Глава 2. Паук и Сын

Когда я, двенадцатилетний, в 1974 году покинул Мичиган, я сказал всем своим друзьям, что переезжаю в Калифорнию, чтобы стать звездой кино. Но как только я начал ездить со своим папой в его машине, подпевая поп-песням, звучащим на радио (у меня это не особо получалось), я объявил: "Я стану певцом. Это действительно то, чем я буду заниматься". Даже притом, что я озвучил это, ещё долгие годы не вспоминал об этой клятве.

Я безгранично влюблялся в Калифорнию. Впервые в моей жизни я почувствовал, что это именно то место, где я должен быть. Это были пальмы и ветра Святой Анны, люди, на которых мне нравилось смотреть, и с которыми я любил говорить. Это долгие часы, которые я любил там проводить. Я становился другом своему папе, и эта дружба стремительно росла каждый день. Ему это казалось великолепным, потому что рядом был маленький мальчик, который мог терпеть то, что все друзья и девушки папы любили его. Я нисколько не останавливал его ни в чём. Я был его новой поддержкой. И это все давало нам взаимную выгоду. А я проходил весь этот маршрут с новыми опытами.

Один из самых незабываемых опытов я получил прямо в маленьком бунгало моего папы на Палм Авеню. Он жил в одной половине дома, которая была разделена на две части. Там была странная кухня и обои, сохранившиеся, наверное, из тридцатых годов. В здании вообще не было спален, но мой отец переделал маленькую дополнительную кладовку в спальню для меня. Она была в самом конце дома, и, чтобы попасть туда, нужно было пройти через ванную. Спальня моего папы была настоящим логовом, комнатой, в которой было ещё три сквозные двери, они вели в гостиную, кухню и ванную. В этой спальне были милые чёрные обои с цветами и окно, выходящее на задний двор, который изобиловал утренней красотой.

Я пробыл там всего несколько дней, когда мой папа позвал меня на кухню. Он сидел за столом с симпатичной восемнадцатилетней девушкой, с которой он встречался на той неделе. "Хочешь покурить косяк?", – спросил он меня.

Будь я в Мичигане, я бы автоматически ответил нет. Но пребывание в этой новой среде пробуждало во мне страсть к приключениям. И мой папа достал толстую чёрную коробку, сделанную из Большого Американского Словаря. Он открыл её, и она была наполнена травой. Используя обложку книги как поверхность для подготовки, он высыпал немного травы, и семена скатились вниз по страницам. Затем он взял немного бумаги для скрутки и показал мне, как скрутить косяк идеальной формы. Весь этот ритуал показался мне очень завораживающим.

Затем он прикурил косяк и дал его мне. "Будь осторожен, не втягивай слишком много. Ты же не хочешь, чтобы с кашлем из тебя выскочили лёгкие", – порекомендовал он.

Я сделал небольшую затяжку, и потом передал ему косяк обратно. Я обошёл стол несколько раз, и вскоре мы все улыбались, смеялись и чувствовали себя действительно хорошо. А потом я осознал, что был под кайфом. Мне понравилось это ощущение. Это, казалось, было лекарство для успокоения души и пробуждения чувств. В этом не было ничего странного или пугающего. Я не чувствовал, что потерял контроль. Я, наоборот, чувствовал, что абсолютно всё было под полным контролем.

Затем папа дал мне полароид и сказал: "Я думаю, она хочет, чтобы ты её немного пофотографировал". Я инстинктивно понял, что какая-то область кожи вот-вот будет обнажена, поэтому я сказал ей: "Давай задерём твою рубашку, и я тебя сфотографирую".

"Это хорошая идея, но я думаю, будет более артистично, если она обнажит только одну грудь", – сказал мой папа. Мы все согласились. Я сделал несколько снимков, и никто не чувствовал дискомфорта по этому поводу.

Итак, мой вход в мир курения травы был гладким как шёлк. Когда я курил в следующий раз, я уже был профессионалом и скручивал косяк почти с абсолютной точностью. Но я не пристрастился к этому, даже притом, что мой отец курил траву каждый день. Для меня это было всего лишь ещё одним уникальным калифорнийским опытом.

Моей главной целью той осенью было поступить в хорошую среднюю школу. Предполагалось, что я поступлю в школу Бэнкрофт. Когда мы пошли посмотреть на неё, мы увидели, что она находилась в подозрительном районе, и всё здание было покрыто всеми видами графитти банд Лос-Анджелеса. Это место явно не говорило: "Давай пойдём в школу и повеселимся". Итак, мой папа повёз нас в школу Эмерсон в районе Уэствуд. Это было классическое Калифорнийское Средиземноморское здание с пышными лужайками, цветущими деревьями и американским флагом, гордо развевающимся на лёгком ветерке. Плюс к этому, куда бы я ни посмотрел, везде ходили эти сексуальные тринадцатилетние девушки в их обтягивающих джинсах от Дитто.

"Что бы это ни потребовало, я хочу пойти в эту школу", – сказал я.

Это потребовало назвать моим домашним адресом адрес Сонни Боно (Sonny Bono) в Бэл Эйр. Конни (Connie) ушла от моего папы к Сонни, который недавно расстался с Шэр (Cher). Но все остались друзьями. Когда я последний раз приезжал к Сонни, он не нормально воспринял то, что я использовал его адрес, поэтому я поступил в школу.

Теперь нужно было найти способ добираться до школы. Я мог сесть на городской автобус, он шёл 4.2 мили вниз по бульвару Санта Моника. Проблема была в том, что компания RTA была в состоянии забастовки. Мой папа привык к тому, что постоянно ложился спать поздно, поздно просыпался, был большую часть времени под кайфом и всё время развлекал женщин. Поэтому он точно не собирался слишком уж обо мне заботиться, отвозить и забирать меня из школы. Его решением было оставлять пятидолларовую купюру на кухонном столе, чтобы я мог заплатить за такси. А возвращение домой было моей проблемой. Чтобы облегчить эту задачу, он купил мне скейтборд фирмы Чёрный Рыцарь с деревянной поверхностью и каучуковыми колёсами. И я ездил на скейтборде, ездил автостопом или просто шёл четыре мили до дома, одновременно открывая для себя Уэстдвуд, Беверли Хилз и Западный Голливуд.

Я провёл почти весь первый день в школе Эмерсон и ни с кем не подружился. Я начал волноваться. Всё казалось новым и непонятным. Придя из маленькой школы на среднем западе, я точно не был академиком. Но в конце дня у меня был урок искусства и творчества, там я и познакомился со своим новым другом. Шон (Shawn) был чернокожим парнем с яркими глазами и самой большой улыбкой. Это был как раз тот раз, когда ты подходишь к кому-то и говоришь: "Хочешь быть моим другом?". "Да, я буду твоим другом". Бум, и вы друзья.

Когда я приходил к Шону домой, это было настоящим приключением. Его папа был музыкантом. Для меня это было чем-то новым, папа, который шёл в гараж и репетировал со своими друзьями. Мама Шона была очень нежной и любящей, она всегда тепло принимала меня в их доме и предлагала мне разную экзотическую пищу, чтобы я мог перекусить после школы. А я родом из самой неизобретательной части света, если говорить о кухне. Мой кулинарный мир состоял из таких вещей, как белый хлеб, сыр Вельвеета и говяжий фарш. А они ели йогурт и пили странное вещество, называемое кефиром. Там, откуда я родом, еда была очень неразнообразна.

Но монета образования имела и обратную сторону. Я научил Шона новой технике карманной кражи, которую я изобрёл в том семестре и которую называл "Удар". Я выбирал жертву, подходил к нему и врезался в него, прежде убедившись, что врежусь именно в тот объект, который хочу украсть. Это мог быть бумажник или просто лежащая в кармане расчёска, обычно цена украденного не превышала пяти долларов, потому что у большинства детей не было больше.

Моё антисоциальное поведение в районе школы неустанно продолжалось и в самом Эмерсоне. В ту же минуту, когда кто-либо противостоял мне, даже просто говоря мне отойти с дороги, я задирался к нему. Я был крошечным парнишкой, но очень шустрым. Поэтому вскоре я стал известен как парень, с которым не стоит связываться. И я всегда придумывал какую-нибудь хорошую историю, чтобы избежать наказания после драки.

Возможно, одной из причин того, что я не хотел быть наказанным, было то, что я бы подвёл одного из немногих людей, которые были моими примерами для подражания в то время, – Сонни Боно. Сонни и Конни заменяли мне родителей. Шоу Сонни и Шэр было, пожалуй, самым значимым явлением в телевидении того времени, и Сонни был очень щедр, предоставляя мне любую дополнительную заботу, в которой я нуждался. В его особняке на Холмби Хиллз всегда находилось место для меня, и мне предоставляли внимательную круглосуточную прислугу, которая готовила для меня всё, что я захочу. Он осыпал меня подарками, включая новый набор лыж, лыжные ботинки, палки и куртку, всё для того, чтобы той зимой я смог поехать покататься на лыжах с ним, Конни и Честити (Chestity), дочкой Сонни и Шэр. Мы сидели на подъёмнике, и Сонни описывал мне свою версию жизненного пути, которая отличалась от версии моего отца и даже от версии Конни. Он определённо придерживался прямого и узкого пути. Я помню, как он учил меня, что единственная неприемлемая вещь это ложь. Не важно, делал ли я ошибки или запутывался в своём пути, я просто должен был быть с ним прямым и честным.

Однажды я был в его особняке в Бэл Эйр на вечеринке, где было очень много знаменитостей. Мне не было дела до разных Тони Кёртисов (Tony Curtises) этого мира на тот момент, поэтому я начал ездить вверх-вниз на старом деревянном лифте. Внезапно я застрял между этажами, и им пришлось использовать гигантский топор пожарника, чтобы освободить меня. Я знал, что у меня были большие проблемы, но Сонни не кричал и не унижал меня перед всеми этими взрослыми, наблюдавшими за моим спасением. Он просто спокойно преподал мне урок уважения к собственности других людей, чтобы я не играл с вещами, не предназначенными для игр.

Мне никогда не нравилось ожидание того, что я должен вести себя определённым образом, чтобы жить в этом мире. Я был двенадцатилетним парнем, созданным для плохого бесконтрольного поведения. Однажды в том же году, когда мы ходили по дому, Сонни и Конни попросили принести им кофе. "Как насчёт того, чтобы самим сделать себе кофе?", – несколько заносчиво ответил я. Я мог без проблем приготовить кофе, но мне казалось, что они командовали мной.

Конни отвела меня в сторону. "Это поведение на грани приличия, – сказала она мне, – если ты будешь себя так вести, я буду просто говорить: "Ты на грани", и ты будешь знать, что нужно пойти и переосмыслить то, что ты только что сделал". Я тут же забыл об этом. Там, откуда я приходил, я мог вести себя так, как я хочу. Мы с моим папой отлично уживались вместе, потому что не было никаких правил и инструкций. Он не просил меня готовить ему кофе, и я тоже не просил его готовить мне кофе. Там, откуда я был родом, каждый должен был сам о себе заботиться.

Я быстро взрослел и таким способом, который не был благоприятным для Сонни. Всё больше и больше я находился под кайфом, тусовался со своими друзьями, катался на скейтборде и совершал мелкие преступления. Я всегда незамедлительно делал то, что не должен был. У меня были собственные цели, и в них не входило проведение времени с Сонни. Поэтому мы отдалились друг от друга, и меня это устраивало.

Соответственно моя связь с папой становилась сильнее и сильнее. Как только я переехал обратно к нему, он стал моим примером для подражания и моим героем. Поэтому делать всё, чтобы поддерживать близкие взаимоотношения между нами, было моей миссией. И его миссией тоже. Мы были командой. Естественно, один из объединяющих нас опытов заключался в том, чтобы вместе заниматься этой авантюрной контрабандой травы. Мы брали семь гигантских чемоданов фирмы Сэмсонайт и до краёв наполняли их травой. В аэропорту мы ходили от одной авиалинии к другой, регистрируя эти сумки, потому что в то время на регистрации даже не узнавали, действительно ли ты летишь этим рейсом. Мы приземлялись в главном аэропорту, забирали все чемоданы и ехали на машине в такие места, как, например, Кеноша, штат Висконсин. По пути в Кеношу мы остановились в мотеле, потому что все сделки моего папы должны были занять пару дней. Я очень хотел пойти с ним на заключение сделки, но он имел дело с самыми отъявленными байкерами подонками, поэтому послал меня в кино, где шёл новый фильм о Джеймсе Бонде "Живи и дай умереть". Его сделки заняли весь трёхдневный выходной, поэтому каждый день нашего пребывания там я ходил в кино, и меня это устраивало.

Нам нужно было вернуться в Лос.-А. с тридцатью тысячами наличными. Мой папа сказал, что деньги понесу я, потому что, если поймают кого-то вроде него с такими деньгами, то его точно посадят. Я согласился. Я предпочитал быть частью действия, чем сидеть в стороне. Мы приготовили сумку-ремень, наполнили её деньгами и приклеили к моему животу. "Если они опробуют арестовать меня, то ты просто исчезни куда-нибудь, – проинструктировал он меня, – просто претворись, что ты не со мной и продолжай идти".

Мы вернулись в Лос.-А., и позднее я узнал, что мой папа получал всего двести долларов за поездку, чтобы заработать на траву для своих друзей, Уивера и Башары. Я также обнаружил, что он дополнял этот скудный доход хорошим, устойчивым притоком денег из растущего бизнеса по продаже кокаина. В 1974 году кокаин стал очень популярным, особенно в Лос.-А. Мой папа установил связь со старым американским экспатриантом, который привозил кокаин из Мексики. Папа приносил кокаин, делил его и продавал своим клиентам. Он не продавал унциями или килограммами, только граммами, половинами грамма и четвертями грамма. Но через день или два это начало расширяться. Он начал также приносить таблетки. Он рассказывал доктору слезливую историю о том, что не может заснуть, и доктор выписывал ему тысячи снотворных таблеток. Они стоили, может быть, четверть доллара за штуку, но имели реальную рыночную цену в четыре или пять долларов. Поэтому торговля кокаином и таблетками была очень прибыльным бизнесом.

Папа никогда не пытался скрыть от меня то, что он занимался продажей наркотиков. Он, в принципе, и не горел желанием мне об этом рассказывать, но я был его тенью и наблюдал за всеми приготовлениями и сделками. Прямо за кухней была маленькая дополнительная комната, подобная моей спальне. В ней даже была дверь, которая вела на задний двор, и мой папа сделал там магазин.

Центром всех его наркотических дел в той задней комнате были тройные лучевые весы, которые в нашем домашнем хозяйстве были популярнее тостера или блендера. Рабочая поверхность моего отца и место для пробных доз были сделаны из красивой, синей и зелёной мексиканской плитки, идеальной квадратной формы и совершенно плоские. Я смотрел, как он брал немного кокаина и просеивал его, а затем он брал итальянское слабительное манитол и просеивал его через то же сито, чтобы оно имело такую же консистенцию, как и кокаин. Было важно, до конца удостовериться в том, что кокаин был смешан с необходимым количеством слабительного.

К нам приходило много людей, но не настолько много, как вы подумали. Мой папа тщательно скрывал свою деятельность, и он знал, что с расширением бизнеса увеличится и риск. Но то, чего его клиентуре не доставало в количестве, она, несомненно, восполняла в качестве. В её числе были звёзды кино и телевидения, писатели, рок-звёзды и кучи девушек. Однажды на кануне чемпионата Super Bowl к нам даже зашли два известных игрока Oakland Raiders. Они пришли довольно рано, около восьми или девяти вечера. Они выглядели более прямыми, чем привычная клиентура, сидели на самодельной мебели моего папы, неспокойные и напуганные тем фактом, что вокруг бегал ребёнок. Но прошло хорошо. Они получили свои наркотики, пошли и на следующий день выиграли чемпионат Super Bowl.

Во всём этом деле меня раздражало то, что всё происходило поздно ночью. Именно тогда я увидел, какое отчаяние могут вызвать наркотики. Я не осуждал это; по большей части я говорил: "Ого, этому парню действительно нужен этот чёртов кокаин". Один парень, брат известного актёра, был настоящим жадным мусоропроводом для кокаина. Он приходил каждый час до шести утра, жульничая, договариваясь, трясясь и давая большие обещания. Каждый раз, когда он стучал в дверь, мой папа вылезал из постели, и я слышал, как он вздыхал про себя: "О, нет, только не это опять".

Иногда мой папа не открывал дверь, он просто говорил с людьми через окно. Я лежал в постели и слушал всё это: "Уже слишком поздно. Убирайся отсюда. Ты всё равно должен мне кучу денег. Ты должен мне двести двадцать долларов". У моего папа был список того, что ему должны люди. Я смотрел на этот список, и он говорил: "Если бы я мог заставить всех вернуть мне долги, у меня было бы очень много денег".

Было трудно убедить меня в том, что мы жили скромно, особенно по выходным, когда мой папа брал меня в ночные клубы, где он был известен как Лорд бульвара Сансет Стрип. Он также был известен как Паук, это прозвище он получил в конце шестидесятых, когда он полез вверх по зданию, чтобы попасть в квартиру к девушке, которая ему нравилась.

Сансет Стрип в начале семидесятых был артерией жизни, текущей через Западный Голливуд. Люди постоянно болтались на улице, перемещаясь между лучшими клубами города. Там был клуб Виски Гоу Гоу и клуб Грязного Макнэсти. В двух кварталах от Виски был клуб Рокси, который специализировался на живой музыке. По другую сторону парковки от Рокси были бар Радуга и Гриль. Радуга была любимым местом Паука. Каждый вечер он приходил туда около девяти и встречался со своей командой: Уивером, Конни, Башарой и другими постоянно меняющимися персонажами.

Приготовление к ночи в клубе было настоящим ритуалом для моего отца, так как он очень дотошно относился к своему внешнему виду. Я сидел и смотрел, как он прихорашивался перед зеркалом. Каждый волосок должен был быть на своём месте, нужный одеколон использовался в правильном количестве. Затем он надевал обтягивающую футболку, вельветовую куртку и ботинки на платформе. В итоге, мы шли к частным портным, чтобы скопировать его наряды для меня. Я всё время подражал своему папе.

Частью того ритуала было достижение нужного для начала вечера кайфа. Он, очевидно, оставлял большую часть химического коктейля на гораздо более позднее время. Но он не хотел оставлять дом без соответствующего начала той тусовки, что обычно выражалось в употреблении алкоголя и таблеток. У него были успокоительные и Плацидил, тормозящие средства, которые лишают тебя моторных функций. А когда ты смешиваешь их с алкоголем, они даже сидящего рядом парня лишают моторных функций. Поэтому мой папа выбирал другое средство, Туинал.

Когда я ходил куда-нибудь с ним, он наливал мне маленький бокал пива. Затем он раскрывал капсулу Туинала. Из-за того, что порошок и таблеток Туинала был ужасным на вкус, он разрезал банан и высыпал раскрытую капсулу Туинала внутрь. Он съедал ту часть, где было больше порошка, и давал мне меньшую порцию. После этого мы были готовы идти и тусоваться.

Нам начинали оказывать королевский приём, как только мы походили к двери Радуги. Тони, администратор клуба, приветствовал моего папу так, как будто он был самым ценным клиентом на бульваре Стрип. Конечно, стодолларовая купюра, которую мой папа давал ему на входе, отнюдь не вредила Тони. Он вёл нас к столу моего папы. Это был центральный стол прямо перед огромным камином. С этой удачной точки можно было видеть всех, кто входил в клуб или выходил из клуба. За радугой, который находился внутри самой Радуги. Мой папа невероятно трепетно относился к своей территории. Если человек, которого он не знал, садился за наш стол, Паук не позволял ему этого: "Что это ты тут делаешь?"

- А, я просто тусуюсь и присел сюда, – отвечал парень.

- Очень жаль, приятель. Вон отсюда. Тебе придётся свалить.

Но если приходил кто-то интересный моему отцу, он прибегал и рассаживал всех на места. Мне было некомфортно оттого, как он охранял свой стол. Я, конечно, не хотел, чтобы нарушители нашего пространства садились за наш стол, но я думал, что мой папа мог бы быть добрее и мягче. Особенно, когда алкоголь и наркотики шли вместе, он мог настоящим засранцем. Но он был отличным катализатором, который собирал вместе интересных людей. Если Кейт Мун (Keith Moon), парни из Led Zeppelin или Эллис Купер (Alice Cooper) были в городе, то они сидели рядом с Пауком, потому что он был самым крутым парнем в округе.

Мы были в Радуге большую часть ночи. Он не проводил всё время за столом, он был там достаточное время для того, чтобы прийти и удержать стол за собой. А затем они все по очереди кружили по ресторану, бару и вторым этажом. Мне всегда нравился клуб на втором этаже. Каждый раз, когда девушка моего папы хотела танцевать, она просила меня пойти с ней, потому что Паук не был танцором.

Ночь была неполной без кокаина, и то, насколько незаметно ты сможешь принять его, стало настоящим спортивным соревнованием. Опытных любителей кокаина было легко обнаружить, потому что у них у всех был удлинённый кокаиновый ноготь на правом мизинце. Они растили его, по крайней мере, на полные полдюйма от пальца и придавали ему идеальную форму, этот ноготь всё время служил основной ложечкой для кокаина. Мой папа очень гордился своим тщательно наманикюренным кокаиновым ногтем. Но я также заметил, что один из его ногтей был определённо короче других.

- Что у тебя с этим ногтем? – спросил я.

- Это для того, чтобы не делать больно девушкам между ног, когда я использую свой палец, – ответил он.

О, да, это надолго застряло у меня в голове. Его палец действительно очень нравился девушкам.

Я был единственным ребёнком, присутствовавшим при всём этом безумии. По большей части, взрослые, которые меня не знали, игнорировали меня. Но Кейт Мун, легендарный барабанщик The Who, всегда пытался дать мне почувствовать себя непринуждённо. Среди всей этой хаотической, буйной атмосферы вечеринок, где все орали, кричали, нюхали, вдыхали, пили и танцевали, Мун находил время успокоиться, обнять меня и спросить: "Как дела, парень? Хорошо проводишь время? Тебе разве не нужно быть в школе и всё такое? Ну, я, в любом случае, рад, что ты здесь". Я навсегда запомнил эти моменты.

Мы обычно оставались до закрытия, которое было в два часа ночи. Затем наступало время собираться на парковке, заполненной девушками и парнями в диковинной глэм-рок одежде. На парковке все брали друг у друга номера телефонов, флиртовали и искали место для продолжения вечеринки. Но иногда случались разные препирательства, и часто в них участвовал мой папа. Он нападал на целые банды байкеров прямо передо мной, я был маленьким мальчиком, который прыгал в середину всего этого месива и кричал: "Это мой папа. Он действительно никакой сейчас. Что бы ни сказал, просто успокойтесь и простите его. Он не хотел этого говорить. И, пожалуйста, не бейте его по лицу, потому что такому парню как я действительно больно смотреть, как его папу бьют по лицу".

У меня на самом деле было ужасное чувство, что мой папа причинит себе ужасный вред в драке или автокатастрофе. В тот момент ночью он был под таким сильным кайфом, что пройти по комнате было действительно опасно для спотыкающегося, падающего парня, каким-то образом пытающегося устоять на ногах. Он натыкался на мебель, держался за всё, что было устойчивым, нечленораздельно говорил, но всё ещё пытался сесть в машину и поехать на вечеринку. Я думал: "Вот дерьмо, мой папа не может говорить. Это нехорошо". Когда он перебирал, я был ответственным за его безопасность, что было очень трудно для меня.

Дата добавления: 2015-10-31