Убиение «невинных» младенцев

Оставив терзать Францию, весь 1915 год Германия посвятила перемалыванию русских фронтов. Немцы пустили «рвотные» газы, австрийцы вели подлый огонь разрывными пулями. От таких пуль раны (я их видел) страшные. Теперь, если брали в плен австрияка, в подсумке которого лежали пачки «дум-дум», его расстреливали на месте. Вена объявила, что за каждого австрийца будут убиты два русских пленных. В феврале 1915 года Николай Николаевич издал приказ: за каждого убитого в Австрии пленного он будет вешать четырех, благо «у нас австрийских пленных на это хватит». Чтобы спасти положение, верховный мотался по фронтам, страшно материл офицеров, срывал погоны с плеч генеральских, револьвером гнал людей в бесплодные атаки. Про него рассказывали, что вечером он с бычьим хлыстом в руке залетел в ресторан Варшавы, где кутили «окопники», и ударами хлыста всех офицеров, словно собак, разогнал по своим частям… Неосвещенные промерзлые вагоны вывозили с фронта искалеченных, в теплушках лежали гробы с мертвыми офицерами, а на гробах сидели денщики, дело которых – доставить «его благородие» родственникам для захоронения.

Пятый день

в простреленной голове

поезда выкручивают за изгибом изгиб.

В гниющем вагоне

на сорок человек —

четыре ноги.

Нехорошо кричал паровоз, слышен был разговор:

– Самое страшное – это когда горело кладбище. Не верите?.. Целое кладбище, и горят кресты, объятые пламенем. Горят страшно. Пламя облизывает на крестах имена и фамилии, когда родился, когда умер… Мне казалось, что горят сами покойники.

– Где это вы видели, поручик?

– Это в Польше, господа, в селе Бяла Кавень… Немцы подожгли сначала костел, а потом заполыхало и кладбище.

– Не там ли вас и ранило?

– Да нет, не там. И сам не знаю, как уцелел. Я из корпуса Булгакова… Все полегли под Августовом в лесах Мазурии.

Был февраль, когда немецкая армия перешла в атаку на Августов, на Вержболово, на Сувалки; Берлин готовил «мешок» для нашей 10-й армии, но корпус генерала Булгакова встал на пути Гинденбурга словно каменный, и, выбитый весь без остатка, он позволил армии выйти из окружения, а линия фронта застыла на линии Ковно – Осовец… В рядах этой 10-й армии служил и Мясоедов.

Черного кобеля не отмоешь добела. Это я говорю адвокатам Мясоедова, которые не убедили меня своим красноречием. Но даже если зачеркнуть все подозрения в шпионаже, то все равно (я убежден в этом!) полковник Мясоедов достоин только одного – чтобы его повесить за шею и чтобы он, высунув язык, болтался в петле до тех пор, пока веревка не сгниет, и пусть он рухнет…

* * *

Генерал-лейтенант Советской Армии М. Л. Бонч-Бруевич перед смертью вспоминал: «Я приказал контрразведке произвести негласную проверку и, раздобыв необходимые улики, арестовать изменника». В документальной книге «250 дней в Царской Ставке» большевик Михаил Лемке писал: «Дело Мясоедова поднято и ведено главным образом благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, а помогал Батюшин» (это тот самый генерал Батюшин, который на маневрах германской армии вытащил из кармана Вильгельма II записную книжку, моментально сфотографировал ее и вложил обратно в карман кайзера, который так ничего и не заметил).

Мясоедов сам напросился в 10-ю армию, которая держала позиции близ пограничного Вержболова; он служил в армейской разведке. В основном же, хорошо зная богатые прусские усадьбы, занимался мародерством. Грузовиками и вагонами вывозил посуду и картины, книги и фарфор, полковник-жандарм не гнушался сдирать даже занавески с окон. Раскатывая вдоль фронта на автомобиле, Мясоедов не догадывался, что шофер и два солдата, услужавшие ему, – это офицеры контрразведки, обладавшие большой физической силой… На крыше дома мясоедовского тестя Самуила Гольдштейна обнаружили нацеленные на Германию радиоантенны, а вскоре Бонч-Бруевич вскрыл перехваченное письмо от «преданного Бориса». Мясоедову писал родственник его жены Борис Фрейдберг, прося срочно выехать в Ригу, телеграфируя о своем выезде на либавский адрес. Мясоедов стал поговаривать, что ему надо бы заглянуть в Дембову-Руду под Вильной, где размещался штаб новых воинских формирований. Завели мотор и поехали… Было ясно, что Мясоедов готовит пакет сведений для «Бориса». На одной из литовских мыз Мясоедов «был пойман на месте преступления. Пока владелец мызы разглядывал переданные полковником секретные документы, один из переодетых офицеров как бы нечаянно вошел в комнату и схватил Мясоедова за руки. Назвав себя, офицер объявил изменнику об аресте…» Сразу же были взяты под стражу его родственники и сообщники по службе в «Северо-Западном пароходстве» – этом гнезде шпионажа; контрразведка вывезла с квартиры Мясоедова целых три телеги бумаг… Мясоедов все отрицал! Он не думал, что идет к трагической развязке, и держался нагло, не давая точных объяснений о своем подполье. Лишь когда ему называли богатых евреев из Германии, связанных с фирмой его тестя, полковник начинал путаться, ссылался на плохую память, и от него часто слышали: «Можно ли верить жидовским россказням?..» Следователи не обратили внимания на сцепление некоторых обстоятельств. Мясоедов, оказывается, не раз навещал Распутина – на Гороховой (и на Английском проспекте, где тот жил раньше), а вся свора его помощников, арестованная вместе с ним, была идейно связана с финансовым окружением Распутина; если при этом вспомнить, что в охране Распутина служили германские агенты, то подозрения еще больше усиливаются…

Дело о предателе передали в Варшавский окружной суд, но тут вмешался главковерх, велевший судить мерзавца военно-полевым судом – без канители! Ставку запросили – будет ли верховный утверждать приговор? Николай Николаевич отвечал, чтобы вешали без его санкции. На суде Мясоедов сознался в мародерстве (но только в этом). Хотя и тут он нашел себе оправдание: «Не один я так делал – все хватали что видели…»

Суд вынес приговор – смерть через повешение. Мясоедов попросился в уборную. Там он разбил пенсне и осколком стекла перерезал сонную артерию. Его наскоро перевязали и всего в бинтах, залитого кровью, потащили на виселицу. «Не винова-а-ат!» – кричал Мясоедов; его повесили, а за компанию с ним вздернули и его друзей-приятелей. Пресса оповестила:

Берлин заявил, что обвинения Мясоедова придуманы русской Ставкой, чтобы свалить Сухомлинова! А сионисты утверждали, что генералы-антисемиты обвинили Мясоедова с единой целью – дабы иметь большое удовольствие повесить бедных евреев.

* * *

Распутина срочно вызвали на квартиру юриста Слиозберга, где собрался весь «цвет» денежной верхушки еврейского капитала и петербургские раввины – Эйзенштадт и Фридман. Распутина сионисты буквально оглушили стенаниями и звонкой бранью, сыпавшейся на головы русского верховного главнокомандования.

– Нас уже стали вешать! – кричали они.

– Что могу, то я сделаю, – отвечал им Распутин…

Симанович писал: «Делегаты продолжали свои жалобы против Николая Николаевича и просили Распутина избавить еврейство от его преследования… Распутин встал и перекрестился. Это означало, что он дал клятву помочь нам. В глубоком волнении объяснил он, что Николай Николаевич будет отстранен от должности вождя русской армии… „Тогда царь возьмет на себя командование армией, и мы сможем сделать что-либо для евреев“, – сказал он. Все присутствующие были потрясены этим обещанием». Аарон Симанович тут же выступил перед собранием с дельным предложением:

– Евреи, кладите сто тысяч для нашего друга!

«На другой же день Мозес Гинзбург внес в один из банков на имена дочерей Распутина по 50 000 рублей». Казнь Мясоедова имела глубокий подтекст. Если даже Николай Николаевич и повесил Мясоедова едино ради устранения Сухомлинова, то ядро, запущенное им в министра, рикошетом должно поразить и самого верховного. Против командования русской армии сразу ополчилась темная сила, в которой воедино совместились царь с царицей, Распутин с сионистами… Симанович деньги-то давал, но при этом держал Гришку за глотку, требуя от него «сдачи». Распутин знал, что с коровой, которая дает молоко, надо быть ласковым. При его содействии сионисты образовали в городе Луге (под Петербургом) особый центр по призыву евреев в армию. «Все члены комиссии, – писал Симанович, – были назначены по указанию Распутина, и если к ним попадался призываемый, на бумагах которого имелся мой условный знак, то такого обязательно освобождали». Но этого им показалось мало – в Петербурге заработала подпольная фабрика по изготовлению фальшивых дипломов на звание зубных врачей; владелец такой бумаги, по тогдашним законам, не подлежал призыву! А в карман Распутину текли деньги… В этом году он заявил, что старшую дочку Матрену отдаст только за еврея, и вскоре на Гороховой появился жених Абрам Давидсон – тот самый репортер, что был в Покровском при покушении Хионии Гусевой. Но, как выяснилось, он сватался лишь ради сенсации, чтобы подзаработать на ней, и тогда Распутин, верный своим догмам философии жизни, набил ему кулаком морду и спустил вниз по лестнице, где жених угодил в лапы филеров, которые ему еще добавили… Это было, так сказать, богатое приданое за дочкой Распутина!

Душно. Хочется глотка чистого воздуха…

* * *

Историки пишут с заглавных букв – Великое Отступление!

Гинденбургам и людендорфам не удалось поколебать удивляющую весь мир железную стойкость российского воина-солдата…

Под белым флагом парламентера в крепость Осовец явился германский офицер и сказал генералу М. С. Свечникову:

– Мы даем вам полмиллиона имперских марок за сдачу фортов. Поверьте, это не взятка и не подкуп – это простой подсчет, что при штурме Осовца мы истратим снарядов на полмиллиона марок. Нам выгоднее истратить стоимость снарядов, но зато сохранить сами снаряды. Не сдадите крепость – обещаю вам, через сорок восемь часов Осовец как таковой перестанет существовать!

Свечников ответил парламентеру вежливо:

– Предлагаю вам остаться со мною. Если через сорок восемь часов Осовец будет стоять, я вас повешу. Если Осовец будет сдан, пожалуйста, будьте так добры, повесьте меня. А денег не возьмем!

Немцы подвезли осадные мортиры, глотки которых имели в радиусе 42 сантиметра. Осовец стал похож на работающий вулкан, из его амбразур высвистывало длинные языки огня, от нестерпимого жара в округе крепости пересохли болота, из возникших воронок диаметром в 12 метров вдруг забили родники, разбужированные сотрясением почвы. Целые рощи деревьев взлетали кверху… Немцы выпустили 200 000 снарядов по «пятачку», но Осовец выстоял, а высокий дух гарнизона не поколебался. Тогда немцы закутали крепость в плотное облако газа – это был хлор с примесью брома, мощное средство поражения. Все живое на много миль в округе пало замертво. В муках умерли волки и лоси, не стало в лесах косуль и зайцев, даже воробышек нигде не чирикнет. Но солдаты геройского Осовца (даже без противогазов!) выстояли в ядовитой отраве, укрываясь от газа в складках старинных стен и прячась в подземелье фортов… Их доблестный командир М. С. Свечников – это будущий профессор Военной академии имени Фрунзе в Москве, солдаты же его – это отцы тех, что держали оборону Бреста в 1941 году! Героизм всегда преемствен: из ничего ничего и не рождается. А многие из кавалеров солдатского Георгия в 1945 году дошагали до Берлина кавалерами ордена солдатской Славы…

Дата добавления: 2015-10-31