Колодец и звезды • Куда исчезла лестница

Перевалило за пять – небо уже посветлело, но я по-прежнему ясно различал над головой массу звезд. Все было, как говорил лейтенант Мамия: когда сидишь на дне колодца, звезды видны даже днем. Они излучали слабый свет, как редкие самоцветы в красивой оправе, – кусочек неба в форме четкой половинки луны.

В пятом или шестом классе мы с приятелями как-то взобрались на гору и разбили палатку. Тогда-то я и увидел в первый раз мириады звезд. Чувство было такое, будто небосвод вот-вот не выдержит их тяжести, расколется и рухнет на землю. Раньше, да и потом тоже, я никогда не видел такого потрясающего звездного неба. Все уснули, а ко мне сон никак не приходил. Выбравшись из палатки, я лег на спину и стал разглядывать это великолепие. Время от времени бездонную высь ярко прочерчивали падающие звезды. Я смотрел, и постепенно мне становилось страшно. Небо! Какое необъятное и глубокое! Огромное и чужое, оно давило, окружало, охватывало со всех сторон. Раньше мне казалось, что у нас под ногами прочный монолит, который всегда был и всегда будет. Вернее, я никогда об этом не задумывался. А на самом деле Земля – просто-напросто каменная глыба, плавающая в каком-то закоулке космоса, мимолетное видение в масштабах Вселенной. Случится что-нибудь с космической энергией, мгновенная световая вспышка – и завтра от этой штуки вместе со всеми нами и следа не останется. При взгляде на это усыпанное звездами небо захватывало дух, и я никак не мог прийти в себя от собственной ничтожности и зыбкости существования.

Глядеть на рассвете на звезды со дна колодца – совсем не то, что с вершины горы, где над тобой бескрайняя звездная сфера. Здесь я ощущал, будто все мое существо крепко связано с этими звездами особыми нитями, протянувшимися через тесное окошко. Между нами возникло что-то вроде интимной близости: из мрака колодца, в котором я сидел, звезды открывались только мне одному, и никому больше. Нечто особенное в них наделяло меня ответной силой и теплом.

Время шло, небо все больше насыщалось ярким светом летнего утра, и звезды одна за другой стали меркнуть. Они медленно растворялись в полной тишине, а я не отводя глаз наблюдал за ними. Но все звезды с небосвода летнее солнце так и не стерло – несколько самых ярких упорно не хотели гаснуть. К моей большой радости – ведь кроме изредка проплывавших в вышине облаков я со своего места мог видеть только звезды.

Во сне у меня выступила испарина, и теперь капельки пота стали остывать и холодить кожу. По телу пробежала дрожь. Пот напомнил о непроглядном мраке гостиничного номера и женщине из телефона. В ушах все еще звучали ее слова – буквально каждое слово – и стук в дверь; оставался и густой загадочный цветочный аромат. И Нобору Ватая продолжал вещать с телеэкрана. Время шло, а эти ощущения не отступали и совсем не теряли четкости. Потому что это был не сон, подсказывала память.

Я проснулся, а правая щека по-прежнему горела. Теперь к жжению примешивалась еще и слабая боль, точно по коже провели наждачной бумагой. Я надавил на заросшую щетиной щеку, но жжение и боль не проходили. В кромешной темноте колодца, конечно, невозможно было понять, что случилось со щекой.

Вытянув руку, я дотронулся до стенки, ощупал ее пальцами. Ничего особенного: обыкновенная бетонная стена. Я легонько постучал по ней кулаком. Никакой реакции – стена была твердой и чуть влажной на ощупь. Мне ясно запомнилось необычное ощущение чего-то вязкого, охватившее меня, когда я проходил сквозь нее. Как будто это в самом деле было месиво из желатина.

Я пошарил в рюкзаке, вытащил фляжку и сделал глоток. Почти сутки у меня во рту не было ни крошки. При одной только мысли об этом в животе сделались колики, но скоро чувство голода стихло, уступив место какому-то глухому оцепенению. Снова поднеся руку к лицу, я провел по колючему подбородку. Правда, прошел целый день. Прошел, а на мое отсутствие, похоже, никто внимания не обратил. Ни одна душа, наверное, даже не заметила, что я куда-то делся. Исчезни я вообще с лица земли, мир бы крутился себе дальше. Все так перепуталось, и ясно было только одно: я никому больше не нужен.

Я снова поднял голову и взглянул на звезды. Они смотрели на меня, и удары сердца становились все спокойнее и спокойнее. И вдруг я вспомнил про лестницу; протянув руку в темноту, пошарил по стенке колодца там, где она должна была висеть, но ничего не обнаружил. Стал внимательно ощупывать стену, широко водя по ней руками. Нет лестницы. Она должна быть здесь, на этом самом месте, но ее нет. Я сделал глубокий вдох, подождал немного и, вытащив из рюкзака фонарь, зажег его. Лестница исчезла. Поднявшись, осветил дно колодца, потом направил фонарь вверх. Луч света взбежал по стенкам, насколько ему было под силу. Лестница пропала. Меня прошиб холодный пот. Фонарь выпал из рук и, ударившись о землю, погас. Это определенно какой-то знак. И в этот миг мое сознание распалось, превратилось в кучку мелкого песка, который стал сливаться с окружающим мраком, растворяться в нем. Я окаменел, будто мое тело разом отключили от источника энергии. Меня накрыла абсолютная пустота.

Это продолжалось, наверное, несколько секунд, пока я не пришел в себя. Физические ощущения мало-помалу восстановились. Нагнувшись, я поднял фонарь, стукнул по нему раза два и снова включил. Он зажегся сразу. Надо успокоиться, собраться с мыслями. Нечего психовать и дергаться. Все равно не поможет. Когда последний раз я проверял лестницу? Вчера, среди ночи, как раз перед тем, как уснуть. Проверил и заснул. Точно! А пока спал, лестница исчезла. Кто-то утянул ее наверх. Прощай, моя лестница.

Выключив фонарь, я прислонился к стенке. Закрыл глаза. И тут же почувствовал, как хочется есть. Голод накатился откуда-то издалека, как волна, беззвучно пробежал по телу и так же тихо удалился. Волна ушла, опустошив меня, как выпотрошенное чучело. Но первая паника миновала, а с ней прошли страх и отчаяние. Странно – в этот момент я испытывал нечто вроде смирения.

* * *

Вернувшись из Саппоро, я обнял Кумико и принялся утешать ее. Она была растеряна и не могла скрыть неловкости. На работу не пошла – взяла отгул.

– Эту ночь я совсем не спала, – проговорила она. – Понимаешь, в тот день все так совпало – прием в больнице и моя работа… Вот я и решила все сделать сама. – Кумико всхлипнула.

– Все кончилось, – сказал я. – Мы уже столько с тобой об этом говорили. Что теперь поделаешь? Давай о чем-нибудь другом, так будет лучше. Забудем об этом. Забудем – и все. Ты говорила по телефону, что хочешь мне что-то сказать.

Кумико тряхнула головой.

– Нет, ничего особенного. Ты прав. Забудем.

Мы стали жить, изо всех сил стараясь избегать разговоров об аборте. Давалось это с трудом. Сидим, говорим о чем-нибудь совсем другом – и вдруг ни с того ни с сего замолкаем. По выходным часто ходили в кино. В темноте зала пытались сосредоточиться на фильме, но думали совсем не о кино или вообще отключались. Я знал, что у сидящей рядом Кумико – совсем другие мысли. Почти физически чувствовал.

После кино мы шли куда-нибудь выпить пива или перекусить, не зная подчас, о чем говорить друг с другом. Так продолжалось полтора месяца – долгие полтора месяца, пока Кумико не сказала:

– Послушай, давай бросим дела и махнем завтра куда-нибудь вдвоем? Сегодня четверг, отдохнем до воскресенья. Должен же у людей хоть когда-нибудь быть отпуск!

– Конечно, только я не уверен, что у нас в конторе кто-нибудь знает это слово, – рассмеялся я.

– Скажи им, что заболел. Что у тебя сильный грипп или что-нибудь в этом роде. И я скажу то же самое.

Мы сели в поезд и укатили в Каруидзаву [^[47]]. Кумико говорила, что ей хочется куда-нибудь в тишину, в горы, чтобы там можно было гулять сколько захочешь, – вот мы и выбрали это место. В апреле в Каруидзаве не сезон, в гостиницах пусто, большинство магазинов закрыто, но для нас это было то, что нужно. Мы только и делали, что гуляли с утра до вечера, каждый день.

* * *

Понадобилось полтора дня, чтобы Кумико сбросила это оцепенение. Сидя рядом со мной в гостиничном номере, она проплакала почти два часа. А я крепко обнимал ее и не говорил ни слова.

После этого Кумико понемножку, будто вспоминая, начала рассказывать. Как проходила операция. Что она пережила. Об охватившем ее остром чувстве утраты. О том, как одиноко ей было, пока я ездил на Хоккайдо, и о том, что она не решилась бы на то, что сделала, если бы не это одиночество.

– Я ни о чем не жалею, – сказала она наконец. – Ведь другого выхода не было. Я уверена. Знаешь, что тяжелее всего? Что я хочу все тебе рассказать, все, что чувствую, – и не могу.

Кумико приподняла рукой волосы.

– Я от тебя ничего не скрываю, поверь. Когда-нибудь расскажу. Ты – единственный, кому я могу это рассказать. Но только не сейчас. Пока я не могу выразить это словами.

– Это как-то связано с прошлым?

– Нет-нет.

– Спешить некуда. Расскажешь, когда сможешь. Времени у нас хоть отбавляй. Теперь я с тобой, не волнуйся, – сказал я. – И запомни: все твои дела и заботы, что бы то ни было – это все мое. Можешь не беспокоиться.

– Спасибо. Как здорово, что мы вместе.

Оказалось, однако, что времени у нас не так много, как я думал. Чего же не могла выразить словами Кумико? И не связано ли это как-то с ее исчезновением? Может, я не потерял бы ее, если б добился тогда, чтобы она мне все рассказала. Но, подумав немного, я сказал себе: «Нет! Все равно ничего бы не вышло». Ведь Кумико говорила, что никак не может подобрать нужные слова. Выходит, это было выше ее сил.

* * *

– Эй, Заводная Птица! – Меня громко звала Мэй Касахара. Сквозь дрему мне почудилось, что я слышу ее голос во сне, но это было наяву. Подняв голову, я увидел ее маленькое лицо, маячившее высоко вверху. – Эге-ге! Заводная Птица! Ну же! Я знаю, что ты там. Отзовись!

– Здесь я.

– Ну, дела! Что ты там делаешь?

– Думаю.

– Не поняла. А для этого обязательно в колодец надо лезть? Попроще ничего придумать нельзя?

– Зато здесь можно сосредоточиться. Темно, прохладно, тихо.

– Ну и как дела?

– Да не очень. Вообще-то я здесь первый раз.

– А думается как? Лучше?

– Я пока не разобрал. Эксперимент только начался.

– А ты заметил, Заводная Птица, что твоя лестница пропала?

– Как же, как же. Заметил.

– Ты знал, что это я ее вытащила?

– Нет, не знал.

– А на кого ты подумал?

– Да ни на кого, – откровенно сказал я. – Не знаю, как сказать, но мне это не приходило в голову – что кто-то взял лестницу. Сказать по правде, я подумал, что она просто исчезла – и все.

Мэй помолчала.

– Просто исчезла, – проговорила она с опаской в голосе, будто в моих словах была какая-то заумная ловушка. – Просто исчезла… Что это значит? Ты хочешь сказать, что она взяла… и пропала куда-то?

– Может быть.

– Знаешь, Заводная Птица, я уже тебе говорила, но ты правда странный парень. Таких чудиков еще поискать. Понял?

– Я бы не сказал.

– С чего же ты тогда взял, что лестницы могут исчезать сами по себе?

Я прижал ладони к лицу, пытаясь сосредоточиться на разговоре с Мэй.

– Значит, это ты ее вытащила?

– Конечно, я, – ответила Мэй. – Мог бы и догадаться. Подкралась ночью и вытянула.

– А зачем?

– Вчера я несколько раз к тебе заходила. Хотела позвать опять вместе поработать. Тебя не было. Увидела на кухне твою записку и стала ждать. Сидела-сидела, не дождалась. Тогда я подумала, может, ты снова у заброшенного дома отираешься. Прихожу – колодец наполовину открыт и в него спущена лестница. Мне и в голову сначала не пришло, что ты сидишь тут, на дне. Я подумала, что лестницу оставил какой-нибудь рабочий или еще кто-то. Вот и скажи: есть еще на свете люди, которые, чтобы подумать, лезут в колодец и сидят там?

– Что ж, ты права, пожалуй, – был вынужден признать я.

– Ночью тихонько смоталась из дома и опять пошла к тебе, но тебя все не было. И тут до меня дошло: а не ты ли забрался в колодец? Мне в голову не приходило, чем там можно заниматься, но ты ведь немножко того… Я и двинула снова к колодцу, вытащила лестницу. А ты сдрейфил, наверное?

– Есть немного.

– А что ты там пьешь и ешь?

– Воды есть немного. Еду я не брал. Вот только три лимонных карамельки…

– И давно сидишь?

– Со вчерашнего утра.

– Ты, наверное, голодный?

– Пожалуй.

– А с этим делом… ну, отливаешь ты как?

– Обхожусь. Я же почти не пью и не ем, так что это не проблема.

– А знаешь, Заводная Птица, ведь ты можешь там умереть, если я захочу. Кроме меня, никто не знает, где ты. Лестницу я спрятала. Понимаешь? Стоит мне уйти отсюда – и тебе кранты. Кричи не кричи – все равно не услышат. Кому в голову придет, что ты тут сидишь? Никто даже не заметит, что ты пропал. На работу не ходишь, жена сбежала. Если кто и обратит внимание, что ты пропал, будет уже поздно – к тому времени ты отдашь концы, и даже тела твоего не найдут.

– Все правильно. Твоя воля – и мне конец.

– Ну и как тебе это?

– Ты меня напугала, – сказал я.

– Что-то по твоему голосу не похоже.

Я все тер ладонями щеки. Вот они – руки и щеки. В темноте их не видно, но все пока на месте, мое тело еще здесь.

– Наверное, до меня еще как следует не дошло.

– Зато до меня дошло, – заявила Мэй Касахара. – Оказывается, человека на тот свет отправить гораздо проще, чем кажется.

– Ну, это еще от способа зависит.

– Проще, проще. Вот достаточно тебя здесь оставить – и все. Ничего и делать не надо. Ты только представь, Заводная Птица! Как ты будешь мучиться в темноте, постепенно загибаться от голода и жажды. Это будет нелегкая смерть.

– Это уж точно, – отозвался я.

– Ты, похоже, мне не веришь. Думаешь, на такую жестокость я не способна?

– Не знаю. Верю или не верю – не в том дело. Все может быть. Вот что я думаю.

– «Может быть…» Я не об этом говорю, – произнесла она ледяным тоном. – Вот что! Мне отличная мысль пришла в голову. Коли уж ты туда думать залез, может, помочь тебе еще больше сконцентрироваться?

– Как? – спросил я.

– А вот так! – С этими словами Мэй Касахара плотно задвинула половинку крышки колодца, которая оставалась открытой. Наступила полная, непроглядная тьма.

Дата добавления: 2015-07-08