IX. Треволнения в раю

До того как я стал президентом, Генри Форд всегда был для меня доводы далекой фигурой. Теперь же мой кабинет в Стеклянном доме непосредственно примыкал к его кабинету, и мы часто виделись, хотя и лишь на заседаниях. Чем больше я узнавал Генри, тем глубже меня пронизывала тревога за будущее компании – и за мое собственное.

Стеклянный дом представлял собой королевский дворец, и Генри безраздельно царствовал в нем. Как только он входил в здание, повсюду распространялся шепот: король прибыл. Разного уровня менеджеры слонялись по коридорам в надежде как бы нечаянно с ним встретиться. Если им везло, Форд мог их заметить и поздороваться. Иногда он даже снисходил до того, чтобы перекинуться с ними несколькими словами.

Как только Генри появлялся на заседании, вся атмосфера сразу же резко менялась. В его руках были жизнь и смерть каждого из нас. Он мог внезапно провозгласить решение: «обезглавить его» – и часто поступал соответственно. Без всякого обсуждения еще одна многообещающая карьера, в компании «Форд» терпела крах.

Для Генри значение имели всякие мелочи. Он очень строго следил за внешним обликом сотрудников. Если кто-нибудь хорошо одевался и произносил нужные слова, это производило на него большое впечатление. Но если у человека не было внешнего лоска, на расположение Генри рассчитывать не приходилось.

Однажды Генри отдал мне распоряжение уволить одного менеджера, которого он счел педерастом.

«Не выдумывайте, – сказал я. – Это мой добрый приятель. Он женат и имеет ребенка. Мы иногда обедаем вместе».

«Избавьтесь от него, – повторил Генри. – Он педераст».

«Что вы имеете в виду?» – спросил я.

«Посмотрите на него. На нем слишком туго обтянутые брюки».

«Генри, – сказал я спокойно. – Какое значение имеют его брюки?»

«Он гомосексуалист, – настаивал Генри. – У него женоподобная внешность. Вышвырните его».

В конечном счете мне пришлось убрать из Стеклянного дома хорошего друга. Я перевел его в захолустье, и мне это было ужасно противно. Но альтернативой могло быть только увольнение.

Такое деспотическое употребление власти не было просто чертой характера. Это было нечто такое, что Генри действительно исповедовал.

В начале моего президентства Генри изложил мне свою философию управления. «Когда человек работает на вас, – говорил он, – не давайте ему почувствовать себя слишком комфортно. Не позволяйте ему испытывать ощущение уюта и действовать по своему усмотрению. Всегда поступайте наперекор его желаниям. Поддерживайте у своих подчиненных чувство тревоги и неуверенности».

Может, конечно, вызывать удивление, почему председатель правления «Форд мотор компани», один из самых могущественных людей в мире, ведет себя подобно капризному ребенку? Что делает его столь несолидным?

Ответ, быть может, кроется в том, что Генри Форду за всю его жизнь не приходилось работать во имя чего бы то ни было. Возможно, это горький удел богатых детей, которым их состояние достается в наследство. Они шагают по жизни, окруженные роскошью, и раздумывают только над тем, кем они станут, когда их папаша покинет сей мир. Люди бедные постоянно жалуются на то, что никто не дает им шанса в жизни, тогда как богатый наследник не может вспомнить, совершил ли он сам хоть что-нибудь дельное. Никто никогда не скажет ему правды. Ему говорят лишь то, что он хочет услышать.

У меня сложилось впечатление, что Генри Форд II, внук основателя «Форд мотор компани», всю свою жизнь прожил в тревоге, а не завалит ли он свое дело.

Может быть, именно поэтому он, казалось, всегда испытывал чувство страха, всегда был настороже, опасаясь дворцовых переворотов. Увидев в коридоре двух служащих за беседой, он сразу же проникался подозрением, а не замышляется ли заговор!

Я бы не хотел выступать в роли психиатра, но я составил себе мнение об истоках его страхов. Когда Генри был юн, его дед испытывал фанатический страх перед похитителями детей. Такие дети, как Генри, вырастают за запертыми воротами, под надзором телохранителей и остерегаются всех, кто не является членом их собственной семьи.

Вот почему Генри в некоторых отношениях страдал паранойей. Например, он терпеть не мог что-либо записывать на бумаге. Хотя мы с ним вдвоем руководили компанией на протяжении почти восьми лет, в моих архивах тех дней едва ли найдется документ, на котором стоит его подпись. Генри имел обыкновение хвастать, что никогда не хранил никаких папок с материалами. Время от времени он сжигал все свои бумаги.

«Все это может только повредить, – говаривал он мне. – Всякий, кто держится за свои бумаги, напрашивается на неприятности. Рано или поздно чужой человек прочтет их, и вам или компании придется за это расплачиваться».

Его постоянные страхи даже еще более усилились после Уотергейта, который произвел на него глубокое впечатление. «Вот видите, – говорил он, – я был прав: представьте себе, что с вами может произойти!»

Однажды, в один из редких случаев, когда он заходил в мой кабинет, он стал разглядывать мои многочисленные скоросшиватели и папки. «Вы чудак, – заявил он. – Настанет момент, и все эти бумаги раздавят вас».

Он жил по завету своего деда: «История – вздор». Это стало у него навязчивой идеей. Он взял себе за правило: уничтожай все, что можешь.

В период моего президентства был случай, когда Генри позировал перед знаменитым канадским фотографом Каршем из Оттавы. Как всегда, работа Карша была превосходна. Фотография оказалась настолько льстиво приукрашенной, что Генри разослал копии с автографом своим друзьям и родным. Однажды помощник Генри, Тэд Мекке, увидел меня разглядывающим этот портрет.

«Что вы думаете о новом снимке босса?» – спросил он.

– «Великолепный, – ответил я. – Кстати, – добавил я, – у меня нет ни одной фотографии Генри. Не могу ли я получить копию этой?»

«Конечно, – сказал Тэд. – Я ему дам надписать ее».

Несколько дней спустя Мекке сказал мне: «Форд не захотел тотчас же надписать фотографию, поэтому я оставил ее у него».

В следующий раз, зайдя к Генри, я увидел одну из копий у него на столе. «Прекрасный снимок», – сказал я.

«Благодарю, – ответил Генри. – Эта копия как раз для вас. Я еще не собрался надписать ее».

Больше об этом он никогда не говорил, а я фотографию так и не получил. Она просто испарилась. Для Генри дать автограф на своей фотографии было слишком интимным жестом – даже когда дело касалось президента его собственной компании.

Генри явно не хотел никаких глубоких памятных следов нашей дружбы, хотя в те дни мы все еще были друзьями. Можно подумать, будто он уже знал, что настанет день, когда ему придется выступить против меня, и он не хотел сохранения каких бы то ни было доказательств того, что мы некогда были в хороших отношениях.

Но даже и в те первые годы между нами обнаруживались разногласия. Когда у меня с ним возникали большие трудности, я просто старался их сгладить. Когда возникали серьезные споры, я старался уладить их лично с ним, если надеялся, что он меня внимательно выслушает.

В качестве президента я не мог позволить себе тратить энергию на мелкие споры. Мне надо было думать о главных аспектах деятельности корпорации. Каково будет положение фирмы через пять лет? На какие важнейшие тенденции в отрасли и экономике в целом следует обратить внимание?

После арабо-израильской войны 1973 года и последовавшим нефтяным кризисом ответы на эти вопросы обозначились совершенно четко. Мир перевернулся, и нам надлежало реагировать немедленно. Императивом будущего станут малогабаритные, экономичные, переднеприводные автомобили.

Не надо было быть гением, чтобы это предвидеть. Требовалось лишь внимательно вчитаться в статистику продаж за 1974 год, который оказался для Детройта ужасным. Сбыт «Дженерал моторс» сократился на полтора миллиона машин. Продажи компании «Форд» снизились на полмиллиона. Б о льшая часть малогабаритных автомобилей приходилась на долю японцев, и покупали их в сумасшедшем темпе.

Переключение на производство малогабаритных машин было в США делом очень дорогим. Однако бывают времена, когда не остается иного выбора, как идти на крупные капиталовложения. «Дженерал моторс» расходовала миллиарды долларов на то, чтобы уменьшить габариты всех своих автомобилей. Даже корпорация «Крайслер» вложила небольшое состояние в создание экономичных по расходу горючего моделей.

Но для Генри малогабаритные автомобили означали конец света. Его излюбленным выражением было: «Мини-автомобили – это мини-прибыли».

Конечно, от малогабаритных автомобилей действительно большую прибыль получить нельзя, по крайней мере в США. И это все подтверждается повседневной практикой. Остаток выручки от продаж малогабаритных автомобилей, составляющий прибыль, просто недостаточно высок.

Однако отсюда не следует, что их не надо производить. Даже исключая возможность второго нефтяного кризиса, мы обязаны были обеспечить благосостояние дилеров. Если бы мы не поставляли им малогабаритные автомобили, которых жаждал покупатель, они покинули бы нашу компанию и перешли к японским фирмам «Хонда» и «Тоёта», предлагавшим такие машины.

Жизнь попросту требует, чтобы автомобильные компании удовлетворяли спрос и на более дешевые автомобили. И когда налицо дефицит горючего, это решает вопрос. Для нас не предлагать покупателям малогабаритные, экономичные по расходу горючего автомобили – это все равно что владеть обувным магазином, где покупателю говорят: «Жаль, но у нас имеется обувь лишь девятого[20]размера и больше».

Малогабаритные автомобили стали для Генри костью в горле. Но я настаивал, чтобы мы начали производство малогабаритного, с передним приводом автомобиля, во всяком случае, в Западной Европе. Там горючее было намного дороже и дороги уже. Даже Генри должен был признать, что здравый смысл оправдывал выпуск малогабаритного автомобиля в Западной Европе.

Я послал туда Хэла Сперлиха, ведавшего в фирме планированием ассортимента изделий. Всего лишь за тысячу дней мы с Хэлом создали совершенно новую модель автомобиля. «Фиеста» была очень маленькой машиной с передним приводом и двигателем поперечного расположения. Это был потрясающий автомобиль. Я понял, что он будет иметь большой успех на рынке.

На протяжении двух десятков лет «крохоборы» в фирме «Форд» доказывали нам, почему никогда не следует затевать производство такой модели. А теперь даже высшие менеджеры нашего европейского отделения выступили против «Фиесты». Мой вице-президент, курировавший международные операции фирмы, сказал мне, что Фил Колдуэлл, президент «Форд оф Юроп», яростно возражает против этой модели, доказывая, что я иду на большой риск, так как, мол, «Фиесту» никто не станет покупать, а если даже ее станут покупать, она все равно ни гроша прибыли не принесет.

Однако я понимал, что «Фиесту» надо отстаивать. И я отправился в кабинет Генри и потребовал утвердить наше предложение. «Подумайте только, – сказал я, – наши представители в Западной Европе не хотят выпускать этот автомобиль. Поэтому вам придется поддержать меня. Я не могу допустить такого же колебания, какое вы проявили в отношении „Эдсела“. Если вы не со мною всей душой, давайте просто забудем об этом деле».

Генри сообразил, что к чему. Он в конце концов дал согласие израсходовать один миллиард долларов на производство «Фиесты». И хорошо сделал. «Фиеста» оказалась колоссальной удачей. Не знаю, дошло ли это до Генри, но «Фиеста» спасла фирму в Европе и в такой же мере помогла компании удержать позиции там, где «Мустанг» помог отделению «Форд» в 60-х годах.

Мы со Сперлихом сразу же подняли вопрос о производстве западноевропейской «Фиесты» в США, имея в виду выпустить ее как модель 1979 года. Мы были свидетелями увеличения японского импорта. Мы знали, что в «Дженерал моторс» уже далеко продвинулись с разработкой моделей «X» с приводом на передние колеса. «Крайслер» готовился выпустить модели «Омни» и «Хорайзн», а компании «Форд» предложить было нечего.

Разумеется, в ее тогдашнем виде «Фиеста» была уж чересчур мала для американского рынка. Поэтому мы с Хэлом решили ее модифицировать за счет некоторого расширения кузова, с тем чтобы увеличить интерьер. Мы назвали нашу модель «Летающая Фиеста». Кодовое ее наименование было «Вулф» («Волк»).

К этому времени, однако, сочетание более выгодных позиций японских автомобильных компаний с невероятно высокими ставками заработной платы в США обусловило почти полную невозможность для американской компании строить конкурентоспособные малогабаритные автомобили. Нам потребовалось бы затратить 500 миллионов долларов только на строительство новых заводов для производства 4-цилиндровых двигателей и соответствующих коробок передач. А Генри не хотел идти на риск, связанный с такими затратами.

Но мы со Сперлихом с головой влезли в этот проект и не намеревались отказываться от него без борьбы. Надо было изыскать какой-то способ построить модель «Вулф» и сделать ее прибыльной.

При очередном моем посещении Японии я провел совещание с высшими управляющими фирмы «Хонда». В то время «Хонда» фактически не собиралась строить автомобили. Она предпочитала ограничиваться производством мотоциклов. Но «Хонда» уже располагала техникой для выпуска небольших двигателей и была кровно заинтересована в заключении сделок с нами.

У меня сложились отличные отношения с м-ром Хондой. Он пригласил меня к себе домой, устроил шикарный прием, сопровождавшийся фейерверком. Перед моим отбытием из Токио мы разработали условия сделки. «Хонда» должна была поставлять нам в год 300 тысяч силовых агрегатов по цене 711 долларов каждый. Это была фантастическая возможность получать за 711 долларов трансмиссию и двигатель в едином блоке, который можно сразу установить на любую модель автомобиля.

По возвращении из Японии я был на седьмом небе. «Вулф» просто не мог потерпеть неудачу. Ему была уготована блестящая судьба «Мустанга». Мы с Хэлом собрали черно-желтый опытный образец, который был совершенно неотразим. Этот автомобиль должен был произвести потрясающее впечатление на массы покупателей.

Однако, когда я рассказал Генри о сделке с Хондой, он тут же отверг ее. «Ни один автомобиль с моим именем на капоте, – сказал он, – не сойдет с конвейера с японским двигателем». И это было концом великого шанса.

Генри мог не любить японцев, но от Европы он был без ума. У нас в США, особенно после Вьетнама, авторитет власти падал все ниже и ниже. К тому же в стране все меньшим уважением стало пользоваться имя Форда. Но в Западной Европе все обстояло по-иному. Там семейные состояния все еще что-то значили. Западная Европа все еще сохраняла свою старую систему классовых сословий. Она оставалась обиталищем земельной аристократии, дворцов и королевских династий. В Западной Европе все еще придавали значение тому, кем были ваши прародители.

Одной памятной ночью я был с Генри в Западной Германии в замке на Рейне. Если дело касалось развлечений Генри Форда, с деньгами не считались. Когда мы туда подъехали, у меня глаза на лоб полезли. Приветствовать Генри выстроили духовой оркестр, причем все музыканты были в кожаных штанах. Генри медленно пересек крепостной ров, поднялся по ступеням в замок, а оркестр все время шествовал позади него, продолжая играть. Я уже готов был к тому, что вот-вот он грянет: «Хайль Форд!»

Когда бы Генри ни посещал Европу, он неизменно встречался с королевскими особами, развлекался и выпивал с ними. Он так преклонялся перед Западной Европой, что часто поговаривал о переезде туда после своей отставки.

Однажды он явился на прием курортных завсегдатаев в Сардинии в брюках, к заду которых был пришит американский флаг. Даже европейцы были шокированы. Но Генри это казалось лишь забавной шуткой.

Вот почему моя удача с моделью «Фиеста» могла явиться последним гвоздем, забитым в мой гроб. Мои успехи в Америке ничем ему не грозили. Но Западная Европа была его царством. Когда меня стали встречать аплодисментами в великолепных залах на старом континенте, Генри забеспокоился.

Генри открыто этого никогда не говорил, но некоторые регионы были, безусловно, запретными зонами. Одной из таких запретных зон была и Западная Европа. Другой являлся Уолл-стрит.

В 1973 и начале 1974 года мы стали загребать кучи денег, даже и после нефтяного кризиса. Высшие управляющие нашей фирмы отправились в Нью-Йорк, чтобы выступить перед группой из сотни крупнейших банкиров и биржевых экспертов. Генри всегда был против таких встреч. «Я не хочу навязывать им свои акции», – часто повторял он. Но любая акционерная компания регулярно проводила такие встречи с представителями финансового мира. Это просто повседневная практика бизнеса.

Когда на той встрече Генри поднялся, чтобы произнести свою речь, он был под хмельком. Он стал что-то лепетать о том, как наша компания кое-как выкручивается. Эд Ланди, наш главный финансовый менеджер, наклонился ко мне и сказал: «Ли, вам лучше выступить и заштопать эту дыру. Попытайтесь спасти положение, в противном случае мы будем выглядеть идиотами».

Я, конечно, выступил, но моя речь, по-видимому, была для меня началом конца.

На следующее утро Генри вызвал меня к себе. «Вы слишком много говорите со многими людьми, посторонними для компании», – сказал он. Он подразумевал, что мне достаточно было беседовать с дилерами и поставщиками, но не совать свой нос на Уолл-стрит. Там, мол, могут подумать, что компанией руковожу я, а это ему было явно не по душе.

В тот самый день намеченные аналогичные встречи в Чикаго и Сан-Франциско были отменены. «Вот так! – сказал Генри. – Больше мы этого никогда не сделаем. За пределами фирмы никаких больше выступлений, сообщающих всем на свете, что именно мы намерены делать».

Генри ничего не имел против моих публичных выступлений, но лишь в том случае, если их тема ограничивалась характеристикой нашей продукции. Когда меня поместили на обложке «Нью-Йорк тайме мэгэзин», он послал мне в гостиницу в Риме телеграмму с поздравлением. Но когда меня хвалили в кругах, которые он считал своей сферой влияния, он не мог с этим мириться.

Разумеется, почти все люди в этом мире ответственны перед кем-либо. Одни перед своими родителями или своими детьми. Другие перед супругом или супругой, или перед своими боссами, или даже перед своими собаками. А кое-кто считает себя ответственным перед богом.

Но Генри Форд никогда не чувствовал себя ответственным перед кем бы то ни было. В компании акционерного типа председатель совета директоров несет моральную ответственность перед своими рабочими и служащими и перед держателями акций. Он несет юридическую ответственность перед советом директоров. Но Генри всегда удавалось поступать по своему усмотрению, не особенно считаясь с мнением членов совета.

«Форд мотор компани» превратилась в корпорацию в 1956 году, но Генри фактически никогда не признавал этой перемены. В его представлении он занимал такое же положение, как и его дед – Генри Форд, «владелец». Он продолжал считать, что компания является его личной собственностью, которой он может распоряжаться по своему усмотрению. Что касается совета директоров, то Генри больше, чем любой другой из высшего эшелона корпоративного руководства, обращался с его членами пренебрежительно и держал их в тени. Такое отношение подкреплялось еще и тем обстоятельством, что Генри и его семья, располагая лишь 12 процентами акций фирмы, владели 40 процентами голосов на собраниях акционеров.

Отношение Генри к правительству не намного отличалось от его отношения к компании.

Однажды он спросил меня: «Вы платите какой-нибудь подоходный налог?»

«Вы шутите? – ответил я. – Конечно!» Нравилось мне это или нет, но я платил 50 процентов со всех своих доходов.

«А я обеспокоен, – сказал он. – В этом году я вношу налог в сумме 11 тысяч долларов. Впервые за шесть последних лет мне вообще приходится платить налог».

Это было непостижимо. «Генри, – сказал я, – как это вам удается?»

«Мои юристы все это улаживают», – ответил он.

«Генри, – обратился я к нему, – я не против использования любых лазеек, которые правительство оставляет нам для сокращения суммы налоговых платежей. Но те парни, которые работают на наших заводах, платят почти столько же, сколько и вы! Не кажется ли вам, что следует вносить и свою лепту? А как же быть с расходами на национальную оборону? А где же брать средства на содержание армии и ВВС?»

Однако Генри не ухватывал суть дела. Хотя у меня и не было оснований подозревать его в нарушении закона, он придерживался твердой позиции, смысл которой сводился к тому, чтобы выжимать из правительства сколько только возможно.

За все годы наш ей совместной работы я никогда не видел, чтобы он заплатил хоть пенни из собственного кармана. Впоследствии группа акционеров компании наняла знаменитого нью-йоркского адвоката Роя Кона в качестве своего представителя по иску к Генри Форду, согласно которому ему предъявлялось обвинение в том, что он использовал средства корпорации на покрытие разного рода личных расходов. Например, во время поездок в Лондон он жил в собственном доме, но тем не менее неизменно представлял компании счета для оплаты проживания в гостинице. Он даже однажды изменил своей привычке скрытничать и стал допытываться, сколько компания платит за мой номер в лондонской гостинице «Клэридж»; он явно имел в виду выяснить размер оплаты, чтобы его счета не отличались от обычных.

В иске Роя Кона Форду предъявлялось еще одно обвинение – в том, что Генри использовал служебный самолет фирмы для перевозки собственной мебели из Западной Европы в Детройт, для перевозки собачек и кошек его сестры, когда последней казалось, что ее животные нуждаются в стрижке или купании, а также для транспортировки его любимых изысканных вин.

Не знаю, все ли эти обвинения соответствуют истине, но однажды мне пришлось перевозить на служебном самолете его камин из Лондона в Гросс-Пойнт.

Генри питал большое пристрастие к самолетам. Компания как-то приобрела у фирмы «Ниппон эйруэйз» реактивный «727», который Генри преобразовал в роскошный лайнер. Юристы фирмы сказали Генри, что ему не полагается бесплатно использовать этот самолет для поездок в отпуск и увеселительных прогулок в Западную Европу. Но он бы скорее отправился в Европу вплавь, чем что-либо уплатил компании из собственного кармана.

Между тем я использовал «727» для своих регулярных служебных поездок. Но этот самолет встал Генри поперек горла. Для него было невыносимо, что я на нем летал, когда он не мог этого делать.

В один прекрасный день Генри внезапно отдал распоряжение продать «727» шаху Ирана за пять миллионов долларов.

Сотрудник, отвечавший за авиаслужбу компании, был потрясен. «Быть может, – спросил он, – следует объявить торги?»

«Нет, – ответил Генри. – Я хочу, чтобы сегодня же у нас этого самолета не было». Компания на этой сделке потеряла изрядную сумму.

После одной внутренней ревизии Генри пришлось возвратить компании 34 тысячи долларов. Он был буквально схвачен за руку, и даже его собственные ревизоры не могли его выручить. Генри оправдывался лишь тем, что всю вину взваливал на жену, но тот факт, что он вообще признавал хоть какие-то злоупотребления, уже сам по себе примечателен.

В конечном счете Рой Кон отозвал иск из суда. Хотя держатели акций ничего не добились, но Кон получил свой гонорар за приложенные им усилия – примерно 260 тысяч долларов. В который раз с Генри вышел сухим из воды.

Но все это пустяки по сравнению с затеей по сооружению «Центра Ренессанса».

Общеизвестно, что «Центр Ренессанса» представляет собой сверкающий комплекс административных зданий, магазинов и высочайшего в мире отеля. Его назначение состояло в том, чтобы реализовать обширную программу спасения от упадка деловой части Детройта, судьба которой с годами становилась все более мрачной и угрожающей, так как штаб-квартиры различных фирм, предприятия торговли и сферы услуг постепенно покидали центр Детройта и переселялись в пригородные районы.

Генри решил возвести монумент самому себе и собрать для этого необходимые деньги. Официальный взнос Форда составил 6 миллионов долларов, разумеется, из средств корпорации. Вскоре этот взнос был увеличен до 12 миллионов долларов. В дальнейшем ассигнования компании были доведены почти до 100 миллионов долларов. По крайней мере так гласила официальная версия. Однако, по моей оценке, в «Центр Ренессанса» было вложено еще сотни две миллионов долларов, особенно если учесть затраты, связанные с переводом наших служащих в центр города, чтобы заполнить эти гигантские административные башни. Естественно, лишь малая доля этих колоссальных расходов была когда-либо предметом гласности.

Меня это глубоко возмущало. Нам следовало тратить деньги на повышение конкурентоспособности нашей продукции в сравнении с той, которую выпускала «Дженерал моторс». Вместо того чтобы вкладывать средства в экстравагантную недвижимость, «Дженерал моторс» направляла свои прибыли в разработку моделей малогабаритных автомобилей. Несколько раз я в личных беседах давал понять Генри, что я обо всем этом думаю. Но он игнорировал мое мнение.

Роль Генри в строительстве «Центра Ренессанса» была бы совсем иной, если бы он следовал примеру Карнеги, Меллонов и Рокфеллеров. Эти семьи направили крупные суммы собственных денег на общественное благо.

Однако в отличие от великих филантропов Генри в своей щедрости чаще всего полагался не на свои деньги, а на деньги других людей, на деньги, принадлежавшие не ему лично, а компании и ее акционерам. Само собой разумеется, что при этом совета у держателей акций никогда не спрашивали.

С самого начала затея с «Центром Ренессанса» терпела провал. К 1974 году, когда его строительство было завершено лишь наполовину, нехватка ассигнований уже достигла 100 миллионов долларов. Чтобы восполнить этот дефицит, Генри поручил Полу Бергмозеру, вице-президенту по закупкам, облететь страну и постараться убедить другие компании «инвестировать» в «Центр Ренессанса». Пятьдесят пять фирм раскошелились. В их числе тридцать восемь находились в прямой зависимости от автоиндустрии, в особенности от компании «Форд мотор».

Бергмозер посетил также руководителей таких компаний, как «Ю. С. Стал» и «Гудийр».[21]Ему пришлось им с невинным выражением на лице заявлять: «Я здесь перед вами не в роли руководителя отдела закупок фирмы», – хотя фирма «Форд» каждый год заключала с этими компаниями сделки на миллионы долларов. «Я прибыл к вам, – сообщал он им, – в качестве личного представителя Генри Форда, и мой визит к вам ничего общего не имеет с „Форд мотор компани“».

Менеджеры таких компаний, как «Бадд», «Рокуэлл» и «Ю. С. Стал» после такого предисловия заливались смехом. Главный директор-распорядитель «Ю. С. Стал», Эд Спир, сказал Берджи, что единственным подходящим символом для «Центра Ренессанса» могут служить выкрученные руки.

Лишь из уважения к имени Форда некоторые самые фешенебельные магазины в США согласились открыть филиалы в «Центре Ренессанса». Но все они настаивали на гарантиях со стороны компании. В результате возникла совершенно нелепая ситуация, когда «Форд мотор компани» оказалась вовлеченной в торговлю модной верхней одеждой, ювелирными и кондитерскими изделиями и вынуждена была в течение пары лет покрывать их убытки. А убытки, и большие, действительно были.

Теперь, когда я пишу эти строки, «Центр Ренессанса» находится на грани экономического краха. Сегодня он представляет собой не что иное, как скопление причудливой архитектуры и весьма заурядных торговых заведений, а в придачу еще и множества очень дорогих стоянок для автомобилей. Ах, да, конечно, там, кроме того, имеется построенный в центре города специально для Генри Форда еще один офис с винтовой лестницей и камином общей стоимостью 2,7 миллиона долларов.

Мне часто приходит в голову: а где же была пресса? В те дни много толковали о популярном жанре расследований в журналистике, но никто в Детройте так и не начал докапываться до реальных обстоятельств, скрывавшихся за историей строительства «Центра Ренессанса».

Одна из причин этого состоит в том, что Генри был искусным лицемером, а все прощали ему его эксцессы. Кроме того, компания отличалась необычайным пристрастием к рекламе. Никакая другая фирма в Детройте, да, пожалуй, и во всем мире, не решилась бы рисковать такими большими затратами.

У меня сложилось впечатление, что Генри всю жизнь оставался плейбоем, бездельником. Он никогда усердно не трудился. Он всегда предавался игре. Его интересовали лишь вино, женщины и песни.

Правда, мне всегда казалось, что он ненавидит женщин, за исключением своей матери. После смерти его отца Элинор Клей Форд взяла в свои руки бразды правления в семье, но во главе ее поставила своего сына Генри. В какой-то степени она держала его в узде.

Но когда в 1976 году она умерла, для него весь мир перевернулся вверх дном. Единственная в его жизни женщина, к которой он питал хоть какое-то уважение, покинула этот мир. Генри был законченный мужской шовинист, полагавший, что женщины сотворены на земле лишь для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Однажды он мне пожаловался, что женщины когда-нибудь захватят «Форд мотор компани» и разрушат ее. Именно это произошло с «Галф ойл», говорил он. Он добавил, что в семье Фордов тринадцать внуков располагают в составе акционеров компании большим количеством голосов, чем он сам, его брат и сестра. Но досаднее всего было то, считал он, что из тринадцати внуков лишь шесть были мальчики. В этом и заключалась злосчастная проблема, говорил он, так как женщины ничем управлять не способны.

Как обычно, Мэри с самого начала раскусила его. Она не раз говорила мне: «Спиртное ослабляет у него тормоза, и наружу выходит его истинное лицо. Поэтому будь осторожен, это плохой человек!»

По существу, Мэри была одной из немногих женщин, которых он не презирал. Однажды на банкете в честь пятидесятилетия одного нашего близкого друга, Кейти Каррен, Генри и Мэри увлеклись какой-то дискуссией, в то время как все остальные уже опьянели. Генри в тот момент еще не захмелел, а Мэри вовсе не пила из-за своего диабета.

Они заговорили о встречах высших менеджеров, которые обычно проводятся на шикарных курортах. Когда Мэри сказала Генри, что на такие встречи следует приглашать и жен, он возразил: «Вы, женщины, просто стараетесь перещеголять друг друга. У вас на уме только наряды и драгоценности».

«Вы глубоко заблуждаетесь, – ответила ему Мэри. – Когда жены с вами, вы вовремя отправляетесь спать. Вы не шатаетесь попусту. Счета за выпивку оказываются наполовину меньше, а утром вы являетесь на совещание в назначенное время. Когда вы берете с собой жен, вам удается сделать намного больше полезного». Он внимательно ее выслушал. Потом он мне сказал: «Ваша жена обладает здравым смыслом». С Генри надо было иметь дело, когда он был трезв. В это время его можно было вразумить. Мэри всегда была способна это сделать без каких-либо осложнений.

Генри пытался выглядеть утонченным, придать себе европейский облик. Он умел быть обаятельным. Он даже кое-что смыслил в винах и в искусстве.

Но все это было лишь видимостью. После третьей бутылки вина все его нутро вылезало наружу. Он менялся на глазах и превращался из д-ра Джекиля в м-ра Хайда.[22]

Из-за его постоянного пьянства я на светских встречах держался от него на расстоянии. Оба моих наставника, Бичем и Макнамара, предостерегали меня. «Держитесь от него подальше, – говорили они. – Он способен напиться, и у вас может возникнуть конфликт из-за сущей ерунды».

Такой же совет мне давал Эд О'Лири. «Вас никогда не уволят из-за потери одного миллиона долларов, – наставлял он меня. – Вас уволят однажды ночью, когда Генри будет пьян. Он обзовет вас итальяшкой, и вы подеретесь. Запомните мои слова, это произойдет из-за пустяка. Поэтому всегда держитесь от него на расстоянии пушечного выстрела».

Я пытался. Но Генри стал обнаруживать себя не только просто грубияном.

Для меня поворотный момент в истинной оценке этого человека наступил в 1974 году, на совещании менеджеров фирмы, посвященном программе равных возможностей для негров. Каждому отделению было предложено представить отчеты о ходе их найма и выдвижения. Выслушав сообщения, свидетельствовавшие о неудовлетворительной реализации этой программы, Генри разгневался. «Вы, – обратился он к нам, – явно не выполняете программу».

Затем он произнес прочувствованную речь, в которой призывал нас возможно больше заботиться о черных. Он даже сказал, что премии менеджеров вскоре можно будет определять в зависимости от успехов в этом деле. «Вот так появится гарантия, – заключил он, – что вы оторвете от кресел свои зады и сделаете все необходимое для нашей черной общины».

Его выступление на этом совещании было столь волнующим, что я буквально прослезился. «Быть может, он и прав, – сказал я себе. – Быть может, мы тянем волынку. Если босс настроен так решительно, нам явно следует действовать гораздо энергичнее».

Когда совещание закончилось, мы все отправились на ленч в столовую для управляющих. Как обычно, я сидел за столом Генри. Как только мы уселись, он начал проклинать черных. «Эти проклятые нигеры, – возмущался он, – постоянно ездят взад и вперед по набережной перед моим домом. Я ненавижу их, я их боюсь и подумываю о переезде в Швейцарию, где таких просто и в помине нет».

То был момент, которого я никогда не забуду. Все во мне перевернулось. Этот человек только что заставил меня прослезиться, и вот всего час спустя он обрушивается с проклятиями на черных. Оказывается, все, что произошло на совещании, было игрой на публику. В душе Генри глубоко ненавидел чернокожих.

Вот тогда я понял, что работаю на настоящего ублюдка. Шовинизм плох сам по себе, как я успел убедиться еще в Аллентауне. Но ребята в моей школе хоть не претендовали на то, что шовинизм им чужд. Однако Генри был более чем шовинист. Он был лицемер.

На публике он старался казаться самым прогрессивным в мире бизнесменом, но за закрытыми дверьми он обнаруживал презрение почти ко всем людям. До 1975 года единственная нация, по поводу которой Генри в моем присутствии не злословил, были итальянцы. Однако вскоре должно было настать время, когда он наверстает упущенное.

Дата добавления: 2015-10-28