier than he has been in a long time,” Brownstone told me.

On the day he led a tour for the Greek delegation (who would announce the next month that they were selecting Renzo Piano), Nouvel held a lunchtime meeting in a stylish bistro with four colleagues, to discuss his preliminary ideas for a competition to build a large hotel project in Las Vegas. Nouvel’s was one of four architecture firms invited to submit a design concept in late February for this joint venture between the MGM Mirage company and the South African resort tycoon Sol Kerzner. It is a huge undertaking, with about seven million square feet of space. In addition to the functional requirements (parking, casino, hotel rooms), Kerzner specified a gigantic aquarium, which he has made a trademark feature of his leisure destinations.

After the waiter took the orders for the three-course lunch and the bottles of red and white wine, the younger men waited to see what the boss had come up with.

“I don’t care about neighbors,” Nouvel began. “There is contextual architecture, but in Las Vegas....” His voice trailed off. As his junior colleagues well knew, Las Vegas is a consummate postmodern pastiche — the apotheosis of what Nouvel’s late friend, the post-Structuralist theorist Jean Baudrillard, referred to as the simulacrum. Walking down the Strip in Las Vegas, you will encounter ersatz reproductions of New York, Paris, Venice, ancient Egypt and ancient Rome. If there is any context to Las Vegas, it is one of spectacular inauthenticity.

Having developed his ideas for the Las Vegas competition while traveling over the Christmas holidays, Nouvel was meeting for the first time with the project team. He prefers to dream up his concepts away from the office: either in bed in the mornings or, even better, in the South of France during the summer, when he heads to St. Paul de Vence, a village near Nice, to swim, to incubate his ideas in tranquility and to meet periodically with colleagues or clients who fly down. “He is a really hard worker, but he has a way to organize people with his life,” says his friend Patrick Seguin, who owns a leading Paris gallery of mid-20th-century furniture. “Probably half his business is done around the table. If he works 14 hours a day, it is seven hours at the table.”

Over lunch in Paris, the team of architects passed around reference photographs: of aquarium fauna and flora; Monument Valley and the Canyon de Chelly in Arizona; and a variety of colorful minerals extracted from the Mojave Desert. There was also a geologic map of Nevada.

“I will keep the idea that Vegas has to talk about Vegas, and not about Brazil, Egypt, Paris,” Nouvel said. Instead of arbitrarily replicating some tourist mecca, he wanted his simulacrum to be of Las Vegas itself — or at least of Las Vegas before it became “Vegas.” The arid landscape appealed to him. He was also intrigued by the programmatic inclusion of an aquarium. “For me there is something paradoxical about the aquarium and the desert,” he told his team. “It could be poetic. I want to play with that.” He emphasized that the hotel complex must “exist in a universe of ‘wow’ objects but create a difference, a strong difference.” He envisioned a wall of towers and lower buildings that stretched for four-tenths of a mile and resembled a canyon.

“You mean it looks like Monument Valley,” said Emmanuel Blamont, the project director.

“I don’t know,” Nouvel said. “I want to see a lot of photographs of geography. For me, this project is a landscape. Not a lot of fake rocks, or a set for a Hollywood western. We have to do a big garden.” Like an 18th-century “English garden,” it would cultivate the illusion of a wild setting, except, in this case, the model would be an American desert, not an English dell. “What I like, and it exists in the Colorado Valley, is Aeolian shapes eroded by wind, and we can create a wall with an Aeolian profile,” Nouvel continued. He envisioned an entry into the complex that would descend gradually, between the rough, red-earth-colored “canyon walls” (fabricated of real stone at the lower levels); the view would end, in an exaggerated perspective, in “something very strong, maybe just a little crack, like a canyon.” And the acrylic-glass aquarium would be a quarter-mile long, descending to give the sense of “the abyss, with fishes with their own light,” while higher up, there would be dolphins, with sunlight shining through the water. “Of course, you will understand very quickly that it is artificial,” he said. “It’s like a garden in an old city. You go down with water in the middle, and you know it is artificial, but it is still a big emotion.”

SINCE THE FIRM'S RESURRECTION in 1994, business has steadily grown. In 2001, it won the commission for what became Nouvel’s first big American project, the Guthrie Theater in Minneapolis. Located in the mill-and-warehouse district that is the city’s historic heart, the building in its formal volumes echoes the silos nearby. Once again, Nouvel was looking for a way to connect to the particular culture of the place. “When you go to São Paulo or Tokyo, it is always the same typologies,” he told me. “I am against parachuted architecture.”

Even before the Guthrie, Nouvel was brought in on a smaller American commission: to design the SoHo project at 40 Mercer Street, which was politically sensitive. The architect helped win approval from the referees at the local community board, the landmarks-preservation commission and the city planning commission. “When I arrive, generally it’s a very delicate situation,” Nouvel told me. “If they have no problem, they don’t come to me.”

One of the developers behind 40 Mercer was Hines, which is hoping for similar success on its next-to-MoMA tower. To select an architect, Hines invited five top-drawer firms to present two schemes — “what you want to do and a reasonable one,” as Nouvel describes it. He said that he jotted off a quick sketch for the “reasonable” alternative and concentrated on the audacious entry. “It could be unreasonable if you didn’t have the brand of MoMA, but it is reasonable here,” he explained to me. But according to David Penick, a vice president at Hines, what was remarkable about Nouvel’s audacious scheme was that it was, in fact, the so-called “reasonable” one: it observed the arcane zoning restrictions for the Midtown site.

The site posed challenges. The footprint is very small; and, because of the land-acquisition costs (MoMA sold the prime parcel of real estate to Hines for $125 million), the building had to be very tall. To Nouvel this suggested a thin skyscraper that would evoke classic New York, circa 1930, without slipping into the schmaltz of historicism. Instead of drawing inspiration from such landmarks as the Chrysler Building and the Empire State Building, he perused the architectural drawings of Hugh Ferriss, whose moody renderings of New York skyscrapers at that time (some real, most of them invented) conjured an iconic Manhattan that still stirs imaginations (especially those of comic-book artists) today. Unlike the boxy high-rises that mushroomed in the ’60s near the museum, the towers envisioned three decades earlier by Ferriss taper into spires.

It made sense for Nouvel to consult Ferriss, because the artist was responding to the setbacks mandated by the 1916 New York zoning law, which even now dictates the twists and bends of Nouvel’s skyscraper. “I was fascinated by his drawings of the ‘needle city,”’ Nouvel recalled. “I thought in this neighborhood of rectangular buildings, a needle would make sense.” Nouvel says that he views himself as a contextual architect. “Contextuality is to give additional value to what is around you,” he says. “I researched the rhythm. When I placed the building to be like the other ones, it was stupid. If you go up and the other ones are lower, that is what I call the rhythm of the city.” Architects are the most practical of artists. Nouvel came up with a scheme that fulfilled his aesthetic ambitions, satisfied the developer’s need to build high (twice as tall as the Museum Tower) and provided a rationale that may well persuade the city’s planning and landmarks authorities to issue the always fiercely debated permits.

The Hines glass tower will house hotel rooms, condo apartments and additional museum exhibition space. (The commission does not include the design of the galleries; MoMA, which retains ownership of them, will determine that configuration once the building plans are set.) For the architect, who likes to refer to himself as an illusionist, the trick here is make everything disappear except the heavy trusses that brace the building externally. Standing inside an apartment, you should feel as though you are on a construction site, with nothing but steel beams separating you from the throbbing, glamorous city. It requires the most up-to-date engineering to accomplish, but at the end of all the research lies a very simple concept — a paean to the skyward thrust and power of New York. “I like to play with the story of the city,” Nouvel told me. Having carefully studied the text, he is ready to write his own chapter.

Артур LUBOW

Опубликовано: 6 апреля 2008

Каждое здание Жана Нувеля рассказывает историю. Как правило, архитекторы начала процесса проектирования с площадки эскиза или масштабные модели, но Nouvel начинается с идеи, он может выразить словами. "Каждый человек является продуктом своей эпохи", сказал он мне недавно. "Для меня, я родился во Франции после войны, я был в среде Структуралиста мыслителей. Если я не буду иметь хороший анализ что-то, я потерял». После Nouvel рассматривает его данным условиям и решает, что лучшее архитектурное решение, скажем, небоскреб без видимого основания и вершины, или механизированным геометрический фасад, который бросает филигрань тени, он может идти. Но на этот мозговой процесс, который он добавляет противовес: чувственная любовь материальных компонентов здания. "Что мне нравится poétique ситуации", сказал он, в Gallically акцентировано английском языке. "Я гедонист, и я хочу, чтобы доставить удовольствие другим людям." Это признание гедонизма получили доверие от среды, в которой это было сделано: Le Duc, возможно, самый лучший рыбный ресторан в Париже, где официант знал, без инструкции принести стандартный заказ Nouvel о маринованных сырой рыбы следуют вареные омары, заправленные оливковым маслом.

Nouvel рассматривает любимых ресторанов, как его приложения офиса, где он может развивать свои творческие идеи в стереотипно французской моды - более длинные, широкие дискуссии, смазываются вкусная еда и вино. Из этого неизменного рутинной он достигает диких различные результаты. Большинство посетителей в Париж, вероятно, будут удивлены, узнав, что один архитектор несет ответственность за Fondation Cartier, светлых, прямоугольное в плане здание стекла в районе Монпарнас, который зажат между двумя элегантно огромных экранах, стекло, Музей дю набережной Бранли, солянку из ярко окрашенные компоненты с жутким, темный зал выставки, поворачивает к опасной грани китча. "Конечно, вы можете найти много противоречий между все мои здания," Nouvel мне. "У меня нет глобальных причин, у меня есть особые причины." Другой критически хвалил архитектурных фирм, как Херцог & де Мерон и Рем Колхас Управления по Metropolitan Architecture, делать подобные утверждения. Проекты Нувель, однако, не хватает не только повторяющиеся формальной лексики, но и очевидной общей чувствительности.

Nouvel есть, на 62, громоздкий человек с огромным бритые головы, интенсивный взгляд, густые черные брови и все-черный шкаф, что он часто дополняет с широкими полями черной шляпе. Он делает безошибочный впечатление, но, несмотря на его сильной личностью, он исключительно хорошо позволяет зданию взять на личности своих собственных. С некоторыми из своих проектов, что личность есть спокойно и неотразимо соблазнительная, и с другими, это наглый, даже низкого качества.

На прошлой неделе, Нувель был назван лауреатом высшей награды своей профессии, Притцкеровской архитектурной премии. Как и его близкий друг архитектора Фрэнка Гери сказал мне в прошлом месяце, Нувель был "давно назрел", чтобы выиграть, но несоответствие его работы попали в пути. «Он опасный", объяснил Гери, который был в жюри награды, пока в прошлом году. "Он пытается вещи, и не все работает. Там в смесь вещей, которые являются внеочередными, вещи, которые являются эксперименты, вещи, которые не отрываются эстетически. Но Жан готов прыгнуть в воду и взять на себя вещи и попробовать. Это отличное качество ".

Еще до получения Прицкер, Nouvel в последние годы получил признание того, что большинство архитекторов пожелай - престижной и сложной комиссий во всем мире. Он делает концертный зал в Париже и еще в Копенгагене, на Ближнем Востоке, он разрабатывает Лувр Абу-Даби и приложения к Катар Национальный музей. В Нью-Йорке в одиночестве, его фирма создала стильный жилой кондоминиум в Сохо; пересеченной местности на другой инновационной башни кондо с мозаичные стены занавес стекло в Западном Челси, и выиграл комиссии построить то, что могло бы стать достопримечательностью города, 75 - История Midtown небоскреб рядом с музеем современного искусства. Скручивание, угловые башни MoMA, говорит, что бизнес-партнер Нувель, Мишель Pelissié, является "самым важным проектом для него сейчас". Нувель так стремился посадить много, что он призвал Pelissié не слишком сложно договариваться о тарифах можно получить у разработчика.

Следующего за MoMA схема Nouvel выглядит, как никакой другой высотный в городе, но он сказал мне: "Это своего рода архетип, что может быть небоскреб в Нью-Йорке". Он считает, что существующую архитектуру города, как запись о том, как предыдущие строители ответили на уникальных географических и исторических условий того места, поэтому он утверждает, что тщательный анализ, а не тупой репликации, является способ создания новой структуры, которая действительно контекста. "Каждая архитектура дает возможность создать то, что я называю недостающие фрагменты головоломки", пояснил он. "Чтобы узнать, как можно создать более поэзия с местом, где вы находитесь, и программа у вас есть. Вы исследований, что будет самым эмоциональным, самый совершенный, самый естественный. "Цель всех мышление, говорит он, чтобы прийти к тому, что делает кишечнике смысла.

После рабочего обеда в начале января, Nouvel гуляли - он не любит ходить быстро - на набережной Бранли, встретиться с представителями Ставрос Niarchos фонда, которые были в Париже, чтобы взять у него интервью и посмотреть на некоторые из его зданий. Они были в центре поиска, чтобы выбрать архитектора нового оперного театра и культурного центра в Афинах. Перед входом в музей, Nouvel указал мне особенности Бранли сайт, который простирается от бульвара вдоль Сены, чтобы спокойно богатый жилой квартал. Nouvel возвели стеклянную стену (на высоком берегу реки трафика), чтобы отметить линию городского пейзажа и положил его дома в саду позади него. Когда вы смотрите через стеклянную стену с улицы, отражения деревьев на бульваре пообщаться с размытыми изображениями деревьев в саду в течение, так что трудно сказать, где. Это то, что Нувель называет "игрой" - французское слово "Jeu" может также относиться к игре света на поверхность, каламбур или шутка, каждый из которых представляется целесообразным архитектурных игры он любит.

Музей дю набережной Бранли находятся национальные коллекции Африки, Океании и искусство американских индейцев, которые были ранее показаны в антропологический музей, в основном в Музей де l'Homme и Музей Искусств Africains и др. Océaniens. Даже больше, чем проблема вставить его архитектуры в неловкое городской сайт, задача создания подходящего дома для этих культурных ценностей очарован Нувель. Он решил выставлять их в местах, которые напомнили о своей родной среде. "Это не здание Occidental", сказал он мне. "Для меня это сделали с миром цвета и формы, связанные с интерпретацией Африки и Океании и американскую культуру". Его решение, похоже, рад широкой общественности, но это вызвало возмущение многих антропологов и музееведы, кто скорбит о потере чистого, клиническим проявлением.

Чтобы достичь постоянной коллекции, Вы должны подняться на белый скат, что катушки вокруг цилиндрического витрины музыкальных инструментов. В конце рампы, свет тускнеет, потолок снижается, и белые стены и пол доходность до темно-красного и коричневого поверхности. Вуаля! Вы оставили позади Европы.

Полдюжины средних лет, белый человек из Niarchos Фонда ждали Nouvel только за границей. Он приветствовал их по-английски и начал рассказ о злоключениях. "Для меня было очень важно для создания территории", сказал он.

"Некоторые критики говорят, что это, как Дисней музея. Но я не думаю, что это правильное отношение, чтобы показать это искусство на белых стенах. "Чтобы вызвать религиозное чувство, которое должно, по его мнению, заливать объектов музея, он потемнел окружающей среды. "Это было очень полемических, потому что люди в Европе, имеют привычку белые стены с большой свет", пояснил он. "Так вот каждый произведение искусства делается с точным освещением, что вам нужно это увидеть. Это не то, что люди ждут ". Его фирма предназначена для установки на заказ 4000 объектов, работа, чтобы скрыть источники света и сделать витрины, как невидимый насколько это возможно. (В самом деле, где бы он мог, Nouvel устранил витрины и выставлены объекты в открытую). Он также сгруппированы штук в воспоминания способами. Стоя между большой стеклянный корпус погребальных идолов и меньше одной из ритуальных предметов, он отметил, как отражение идолов мерцали на стекло противоположной витрине. "Это игра с духами умерших людей, так что вы видите отражение как призраки", сказал он.

Вечерело, как Нувель, некоторые из его коллег и греческие гости поехали в Fondation Cartier. Завершенный в 1994 году, это из стекла и стали храмом высокой буржуазной хорошего вкуса является признанным шедевром 20 века архитектура. Во многих своих функций, оно предвосхищает Бранли: стеклянная стена на высоте соседних зданий, чтобы отделить комплекс с тротуара и поддерживать непрерывность городского пейзажа, здание, расположенное обратно в сад, и сложная игра отражения деревьев на стекле. Тем не менее, Фонд Картье сталкивается как стройная женщина в черном платье и жемчуга, а на набережной Бранли это парень с бриллиантами зуба, duded в желтой рубашке и оранжевый плед подходит для вечера в Лагосе или Порт- о-Пренс. В Fondation Cartier, я сказал Nouvel как удивительно было то, что архитектор этого модернистского классический будет разрабатывать Бранли. "Я никогда не думал, что я мог сделать здание как Бранли", ответил он. "Но вопрос, как Бранли, вы должны иметь как здание Бранли".

Nouvel унаследовал любовь накопления знаний от своих родителей, которые были средней школе учителя в небольшом городке Sarlat в Перигор на юго-западе Франции. (. Они по-прежнему живут на пенсии) Его отец преподавал историю и географию - субъекты, которые станут два руководящих векторов архитектуры Nouvel в. Nouvel хотел стать художником, но его родители настояли, чтобы он никогда не будет зарабатывать на жизнь и призвал его быть математиком или ученым, а не. "Я пытался найти другой способ", сказал он мне. "Я сказал:" Может быть, я могу сделать архитектуры "." После года обучения, он не смог вступительных экзаменов для архитектурной школы в Бордо, который оказался благом. Когда он сдавал тест снова в Париже в следующем году, он пришел первым. Это различие позволило бы ему, еще будучи студентом в Высшей национальной школе изящных искусств получить должность помощника Клод родителей и Вирильо, архитектор и теоретик культурного, соответственно, чья экспериментальная архитектурная фирма глубоко повлияло на его мировоззрение. (Чтобы усилить присутствие критического мышления в Ателье Жана Нувеля, он держит в доме-эксперт на фиксатор.)

Nouvel открыто презирали Beaux-Arts метод обучения, которые ценят красивый чертеж детали на исследования и критики. Отвечая на вопрос, чтобы представить проект для детской библиотеки, как его тезис выступления он передал в письменном анализ рисунков детей, которые в разных регионах Франции придумали, когда его спросили, что библиотека выглядит. (Его диссертация была отклонена.) Требуется провести исследование башни, он опроверг ожидания, что он будет рассматривать небоскребы Международного Стиль и исследуемых станций мобильной связи, что в средние века были использованы для нападения на замки. (Также отклонены.) Студенческие протесты и забастовки 1968 года прервала его образование. До его возможного окончания в 1971 году он начал работать по воле родителей в качестве менеджера проекта - несмотря на то, что он говорит: "Я ничего не знал, и руководитель строительства понял я ничего не знал". Он быстро понял, впрочем, и его амбиции росли соразмерно, может быть, слишком быстро, чтобы удовлетворить его наставниками. Когда он сказал родителя, что он проектировал дома для друга на юго-западе Франции, старший архитектор предложил ему выйти на свой ​​собственный, обещая ему небольшой рефералов.

Я п ранних зданий, Nouvel дал материальное выражение критических идей. Одним из ярких примеров является Дик доме: после того, как местные нормы необходимо его изменить свой ​​оригинальный дизайн, он построил дом в два оттенка кирпича - коричневый для частей, которые ему было разрешено строить по плану, красный amendations. Дик дом был реализован, но многие из его ранних проектов не было. Тем не менее, они добавили к его растущей репутацией среди архитекторов.

Его международный прорыв произошел в Институте дю Монд Араб, сила Тур де, которая открылась в 1987 году. Расположенная вдоль Сены, между ядром средневекового Парижа в Иль-Сен-Луи на севере и жестоко современный кампус университета Жюсье на юг, Институт представляет два совершенно разных фасадов. На севере, Nouvel соответствие его именно с башни собора Нотр-Дам, а также использование новых доступных материалов, оплавленных стеклом, он врезался в запеченной белой керамической компьютерные изображения горизонта через реку.

Что захватил воображение людей, однако, южный фасад, где Нувель разработал сложный технологический исполнение moucharabieh или решетчатые экраны мавританского патио и балконов. "Призвание здание было говорить об арабской культуре", сказал он мне. "Если это дань уважения, то он должен будет использовать два основных аспекта арабской архитектуры, геометрии и света. Но в арабских странах есть только солнечные дни. В Париже более чем в половине дней дождь. Мне нужно стекло и изоляции, потому что это становится холодным и дождливым, и я думаю, настройки геометрии, чтобы получить правильный свет ". Он изобрел систему мембран, как те, которые регулируют открытие затвора камеры. Управляемые с помощью компьютера в соответствии с наружной температурой и яркостью, они признают, 30 процентов от условий освещенности при полностью открытой и 9 процентов, когда закрыты ", чтобы всегда иметь право интенсивности света внутри и имеют право защиты от солнца", он сказал. "Но это было также создать ощущение драгоценности. Moucharabieh из дерева или мрамора очень дороги. Вы должны найти то же самое чувство. Если вы этого не сделаете, у вас есть что-то вроде Disney. «По организации алюминиевой диафрагмы в геометрический узор и, накрыв их стеклом, он дал здания ауру дорогой, точно калибровать часы. В конце концов, система была настолько успешной, что он победил себя. Для получения в здании эмоционально сильный эффект света и тени, что архитектор желании, моторизованные отверстия диафрагмы редко требуется изменить. Но туристы хотели увидеть демонстрацию глубокого раздражения Нувель, власти постановила, что компьютер управления быть переопределены так, что диафрагмы открываются и закрываются каждый час. С каждой новой президентской администрации, Нувель был ходатайствовал восстановить свою схему, до сих пор не увенчались успехом.

Здание было также ослаблены меры по сокращению расходов, в том числе ликвидации сказочные звучащие функции, фонтан, в котором вода будет пузыря вверх и вниз с застекленным бак, содержащий ртуть закрученной в арабески в воде - намек на отрывок из "Тысячи и одной ночи" (раскопаны в доме мыслитель того времени) по ртути, мерцающие под луной. Несмотря на компромиссы, здание остается почитаемым работы 80-х годов, с использованием технических средств, которые были в моде в то время, но скрывает большую часть новинки. "С 70-х годов я уже сказал, чтобы показать красивый пучок не интересно", Nouvel мне. "Что интересно, когда инженер не может себе представить, как здание будет сделано. Вы показываете только результат, а не как вы прибудете на результат ".

Через год после института открыли, Нувель принес в партнере, Эммануэль Каттани, который имел политические контакты и опыт в строительстве заводов. Фирма выросла до более чем 100 человек, завершив такие крупные проекты, как конференц-центр в Туре, преобразование оперный театр в Лионе и Fondation Cartier. Наиболее амбициозные усилия были небоскреб, который Нувель (адаптация на срок от художника Бранкузи) называется "Тур без плавников", или бесконечные башни. Задуманный как своего рода минарет рядом с приземистыми, монументальная арка Дефанс де Ла Дефанс, бесконечная башня приобрела некоторые мистики незастроенной Фридрихштрассе Мис ван дер Роэ стекла небоскреб 1921 года. Чтобы скрыть ее нижнего конца, башня была разработана, чтобы сидеть в кратер. Его фасад, появляясь исчезать в небе, как изменился он вырос, от угля цвета гранита бледнее камень, затем алюминий и, наконец, стекло, которое становится все более отражающими все для усиления иллюзии дематериализации. Было бы тонкий в мире небоскреб, увеличившись почти в 1400 футов от базовой 138 футов в диаметре.

Nouvel пошел на использование цилиндрической формы бесконечного башне в дальнейшем построил проекты: башня Агбар в Барселоне и Дохе Высотное офисное здание в Катаре. Все три высотных зданий используется система периферических несущих пучки максимальной площади. Но Nouvel пришли к тому же решение по разным маршрутам. Башня Агбар основано на цепной линии, работающие по самым известным архитектором Барселоны, Антонио Гауди. И сам Гауди, при использовании парабола образована висит цепь, имел в виду чрезвычайные формы скалы вершин неподалеку Монтсеррат, вырезал в течение миллионов лет ветром. Такие глубокие контекстуализма пленяет Нувель. Агбар, бетонных конструкций, далее ссылается на Гауди в панелях красного и синего стекла в его внешнюю оболочку, что вспомнить о разбитой цветными изразцами оформления Modernismo. В отличие от Барселоны башни, Доха использует сложную сетку алюминиевый солнцезащитный крем, который, как Институт дю Монд Араб, вдохновляется moucharabieh. В Барселоне главной задачей было непонятно ветра, в Дохе было отвлечь солнца. Но в конце концов, оба фаллические формы (по мотивам в случае Дохе куполом, а не цепной линии) с яркими оболочками - представление, что Гери называется "французский эстетизм, и это не только Жан, который получает диско- иш с цветами и свет и зеркала ".

Тур без плавников был гораздо более сдержанным. К сожалению, он никогда не был построен. Реальный спад недвижимости в начале 90-х обречены проекта. И с его кончиной, фирма Нувель, которая была расширена для завершения башни рухнули на грани банкротства. "Были много людей, и не так много счетов," Pelissié, партнер Нувель, сказал я. "В этот период было 150 человек для биллинга в пять миллионов евро. Теперь у нас есть 175 человек для биллинга в 30 миллионов евро ".

Нувель, говоря о кончине фирмы, сказал мне: «Это был очень тяжелый период для меня. Я был не в очень уверенную позицию. У меня был партнер, работающий со мной, кто никогда не сказал мне, что мы оказались в беде, и в течение трех месяцев мы сделали ". После того, как фирма была преобразована в 1994 году, Nouvel остался наемным работником в течение десяти лет, в то время как он погасил его личные долги и налоги. Он теперь принадлежит половина компании.

Nouvel может быть очень беспечным о финансах. "Я никогда не встречал никого, кто заботится столько о деньгах," говорит, что его друг Гилберт Brownstone, который помог залог Nouvel в ходе банкротства. "Он любит итальянскую кухню и великолепные вина. До тех пор, как он, что он не может быть обеспокоены ". Но Brownstone решила найти Nouvel личный бухгалтер, и Pelissié сказал мне:" Я думаю, что в настоящее время Жан должен зарабатывать деньги для своей жизни и своей семьи. "Нувель имеет был дважды женат и имел длительные отношения, а с матерью двух его сыновей, которые сегодня являются 28-летний математик и специалист по компьютерам и 26-летний создатель видео и сценограф. Со своей второй женой, Нувель родилась дочь, сейчас 13, который перенес повреждение головного мозга во время родов, хотя она в конечном счете было научиться говорить и ходить, она будет нужна помощь всю свою жизнь. "Мозг является странным, но она никогда не сможет стать совершенно нормально", сказал Нувель. "Она не может удерживать внимание. Она любит играть с компьютером, но она не может писать. Она занимает очень интересные фотографии, так что я надеюсь, что она будет очень специальный фотограф ".

Горячее nightclubber в молодости (он встречался Brownstone, когда они были завсегдатаями бара на втором этаже в Les Bains Контрастный душ в Париже), Нувель не остается всю ночь. В течение двух лет он живет с Mia Хагг, красивый 37-летний шведский архитектор, который работал на него, а затем в течение пяти лет для Херцог & де Мерон и теперь имеет свою собственную практику. "Она сделала его гораздо счастливее, чем он был в течение долгого времени", Brownstone мне.

На следующий день он привел тур для греческой делегации (кто бы объявить в следующем месяце, что они выборе Renzo Piano), Нувель провела обеденное время встречи в стильных бистро с четырьмя коллегами, чтобы обсудить свои предварительные идеи конкурс на строительство крупный проект отеля в Лас-Вегасе. Нувель был одним из четырех фирм архитектуры предложено представить проект концепции в конце февраля этого совместного предприятия между компанией MGM Mirage и южноафриканский курортный магнат Сол Керцнер. Это огромная задача, с около семи миллионов квадратных футов. В дополнение к функциональным требованиям (парковка, казино, гостиничных номеров), Керцнер указанный гигантский аквариум, который он сделал торговой маркой особенность его мест отдыха.

После того, как официант принял заказы на трех блюд обеда и бутылки красного и белого вина, молодые люди ждали, что хозяин придумал.

"Я не забочусь о соседях," Нувель начал. "Существует контекстной архитектуры, но в Лас-Вегасе...». Его голос затих. Как и его младших коллег хорошо знал, Лас-Вегас является непревзойденным стилизация постмодернистская - апофеоз того, что покойный друг Нувель, в пост-структуралистской теоретик Жан Бодрийяр, называют симулякр. Спускаясь Газа в Лас-Вегасе, вы столкнетесь с эрзац репродукции в Нью-Йорке, Париже, Венеции, Древнего Египта и Древнего Рима. Если есть связи в Лас-Вегасе, она является одним из впечатляющих недостоверности.

После развил свои идеи на конкурс Лас-Вегасе во время путешествия на рождественские праздники, Nouvel встречался в первый раз с командой проекта. Он предпочитает, чтобы придумать его концепции вне офиса: либо в постели по утрам или, еще лучше, на юге Франции в течение лета, когда он едет в Сент-Пол-де-Ванс, деревне близ Ниццы, плавать, Инкубационный период его идеи в спокойствии и периодически встречаться с коллегами или клиентами, которые летят вниз. "Он действительно труженик, но он имеет возможность организовать людей своей жизнью", говорит его друг Патрик Seguin, которому принадлежит ведущая галерея в Париже середины 20-го века мебель. "Наверное, 1/2 его бизнес делается вокруг стола. Если он работает 14 часов в день, в семь часов за столом. "

За обедом в Париже, команда архитекторов прошло около ссылкой фотографий: аквариумной фауны и флоры, Monument Valley и Каньон де Шелли в Аризону, а также множество красочных полезные ископаемые, добытые из пустыни Мохаве. Существовал также геологическая карта штата Невада.

"Я буду держать мысль, что Вегас говорить о Вегасе, а не о Бразилии, Египте, Париже," Nouvel сказал. Вместо того, чтобы произвольно репликации некоторые туристическую Мекку, он хотел, чтобы его симулякр, что Лас-Вегас сам - или по крайней мере, в Лас-Вегасе, прежде чем стало засушливый пейзаж обратился к нему "-Вегасе.». Он также был заинтригован программного включения аквариума. «Для меня есть что-то парадоксальное в аквариуме и пустыни", сказал он своей команде. "Это может быть поэтическим. Я хочу играть с ". Он подчеркнул, что гостиничный комплекс должен" существует во вселенной "вау" объекты, но создать ситуацию, сильная разница». Он предполагал стены башни и ниже здания, которые растянулись на четыре десятых мили, и похоже на каньон.

"Вы имеете в виду это выглядит как Долина монументов", сказал Эммануэль Blamont, руководитель проекта.

"Я не знаю," Нувель сказал. "Я хочу увидеть много фотографий географии. Для меня этот проект ландшафта. Не много поддельных камней, или набор для западного Голливуда. Мы должны сделать большой сад. "Как и 18-го века" английский сад ", он будет культивировать иллюзию дикой настройки, за исключением, в этом случае модель будет американская пустыня, а не английский Dell. "Что мне нравится, и он существует в Колорадо Долина, это эоловые формы эрозии ветра, и мы можем создать стену с профилем Эолийские" Нувель продолжается. Он представлял въезд в комплекс, который будет постепенно опускаться, между грубой, красно-землистого цвета "каньона" (изготовлен из натурального камня на более низких уровнях); представление закончится, в преувеличенной точки зрения, в «нечто сильный, может быть, немного трещины, как и каньон ". И акриловые стекла аквариума бы четверть мили длиной, по убыванию, чтобы дать ощущение«бездны, с рыбами с их собственным светом ", а выше, существуют бы дельфинов, с солнечных лучей в воде. "Конечно, вы поймете, очень быстро, что это искусственное", сказал он. "Это похоже на сад в старом городе. Вы спуститесь с водой, в середине, и вы знаете, что это искусственное, но это еще большой эмоций ".

ПОСЛЕ ВОСКРЕСЕНИЯ компании в 1994 году, бизнес неуклонно растет. В 2001 году он получил комиссию за то, что стало первым большим Nouvel в американский проект, театр Гатри в Миннеаполисе. Расположенный в стан-и-складской район, который является историческим центром города, здания, в своем официальном объемов вторит бункерах неподалеку. Снова Nouvel искал способ подключения к конкретной культуре место. "Когда вы идете в Сан-Паулу или Токио, это всегда то же типологии," сказал он мне. "Я против парашютом архитектуры".

Еще до того, Гатри, Нувель был доставлен в по меньшей комиссией американского: разработать проект Сохо на 40 Мерсер-стрит, которая была политически чувствительным. Архитектор помогла получить одобрение от судьи в местном совете общины, достопримечательности, сохранение комиссии и комиссии городского планирования. "Когда я приезжаю, как правило, это очень деликатная ситуация," Nouvel мне. "Если у них нет проблем, они не приходят ко мне".

Один из разработчиков за 40 Мерсер был Хайнс, который надеется таким же успехом на его следующем за MoMA башни. Для выбора архитектора, Hines пригласили пяти наиболее ящик фирмы представят две схемы - "то, что вы хотите сделать и разумным", как описывает его Нувель. Он сказал, что записал с быстрый набросок для "разумного" альтернативных и сосредоточился на смелый записи. "Это может быть необоснованным, если у вас не было марки MoMA, но это разумный здесь», объяснил он мне. Но, по словам Дэвида Penick, вице-президент Hines, что было замечательно смелый схема Nouvel было то, что это было, по сути, так называемого "разумного": он наблюдал за тайными ограничения зонирования Midtown сайта.

Сайт поставленных задач. Площадь очень мала и, в связи с приобретением земли расходы (MoMA продается премьер участка недвижимости Hines за $ 125 млн.), здание должно было быть очень высокими. Для этого Нувель предложил тонкий небоскреб, которые вызывают классические Нью-Йорке, около 1930 года, без проскальзывания в сентиментальщина историзма. Вместо того, черпая вдохновение от таких достопримечательностей, как Крайслер-билдинг и Эмпайр Стейт Билдинг, он просматривал архитектурные чертежи Хью Ferriss, чей капризный визуализации нью-йоркских небоскребов в то время (некоторые реальные, большинство из них придумал) вызывал знаковых Манхэттене до сих пор будоражит воображение (особенно комиксов художников) сегодня. В отличие от квадратных высоток, что грибы в 60-х годов возле музея, башни предусмотрено три десятилетия ранее Ferriss конус в шпилей.

Это имело смысл для Nouvel проконсультироваться Ferriss, потому что художник в ответ на неудачи предусмотрено в 1916 году в Нью-Йорке зонирования закону, который до сих пор диктует повороты и изгибы небоскреб Нувеля в. "Я был очарован его чертежи" игла город "," Нувель напомнил. "Я думал, в этой окрестности прямоугольных зданий, игла будет иметь смысла." Нувель говорит, что он считает себя контекстную архитектора. "Контекстуальность, чтобы дать дополнительную ценность к тому, что вокруг тебя", говорит он. "Я исследовал ритм. Когда я разместил здания, которое будет, как другие, это было глупо. Если вы идете вверх и остальные ниже, это то, что я называю ритм города». Архитекторы наиболее практичным художников. Nouvel придумали схему, которая выполнила свои эстетические амбиции удовлетворены потребности разработчика для построения высокопроизводительных (в два раза выше музее Башни) и при условии обоснования, что может убедить планирования города и достопримечательности органов, уполномоченных выдавать всегда яростно обсуждали разрешений.

Хайнс стеклянной башне разместятся гостиничные номера, квартиры квартиры и дополнительные выставочные площади музея. (Комиссия не включает в себя дизайн галерей;. МоМА, который сохраняет право собственности на них, будет определять, что конфигурация раз планы строительства установлены) для архитектора, который любит называть себя иллюзионистом, Хитрость тут в том сделать все исчезает, кроме тяжелых ферм готовиться здания снаружи. Постоянный внутри квартиры, вы должны чувствовать, как будто вы находитесь на строительной площадке, ничего, кроме стальных балок разделяющей вас от пульсирующей, гламурный город. Она требует самых современных инженерных выполнить, но в конце все исследования лежит очень простая идея - гимн небу тяги и мощности в Нью-Йорке. "Мне нравится играть с историей города," Nouvel мне. Тщательно изучив текст, он готов написать свою главу.

Дата добавления: 2015-10-30