Hard coffee blues

(Henry Rollins, “Do I Come Here Often?”, 1998)

19.11.1995, Лос-Анджелес, Калифорния, послеобеденное время. Это воскресенье, и это мой выходной. Неделя была нервной, и я рад, что она закончилась. Было четыре шоу в течение четырёх дней, что, впрочем, обычно не является для меня чем-то выдающимся. Первые два были довольно трудны. Первое было в среду, когда группа играла под названием The Theo Van Rock Experience на CBGB с целью опробовать несколько новых песен и поиграть живьём перед отъездом в Австралию. Это был первый раз в моей жизни, когда я не был целиком готов играть с группой. Не все тексты запомнились, и я был вынужден взять на сцену шпаргалки. До того ни разу этого не делал. С другой – лучшей – стороны, я импровизировал, и думаю, что мне это неплохо удалось, но такой ход сильно пощекотал мне нервы. Ещё одно препятствие имело место следующим вечером, когда у меня было устное выступление в Beacon Theater. Было продано две тысячи билетов, приехал киноагент, приехали люди из всевозможных СМИ и ещё куча народу, которых они пригласили. Я собирался провести шоу как обычно и выдать лучшее, что смогу. Думаю, любой артист, выдающий в одних городах меньше, чем в других, должен попросту покинуть сцену. И хотя обычно я не нервничаю по поводу происходящего на сцене, это был второй день сценических нервов – впечатление для меня новое.

Шоу было взрывным, публика была превосходной, и я думаю, что все прошло хорошо. Закончить эти шоу было облегчением. Следующими были два дня в Висконсине – штате, в котором я действительно люблю играть. Эти шоу были хороши, хотя на концерте в Милуоки меня отвлекали некоторые проблемы со звуком и несколько пьяных людей. Так или иначе, всё было клёво.

И вот, я здесь на полтора дня. По сути это остановка на пути в Австралию, где будут четыре шоу в течение пяти дней.

Думаю, мне хорошо тут быть. Мне нравится, когда есть возможность добраться до моих пластинок. Нет возможности их слушать. Проблема в том, что когда я здесь, я нечасто могу выбрать, что мне послушать. Постоянный бег наперегонки со временем, стремление выжать из него как можно больше до того, как начнётся новое путешествие. Я отрубил телефон и очень этому рад.

Несколько недель назад мне звонили с одного телеканала в Мельбурне, Австралия. Они сказали мне о молодом парне по имени Мариус Бэннистер. У Мариуса лейкемия, и в одной местной больнице борются за его жизнь. У него спросили, чего он хочет, и он сказал, что хочет увидеть меня. Они узнали, что я буду в Мельбурне, и спросили, не побуду ли я с Мариусом немного в свой выходной после концерта. Конечно, я сказал, что побуду. Не знаю, что я буду говорить парню, но я не могу сказать «нет». Интересно, как всё это будет выглядеть. Семнадцать лет – это не возраст для того, чтобы сгинуть на больничной койке.

22.11.1995, 20:49, Сидней Австралия. Я прилетел из Лос-Анджелеса несколько часов назад. Засек время полета с помощью секундомера – 14:05:36. Большую часть этого времени я, должно быть, проспал. Прочитал значительную часть «Музыки для хамелеонов» Трумэна Кэпота – отличное чтиво.

Моим рейсом летели Мелвин, Сим и Тим – наш ответственный за мониторы. Крис, Рик, дорожный менеджер, и Кен, барабанный техник, прилетели более ранним рейсом. Остановились в отеле Gazebo в Кинг’с Кросс. Пошли поесть отсюда вниз по улице в местечко под названием «Крепкий кофе». Что за чудное название для забегаловки – «Крепкий кофе». Кофе и еда были хороши.

Провёл большую часть дня, прогуливаясь и заглядывая в книжные и музыкальные магазины. Основной моей целью было бодрствовать. Сейчас вечер, и мои окна в отеле выходят на неприглядный кусок улицы. Идёт сильный дождь, и я завис у себя в комнате. Телевизор включен, в нём Beatles. Невыносимо слушать, как жизнерадостный Пол Маккартни лепечет о группе и о том, как всё было. Концертные фрагменты передачи были неплохи. Это была, безусловно, потрясающая группа, тут даже не о чем и говорить. Я не могу больше слушать Beatles. Мне тяжело слышать голос Леннона – всё, о чём я могу думать, это как он умер ни за что. Не могу слушать «Нирвану» – это слишком меня опустошает и доводит до безумия. Я устал от мёртвых рок-звёзд. Смерть Шэннона Худа наполнила меня злостью и пустым, тёмным одиночеством.

То, как Чэпмен убил Леннона, слишком сводит меня с ума, чтобы я был способен воспринимать эту музыку. Чэпмен – подлый маленький ублюдок. Очень жаль, что ему позволили жить. Похоже, что он даже не переживал по поводу содеянного. Помню, как после смерти Леннона Чэпмен давал интервью и всего лишь пробубнил какую-то чушь о The Catcher in the Rye. Он убил одного из лучших. Сольники всех остальных битлов меня расстраивают. Дэвид Геффен сказал мне, что был с Ленноном в тот вечер, когда его убили. Это, должно быть, здорово потрясло его внутренний мир. Как бы вы смогли убить Джона Леннона?

Хорошо ненадолго покинуть Штаты. У нас четыре шоу через пару дней. Недавно я давал устные концерты повсюду в Штатах, и это очень хорошо – сделать перерыв. Двадцать восемь шоу, начиная с сентября. Это тяжело, и они меня высушивают, опустошают и делают нервным. Отзывы были неплохими. Приятно, когда получаешь письмо, в котором кто-то пишет, что недавно видел меня на концерте, и это помогло ему в работе над тем, что он делает. Хорошо вытащить кого-нибудь из уныния, даже если это ненадолго.

23.11.1995, Сидней, Австралия. Сегодня мы репетировали с группой в том же месте, где обычно. Мы всегда тут завершаем. Cruel Sea репетировали в соседней комнате. Приятно поговорить с их вокалистом Тексом Перкинсом – я какое-то время его не видел. Репетиция прошла хорошо. Новые песни мне нравятся – чем больше мы их играем, тем лучше они звучат.

Ходил в спортзал и неплохо позанимался. Прогулка по окрестностям Кинг’c Кросс как всегда безумна. Видел молоденькую девушку, тащившую старика в свою комнату. Кросс всегда полон чудаков. Мужик-самоа с исцарапанными бровями и плоским носом. Мужчины, одетые в женское, улыбались мне, когда я уставился на их животы, выпирающие из юбок.

Сейчас я в комнате. Остальной народ из группы где-то обедает. Я не пошёл, чтобы не мешать еду с тренировками. Хорошо быть одному – это освобождение. Скоро пойду прогуляться, чтобы не заснуть.

24.11.1995, Сидней, Австралия. Сегодня играли в Воллонгонгском Университете. Концерт проходил тяжело. Не думаю, что когда-либо в моей жизни столько фонило в отдельно взятом концерте – это стоило целого тура. Везде, где я появлялся с микрофоном, меня сметало этим вопящим звуком. Публика была превосходная, на разогреве были The Mark of Cain, и они порвали зал как обычно. Ещё играли Babes in Toyland – тоже были хороши.

Хорошо было ехать домой – парни рассказывали истории о прошлых турах. Говорили о жутких поездках – кто-то вспомнил поездку в Южную Америку в прошлом году, ещё один – об адских поездках в Москву. Было интересно слушать эти истории, поскольку это дало мне понять, что мы написали лишь малую часть нашей собственной истории. У нас есть легенда, принадлежащая только нам. Те впечатления, которые мы пережили, которые мы вспоминаем и над которыми смеёмся, на самом деле не смогут до конца стать прошлым и уйти. Это мы. Это не что-то такое, во что мы играем лишь до тех пор, пока не придётся бросить всё, чтобы пойти в колледж. Это наши жизни, это то, что мы делаем. Мокрое шоссе шипит под нами, а смех скачет по крышам, пока мы едем обратно в Сидней. Это хорошая жизнь. Плохо лишь, что мы бьёмся с ежедневной рутиной и так проживаем жизнь.

Тело болит – первый послеконцертный отходняк. Голова словно готова взорваться. Шея одервенела. Рёбра давят и режут изнутри, вызывая боль. Въезд в пределы Сиднея ночью напоминает мне поездку в Лондон после концерта. Всегда усталый и всегда бессонный. Твоя голова отскакивает от груди, и ты слегка пугаешься, потому что просыпаешься с мыслью о том, что ты ведёшь машину. Я не одинок, даже несмотря на то, что очень давно не прикасался к женщине. Внутри я чувствую себя прекрасно. Не знаю, почему чувствую себя настолько хорошо именно сейчас. Возможно, потому, что боль прошибает моё тело, а я сижу и пишу это всё. Боль даёт понять, что я играл жестко и выдал им всё, что у меня было. Это честь – быть на таком вот пути воина. Даже если никто не видит этого пути, кроме меня.

25.11.1995, Брисбен, Австралия. Я в одном из моих любимых отелей, находящемся в одном из самых красивых мест, которые я когда-либо видел. Брисбен, Австралия поражают воображение. Восхитительная ночь, холодно и сухо. Совершенно прозрачная ночь. С балкона видны гавань и горизонт. Лодки привязаны. Звезды отчётливо видны на небе. Тихо и восхитительно.

Хочу, чтобы утром не нужно было вставать рано и выезжать в Мельбурн. Было бы хорошо стоять здесь всю ночь. Если ещё когда-нибудь будет свободное время, я проведу его здесь.

Сегодня мы играли на фестивале Ливид. Прошло неплохо, но я не уверен, что мы всё отыграли хорошо. Хорошее шоу, но не отличное. Нам было хреново, потому что не было саундчека, и мониторы фонили как бешеные. В то же время было не настолько плохо, как в предыдущий концерт, который мог бы быть рекордным по отдаче из мониторов за всю нашу историю.

Сегодняшнее шоу было типичным для фестивалей, на которых ты должен просто выйти, отыграть и не думать о том, как всё звучит на сцене, потому что просто нет времени сделать всё как следует. Стрёмно было то, что люди донимали меня весь день. Они меня не беспокоят, но когда они пьяные и дышат мне в лицо в тот момент, когда я пытаюсь подготовиться к концерту, или когда пытаюсь восстановить дыхание после него, а они начинают нести всякую чушь, это не весело. Тяжело быть с людьми милым, когда они лезут тебе в лицо и не уважают твое личное пространство. Они вызывают желание треснуть одного из них, чтобы остальные увидели, что не стоит меня доставать. Не уважаю пьяных. На хер их. Аудитория, однако же, была фантастической. Им было так же непросто, как и нам. Это честь – играть в Австралии, публика превосходная.

С другой стороны, играть всё-таки хорошо. Классно, что Тео опять к нам присоединится. У него умер отец, поэтому он был в Голландии последние несколько дней – делал всё, что нужно. Он приедет сюда утром.

Тело уже не болит так, как вчера. Полагаю, оно постепенно дробится. Ещё одно шоу впереди.

26.11.1995, Мельбурн, Австралия. Ещё одна очаровательная ночь. В это время воздух чуть более влажный, и запах океана ощущается сильнее. Шоу прошло хорошо. Здесь очень увлечённые люди. После концерта я выходил с остальными ребятами, чтобы уже уехать, и там были люди, как обычно ожидавшие нас у фургона. Кое-что изменилось в этом послеконцертном ритуале за последние пару лет. Теперь повсюду люди из охраны– я сказал им, что люди могут подходить, чтобы взять автограф или сфотографироваться. В целом всё несколько более странно, чем было раньше. Некоторые из ребят, ожидавших нас, потом бежали за фургоном всю дорогу до отеля.

Примерно полтора часа спустя мы с народом шли по улице Фицрой и искали, где бы поесть. Они пошли туда, где делают пиццу, а я прошёл еще квартал дальше и зашёл в ночной магазин, в котором до этого уже был. Зашёл внутрь, а один парень вбежал туда за мной, выкрикивая моё имя. Он был довольно-таки пьян. Владелец магазина попросил его выйти. Я попытался сказать парню, что поговорю с ним сразу, как только выйду из магазина, но в это время продавец и парень начали драться и сбрасывать товар с полок. Тем временем люди стали заходить внутрь и собираться вокруг меня. Всё повернулось очень дерьмово за какие-то секунды. Я вышел оттуда, обменявшись с владельцем магазина извинениями. Вышел на улицу поговорить с этими молодыми людьми. Некоторые из них были пьяные в говно и особо ничего не понимали. Я подписал несколько их футболок. Не понимаю, почему люди тратят своё время на то, чтобы быть такими кончеными. Крайне скучно и уныло.

Как-то вечером я ушёл со сцены в Брисбене и сидел на стуле перед трейлером, который был нашей раздевалкой. Я остывал и успокаивался. Несколько минут мне казалось, что люди достаточно толковы, чтобы не дергать меня сразу после шоу. Я думал: «Как деликатно с их стороны дать человеку отдышаться и не лезть к нему пару минут после того, как он сошёл со сцены». Потом я заметил, что четверо охранников стоят вокруг меня, а перед ними – люди, протягивающие мне бумажки для того, чтобы я их подписал. Внезапно всё пошло очень нездорово. Я не хочу, чтобы меня защищала охрана – от этого я чувствую себя слабым. В то же время я не хочу, чтобы меня доставали сразу после концерта. Меня злит, когда люди не уважают пространство за сценой. Я считаю, что если ты здесь, ты не должен доставать артиста и просить автографы. Пространство за сценой – единственное место, где человек из группы может остаться один. Когда вы лишаете его этой возможности, вам стоит ожидать худшего отношения от любого в такой ситуации.

Я здесь, в своей комнате, хотел бы не спать всю ночь. Я устал, я болен, и моя глотка сильно выжжена.

27.11.1995, Мельбурн, Австралия. Сегодня я навестил Мариуса Баннистэра. Парень с телевидения пришёл и забрал меня и Рика из отеля и отвёз нас в больницу, где Мариус лежал несколько месяцев.

Когда я вошёл в комнату, там была медсестра, которая попросила меня помыть руки, дабы я не заразил его своим рукопожатием. Рассказала мне немного о том, как сейчас выглядит Мариус, чтобы я не был шокирован, когда его увижу. Сказала, что из-за химиотерапии его губы потрескались, а его рот изнутри покрыт язвами и может слегка кровоточить во время того, как парень говорит. Затем она сказала мне, что никто не говорил ему о том, что я в городе и собираюсь его навестить. Она постучала в дверь и спросила его, готов ли он принять посетителя. Я услышал, как кто-то сказал «да», и вошёл.

Когда я вошёл, он был очень удивлён. Сел, посмотрел на меня и сказал: «Fuck!», и мы пожали друг другу руки. Медсестра и человек с телевидения оставили нас одних, я сел на край его кровати, и мы стали говорить. Я не знаю, что сказать молодому человеку, который борется за свою жизнь. Что можешь ты, все твои годы, вся твоя мудрость сказать семнадцатилетнему парню с трубами, выходящими из его груди, оставшемуся без волос из-за химиотерапии, с изъязвленными деснами и с одними лишь кишками, позволяющими ему жить? Что, чёрт побери, ты скажешь?

Он рассказал мне, каково это было для него, и каждый раз, когда он произносил слово, я мог видеть кровь на его зубах. Он сказал, что порой бывает тяжело находить в себе силы бороться с этим, и иногда ему становится страшно. Сказал, что когда его родители и друзья приходят навестить его, он сохраняет радостный вид и пытается улыбаться, потому что для них это значит, что всё неплохо. Сказал, что ночью он боится спать, потому что боится умереть во сне. Сказал, что если подойдёт время умирать, он хочет бодрствовать. Это была одна из самых ярких вещей, которые когда-либо кто-либо говорил. Семнадцать лет, и он в таком месте, где ему приходится говорить такие вещи. Я понял в этот момент, что он сильнее, чем я когда-либо буду. Я знал, кто был главным в этом разговоре. Сразу почувствовал себя ребенком, сидящим рядом с мудрым старцем.

Его начало трясти, и он почти сломался, и я сменил тему разговора. Мы заговорили о том, что он собирается делать, когда выберется отсюда. Я сказал ему, что думаю, что он действительно неплохо выглядит, и знаю, что он победит эту срань – я на самом деле верил в это. Двое из его друзей, лежавших в том же отделении, уже умерло. Это, должно быть, тяжело принять.

Мы немного поговорили обо всём вообще. Я видел у него на стене плакат Beastie Boys и рассказал, какие они клёвые люди и как мы выступали вместе. Когда темы для разговора закончились, он спросил, что я собирался делать в тот день – я ответил, что собираюсь побыть со своим старым другом и что напишу ему, когда вернусь в Америку.

Я сказал ему, что он будет в списке гостей на следующем концерте, и что я увижусь с ним в следующий раз. Мы обменялись адресами, а медсестра сделала снимок, на котором мы вдвоём.

Когда я шёл к двери, он сказал, что он долгие годы хотел меня увидеть, и я приехал именно тогда, когда он меня ждал, и не дал ему упасть. Я знаю, что он и не догадывался, каким жалким и дрянным человеком я могу быть.

Выйдя из палаты, я увидел его отца и его бабушку. Они поблагодарили меня за визит, после чего мы с Риком уехали. Странно было начать день так. Потребовалось время, чтобы запах больницы ушёл из моих ноздрей. Ненавижу такие места.

Когда я вернулся в комнату, я позвонил Мику Гейеру – он мой давнишний друг. Когда бы я ни появился в Мельбурне, мы общаемся столько, сколько возможно, и рассказываем друг другу о пластинках и книгах, которые мы для себя открыли с тех пор, как не виделись. Он – энциклопедия хороших музыки, литературы и кино. Я всегда ухожу от него с кучей всякого разного послушать, посмотреть и почитать. Он подсадил меня на таких людей, как Слим Гэйллард, Джеймс Эллрой, Дон Пуллен, Дэвид Мюррей, Луис Джордан, Джулиус Хэмпфилл, Нельсон Олгрин – этот список можно продолжать.

Он пришёл туда, где я его ждал, и мы отправились на поиски еды и кофе. Мы провели день в разговорах обо всём, как всегда, и это было очаровательно проведённое время. Я всегда делаю записи. Мы слушали новый материал Bad Seeds, который он взял у Ника – миксы песен с альбома “The Murder Ballads”. Посетили несколько книжных магазинов и показали друг другу книги. Я рассказал ему о Максе Фрише, он купил “Homo Faber” и “I’m Not Stiller”.

Я болтался с Миком почти до полуночи, потом вернулся сюда, в комнату. Хотелось остаться подольше, но утром мне надо уезжать.

Общение с Миком заставляет меня задумываться о жизни и смерти – о том, как ты рассказываешь свою историю и умираешь. С Миком всё это течёт, и всё это реально. Книги, диски и пластинки заполняют его полки. Ещё книги – занимают почти всё место в квартире. Имена, темы, названия сливаются в спонтанный поток: Колтрейн, Фрэнсис Бэкон, Демократия, Джеймс Эйджи, Эннио Моррикоун, Блейк, Джон Кейл, Диаманда Галас, Горецки, Мингус, Эврипидий, Шекспир, Миамото Мусаси, Рабство, Сонни Роллинз, Микал Гилмор, Джил Эванс, Нико, Роки Эриксон – язык продолжается. Путешествия, Америка, Англия, Греция. Часы проходят – и хорошо.

Если я утрачу солнечный свет, я буду писать при свете свечей, лунном свете, без света. Если потеряю бумагу и чернила, буду писать кровью на заброшенных стенах. Я буду писать всегда. Я поймаю ночи всего мира и принесу их вам, как эту ночь в Мельбурне. Лунное серебро светит на сине-чёрном небе, усыпанном звёздами. Запах воды, что поблизости. Расплывчатая линия берега. Машины проносятся мимо. Большая фруктовая летучая мышь косо пролетает где-то сверху. Свистящая и гикающая пьянь возвращается из баров, находящихся в тупике Фицрой, что в нескольких ярдах отсюда.

Ночь – это собиратель воспоминаний. Ночь – копилка мыслей, что прячутся при солнечном свете. Ночь вытаскивает жителей из трещин, скрываемых идиотским шумом толпы. Ночь даёт силу и делает смелым. Настоящая любовь и раскрытие тайн случаются только ночью. Свет солнца – это бесстрастный следователь. Свет свечей выводит наружу красоту человеческого бытия.

29.11.1995, Сидней, Австралия. Сегодня было последнее шоу, и я думаю, что отыграли мы хорошо. Я хорошо провёл время, и публика была превосходной. Сим потерял много кожи с рук и был вынужден терпеть до конца концерта. Он выдержал, но, похоже, потом ему было очень больно. Сим часто играет с болью и никогда не жалуется.

Утром я уезжаю в Штаты. Сейчас уже за два часа ночи, и я изжарился. Ходил по Кинг’с Кросс вечером за едой. Что за место! Даже в четверг вечером оно живёт.

Я думал о Вашингтоне, пока ходил. Запах воздуха напомнил мне вашингтонскую весну. Когда я далеко от дома, я могу с нежностью думать о моём родном городе, но я заметил, что когда я был там несколько недель назад, мне было грустно и непонятно. Только на расстоянии я могу думать об этом месте с какой-то ясностью. Удивляюсь – почему оно так?

Выдержка из блокнота: я записал это, чтобы не забыть. 26 октября я ездил в Вашингтон. У меня было устное выступление следующим вечером, а за день до того не было репетиций, поэтому я подумал, что мне стоит встать рано утром и проведать старый родной городок, в котором я не был с 21 августа 1994 года. Я был там вечером и устроился в отель, расположенный возле Кэлверта и Висконсина.

Я вышел пройтись около десяти вечера. Странно было идти вниз по Висконсин авеню. Магазин домашних животных, где я когда-то трудился, сменил итальянский ресторан. Они переехали вниз по улице в здание побольше. Я остановился перед окном и некоторое время смотрел в него. Пошел дальше и всё подмечал, что очень многое изменилось со времени моего последнего визита. Прошёл мимо мест, где работал и пошел в Tower Records в «Туманном дне». Улицы утратили всё, что было мне близко, и я почувствовал себя вытесненным и немного подавленным. По пути я увидел молодого человека, игравшего какие-то популярные ритмы, сидя на пластиковых цистернах на М-стрит. Какое-то время послушал его и пошёл дальше. Он был хорош.

Я провел много времени в магазине пластинок – это для меня легко. Как я одинок, кто мог бы меня забрать?! Поел в заведении, находящемся в том же здании, что и магазин пластинок, и пошёл обратно в отель. Я прошёлся вверх и вниз по кое-каким старым улицам. Как всегда, ночные улицы были прекрасны. Прошёл вверх по 31-ой улице и посмотрел на дома, в которые мне случалось разносить газеты более двадцати лет назад. Цвет листьев и свет уличного фонаря восхитительны. На улице не было никого – только я, и это было словно в кино. Дома казались мечтой, одетой в эти листья и в этот мягкий свет.

Я вернулся обратно в отель и зашёл в свою комнату. На следующий день я проснулся так рано, как только смог. Пошёл обратно, вниз по Висконсин на Р-стрит, прошёл одно из жилищ, в которых мне довелось расти, затем – вниз по 30-й улице. Прошёл по аллее за Р-стрит и через ещё одну – на 31-ю улицу. Вернулся в отель через Boy’s Club. Поел в заведении, которое раньше было гастрономом – я ошивался в нём, когда был подростком. Позанимался в спортзале ниже по улице, а через несколько часов я был на сцене в Lisner Auditorium, где проводил устное выступление. Вернулся в отель и уехал следующим утром в Цинциннати. Отправиться снова в путь было для меня облегчением.

Если не брать шоу, поездка была полнейшим разочарованием. Депрессивно как ад. Я ходил мимо домов людей, которых знал, и не мог вспомнить, в каких домах они жили. Чувствовал себя, словно отправился назад в прошлое, и оно не было мне особенно радо. Не было абсолютно никакого романа с этим местом, которое я так легко могу вызвать в памяти, когда нахожусь в таком месте, как Австралия. Только когда я далеко, место кажется достаточно хорошим, чтобы быть там. Думаю, оно останется всего лишь местом в моей голове. Знаю – если бы я был там сейчас, я бы стремился выбраться оттуда.

Когда я был там, всем, о чём я мог думать, были мои родители и то, как жизнь повернулась для меня. Я так презираю мои ранние годы! Улицы возвращают это всё обратно ко мне. Я видел места, где мне приходилось ждать, пока мой отец заберёт меня на уикенд – на свидание, дозволенное судом. Ненормальность всего этого – какой фальшью всё это казалось. Словно они делали мне одолжение, или выполняли свою работу потому, что у них был ребёнок.

Я не ненавижу моих родителей. Не думаю, что они плохие люди. Уверен, что они делали всё возможное и очень много работали, чтобы поставить меня на ноги. Но я не могу преодолеть это душащее чувство, когда думаю о том, как мы друг друга растили. Я не был хорошим сыном. Я никогда не знал, что означает роль сына, потому что, как мне думается, я никогда не понимал, каковы их представления об этом. Было бы неплохо пойти к ним, вытащить чековую книжку и сказать: «ОК, детство. Одежда, еда, книги, потраченное время, обучение пользованию горшком, и т.д. Сколько? Хорошо, вот вам. Было приятно с вами работать». Думаю, это был бы честный способ разобраться со всем этим. В моей голове всё сводится к оплате времени и вещей. Возможно, я, по сути, и не сын.

Странно то, что я возвращался туда раньше, а ощущения не были такими. Возможно, это потому, что я зависал с Иэном, когда я приезжал туда, а когда он рядом, это совсем другое дело. Гораздо веселее, а я меньше погружён в себя. Провождение времени с Иэном МакКеем – это то, что я ставлю на первое место. Это такой кусок удачи – расти вместе с таким классным человеком. Это всегда будет тем, чем я буду беззастенчиво гордиться.

Ещё одна вещь, которую я понял из этого недавнего визита – это что на самом деле я взрослел не здесь. Грусть, которая нахлынула на меня, когда я был здесь последний раз, запросто может быть вызвана тем, что на самом деле жизнь продолжилась, а это место стало частью моего прошлого. У меня странные отношения с моим прошлым. Я просто встал и присоединился к этой безумной рок-группе, и уже никогда не возвращался обратно. Возможно, округ Колумбия представляет собой наименее замысловатый кусок моей жизни. Последние пятнадцать лет были сильными, если не сказать больше.

Если Иэна не будет в городе, я думаю, что не вернусь сюда – ну разве что выступить. Здесь нет ничего, кроме воспоминаний – большей частью воспоминаний плохих.

Мой путь будет долгим, пока я доберусь до Лос-Анджелеса. Начиная с сегодня, несколько дней будут посвящены устным выступлениям, после чего я вернусь в Нью-Йорк и погружусь в репетиции с группой. Я должен идти спать. Это была хорошая поездка. Очень плохо, что мы уезжаем – по мне так мы только-только разогрелись.

Несколько часов спустя: сижу в кофейне в аэропорту и слушаю, как три мужика говорят о своём пребывании во Вьетнаме. Ожидаю вылета. Думаю о моём родном городишке. Никаких мыслей о женщинах, которые раньше случались. Я не становлюсь без них одиноким, как раньше. Из меня словно вытащили большую пиявку. Я могу быть сам с собой и чувствовать себя прекрасно. Мне это очень нравится.

Вкус кофе во рту. Ноги все в волдырях от прошедших концертов. Ветераны говорят о том, куда они отправятся. Они будут со мной на самолете. Их разговор вполне мирской – рыбалка, одежда, градус алкоголя в австралийском пиве.

Сейчас – почти десять часов в полёте. Время пролетело очень быстро, хотя я даже ещё и не спал. Концерты вышли хорошими. Странновато было приехать только на четыре концерта, а потом собрать вещички и уехать домой. Столько ритуалов, в которых ты участвуешь, когда гастролируешь с одними и теми же людьми из года в год. Длящиеся шутки, концертные ритуалы – например, такие, когда Тео приходит за сцену, говорит, что идёт к пульту и просит нас «сокрушать». Когда Тим даёт мне новый микрофон каждые несколько песен, и мы говорим друг другу: «Спасибо, сэр». И, наконец, непрекращающиеся ужасающие выходки нашего дорожного менеджера Рика Смита, который постоянно бросает вызов общепринятому и каждый год выдаёт такие вещи, которые заставляют тебя краснеть. Несколько дней в дороге – и мы словно никогда её не покидали. В этом смысле очень странно быть во всём этом хотя бы минуту, а потом вернуться домой, бросив этот мир, который мы создаём для нас самих каждый раз, когда выбираемся.

Сейчас семь или чуть позже: я вновь в своей комнате в Лос-Анджелесе. Зверь смеялся надо мной, когда я пролез через его кишки к своей двери. В этом городе я всегда ощущаю охоту за собой. Зверь знает, где я нахожусь и как долго я собираюсь здесь оставаться. Он решает, позволить ли мне жить. Ещё одно путешествие закончено. Всё, о чём я думаю – это как бы вернуться в аэропорт и свалить отсюда.

29.04.1996. Нью-Йорк. После встречи с Мариусом я дал все устные выступления, которые планировал. Много ночей я рассказывал людям о нём – о том, каким храбрым он был и как много я почерпнул для себя из его силы и храбрости.

Спустя несколько недель мне переслали почту, которую я получал в Лос-Анджелесе. Среди неё было письмо от матери Мариуса Бэннистера. Она благодарила меня за то, что я навестил её сына, и сказала, что я дал ему много пищи для размышлений. Он скончался 22 января 1996 года.

Дата добавления: 2015-10-29