Глава CXXVII. На палубе

(Гроб установлен на двух кадках между верстаком и открытым люком; плотник конопатит щели; с большого мотка из-за пазухи у него медленно тянется жгут кручёной пакли. Из каюты не спеша выходит Ахав, за ним слышны шаги Пипа.)

– Ступай назад, мальчик, я скоро вернусь. Ушёл! Моя собственная рука не подчиняется с такой готовностью моей воле, как этот ребёнок. – Храм божий! Что это такое?

– Спасательный буй, сэр. Приказ мистера Старбека. Эй, эй, сэр! осторожнее! Тут люк открыт.

– Спасибо, старик. Удобно лежит у тебя этот гроб, тут же и до склепа рукой подать.

– Как, сэр? Ах, до люка! Верно, верно, сэр.

– Послушай, не ты ли мастер сколачивать ноги? Не из твоей ли мастерской вышел вот этот обрубок?

– Из моей, сэр. Ну, как ободок, держит?

– Держит. Но ты, кроме того, ещё и гробовщик?

– Так, сэр. Я сладил этот гроб для Квикега; но теперь меня поставили, чтобы я переделывал его во что-то совсем другое.

– Так признайся сам: ведь ты просто старый мошенник и сущий варвар. До всего тебе дело, всюду суёшь нос, за всё хватаешься, один день ты мастеришь ноги, назавтра делаешь гробы, чтобы их туда упрятать, а потом ещё спасательные буи, из этих же самых гробов? Ты неразборчив, как боги, и так же, как они, на все руки мастер.

– Но я безо всякого умысла, сэр. Делаю что придётся.

– Вот, вот, и боги так же. Но послушай, разве ты не напеваешь, когда мастеришь гроб? Говорят, титаны насвистывали потихоньку, когда вырубали кратеры для вулканов, а могильщик в пьесе поёт с лопатой в руке^[324]. А ты – нет?

– Пою ли я, сэр? Да нет, сэр, мне это ни к чему; тот могильщик, он, верно, пел потому, что у него лопата не пела, сэр. А в моём молоточке, вы только послушайте, какая музыка.

– Правда твоя; это потому, что здесь крышка служит хорошим резонатором, а хорошим резонатором доска становится, если под нею ничего нет. Однако, когда в гробу лежит тело, он всё равно остаётся таким же гулким, плотник. Тебе никогда не случалось вносить гроб на кладбище и задеть им по пути за ворота?

– Да ей-богу, сэр, я…

– Ей-богу? А что это значит?

– Ей-богу, сэр, это просто говорится так, такое восклицание, только и всего, сэр.

– Гм, гм, ну, продолжай.

– Я только хотел сказать, сэр, что…

– Ты что, шелковичный червь, что ли? Сучишь нить для своего одеяния из себя же самого? Что у тебя за пазухой? Тяни живей! И чтобы я этой ловушки больше не видел!

– Ушёл. Неожиданно это у него получилось; но шквалы всегда налетают неожиданно на жарких широтах. Я слыхал, что остров Альбермарль, один из Галапагосов^[325], прямо посредине рассечён экватором. Думается мне, нашего старого капитана тоже прямо посредине рассекает какой-то экватор. Он весь на экваторе – горяч, как огонь! Сюда смотрит – где моя пакля? Живее за дело. Пошла работа. Вот у меня деревянный молоточек, и сам я дока по части игры на бутылках – стук-постук!

(Ахав про себя.)

– Вот так зрелище! Вот так звуки! Седоголовый дятел долбит дуплистый ствол! Можно позавидовать тому, кто слеп и глух. Эта вещь стоит у него на двух кадках, а в них свёрнуты бухты каната. Да он злобный насмешник, этот человек. Тик-так! Тик! Так отстукивают секунды человеческой жизни! О, как несущественно всё сущее! Что есть воистину существующего, помимо невесомых мыслей? Вот перед нами зловещий символ жестокой смерти, превращённый по воле случая в желанный знак надежды и подмоги для бедствующей жизни. Спасательный буй из гроба! А дальше что? Быть может, в духовном смысле гроб – это в конечном счёте хранилище бессмертия? Надо подумать об этом. Но нет. Я уже так далеко продвинулся по тёмной стороне земли, что противоположная её сторона, которую считают светлой, представляется мне лишь смутным сумраком. Да прекратишь ли ты когда-нибудь этот проклятый стук, Плотник? Я ухожу вниз; чтобы ничего этого здесь не было, когда я вернусь. Ну, а теперь, Пип, мы побеседуем с тобою; удивительная философия исходит ко мне от тебя! Верно, неведомые миры излили в тебя свою премудрость по каким-то неведомым акведукам!

Глава CXXVIII. «Пекод» встречает «Рахиль»

На следующий день дозорные заметили большой корабль, который шёл с подветра прямо на «Пекод»; реи его были густо унизаны людьми. Это была «Рахиль». «Пекод» в это время ходко шёл своим курсом, но когда с ним поравнялась ширококрылая незнакомка, его хвастливо раздутые паруса вдруг опали, точно проткнутые пузыри, и, утратив ход, он безжизненно закачался на волнах.

– Дурные вести; она несёт дурные вести, – пробормотал старик матрос с острова Мэн. Но ещё прежде чем её капитан, с рупором у рта стоявший на палубе, успел окликнуть «Пекод», послышался голос Ахава:

– Не видали ли Белого Кита?

– Видали, вчера только. Не встречали ли вельбот в море?

Сдержав ликование, Ахав успел отрицательно ответить на этот неожиданный вопрос и готов уже был отправиться в своей шлюпке на борт к незнакомцу, когда капитан «Рахили», приведя к ветру, сам спустился в шлюпку. Несколько взмахов вёслами, багор зацеплен за грот-руслень, и капитан поднялся на палубу. Ахав сразу же узнал в нём своего знакомого из Нантакета. Но приветствиями они не обменялись.

– Где он был? Не убит, не убит! – повторял Ахав, вплотную подходя к нему. – Как это произошло?

Оказалось, что накануне на исходе дня, когда три вельбота «Рахили», отойдя в наветренную сторону миль на пять от судна, были заняты преследованием небольшого стада китов, из синей глуби неподалёку от корабля с подветренной стороны вдруг показался белый горб и голова Моби Дика; в тот же миг был спущен четвёртый – запасной вельбот и началась погоня. Некоторое время этот вельбот – самый ходкий из четырёх – нёсся под парусом по ветру, и наконец ему удалось загарпунить кита, – во всяком случае, насколько мог судить дозорный с мачты. Он видел быстро удаляющуюся лодку, потом уже только чёрную точку, потом короткий всплеск вспененной воды, потом – ничего, и поэтому заключили, что подбитый кит, как это нередко случается, утащил за собой своих преследователей далеко в море. На корабле начали беспокоиться, но ещё не тревожились. На снастях вывесили световые сигналы; спустилась ночь, и судно, чтобы подобрать те три вельбота, которые находились у него с наветренной стороны, – прежде чем отправляться на поиски четвёртого прямо в противоположную сторону, – вынуждено было не только отложить своё попечение о четвёртой лодке далеко за полночь, но даже ещё и отдалиться от неё. Но когда три первые лодки были разысканы и благополучно подняты на борт, «Рахиль» поставила все паруса – лисели на лисели – и устремилась за пропавшим вельботом, разведя вместо маяка огонь в салотопке и посадив чуть не всю команду на снасти и реи дозорными. Но, несмотря на то, что она быстро пробежала расстояние, отделявшее её от того места, где в последний раз видели лодку, и спустила свободные вельботы, которые обошли всё вокруг; потом, не найдя ничего, снова устремилась вперёд, и снова остановилась, и снова спустила вельботы; несмотря на то, что так продолжалось до рассвета, никаких следов пропавшей лодки обнаружить не удалось.

Закончив рассказ, капитан «Рахили» поспешил открыть цель своего визита на «Пекод». Он хотел бы, чтобы встречный корабль присоединился к его поискам и стал бы курсировать параллельно с ним на расстоянии четырёх-пяти миль, оглядывая тем самым как бы двойной горизонт.

– Готов на что угодно побиться об заклад, – шепнул Фласку Стабб, – что какой-нибудь матрос ушёл у него на пропавшем вельботе в капитанском парадном сюртуке или, может, при его золотых часах – уж больно он волнуется. Слыханное ли это дело, чтобы два богобоязненных китобойца гонялись за одним пропавшим вельботом в разгар промыслового сезона! Ты только взгляни, Фласк, видишь, какой он бледный, у него даже зрачки побледнели, – ну, нет, пожалуй, не из-за сюртука, это, должно быть…

– Мой мальчик, мой родной сын среди них. Во имя господа – я молю, я заклинаю вас! – воскликнул в эту минуту капитан «Рахили», обращаясь к Ахаву, который покамест слушал его довольно холодно. – Позвольте мне зафрахтовать ваше судно на сорок восемь часов. Я с радостью заплачу за это, и заплачу щедро, если нужно, – только на сорок восемь часов, всего только. Вы должны, о, вы должны это сделать, и вы сделаете это, капитан!

– Его сын! – вскричал Стабб. – Это сына своего он потерял! Беру назад и сюртук и часы. Что скажет Ахав? Мы должны спасти ему сына.

– Он утонул вместе со всеми остальными минувшей ночью, – проговорил у них за спиной старик матрос с острова Мэн. – Я слышал, все вы слышали, как кричали их души.

Впоследствии выяснилось, что на душе у капитана «Рахили» было особенно тяжко ещё и потому, что в то время как один его сын находился среди команды пропавшего вельбота, на другом вельботе, спущенном в тот же день и тоже сначала отставшем от судна в разгар безумной погони, был его второй сын, и несчастный отец погрузился в жесточайшую растерянность, из которой его вывел только его первый помощник, инстинктивно избравший обычный для таких случаев образ действия – если две лодки нуждаются в помощи, китобоец всегда подбирает сначала ту, в которой больше народу. Но, повинуясь какому-то непонятному движению души, капитан воздержался сначала от упоминания обо всём этом и, только вынужденный ледяным молчанием Ахава, рассказал о своём всё ещё не обретённом сыне – маленьком мальчике, всего двенадцати лет от роду, кого отец, движимый суровой и бесстрашной родительской любовью, свойственной уроженцам Нантакета, с самого раннего возраста решил приучать к невзгодам и чудесам профессии, которая с незапамятных времён была написана на роду у каждого в их семье. Нередко случается даже, что нантакетские капитаны отсылают своих сыновей в столь нежном возрасте в трёх– или четырехгодичное плавание на чужом корабле, чтобы им не мешали приобретать первые навыки и сведения по китобойному делу несвоевременное проявление естественного отцовского пристрастия или излишняя родительская заботливость.

Между тем капитан «Рахили» всё ещё униженно молил Ахава о милости, а капитан «Пекода» по-прежнему стоял недвижно, точно наковальня, принимая удар за ударом, но сам не испытывая ни малейшей дрожи.

– Я не уйду, – говорил гость, – до тех пор, пока вы не скажете мне «да». Поступите со мной так, как вы хотели бы, чтобы поступил с вами я в подобном случае. Ибо у вас тоже есть сын, капитан Ахав, – правда, ещё совсем младенец и находится сейчас в безопасности у вас дома, – и к тому же дитя вашей старости, капитан. Да, да, вы смягчились, я вижу, – бегите, бегите, люди, и готовьтесь брасопить реи!

– Стойте! – крикнул Ахав. – Не трогать брасы, – а затем, протягивая и будто отливая каждое слово, продолжал: – Капитан Гардинер, я этого не сделаю. Даже и сейчас я теряю время. Прощайте, прощайте. Бог да благословит вас, и да простит капитан Ахав самому себе, но я должен продолжать мой путь. Мистер Старбек, засеките время по нактоузным часам и проследите, чтобы ровно через три минуты на борту не осталось никого из посторонних. Потом брасопить реи и лечь на прежний курс.

Он резко повернулся и не оглядываясь ушёл вниз в свою каюту, оставив капитана «Рахили» поражённого столь безоговорочным и окончательным отказом на его горячие мольбы. Но вот, очнувшись от своего оцепенения, Гардинер, не говоря ни слова, торопливо подошёл к борту, скорее упал, чем спустился, в шлюпку и вернулся к себе на корабль.

Скоро суда уже разошлись прочь друг от друга; но, покуда встречная шхуна снова не скрылась за горизонтом, было видно, как она бросалась то туда, то сюда на каждое чёрное пятнышко, пусть даже еле заметное, на поверхности моря. То вправо, то влево поворачивались её реи, она всё переходила с одного галса на другой, то зарываясь в волну, то взлетая на гребне, и всё время её мачты и реи сверху донизу были унизаны людьми, точно стройные вишни в саду, по ветвям которых карабкаются сластёны-мальчишки.

И по тому, как она шла своим скорбным путём, останавливаясь и петляя, ясно видно было, что эта шхуна, проливающая потоки горьких брызг, по-прежнему не находила утешения. Она была Рахиль, которая плачет о детях своих, ибо их нет^[326].

Дата добавления: 2015-10-23