Октября. — Я продолжаю думать о Синтии, студентке, о которой рассказывала вам на прошлой

— Я продолжаю думать о Синтии, студентке, о которой рассказывала вам на прошлой неделе. — Луиза устроилась на кушетке с привычной непринужденностью, которая контрастировала с ее первыми неловкими и смущенными путешествиями на этом странном транспортном средстве. — Я чувствую, что хочу поговорить о ней, и в то же время не хочу даже думать о ней, хочу все это забыть. — Она поправила наволочку на подушке, расправила свою скромную юбку, аккуратно спрятав ноги. (В последнее время мне стало казаться, что юбки стали короче, чем раньше, но я не был уверен в этом.)

— Что вы думаете о Синтии? — Я с сожалением понял, что не помню, которая из полудюжины студентов, подопечных Луизы, Синтия. В последнее время она рассказала мне о нескольких из них, но мое внимание было больше поглощено поведением самой Луизы, так что я не был теперь уверен, то ли Синтия — это сексапильная девица, то ли та, что злится на Луизу, то ли покорная девушка, с которой у Луизы возникли некоторые неприятные ассоциации. Я улыбнулся про себя своим собственным нереалистическим ожиданиям, что я должен в точности помнить все, что говорила мне Луиза. Затем я заметил, что сегодня она устраивается на кушетке дольше, чем обычно. Как будто тело не хотело расслабиться и освободить ее внимание.

Она снова поправила юбку.

— О, только об этом маленьком приключении, которое было у Синтии с тем студентом-медиком, и о фотографиях, которые он сделал. — Она приподнялась на одном плече и сбросила туфли. Затем снова повторила рутинную процедуру укладывания. — Это неважно.

— Кажется, сегодня вам трудно устроиться удобно.

— О, сейчас все в порядке. — Улыбаясь. — Прошлой ночью я видела сон, и почти проснулась, но теперь я, кажется, ничего не могу вспомнить из него. Он был тогда таким ярким, что я была уверена, что запомню его, но... Он был столь навязчивым, что я проснулась. По дороге сюда я пыталась вспомнить, о чем он был, но... — Ее голос задрожал.

— Расскажите мне подробно об опыте Синтии, что вы, Луиза, а не Синтия, думаете о нем.

— О, Господи! Это меня действительно раздражает. — Она засмеялась и немного покраснела. Ее руки были неподвижны, но не спокойны. Наступила короткая пауза, и я знал, что она спорит сама с собой. — Почему вы просите меня сделать это? — Я не отвечал. — Вероятно, вы хотите заставить меня думать о сексе и тому подобном, но... — Пауза. Я все еще молчал. — Вы знаете, я воспитывалась в семьях, где никогда не говорили о таких вещах. Никогда! Я знала, что у взрослых есть тела, но никогда не думала, что они делают с ними что-то еще, помимо того, что моются. Однажды я случайно увидела своего отца обнаженным. Я повернулась и убежала. Думаю, он убежал в противоположном направлении. Теперь я знаю, что все это было давным-давно, и я не должна больше смущаться и раздражаться, но...

...Дело не в том, что я непорочная старая дева, и вы знаете, что я избавилась от большей части своей неловкости, связанной с телом и сексом, когда у меня был роман с Ральфом, но все-таки... Это просто глупо — чувствовать себя такой смущенной, разговаривая с вами об этом маленьком инциденте с Синтией, но...

— Луиза, — начал я мягко, но внушительно, — вас беспокоит вовсе не “маленький инцидент с Синтией”, как вы его продолжаете называть, а то, что он всколыхнул внутри вас, и о чем вы не решаетесь мне сказать. Я уверен, вы можете бесконечно продолжать рассказывать мне о Синтии, если будет ясно, что мы собираемся говорить только о ней. Но на передний план выступает Луиза и ее чувства, и именно это вам трудно принять.

Она молчала минуту. Потом произнесла:

— Да, вероятно. Разумеется, это совершенно разные вещи — говорить о ком-то другом или рассказывать о себе. — Ее рука снова изображала расстегивание блузки, двигаясь от одной пуговицы к другой. — Это как если бы затрагивать что-то очень личное или...

— Даже сейчас, Луиза, когда вы серьезно обсуждаете себя и свои чувства, вы как бы держитесь в стороне от этих чувств, даже когда говорите. Вы можете почувствовать, насколько какая-то часть вас самой не хочет погружаться в то, о чем мы говорим?

— Да. — Рука перестала двигаться и успокоилась. — Да, полагаю, я действительно неохотно погружаюсь в те чувства, которые разбудил во мне разговор с Синтией. Фактически с того самого времени я боялась этого момента. Часть меня хотела отдаться этим чувствам, представить себя на месте Синтии, действительно насладиться этим и, может быть, даже ласкать себя. Другая часть продолжала говорить: “Тебе придется рассказать Джиму обо всем, что ты думаешь и делаешь, так что будь осторожна”. И полагаю, — она печально улыбнулась, — я все еще осторожна.

— Луиза, как насчет Синтии? — Я был тверд. Теперь я вспомнил, кто такая Синтия, и подумал, что будет полезно остановиться на ней. У меня мелькнула догадка, что, возможно, сон каким-то образом с этой девушкой связан.

— Что приходит вам в голову сейчас, когда я снова напомнил о ней?

— Ну, только то маленькое приключение, о котором она мне рассказала. То есть я не хочу преуменьшать его. Она рассказала мне, потому что была так переполнена чувствами, и ей необходимо было поделиться с кем-то, но... О, я не знаю. Похоже, я заговариваюсь. Вы помните тот инцидент, о котором я вам говорила, то, что случилось с тем молодым человеком...

Она, очевидно, была взволнована и чувствовала себя неловко, борясь между желанием замять эту тему и импульсом обсудить ее.

— Что случилось с тем молодым человеком?

— О, вы можете быть таким невыносимым! Вы прекрасно знаете, что случилось, ведь я все рассказала на прошлой неделе. — Она остановилась. Ее руки снова занялись юбкой, которая, казалось, не прикрывала ее так хорошо, как ей того хотелось. Ее колени и часть бедер были открыты, но это ни в коем случае нельзя было считать какой-то выдающейся демонстрацией ног. Я молчал, и через некоторое время она продолжила. — Ну, вероятно, вы хотите, чтобы я рассказала вновь. Синтия отправилась домой к этому молодому человеку, и он уговорил ее позировать ему. В конце концов, она позировала перед ним обнаженной, а затем они — э-э... затем они занялись любовью. — Она снова остановилась, и теперь ее рука играла пуговицами блузки, что в последнее время было довольно частым жестом.

Она ждала моего комментария, но я продолжал молчать.

— Ну, я не знаю, почему это продолжает приходить мне на ум. Вероятно, это немного волнует меня эротически, но не сильно. Мне также немного неловко говорить с вами об этих вещах, но теперь я уже чувствую себя намного лучше. Когда я рассказывала вам о... о том, как я... э-э... иногда трогаю себя... О, это глупо! Я говорила о том, что иногда мастурбирую, и вы — не моя мать, и не доктор Клифтон (директор агентства, в котором работала Луиза), так почему же мне так неловко... — Ее пальцы играли с пуговицами блузки, как будто расстегивая их, но на самом деле не делая этого.

— Луиза, я думаю, вы пытаетесь быть откровенной со мной, и в то же самое время вам неудобно дать мне понять, насколько вас возбудило это приключение Синтии.

— Да. — Ее голос стал выше, а рука ненадолго успокоилась. — Да, вероятно, да. Думаю, меня действительно восхитил этот рассказ. Когда я была в возрасте Синтии, я так боялась мужчин, тела и сексуальных чувств, что никогда не смогла бы сделать ничего подобного. — Ее голос стал задумчивым, когда она размышляла в полузабытьи. Ее рука снова стала беспокойной, хотя было очевидно, что она не отдавала себе в этом отчета.

Я ждал не комментируя. Она тяжело повернулась, натягивая юбку на ноги. “Ноги действительно привлекательные”, — подумал я. В свои тридцать семь лет Луиза говорила о себе так, как будто время романтических возможностей для нее прошло, но она была далека от портрета старой седой леди, который рисовала. Я спрашивал себя, как выглядело бы ее тело обнаженным. Было трудно угадать контуры ее грудей из-за пышных блузок, которые она носила. Я бы хотел, чтобы ее блуждающая рука перешла к делу и действительно расстегнула пуговицы, вместо того чтобы просто дразнить меня.

— Ну, раз вы не хотите мне помочь, полагаю, я должна попытаться рассказать вам о Синтии, — игривым, дразнящим тоном сказала она. Затем сделала паузу.

— Почему бы вам просто не попробовать рассказать об этом так, как вы могли бы фантазировать, — как о переживаниях Луизы, а не Синтии?

— О, не знаю, смогу ли я сделать это! — Она помолчала. — Это было бы слишком... слишком обнаженно. Вот точное слово. Я бы чувствовала себя так, как будто стою перед вами голая.

— Вам было бы тяжело это чувствовать?

— О, Боже, вы ставите меня в трудное положение, разве нет? — Она колебалась, ее рука начала поправлять юбку, а затем остановилась. — И нет, и да! То есть, главным образом, да, или, может быть... Я не знаю. Это звучит приятно и одновременно очень пугающе.

— Большую часть сеанса ваша левая рука пытается расстегнуть блузку. — Когда я это сказал, рука действительно наполовину просунула пуговицу в петельку. Внезапно движение было пресечено. Она лежала очень тихо.

— Луиза, посмотрите на это спокойно, если можете.

Я ждал, пока она соберет себя настолько, что сможет слушать меня:

— Вас, как и меня, учили, что ваше тело, те эмоции и желания, которые с ним связаны, постыдны и неуместны в большинстве ситуаций. Это внушение, имевшее само по себе благие намерения, стоило обоим нам многих часов страданий, больших разочарований и фрустраций. Сейчас вы находитесь здесь, чтобы попытаться освободиться от этих ограничений, когда они не имеют смысла, и понять, когда они важны,— так, чтобы вы могли сами осуществлять свой выбор в жизни. Это очень похоже на другие ситуации, о которых мы говорили, когда вам следовало решить, кто будет управлять вашей жизнью, — вы или голос миссис Кольтен внутри вас.

Теперь она слушала с подлинной серьезностью.

— Да, конечно. Это то же самое, но в другой области, не так ли? Снова — правила, установленные миссис Кольтен, и мои трудности, связанные с принятием собственных решений! Я не думала об этом.

— И вы не думали об этом по разным причинам, но одна из них заключается в том, что вы научились испытывать стыд за свое тело и за те ощущения, которые для него естественны. Для вас было проще избежать того, что мы с вами здесь обсуждаем.

— Да, я чувствую, что каким-то образом удерживаю себя от того, чтобы отдаться этому полностью. Просто мне кажется, вы не можете на самом деле желать, чтобы я говорила о таких интимных вещах. Это, несомненно, вызовет во мне... разгоряченность. О черт, я не ребенок. Мне было трудно отдать себе отчет в том, что вы прекрасно знаете: если я начну рассказывать об опыте Синтии как о своем, я буду сгорать от желания. Мне было бы стыдно показаться перед вами возбужденной, я хотела обсудить это академически. И я знаю, так просто не получается.

Она закончила решительным тоном, немного рассерженная тем обстоятельством, что пришлось преодолеть свои страхи. Я находил ее очень трогательной и привлекательной в этом порыве смелости.

— Расстегните свою блузку, Луиза! — Я словно поперхнулся, и кто-то внутри меня закричал с изумлением: “Какого черта ты делаешь, Бьюдженталь? Ты хочешь предстать перед комиссией по этике, или перед судом, или перед чем-нибудь в этом роде?” Но я сосредоточил свое внимание на настоящем моменте. Это было очень рискованно, но сейчас правильное поведение заключалось в том, чтобы следить за Луизой и за собой.

Она ничего не говорила с тех пор, как получила от меня эту инструкцию. Она явно боролась со своими собственными противоречивыми чувствами. Затем ее руки потянулись к пуговицам и медленно и осторожно расстегнули одну, немного подождали, затем вторую и направились к третьей.

— Все?

— Это ваша блузка. И — ваши руки. Теперь вы знаете, что мы пытаемся делать. вам решать.

Я ждал.

Третья и четвертая пуговицы были расстегнуты, но блузка оставалась заправленной в юбку. Теперь Луиза снова колебалась, а я молчал. Я мог разглядеть лишь краешек белья или кожи, потому что блузка все еще была запахнута. Мне хотелось попросить Луизу распахнуть блузку, и одновременно я испытывал страх от мысли, что нарушаю профессиональные границы.

Мысли стремительно проносились у меня в голове, когда я смотрел на Луизу, держащую руки на поясе своей юбки. Я понял, что она обдумывает следующий шаг. Важно, что это был шаг, который я не предлагал. Затем она распахнула блузку и развела руки в стороны одним быстрым и очень соблазнительным движением. Ее простое белое белье прикрывало полные груди не менее скромно, чем любой купальник, и даже гораздо скромнее, чем многие, но этот жест был жестом отваги со стороны Луизы, если учитывать все ее прошлое, и я наполнился теплотой и почти слезным восторгом перед ней и одновременно сильным эротическим чувством. Другая женщина могла бы раздеться полностью с меньшим значением и меньшим эротическим эффектом. Действие Луизы говорило само за себя. Мой ум аплодировал ее мужеству, мое тело реагировало на ее эмоции.

— Я хочу одеться и убежать отсюда.

Луиза говорила натянуто, дыхание ее было прерывисто. Молчание.

— Внезапно у меня появилось ужасное чувство, что я неправильно поняла ваши слова и выставила себя дурой. Я теряю то приятное теплое ощущение, которое испытала мгновение назад, и мне становится так холодно, что начинает трясти. — Из глаз Луизы полились слезы, и она начала дрожать.

— То, что вы только что сделали, очень пугает вас, Луиза, потому что вы пришли к утверждению самой себя, чего боялись раньше — за исключением тех случаев, когда знали, что другой человек настолько увлечен вами, что не будет смотреть со стороны и осуждать вас. Но теперь вы сами начинаете смотреть со стороны и осуждать себя.

— О, это меня чертовски бесит! Я знаю, вы не осуждаете меня, но для меня вы — олицетворение всех тех людей, которые пришли бы в ужас, если бы увидели меня сейчас. — Слезы все еще лились, Луиза боролась со своими чувствами.

— Расскажите, что сейчас происходит внутри вас, — сказал я мягко, стараясь поддержать ее.

— О, это трудно... Столько всего... Я пытаюсь осознать, где нахожусь, и... и сохранить сознание того, почему я тут, перед вами, полуодетая... Но все это очень скользко... И я все еще хочу убежать от всего этого... Например, убежать, разозлившись на вас... или на себя... или перестав чувствовать себя смешной... или стесняться... А потом я начинаю злиться на все это. Я действительно не сделала ничего такого ужасного. Я уверена, что вы и раньше видели женщину в нижнем белье, и для современного мира я вполне достаточно прикрыта! Раздувать столько шума из всего этого само по себе довольно смешно.

— Луиза, вы не делаете шума из того, что показались мне в одном белье. Говорить так — было нечестно перед самим собой. Вы испугались того, что выбрали это. Это ваше решение — дать мне знать о ваших сексуальных чувствах. Это вы отвечаете за то, что нарушили табу, выученное с ранних лет. Именно это пугает вас сейчас.

— Да, и это еще сильнее меня бесит. Я чувствую себя так, что мне хочется сорвать с себя всю одежду и плясать на улице, крича: “Черта лысого!” — всему этому тупому миру.

— Вы бы им показали, правда? — Ободряюще поддержал я. Мы начали хихикать. Настроение изменилось, стало менее напряженным, и ее руки запахнули блузку.

— Кажется, теперь все выглядит не таким пугающим, Луи­за, но, очевидно, вам по-прежнему хочется одеться. Что вы чув­ствуете?

— Я почти не осознавала, что запахиваю блузку, но чувствовала какое-то напряжение — как будто какая-то часть меня сдерживала дыхание с того момента, как я распахнула блузку. — Луиза снова распахнула блузку, явно пытаясь проверить себя. — Забавно: теперь у меня нет этого чувства.

— Луиза, вы по-прежнему думаете о себе механически: “Распахнуть блузку означает определенную степень напряжения”. Не думаю, что сама по себе блузка, расстегнутая или застегнутая, имеет к этому какое-то отношение. Важно лишь одно — внутреннее чувство. Когда вы чувствуете, что рискуете сделать что-то новое, и переживаете конфликт, тогда возникает напряжение. То, что вы совершаете физически, — побочный продукт.

— Да, конечно, но я продолжаю забывать об этом. — Между тем ее руки застегивали блузку. — Я все там же. Миссис Кольтен всегда говорила мне: “Одерни юбку. Не сиди враскоряку и не показывай ноги!” Казалось, что это одна из главных вещей в целом мире, которая отличает хороших девочек от ужасных.

— Покажите мне ваши ноги, Луиза!

Внезапно ее оживление прекратилось, она затаила дыхание. Затем осторожно взялась за подол своей юбки и приподняла его на несколько дюймов — так что ее бедра оказались наполовину открытыми. Она, казалось, сохраняла самообладание, но все еще сдерживала дыхание.

— Они выглядят очень неплохо, насколько я могу их видеть, — поддразнивал я ее. Теперь уже росло мое напряжение. Промелькнула мысль о том, как Луиза рассказывает кому-нибудь о неортодоксальных методах своего терапевта. Затем я подумал, что это вряд ли произойдет, и не имеет никакого значения для живого человека, который находится рядом со мной, и для того, что мы пытаемся делать. У меня также возникло теплое сексуальное чувство: мне хотелось, чтобы ее юбка, пусть и титаническими усилиями, приподнялась еще на несколько дюймов.

— И это все? — спросил я дразнящим тоном, пытаясь заставить ее приподнять юбку повыше. Но я также хотел, чтобы она сама взяла на себя ответственность за то, насколько именно она решит открыть свои ноги. Мой тон служил обоим намерениям.

— О, я не знаю! — С нетерпением. — Почему вы задаете мне этот вопрос? Вообще, все это неправильно делать. Но глупо так говорить. Я, конечно, не показываю вам ничего такого, чего вы не видели раньше, и...

— А вот здесь уже вы неправы, — внезапно перебил я ее. — Вы продолжаете сводить свое поведение к механическим действиям, Луиза, и если вы имеете в виду, что я раньше видел женские ноги, это, разумеется, так, но...

— Я знаю! Знаю, не говорите мне. Моих ног вы раньше не видели.

— Это правда, но все-таки дело не в этом.

— В чем же тогда? Постойте! То, что вы не видели раньше, оказалось моим выбором поступить именно таким образом: “Вот она я”. Верно?

— Да, Луиза, это так. — Теперь я был уверен, что мы правильно поступили, рискнув углубиться в эти области.

— Джим. — Она редко употребляла мое имя, я потеплел. — Мне хотелось бы снять всю свою одежду и показать вам всю себя. Не думаю, что смогу сделать это сегодня, хотя мне и хочется. Но, возможно, когда-нибудь я так и поступлю.

— Я слышу вас, и чувствую то же самое.

И сеанс закончился.

Дата добавления: 2015-07-08