Глава XXXVIII

Кит — вернемся к нему, ибо нам следует воспользоваться не только наступившей передышкой, но и тем обстоятельством, что происшествия, здесь рассказываемые, складываются наилучшим для этого образом и толкают нас на путь, который мы и сами избрали бы, как наиболее для нас желательный и приятный. Итак, пока события, заключенные в последних пятнадцати главах, разворачивались своим чередом, Кит, — как читатель, вероятно, догадывается, — все больше привыкал к мистеру и миссис Гарленд, к мистеру Авелю, пони и Барбаре и все больше убеждался, что каждый из них в отдельности и все они вместе стали самыми его близкими и верными друзьями, а коттедж «Авель» в Финчли — родным ему домом.

Стоп! Слова написаны и пусть так и остаются, но если кто-нибудь выведет из них, что сытость и уют, в которых жил теперь Кит, унизили в его глазах скудную еду и скудное убранство материнского жилища, они сослужат нам плохую службу и в то же время будут несправедливы по отношению к Киту. Кто больше Кита мог бы заботиться об оставшихся дома близких — хотя это были всего лишь двое малышей и мать? Какой отец мог бы, захлебываясь от гордости, рассказывать такие чудеса о своем необыкновенном сыне, какие Кит не уставал рассказывать по вечерам Барбаре о маленьком Джейкобе? Была ли на свете другая такая мать, как у Кита, если судить по его отзывам? И кто еще испытывал такое довольство в той бедности, какую терпели родные Кита, если по тому, как он расписывал их жизнь, можно составить себе истинное представление о его семье?

Давайте же помедлим здесь и скажем, что если привязанность и любовь к родному гнезду — чувства прекрасные, то в ком же они прекраснее всего, как не в бедняках! Узы, связующие богачей и гордецов с семьей, выкованы на земле, но те, что соединяют бедняка с его скромным очагом, отмечены печатью небес, и им нет цены. Человек знатного рода может любить свои наследственные чертоги и владения как часть самого себя, как атрибуты своего происхождения и власти; его связь с ними зиждется на гордыне, алчности, тщеславии. Преданность бедняка своему жилью, в котором сегодня приютился он, а завтра кто-нибудь другой, коренится в более здоровой почве. Его домашние боги созданы из плоти и крови, не из золота, серебра и драгоценных камней; у него нет другого достояния, кроме сердечных привязанностей, и если тяжкий труд, рубище и скудная еда не мешают бедняку любить голые стены и полы, эта любовь дарована ему небом, а его жалкое жилище становится святыней.

О! Когда бы люди, управляющие судьбами народов, помнили это! Когда бы они призадумались над тем, как трудно бедняку, живущему в той грязи и тесноте, в которой, казалось бы, теряется (а вернее, никогда и не возникает) благопристойность человеческих отношений, как трудно ему сохранить любовь к родному очагу — эту первооснову всех добродетелей! Когда бы они отвернулись от широких проспектов и пышных дворцов и попытались хоть сколько-нибудь улучшить убогие лачуги в тех закоулках, где бродит одна Нищета, тогда многие низенькие кровли оказались бы ближе к небесам, чем величественные храмы, что горделиво вздымаются из тьмы порока, преступлений и страшных недугов, словно бросая вызов этой нищете. Вот истина, которую изо дня в день, из года в год твердят нам глухими голосами — Работный дом, Больница, Тюрьма. Это все очень серьезно — это не вопли рабочих толп, не парламентский запрос о здоровье и благоустроенности народа, и от этого не отделаешься ни к чему не обязывающей болтовней. Из любви к родному очагу вырастает любовь к родине. А кто истинный патриот, на кого можно положиться в годину бедствий на тех, кто ценит свою страну, владея ее лесами, полями, реками, землей и всем, что они дают, или на тех, кто любит родину, хотя на всех ее необъятных просторах не найдется ни клочка земли, который они могли бы назвать своим?

Кит не имел понятия об этих вопросах, но он знал, что дом его матери очень беден, что его даже сравнивать нельзя с домом мистера Гарленда, и все-таки постоянно вспоминал о нем с чувством признательности, постоянно тревожился о своих близких и частенько посылал матери письма в больших конвертах, вкладывая в них то шиллинг, то полтора, то другие подобные же подарки, которые позволяла ему делать щедрость мистера Авеля. Бывая в городе, он всегда урывал время, чтобы забежать домой, и какую же радость и гордость испытывала при этих встречах миссис Набблс, как шумно выражали свой восторг Джейкоб и малыш и с какой сердечностью поздравляли Кита соседи; весь двор слушал и не мог наслушаться рассказов о коттедже «Авель», о всех его чудесах и всем его великолепии!

Хотя Кит пользовался величайшим расположением своего старенького хозяина, и своей старенькой хозяйки, и мистера Авеля, и Барбары, никто из членов этого семейства не чувствовал к нему такого явного пристрастия, как своевольный пони, который из пони самого норовистого и упрямого на свете превратился в его руках в необычайно кроткое и покладистое животное. Однако чем больше пони подчинялся Киту, тем больше возрастала его строптивость по отношению ко всему остальному миру (словно ему хотелось любой ценой удержать Кита в семье), и, даже выступая под началом своего любимца, он частенько позволял себе самые разнообразные и весьма странные причуды и шалости, что доводило миссис Гарленд до полного расстройства нервов. Но поскольку Кит всегда представлял дело так, будто Вьюнок просто шутит или выказывает таким образом свою любовь к хозяевам, старушка в конце концов поверила ему, и если бы пони в порыве озорства опрокинул фаэтон, она была бы убеждена, что он сделал это с самыми лучшими намерениями.

Став за короткое время великим знатоком по части всех конюшенных дел. Кит научился и садоводству, помогал и по дому, а мистер Авель — тот без него просто обойтись не мог и с каждым днем выказывал ему все большее доверие и благоволение. Нотариус мистер Уиэерден был тоже ласков с ним, и даже мистер Чакстер иногда снисходил до того, что кивал ему при встречах, или удостаивал той своеобразной формой внимания, которая именуется «показыванием носа», или каким-нибудь другим приветствием, сочетающим в себе любезность и оттенок покровительства.

Однажды утром Кит подвез мистера Авеля к конторе нотариуса и, высадив его у самого дома, только было собрался ехать на ближайший извозчичий двор, как вдруг мистер Чакстер выскочил на крыльцо и зычным голосом крикнул: «Тпру-у-у!», с явным намерением поразить ужасом сердце пони и утвердить превосходство человека над бессловесной скотиной.

— Осади, пройдошливый юнец, — обратился мистер Чакстер к Киту. — Тебе велено зайти в контору.

— Неужели мистер Авель забыл что-нибудь? — сказал Кит, слезая с козел.

— Спрашивать не полагается, — отрезал мистер Чакстер. — Сходи и узнай. Тпру! Кому говорят! У меня этот пони был бы шелковый.

— Вы с ним, пожалуйста, поласковей, — сказал Кит,не то хлопот не оберетесь. И, пожалуйста, не дергайте его за уши. Он этого не любит.

Мистер Чакстер не удостоил замечания Кита другим ответом, кроме как назвав его «юнцом», и намеренно холодным тоном потребовал, чтобы он живее поворачивался. «Юнец» повиновался, а мистер Чакстер засунул руки в карманы и сделал вид, будто он не имеет никакого касательства к пони и очутился здесь совершенно случайно.

Кит старательно вытер ноги о железную скобу у входа (так как он еще не потерял уважения к связкам бумаг и железным шкатулкам нотариуса) и постучался. Дверь ему сразу же отворил сам мистер Уизерден.

— А, Кристофер! Входи, — сказал он.

— Это тот самый мальчик? — спросил сидевший в конторе пожилой, но весьма дородный и крепкий на вид джентльмен.

— Тот самый, — ответил мистер Уизерден. — Он случайно столкнулся с моим клиентом, мистером Гарлендом, вот у этих дверей, сэр. Я имею основания считать его порядочным мальчиком, сэр, и полагаю, что вы можете ему верить. Разрешите мне представить вам его молодого хозяина, сэр. Мой практикант, сэр, и ближайший друг. Ближайший друг, сэр! — повторил нотариус, вынимая из кармана шелковый фуляр и обмахивая им лицо.

— Ваш покорный слуга, сэр, — сказал незнакомый джентльмен.

— К вашим услугам, сэр, — кротким голосом ответил мистер Авель. — Вы хотели побеседовать с Кристофером, сэр?

— Да, хотел, с вашего разрешения. — Будьте так любезны!

— Я не намерен окружать свое дело тайной — точнее, от вас у меня нет никаких тайн, — сказал незнакомец, заметив, что мистер Авель и нотариус хотят уйти. — Дело мое касается одного антиквара, у которого этот мальчик служил и судьба которого меня крайне интересует. Я провел долгие годы на чужбине, джентльмены, и, вероятно, отвык от многих условностей и церемоний. Если это так, заранее прошу извинить меня.

— Просьба совершенно излишняя, сэр, совершенно излишняя! — воскликнул нотариус, и мистер Авель подтвердил это.

— Я навел справки у соседей старого антиквара, — продолжал незнакомец, — и узнал, что этот мальчик служил у него в лавке. Потом я разыскал мать этого мальчика, а она указала мне место, где его можно найти, то есть направила сюда. Вот причина, которая привела меня к вам.

— Приветствую любую причину, сэр, — сказал нотариус, — доставившую мне честь знакомства с вами.

— Сэр! — воскликнул пожилой джентльмен. — Вы изъясняетесь как светский человек, но я о вас лучшего мнения. Оставьте эти ненужные комплименты!

— К-ха! — кашлянул нотариус. — Вы не сторонник околичностей, сэр.

— Не только на словах, но и на деле, — отрезал незнакомец. — Может быть, мое долгое отсутствие и неопытность заставили меня прийти к заключению, что поскольку честные слова почитаются редкостью в этой части земного шара, очевидно, это распространяется и на дела. Мои слова, вероятно, покажутся вам обидными, сэр, но я постараюсь искупить их делом.

Мистер Уизерден был несколько озадачен столь неожиданным оборотом беседы, а Кит смотрел на пожилого джентльмена с открытым ртом и думал, как же этот человек набросится на него, если ему ничего не стоит говорить напрямик с самим нотариусом. Однако в словах незнакомца, обращенных к Киту, чувствовалась не столько строгость, сколько раздражительность и нетерпение, что, по-видимому, было неотъемлемой чертой его характера.

— Если тебе, мальчик, думается, что я преследую своими расспросами какие-то другие цели, кроме розыска этих людей, которым я желаю только блага, то ты жестоко ошибаешься и судишь обо мне превратно. Так вот, прошу тебя, не заблуждайся и положись на мое слово. Дело в том, джентльмены, — добавил он, поворачиваясь к нотариусу и его практиканту, — что я совершенно неожиданно очутился в тяжком для себя положении. Я приехал в Лондон с одной мечтой, дорогой моему сердцу, и никак не думал, что наткнусь на такие препятствия и затруднения. Какая-то непостижимая тайна разрушила все мои планы. Сколько я ни стараюсь проникнуть в нее, все тщетно — чем дальше, тем она становится темнее и темнее. И теперь я уже боюсь действовать открыто, ибо это может испугать тех, кого я разыскиваю повсюду, и они скроются от меня еще дальше. Уверяю вас, вы не пожалеете, если окажете мне помощь. А как я нуждаюсь в ней, какое бремя спадет у меня с плеч — одному богу известно!

Это признание, сделанное с таким прямодушием, сразу нашло отклик в сердце доброго нотариуса, и он не менее искренне заверил незнакомца, что тот не ошибся в нем и что он с готовностью поможет ему, если его помощь потребуется.

Вслед за тем незнакомый джентльмен принялся за Кита и начал подробно расспрашивать его обо всем, касающемся старика и девочки, об их уединенном образе жизни, их нелюдимости, замкнутости. Ночные отлучки старого антиквара, одиночество девочки в эти часы, его болезнь, выздоровление, захват лавки Квилпом и внезапный уход ее прежних хозяев — все это послужило поводом для множества вопросов и ответов. Наконец Кит сказал незнакомому джентльмену, что дом старика теперь сдается внаем и что записка на двери направляет всех за справками к мистеру Самсону Брассу — стряпчему с улицы Бевис-Маркс, от которого ему, может быть, удастся получить дополнительные сведения.

— Специально ходить туда мне не надо, — сказал джентльмен, покачивая головой. — Я у него живу.

— Живете у стряпчего Брасса? — удивился мистер Уизерден, имевший некоторое представление об этом своем собрате по ремеслу.

— Да, — последовал ответ. — Я снял у него комнату главным образом потому, что прочел ту самую записку. Не все ли равно, где поселиться? К тому же с отчаяния я тешил себя надеждой получить там сведения, которых нельзя добыть никаким другим путем. Да, я живу у Брасса. Тем хуже для меня — так вы считаете?

— Дело вкуса, — сказал нотариус, пожимая плечами. — Он пользуется весьма сомнительной репутацией.

— Сомнительной? — переспросил незнакомец. — Рад слышать, что на его счет еще есть какие-то сомнения. Мне казалось, это вопрос давно решенный. Если вы позволите, я бы хотел поговорить с вами наедине.

Изъявив согласие на это, мистер Уизерден увел его в свой кабинет, где они пробыли минут пятнадцать, погруженные в беседу, после чего вернулись обратно. Незнакомец оставил свою шляпу в кабинете мистера Уизердена и, судя по всему, успел окончательно подружиться с ним за эти четверть часа.

— Я тебя больше не задерживаю, — сказал он, давая Киту пять шиллингов и оглядываясь на нотариуса. — Мы с тобой еще увидимся. И ни слова о нашем разговоре никому, кроме хозяина и хозяйки.

— Моя мать, сэр, была бы так рада узнать… — запинаясь, пробормотал Кит.

— Что узнать?

— О мисс Нелли… если только можно…

— Вот как! Ну что ж, скажи ей, если она не из болтливых. Но больше никому ни слова, запомни это. И будь осторожнее.

— Не беспокойтесь, сэр, — сказал Кит. — Благодарю вас, сэр, всего вам хорошего.

Стараясь внушить Киту, насколько важно держать в тайне их разговор, джентльмен вышел вместе с ним за дверь, и надо же, чтобы в эту минуту мистер Ричард Свивеллер устремил взгляд на дом нотариуса и увидел своего таинственного друга в обществе Кита.

Это получилось совершенно случайно, и вот каким образом. Мистер Чакстер — джентльмен с утонченными вкусами и возвышенной душой — состоял членом той самой Ложи Блистательных Аполлонов, Пожизненным Мастером которой был мистер Свивеллер. Выйдя на улицу с поручением по какому-то делу, которое обстряпывая его патрон — стряпчий Брасс, и признав в джентльмене, не сводившем взгляда с чужого пони, одного из членов этого блистательного братства, мистер Свивеллер перешел на ту сторону и обратился к нему с приветствием, как и полагалось по уставу Пожизненным Мастерам, ибо на них лежала обязанность поощрять и подбадривать своих учеников. Едва успев приветствовать мистера Чакстера и присовокупить к приветствию свои соображения по поводу погоды и дальнейших видов на нее, он поднял глаза и увидел одинокого джентльмена с улицы Бевис-Маркс, занятого серьезным разговором с Кристофером Набблсом.

— Ба! — воскликнул Дик. — Кто это?

— Пожаловал какой-то сегодня утром к моему патрону, — ответил мистер Чакстер, — а кто такой — я ведать не ведаю.

— Ну хоть фамилию! — сказал Дик. Но мистер Чакстер, со свойственной Блистательным Аполлонам выспренностью, ответил: да будет род его проклят в веках, если он имеет об этом хоть малейшее понятие.

— Скажу вам только одно, друг мой, — добавил мистер Чакстер, прочесывая пальцами волосы, — по милости этого господина я торчу здесь вот уже двадцать минут, вследствие чего пылаю к нему смертельной и неугасимой ненавистью и проводил бы его отсюда до самых ворот ада, да вот только времени свободного нету.

Пока они переговаривались между собой, предмет их обсуждения (который, по-видимому, не узнал мистера Ричарда Свивеллера) снова вошел в контору, а Кит, спустившись с крыльца, присоединился к ним. Мистер Свивеллер задал ему тот же вопрос, но старания его и на сей раз не увенчались успехом.

— Он очень добрый джентльмен, сэр, — сказал Кит, — вот все, что я о нем знаю.

Мистер Чакстер пришел в ярость от такого ответа и, не относясь ни к кому в частности, заявил, что пройдошливых юнцов необходимо бить дубинкой по голове и щипать за нос. Углубившись в свои мысли, мистер Свивеллер пропустил это замечание мимо ушей, потом вдруг спросил Кита, в какую сторону ему ехать, и, получив ответ, заявил, что им по дороге и что он возьмет на себя смелость попросить, чтобы его подвезли. Кит с радостью отказался бы от такой чести, но поскольку мистер Свивеллер уже сидел рядом с ним, ему не оставалось ничего другого, как попробовать отделаться от него насильственным путем, и он сразу тронул с места, да так стремительно, что мистер Чакстер не успел проститься с Пожизненным Мастером и вдобавок претерпел некоторую неприятность, ибо нетерпеливый пони отдавил ему мозоли.

Так как Вьюнку наскучило стоять у дома нотариуса, а мистер Свивеллер вдобавок всячески подзадоривал его пронзительным свистом и лихими выкриками, они неслись с быстротой, не располагающей к беседе, тем более что пони, подстрекаемый мистером Свивеллером, проявлял особый интерес к фонарным столбам и колесам встречных экипажей, а также испытывал сильное желание заехать на тротуар и ободрать себе бока о каменные стены. В силу всего этого мистер Свивеллер только тогда нашел возможность приступить к разговору, когда они остановились у конюшни, — да и то не сразу, так как им пришлось извлекать фаэтон из узких дверей стойла, куда пони затащил его, в полной уверенности, что экипаж должен помещаться вместе с ним.

— Не легкое дело быть кучером, — сказал Ричард. Как насчет кружки пива?

Кит сначала отклонил это предложение, но потом согласился, и они отправились в ближайшую пивную.

— Выпьем за здоровье нашего друга… как его? сказал Дик, поднимая пенящуюся кружку. — Ну, ты знаешь… который только что разговаривал с тобой. Я тоже его знаю… славный малый, но чудак, большой чудак. За здоровье… как бишь его?

Кит поддержал этот тост.

— Он живет в моем доме, — продолжал Дик, — то есть в том доме, где помещается фирма, в которой я состою… Э-э, главным распорядителем. Крутой старик, у такого ничего не выудишь, но мы к нему благоволим, весьма благоволим.

— Простите, сэр, но мне пора, — сказал Кит, подвигаясь к двери.

— Куда ты спешишь, Кристофер? — воскликнул его покровитель. — Подожди, сейчас мы выпьем за здоровье твоей матушки.

— Благодарю вас, сэр.

— Твоя матушка прекрасная женщина, — продолжал Дик. — Мой проказник — бух! — упал и от боли зарыдал. Кто ж теперь его поднимет, приголубит и обнимет? Мама дорогая…[64]Прелестная женщина! Наш жилец человек щедрый. Надо его уговорить, пусть сделает что-нибудь для твоей матушки. Они знакомы, Кристофер?

Кит покачал головой, бросил хитрый взгляд на своего допросчика, поблагодарил его и, не дав ему опомниться, выскочил из пивной.

— Гм! — задумчиво хмыкнул мистер Свивеллер. — Странно! Стоит только делу коснуться дома мистера Брасса, как сразу же начинаются тайны. Впрочем, будем держать язык за зубами. До сих пор я доверялся всем и каждому, но кончено — отныне я сам себе голова! Странно… очень странно!

Погруженный в глубокое раздумье, мистер Свивеллер с чрезвычайно серьезной миной принялся за пиво, потом подозвал мальчика, который наблюдал за ним издали, и, вылив на опилки оставшиеся в кружке капли, попросил его отнести сосуд к стойке вместе с приветом хозяину, а также посоветовал ему вести скромный образ жизни и воздерживаться от горячительных и спиртных напитков. Вознаградив мальчика за труды этим благочестивым советом (который, как он сам же мудро заметил, дороже всяких чаевых), Пожизненный Великий Мастер Ложи Блистательных Аполлонов засунул руки в карманы и удалился, все еще погруженный в глубокое раздумье.

Дата добавления: 2015-07-08