Убийство в Ватикане папа пал жертвой отравления сатана оскверняет дом Бога 4 страница

Когда она увидела неподвижное, безжизненное тело, ей показалось, что мраморный пол церкви поплыл у нее под ногами. На теле не было следов крови, оно не было обезображено насилием. Лишь повернутая на сто восемьдесят градусов голова офицера смотрела в обратном направлении. Перед мысленным взором Виттории предстал обезображенный труп ее отца, и лишь огромным усилием воли ей удалось отогнать от себя ужасное видение.

Сотовый телефон на поясе гвардейца касался пола и начинал постукивать о мрамор каждый раз, когда раздавался очередной вибрирующий сигнал. Виттория отключила свой телефон, и стук тут же прекратился. В наступившей тишине она услышала еще один звук. У нее за спиной раздавалось чье-то тяжелое дыхание.

Она начала поворачиваться, подняв пистолет, но, еще не закончив движения, поняла, что опоздала. Локоть убийцы врезался в основание шеи девушки, и Виттории показалось, что все ее тело с головы до пят пронзил мощный лазерный луч.

- Теперь ты моя, - услышала она и погрузилась во тьму.

***

В противоположном конце церкви Лэнгдон, балансируя на спинке скамьи и царапая стену, пытался дотянуться до зажима. Однако до удерживающего цепь запора оставалось добрых шесть футов. Зажимы специально ставились высоко, чтобы никто не вздумал помешать службе. Лэнгдон знал, что священнослужители, чтобы добраться до них, пользовались специальной деревянной лестницей, именуемой piuoli. Где сейчас эта чертова лестница?! Лэнгдон с отчаянием огляделся по сторонам. Он припомнил, что где-то видел эту проклятую лестницу. Но где? Через мгновение он вспомнил, и его сердце оборвалось. Лэнгдон повернулся лицом к бушующему огню. Лестница находилась на самой вершине деревянной кучи и сейчас благополучно догорала.

Американец внимательно оглядел всю церковь в надежде увидеть нечто такое, что могло бы помочь ему добраться до зажима.

Куда исчезла Виттория? Может быть, побежала за помощью?

Лэнгдон громко позвал девушку, но ответа не последовало.

И куда, к дьяволу, подевался Оливетти?!

Сверху донесся вой. Кардинал испытывал нечеловеческие страдания. Лэнгдон понял, что опоздал. Он поднял глаза на заживо поджаривающегося князя церкви. Нужно достать воды, думал он. Много воды. Чтобы хотя бы немного сбить пламя.

- Нужна вода, будь она проклята! - во всю силу своих легких выкрикнул он.

- Вода будет следующим номером! - прогремел голос из глубины церкви.

Лэнгдон резко повернулся и чуть было не свалился со своей платформы.

По боковому проходу прямо к нему двигался похожий на чудовище человек. В отблесках огня его глаза пылали черным пламенем, а в руке человек держал пистолет, и Лэнгдон сразу узнал оружие, которое носил в своем кармане... тот самый пистолет, который у него взяла Виттория.

Охватившая Лэнгдона паника была смесью самых разных страхов. Его первые мысли были о Виттории. Что это животное с ней сделало? Он ее ранил? Или, может быть, даже... В тот же момент ученый осознал, что отчаянные крики над его головой звучат все громче и громче. Кардинал умирал. Ему уже ничем нельзя было помочь. Затем, когда ассасин опустил ствол, направив его в грудь Лэнгдона, ужас, который испытывал американец, обратился внутрь. Он успел прореагировать за долю секунды до того, как прогремел выстрел, прыгнув со скамьи и, словно пловец, вытянув вперед руки. Ударившись о край скамьи (удар оказался сильнее, чем можно было ожидать), он скатился на пол. Мрамор принял его тело с нежностью холодной стали. Шаги слышались справа. Лэнгдон развернулся головой к выходу из церкви и, отчаянно борясь за жизнь, пополз под скамьями.

***

Высоко над полом базилики кардинал Гуидера доживал последние, самые мучительные секунды своей жизни. Он еще был в сознании. Опустив глаза и посмотрев вдоль своего обнаженного тела, он увидел, как пузырится и слезает с плоти кожа его ног. "Я уже в аду, - решил он. - Господи, почему Ты меня оставил?" Кардинал точно знал, что это ад, потому что он смотрел на клеймо на груди сверху... и, несмотря на это, видел его в правильном положении. В силу какой-то сатанинской магии слово имело смысл и читалось:

Глава 92

Третий тур голосования. Избрание папы снова не состоялось.

Кардинал Мортати начал молиться о чуде. Боже, пришли же кандидатов! Куда они подевались? Отсутствие одного кандидата Мортати мог бы понять. Но чтобы все четверо? Выбора не было. Для того чтобы кто-то из присутствующих получил большинство в две трети, требовалось вмешательство самого Творца.

Когда загремели запоры, Мортати и все остальные кардиналы одновременно повернулись, чтобы взглянуть на входную дверь. Мортати знал, что, согласно закону, дверь Сикстинской капеллы открывается лишь в двух случаях - чтобы забрать внезапно заболевшего члена конклава или впустить опоздавших кардиналов.

Слава Богу, нашлись preferiti!

Старый кардинал возрадовался всем сердцем. Конклав спасен.

Но когда открылась дверь, по Сикстинской капелле пронесся вздох. И это не было вздохом радости или облегчения. Увидев, кто вошел в капеллу, Мортати испытал настоящий шок. Впервые за всю историю Ватикана священный порог во время конклава переступил камерарий. И это было сделано после того, как двери были опечатаны! Невероятно!

Неужели этого человека оставил разум? Камерарий тихо приблизился к алтарю, повернулся лицом к буквально сраженной его появлением аудитории и произнес:

- Синьоры, я выжидал до последней возможности. Наступил момент, когда вы должны узнать обо всем.

Глава 93

Лэнгдон не имел ни малейшего представления о том, куда двигается. Рефлексы и интуиция служили ему компасом, который уводил его от смертельной опасности. Локти и колени от передвижения под скамьями нещадно болели, однако американец продолжал упорно ползти. Внутренний голос подсказывал ему, что надо двигаться влево. Если удастся добраться до центрального прохода, то можно будет коротким броском достичь выхода, думал он. Однако еще через миг ученый осознал, что это невозможно. Центральный проход перекрывала огненная стена. Пока его мозг лихорадочно искал возможные пути спасения, Лэнгдон продолжал ползти. Справа, совсем близко от него раздавались шаги убийцы.

К тому, что произошло через несколько мгновений, Лэнгдон был совершенно не готов. Он рассчитывал, что до того, как он окажется на открытом пространстве, ему еще предстоит проползти по меньшей мере десять футов. Однако ученый просчитался. Неожиданно укрытие над его головой исчезло, и он на миг замер, высунувшись чуть ли не до пояса из-под последнего ряда скамей. До дверей церкви было рукой подать. Справа от него высилась скульптура, которая и привела его сюда и о которой он совершенно забыл. С точки, в которой находился Лэнгдон, изваяние казалось гигантским. Творение Бернини "Экстаз святой Терезы" действительно здорово смахивало на порнографию. Полулежащая на спине святая изогнулась в пароксизме страсти. Рот Терезы был искривлен, и казалось, что из него вот-вот вырвется стон оргазма. Над святой возвышался ангел, указывая вдаль своим огненным копьем.

В скамью над самой головой Лэнгдона ударила пуля. Ученый неожиданно для себя резко сорвался с места - так, как уходит на дистанцию спринтер. Не осознавая до конца своих действий и движимый только адреналином, он, слегка пригнувшись, зигзагами помчался вправо. Когда позади него прогремел очередной выстрел, Лэнгдон снова нырнул на пол головой вперед. Проскользив несколько футов по мраморному полу, он ударился об ограждение ниши в правой стене храма. В этот момент он увидел ее. Виттория! Ее обнаженные ноги были неестественно подогнуты, но каким-то шестым чувством американец смог уловить, что девушка еще дышит. Однако помочь ей он не мог. На это у него не было времени.

Убийца обошел ряды скамей в левом дальнем углу церкви и двинулся в направлении Лэнгдона. Ученый понимал, что через несколько мгновений все будет кончено. Убийца поднял пистолет, и Лэнгдон сделал то единственное, что еще мог сделать. Он броском преодолел ограждение и оказался в нише. В тот момент, когда его тело коснулось мраморного пола, с колонны невысокой балюстрады брызнула мраморная крошка: в колонну, рядом с которой он только что находился, угодила пуля.

Продвигаясь ползком в глубину ниши, Лэнгдон чувствовал себя загнанным зверем. Находившийся в углублении стены предмет по какой-то странной иронии полностью соответствовал ситуации. Это был массивный саркофаг. "Теперь, возможно, мой", - подумал ученый. Даже по размеру каменный гроб был ему впору. Подобного рода саркофаги - простые, без всяких украшений мраморные ящики - назывались scatola. Экономичная гробница. Саркофаг стоял на двух мраморных плитах, чуть возвышаясь над полом. Лэнгдон прикинул ширину зазора, размышляя, нельзя ли в него забиться.

Звук шагов раздался совсем рядом.

Не видя иных вариантов, Лэнгдон прижался к полу и подполз к саркофагу. Упершись руками в каменные подставки, он, подобно пловцу брассом, сильным рывком задвинул торс в пространство между саркофагом и полом. Грянул выстрел.

Лэнгдон испытал то, что никогда раньше ему испытывать не приходилось... он услышал незнакомый звук и ощутил легкое дуновение ветра у щеки. Пуля пролетела совсем рядом. Ее свист, как ему показалось, больше всего напоминал звук, который возникает в тот момент, когда для удара заносится длинный кнут. С мрамора снова брызнули крошки, и Лэнгдон почувствовал, как по лицу полилась кровь. Собрав последние силы, он очередным рывком скрыл все тело в зазоре между полом и каменным гробом. Ломая ногти о пол и обдирая спину о мрамор гроба, американец сумел вылезти из-под саркофага с другой стороны.

Все. Дальше тупик.

Перед его лицом была дальняя стена полукруглой ниши. Теперь он не сомневался в том, что это узкое место за каменным гробом станет его могилой. И очень скоро, промелькнула мысль, когда он увидел направленный на него ствол пистолета. Ассасин держал оружие параллельно полу, и дуло смотрело прямо в грудь Лэнгдона.

Промахнуться было невозможно.

Повинуясь инстинкту самосохранения, Лэнгдон улегся на живот лицом вниз и растянулся вдоль саркофага. Затем он уперся руками в пол и отжался. Из полученных от осколков стекла ран на руках полилась кровь. Однако ученый, превозмогая боль, сумел оторвать тело от пола. Прогремела серия выстрелов, и Лэнгдон почувствовал удар пороховых газов. Пули пролетели под ним, превратив в пыль изрядный кусок стены из пористого итальянского известняка травертина. С трудом удерживаясь на руках и закрыв глаза, Лэнгдон молил о том, чтобы выстрелы прекратились.

И его молитва была услышана.

Вместо грома выстрела раздался лишь сухой щелчок бойка. Обойма была пуста.

Лэнгдон очень медленно открыл глаза, словно опасаясь, что движение век произведет слишком много шума. Преодолевая боль и усталость, он, изогнувшись словно кошка, удерживал свое тело в противоестественной позе. Американец даже боялся дышать и лишь напрягал слух в надежде услышать удаляющиеся шаги убийцы. Тишина. Он подумал о Виттории и едва не заскрипел зубами, страдая от того, что не в силах ей помочь.

Нарушивший тишину звук показался Лэнгдону оглушающим. Это было почти нечеловеческое рычание, вызванное предельным напряжением сил.

Саркофаг над головой Лэнгдона вдруг стал опрокидываться набок. Ученый рухнул на пол в тот момент, когда на него начали валиться сотни фунтов мрамора. Сила тяжести одолела силу трения. Крышка гроба, соскользнув первой, вдребезги разлетелась от удара о пол совсем рядом с ним. Мраморный гроб скатился со своих опор и начал падать вверх дном на Лэнгдона. Пока саркофаг, теряя равновесие, падал, ученый понял, что он либо окажется погребенным под полой мраморной глыбой, либо его раздавят ее края. Лэнгдон втянул голову, поджал ноги и вытянул руки вдоль тела. После этого он закрыл глаза и стал ждать удара.

Когда это произошло, земля под ним задрожала. Верхний край саркофага ударился о пол в каких-то миллиметрах от его головы, и даже его правая рука, которая, как считал американец, неминуемо будет раздавлена, каким-то чудом осталась цела. Он открыл глаза и увидел полоску света. Правая сторона гроба не упала на пол и еще держалась на краях опор. Теперь Лэнгдон смотрел в лицо смерти. Причем - буквально.

Сверху на него пустыми глазницами смотрел первоначальный обитатель гробницы. Мертвое тело, как часто случается в период разложения, прилипло спиной ко дну гроба. Скелет несколько мгновений нависал над ним, словно нерешительный любовник, а затем с сухим треском рухнул вниз, чтобы заключить американца в свои объятия. В глаза и рот Лэнгдона посыпались прах и мелкие фрагменты костей.

Лэнгдон еще ничего толком не успел понять, как в просвете между полом и краем саркофага появилась чья-то рука и принялась скользить по полу, словно голодный питон. Рука продолжала извиваться до тех пор, пока пальцы не нащупали шею Лэнгдона и не сомкнулись на его горле. Американец пытался сопротивляться, но стальная рука продолжала сдавливать его адамово яблоко. Борьба была безнадежной, поскольку обшлаг левого рукава пиджака был прижат к полу краем гроба и действовать приходилось только одной рукой.

Используя все свободное пространство, Лэнгдон согнул ноги в попытке нащупать дно гроба. Наконец это ему удалось, и в тот миг, когда захват на горле стал нестерпимым, он что было сил ударил в дно саркофага обеими ногами. Саркофаг сдвинулся едва заметно, но и этого оказалось достаточно, чтобы чудом державшийся на краях опор каменный ящик окончательно упал на пол. Край гроба придавил руку убийцы, и до Лэнгдона донесся приглушенный крик боли. Пальцы на горле профессора разжались, и рука исчезла во тьме. Когда убийце удалось высвободиться, край тяжеленного каменного ящика со стуком упал на совершенно гладкий мраморный пол.

Мир погрузился в полную тьму.

И в тишину.

В лежащий вверх дном саркофаг никто не стучал. Никто не пытался под него заглянуть. Полная темнота и мертвая тишина. Лежа в куче костей, Лэнгдон пытался прогнать охвативший его ужас мыслями о девушке.

Где ты, Виттория? Жива ли ты?

Если бы ему была известна вся правда - весь тот ужас, в котором вскоре предстояло очнуться девушке, он пожелал бы ей быстрой и легкой смерти. Ради ее же блага.

Глава 94

А тем временем в Сикстинской капелле кардинал Мортати (так же, как и все остальные участники конклава) пытался вникнуть в смысл того, что сказал камерарий. Молодой клирик поведал им такую страшную историю ненависти, вероломства и коварства, что старого кардинала начала бить дрожь. Залитый светом свечей камерарий рассказал о похищенных и заклейменных кардиналах. Об убитых кардиналах. Он говорил о древнем ордене "Иллюминати" - одно упоминание о котором пробуждало дремлющий в их душах страх. О возвращении этого сатанинского сообщества из небытия и о его обете отомстить церкви. Камерарий с болью в голосе вспомнил покойного папу... ставшего жертвой яда. И наконец, перейдя почти на шепот, он поведал собравшимся о новом смертельно опасном открытии - так называемом антивеществе, которое менее чем через два часа могло уничтожить весь Ватикан.

Когда камерарий закончил, Мортати показалось, что сам сатана высосал весь кислород из Сикстинской капеллы. Кардиналы едва дышали. Ни у кого из них не осталось сил, чтобы пошевелиться. Слова камерария все еще продолжали звучать во тьме.

Единственным звуком, доносившимся до слуха кардинала Мортати, было противоестественное для этого места гудение видеокамеры за спиной. Это было первое появление электроники в стенах Сикстинской капеллы за всю историю Ватикана. Присутствия журналистов потребовал камерарий. К величайшему изумлению членов конклава, молодой Вентреска вошел в капеллу в сопровождении двух репортеров Би-би-си - мужчины и женщины. Войдя, камерарий объявил, что его официальное заявление будет транслироваться в прямом эфире по всему миру.

И вот, повернувшись лицом к камере, камерарий произнес:

- А теперь, обращаясь к иллюминатам, так же как и ко всему научному сообществу, я должен сказать, - голос его приобрел несвойственную клирику глубину и твердость, - вы выиграли эту войну.

В Сикстинской капелле повисла мертвая тишина. Казалось, в помещении мгновенно вымерло все живое. Стало настолько тихо, что Мортати явственно слышал удары своего сердца.

- Машина находилась в движении многие сотни лет. Но только сейчас, как никогда раньше, все осознали, что наука стала новым Богом.

"Что он говорит?! - думал Мортати. - Неужели его оставил разум? Ведь эти слова слышит весь мир!"

- Медицина, электронные системы связи, полеты в космос, манипуляции с генами... те чудеса, которыми сейчас восхищаются наши дети. Это те чудеса, которые, как утверждают многие, служат доказательством того, что наука несет нам ответы на все наши вопросы и что все древние россказни о непорочном зачатии, неопалимой купине, расступающихся морях утратили всякое значение. Бог безнадежно устарел. Наука победила. Мы признаем свое поражение.

По Сикстинской капелле пронесся смущенный и недоумевающий ропот.

- Но торжество науки, - продолжил камерарий, возвышая голос, - далось каждому из нас огромной ценой. Оно стоило нам очень дорого.

В темном помещении снова воцарилась тишина.

- Возможно, наука и смягчила наши страдания от болезней и от мук изнурительного труда. Нельзя отрицать и того, что она создала массу машин и аппаратов, обеспечивающих наш комфорт и предлагающих нам развлечения. Однако та же наука оставила нас в мире, который не способен вызывать ни удивления, ни душевного волнения. Наши великолепные солнечные лучи низведены до длин волн и частоты колебаний. Бесконечно и бесконечно сложная Вселенная изодрана в клочья, превратившись в систему математических уравнений. И даже наше самоуважение к себе, как к представителям человеческого рода, подверглось уничтожению. Наука заявила, что планета Земля со всеми ее обитателями - всего лишь ничтожная, не играющая никакой роли песчинка в грандиозной системе. Своего рода космическое недоразумение. - Камерарий выдержал паузу и продолжил: - Даже те технические достижения, которые призваны нас объединять, выступают средством разобщения. Каждый из нас с помощью электроники связан со всем земным шаром, и в то же время все мы ощущаем себя в полном одиночестве. Нас преследуют насилие и расколы общества. Мы становимся жертвами предательства. Скептицизм считается достоинством. Цинизм и требование доказательств стали главной чертой просвещенного мышления. В свете всего этого не приходится удивляться, что никогда в истории люди не чувствовали себя столь беспомощными и подавленными, как в наше время. Наука не оставила нам ничего святого. Наука ищет ответы, исследуя еще не рожденные человеческие зародыши. Наука претендует на то, чтобы изменить нашу ДНК. Пытаясь познать мир, она дробит мир Божий на все более мелкие и мелкие Фрагменты... и в результате порождает все больше и больше вопросов.

Мортати с благоговением внимал словам камерария. Священник оказывал на него почти гипнотическое воздействие. В его движениях и голосе ощущалась такая мощь, которой старый кардинал не встречал у алтарей Ватикана за всю свою жизнь. Голос этого человека был проникнут бесконечной убежденностью и глубочайшей печалью.

- Древняя война между религией и наукой закончена, - продолжил Вентреска. - Вы победили. Но победили не в честной борьбе. Вы одержали победу, не дав ответов на волнующие людей вопросы. Вместо этого вы сумели настолько изменить систему человеческих ценностей, что те истины, которые столько лет служили нашими ориентирами, стали просто неприменимы. Религия не смогла угнаться за наукой, которая росла по экспоненте. Наука, подобно вирусу, питается собой. Каждый новый научный прорыв распахивает врата для очередного прорыва. Для того чтобы пройти путь от колеса до автомобиля человечеству потребовалась не одна тысяча лет. А от автомобиля до космических полетов - всего лишь несколько десятилетий. Теперь же темпы научного прогресса измеряются неделями. События выходят из-под контроля. И пропасть между нами становится все шире и глубже. Однако по мере того, как религия отстает от науки, человечество оказывается во все более глубоком духовном вакууме. Мы вопием, желая познать суть вещей и свое место в мире, и верим, что можем достичь результата нашими воплями. Мы видим НЛО, устанавливаем связи с потусторонним миром, вызываем духов, испытываем разного рода экстрасенсорные ощущения, прибегаем к телепатии. Вся эта, мягко говоря, эксцентрическая деятельность якобы носит научный оттенок, не имея на самом деле никакого рационального наполнения. В этом проявляется отчаянный крик современных душ, душ одиноких и страдающих, душ, изувеченных знаниями и неспособных понять ничего, что лежит за границами техники и технологии.

Мортати не замечал, что, сидя в своем кресле, всем телом подался вперед, чтобы не пропустить ни единого слова камерария. Причем так вел себя не он один. Все остальные кардиналы, и с ними весь мир, ловили каждый звук вдохновенной речи пастыря. Камерарий говорил просто, без риторических изысков или сарказма. Он не обращался к Священному Писанию и не цитировал Спасителя. Камерарий использовал современный язык, однако казалось, что эти простые слова льются из уст самого Бога, доводящего до сознания своих детей древние истины. В этот момент Мортати наконец понял, почему покойный понтифик так ценил этого человека. В циничном и апатичном мире, где объектом обожествления является техника, люди, способные пробиться к заблудшим душам так, как этот камерарий, остаются единственной надеждой церкви.

- Вы утверждаете, что нас спасет наука, - продолжал камерарий более напористо, чем раньше. - А я утверждаю, что наука нас уже уничтожила. Со времен Галилея церковь пыталась замедлить безостановочную поступь науки. Иногда, увы, она делала это негодными средствами, но ее помыслы всегда были обращены во благо. Запомните, люди постоянно испытывают неодолимую тягу к сопротивлению. И я прошу вас, оглядитесь вокруг. Я прошу и предупреждаю одновременно. Наука оказалась неспособной выполнить свои обещания. Обещания повышения эффективности и упрощения производства не привели ни к чему, кроме засорения окружающей среды и всеобщего хаоса. Взгляните, ведь мы являем собой отчаявшийся и разобщенный вид... быстро приближающийся к гибели.

Камерарий выдержал длительную паузу, а затем, глядя прямо в объектив камеры, продолжил:

- Кто таков этот бог, именующий себя наукой? Кто таков этот бог, который влагает в руки людей огромную силу, оставляя их без моральных вех, указывающих, как этим могуществом пользоваться? Что это за божество, которое вручает своим чадам огонь, но не предупреждает чад о той опасности, которую этот огонь в себе таит? В языке науки не существует указаний на понятия добра и зла. В научных учебниках сказано о том, как получить ядерную реакцию, но там нет главы, где бы ставился вопрос, является ли эта реакция добром или злом.

Обращаясь к науке, я хочу заявить: церковь устала. У нее не осталось сил на то, чтобы освещать людям путь. Постоянные усилия церкви возвысить голос для сохранения всемирного равновесия привели лишь к тому, что силы ее истощились. А вы тем временем слепо рыхлили почву, чтобы взрастить на ней все более и более миниатюрные чипы и увеличить доходы их производителей. Мы не задаем вопрос, почему вы не управляете собой. Мы спрашиваем: способны ли вы в принципе на это? Уверяю, что нет. Ваш мир движется настолько быстро, что, если вы хоть на мгновение задержитесь, чтобы осмыслить последствия своих действий, кто-то другой промчится мимо вас со своим новым научным достижением. Вы этого боитесь и потому не смеете задержаться. Вы делаете все, чтобы распространить по земному шару оружие массового уничтожения, в то время как понтифик странствует по миру, умоляя политических лидеров не поддаваться этому безумию. Вы клонируете живые существа, а церковь убеждает вас оценить нравственные последствия подобных действий. Вы поощряете людей к общению по телефону, на видеоэкранах и с помощью компьютеров, а церковь широко распахивает свои двери, напоминая о том, какое значение имеет личное общение. Вы идете даже на то, что ради исследовательских целей убиваете в утробе матери еще не родившихся детишек. Вы утверждаете, что делаете это ради спасения других жизней. А церковь не устает указывать вам на фундаментальную порочность подобных рассуждений.

А вы тем временем продолжаете обвинять церковь в невежестве. Но кто является большим невеждой? Тот, кто не может объяснить происхождения молнии, или тот, кто не преклоняется перед мощью этого явления? Церковь протягивает вам руку так же, как и всем остальным людям. Но чем сильнее мы к вам тянемся, тем резче вы нас отталкиваете. Предъявите нам доказательства существования Бога, говорите вы. А я вам отвечу: возьмите свои телескопы, взгляните на небо и скажите мне, как все это могло возникнуть без вмешательства свыше! - На глазах камерария появились слезы. - Вы спрашиваете, как выглядит Бог. Мой ответ останется прежним. Неужели вы не видите Бога в вашей науке? Как же вы можете его там не видеть? Вы не устаете заявлять, что малейшее изменение гравитации или веса атомов превратит великолепные тела в безжизненную туманность. Неужели вы не замечаете во всем этом руки Творца? Неужели вы предпочитаете верить в то, что на нашу долю просто выпала удачная карта? Одна из многих миллиардов? Неужели мы достигли такого уровня нравственного банкротства, что предпочитаем верить в математическую невозможность, отрицая саму вероятность существования превосходящей нас Силы.

Верите вы в Бога или нет, - теперь камерарий как бы рассуждал вслух, - но вы должны понять, что, если мы как вид отбрасываем веру в Верховную силу, мы неизбежно перестаем ощущать свою ответственность. Вера... любая вера... учит, что существует нечто такое, что мы понять не в состоянии и перед чем мы обязаны отчитываться. Имея веру, мы несем ответственность друг перед другом, перед собой и перед высшей истиной. Религия не безгрешна, но только потому, что не безгрешен и сам человек. Если мир сможет увидеть церковь такой, какой ее вижу я... то есть за пределами ритуалов или этих стен... он узрит современное чудо... братство несовершенных, непритязательных душ, желающих всего лишь быть гласом сострадания в нашем ускользающем из-под контроля мире.

Пастырь повел рукой в сторону коллегии кардиналов, и оператор Би-би-си инстинктивно направила камеру на безмолвную аудиторию.

- Неужели мы действительно устарели? - спросил камерарий. - Неужели мы выглядим динозаврами человеческого общества? Неужели я кажусь вам таковым? Я спрашиваю вас: нужен ли миру голос, выступающий в защиту бедных, слабых, угнетенных? В защиту нерожденного дитя, наконец? Нужны ли миру души - пусть и несовершенные, - которые посвящают всю свою земную жизнь тому, чтобы научить всех нас находить в тумане те моральные вехи, которые не позволяют нам окончательно сбиться с пути?

В этот момент Мортати понял, насколько блестящий ход, сознательно или нет, сделал камерарий. Показав миру кардиналов, он как бы персонифицировал церковь. Ватикан в этот момент, перестав быть конгломератом зданий, превратился в место обитания людей - тех людей, которые, подобно камерарию, посвятили свою жизнь служению силам добра.

- Сейчас мы стоим на самом краю пропасти, - сказал камерарий. - Ни один из нас не может позволить себе остаться равнодушным. В чем бы вы ни видели зло - в сатане, коррупции или безнравственности... вы должны понять, что силы зла живы и с каждым днем становятся все более могущественными. Не проходите мимо них... - Священнослужитель понизил голос почти до шепота, а камера взяла его лицо крупным планом. - Злые силы сколь бы могущественными они ни были, отнюдь не непобедимы. Добро восторжествует. Прислушайтесь к своим сердцам. Услышьте Бога. Все вместе, взявшись за руки, мы сможем отойти от края бездны.

Теперь Мортати понял все. Порядок проведения конклава был нарушен. Но на это имелась веская причина. Это был единственный способ обратиться с отчаянной мольбой о помощи. Камерарий одновременно обращался и к врагам, и к друзьям. Он умолял как недругов церкви, так и ее сторонников узреть свет и положить конец сумасшествию. Кто-то из услышавших слова клирика, без сомнения, поймет все безумие этого заговора и возвысит свой голос.

Камерарий опустился на колени рядом с алтарем Сикстинской капеллы и сказал:

- Молитесь вместе со мной.

Все члены коллегии кардиналов упали на колени и присоединились к нему в молитве. А на площади Святого Петра, так же как и по всему земному шару, потрясенные люди преклонили колени вместе с ними.

Глава 95

Ассасин разместил свой находящийся без сознания трофей в задней части микроавтобуса и задержался на несколько мгновений, чтобы полюбоваться телом жертвы. Девица была не так красива, как те женщины, которых он покупал за деньги, но в ней присутствовала какая-то возбуждающая его животная сила.На ее теле поблескивали капельки пота, и оно пахло мускусом.

Убийца смотрел на свою добычу, забыв о боли в руке. Ушиб от упавшего саркофага оказался болезненным, но это не имело никакого значения... во всяком случае, распростертый перед ним трофей вполне компенсировал это временное неудобство.

Eтешало его и то, что сделавший это американец скорее всего уже мертв.

Глядя на неподвижную пленницу, ассасин рисовал себе картины того, что его ждет впереди. Он провел ладонью по телу девушки под блузкой. Скрытые под бюстгальтером груди были само совершенство. "Да, - улыбнулся он. - Ты - гораздо больше, чем простая компенсация". Превозмогая желание овладеть ею сразу, он захлопнул дверцу машины и направился в ночь.

Дата добавления: 2015-10-26