Глава 11. Эндрю

Как-то раз в конце 1950-х годов меня пригласили на музыкальный вечер в старом, уютном доме в Беркли-Хиллз. Я прихватил свой альт, поскольку мне обещали, что на вечере будет играть струнный квартет и музыканты будут читать ноты с листа. Единственный человек, который мне запомнился с того вечера, был статный и благопристойный джентльмен. У него были небольшие серые усики, а в речи проскальзывал почти исчезнувший английский акцент. Когда музыкальная часть вечера завершилась и все стали пить кофе, этот человек начал со мной беседу. Он поинтересовался, слышал ли я когда-нибудь о «Клубе Филинов» в Сан-Франциско.

Я ничего не знал о «Клубе Филинов», так что мой собеседник стал в ярких красках описывать эту поистине очаровательную группу людей, интересы которых были весьма обширны и охватывали сферы искусства, театра и музыки. Он также упомянул, что их симфоническому оркестру требовался альтист. Он спросил, не хотелось бы мне провести пару вечеров в их клубе, чтобы я мог оценить членов клуба, а они - меня (они собирались раз в неделю для недолгой репетиции, продолжительной беседы и обильного застолья, отдавая должное изысканной еде и вину). Это приглашение звучало как обещание приключения, так что я охотно согласился его принять.

Оказалось, что клуб объединяет мужчин самых разных политических пристрастий и профессий, людей состоятельных и принадлежащих к правому крылу в политике. Большую часть текущих расходов клуба оплачивали его постоянные члены. Однако услуги музыкантов, драматургов и композиторов, тех, кто отдавал клубу свое время и силы, обеспечивая работу симфонического оркестра, двух других оркестров и хора, в основном, оплачивались самим клубом. Это товарищество показалось мне исключительным. Немногое время, потраченное в клубе, компенсировалось с лихвой, и здесь я обзавелся несколькими близкими друзьями.

Во время моего первого посещения клуба я познакомился с д-ром Эндрю Уокером Скоттом. Он оказался интересным человеком, сотканным из противоречий. В клубе существовали свои ритуалы, связанные с вступлением новых членов в это объединение довольно консервативных джентльменов (я до сих пор регулярно делю с ними и пищу телесную, и пищу духовную в виде музыки Баха). Согласно этим ритуалам, новичок должен был прослушать вводную лекцию о весьма строгих правилах поведения для членов клуба, которым, как ожидалось, он должен был следовать. Эндрю и был назначен моим pater fem/fes[22]. Он был уже на пенсии и не занимался активной врачебной практикой. У Эндрю были манеры строгого и властного человека, необходимые для того, чтобы хорошенько запугать молодого, впечатлительного неофита.

В конце концов, мне представилась возможность увидеть и человеческую сторону Эндрю. Однажды, в летнем лагере «Филинов», расположенном в тихом лесном заповеднике примерно в двух часах езды от Залива и действующем в течение двух недель, Эндрю обратился ко мне (к тому моменту я состоял в клубе уже несколько лет и уже не был неофитом, хотя по-прежнему оставался относительно молодым членом клуба). Эндрю спросил у меня, как насчет того, чтобы сыграть в квартете произведения Бетховена.

- Конечно! - согласился я. Я знал, что Эндрю был преданным музыкантом-любителем (как в английском, так и в американском смысле этого слова) и в квартете играл вторую скрипку. Но в последние годы находилось все меньше и меньше желающих сыграть с ним в одном квартете, с которыми он мог бы разделить свой энтузиазм. Возможно, это объяснялось тем, что, мягко говоря, он не был самым лучшим скрипачом на свете. По его словам, причиной сваливавшихся ему на голову трудностей служил тот факт, что он играл по нотам (в случае непрофессиональных музыкантов это означает, что человек видит ноты впервые и играет так, как их прочтет).

Я подхватил свой альт, и к нам с Эндрю присоединились двое остальных, чтобы составить камерный квартет.

Что сыграем? - спросил Эндрю.

Да что захочешь, Эндрю, - ответил я. - Может, один из средних квартетов?

Нет, - произнес Эндрю. - Я ведь не видел эти квартеты раньше, так что, возможно, будет лучше остановиться на каком-нибудь раннем; может, это будет полегче. Как насчет опуса 18, номер четыре? Просто эти ноты как раз со мной.

Звучит отлично, - сказал я. Наши смычки запилили по струнам. Мы сыграли где-то половину первой части, и затем, вовремя непродолжительной паузы, я взглянул на ноты Эндрю. Вся аппликатура для партии второй скрипки была тщательно там прописана, причем Эндрю сделал это собственноручно. Вот это чтение с листа! Я старался не пялиться в ноты Эндрю, но ловил себя на том, что улыбаюсь при мысли о маленькой хитрости этого благовоспитанного пожилого джентльмена, оберегавшей его чувство собственного достоинства.

Вместе с тем я имел удовольствие видеть и простодушие Эндрю.

В связи со смертью моей матери и годичным пребыванием с отцом, женой и сыном в Европе я устроил себе длительный отпуск в клубе, который растянулся на несколько лет. На самом деле мое отсутствие было равносильно уходу из клуба.

На протяжении этих лет я толком не знал, как буду продолжать свои исследования в области психоделиков. Находились достойные аргументы в пользу того, чтобы остаться на легальном положении, публикуя все подряд и сохраняя тесную связь с научной общественностью, со всеми ее положительными и отрицательными сторонами. В то же время были причины и уйти в подполье из-за политической обстановки, страдая в изоляции от коллег, но зато не подвергаясь необходимости объяснять, оправдывать или защищать свои интересы.

Я еще не принял решение.

И примерно в это время ко мне обратились с просьбой дать показания члену палаты представителей Клоду Пепперу из комитета палаты представителей по преступлениям в Америке во время его поездки по стране. Этот комитет организовал серию общественных форумов в разных уголках Соединенных Штатов. Я сказал «с просьбой»? Скорее, я получил нечто вроде повестки в суд, предписывавшей мне явиться куда следует и ответить на вопросы. Мне представилась первая и, по всей видимости, последняя возможность увидеть вблизи, как работает государственная машина.

Еще до моего выступления я имел удовольствие встретиться с производящим расследование советником. Он уселся за стол в приемной судебной палаты для открытых слушаний (наша встреча происходила на одном из верхних этажей Федерального билдинга в Сан-Франциско). Когда я тоже присел, помощник принес советнику целый ворох бумаг. Мне подумалось, что у них есть что-то на меня. Юрист начал листать принесенные бумаги. Рядышком сидел стенографист, положив пальцы на клавиши своей волшебной машины. Я смотрел и выжидал.

Юрист поднял голову и посмотрел на меня.

Знаете ли вы, что у вас есть право привести сюда адвоката? - спросил он.

С чего бы это мне потребовался адвокат?

Он не затруднил себя ответом, да я и не ожидал ответа. Энергично помогая себе головой и руками, юрист продолжил продираться через гору бумаг, в то время как секретарь стучал по клавишам, записывая эти неоценимые комментарии для истории.

Из бумаг выудили фотографию и передали ее мне. На фотографии был запечатлен ставший известным Огастес Оусли Стенли во время недавнего ареста, когда его выводили в наручниках из его лаборатории по изучению ЛСД в Оринде[23].

Вы узнаете этого человека?

Полагаю, это мистер Стенли, а фотография появилась несколько дней назад в San Francisco Chronicale в связи с его арестом.

Зачем вы пригласили известного уголовного преступника к себе домой?

Это кого?

Мистера Стенли, - последовал ответ.

Мистер Стенли никогда не бывал у меня дома, - сказал я спокойно и искренне.

Наши взгляды встретились. Единственный звук, который можно было услышать в приемной, - щелканье клавиш под пальцами секретаря. Затем из кипы документов была вытянута еще одна бумага. Ее мне не показали, и у меня не было возможности посмотреть, что это такое.

- Почему вы отказались от шести миллионов долларов на создание лаборатории на Ямайке?

Так, так, так, подумал я. Заданный вопрос всколыхнул интересные воспоминания. Несколько лет назад, когда я еще работал в Dole, ко мне пришли двое весьма молодых предпринимателей. Один из них был низенький и темный, другой - высокого роста и с рыжей бородой. Они сказали, что заинтересованы в организации «легальной» лаборатории по производству известных и неизвестных психоделиков и предложили мне заняться этой организационной рабртой. Лаборатория должна была быть создана на острове Ямайка. Мне обещали три миллиона долларов сейчас и столько же после завершения всей работы.

На мой вопрос о том, кто же собирался оплачивать это рискованное предприятие, мои посетители ответили, что некая группа бизнесменов. Они не назвали имен, а я и не просил их об этом, потому что имена мне бы ничего не сказали. Я не располагал особой информацией о мире бизнеса. Зато я был наделен инстинктами, и они говорили мне, что либо с этими молодыми людьми, либо с их предложением было что-то нечисто.

Хотя Барбаросса[24] пытался убедить меня в том, что такой случай выпадает раз в жизни, я очень вежливо отказался принять предложение об организации лаборатории на Ямайке. Я сказал, что у меня прекрасная работа, что я сотрудничаю с очень хорошей химической компанией и что в данный момент я не хочу переезжать в другую страну.

До сих пор, пока я не посмотрел в суровое лицо сидящего напротив юриста, у меня не было ключика, который помог бы мне разгадать подлинный смысл этого предложения. Интересно, размышлял я, какая правительственная структура решила поймать меня на такую «приманку» и чего они хотели, в конце концов.

Мой ответ юристу был прост: «А что бы я стал делать с шестью миллионами долларов?»

Тон предстоящему процессу дачи показаний был задан.

На слушаниях не было недостатка в публике, но я подозреваю, что аудитории не хватало беспристрастности. Сан-Франциско, как-никак. Прямо против меня были направлены показания известного Арта Линклеттера. В то время он считался экспертом по использованию ЛСД; таковым он считался в результате трагической смерти своей дочери. Несмотря на то, что гибель девушки произошла довольно долгое время спустя после приема наркотика, ее отец и пресса считали, что смерть была вызвана экспериментом с ЛСД.

Я нервничал и не обратил особого внимания на показания Линклеттера, за исключением того момента, когда речь зашла о хиппи и длинных волосах.

Мистер Линклеттер спросил конгрессменов, знают ли они, почему все хиппи носят длинные волосы, крепко стянутые резинкой.

- Нет, - ответил вдруг заинтересовавшийся почтенный Клод Пеппер. - Я часто этому удивлялся.

Присутствовавшие почувствовали, что сейчас произойдет нечто волнующее, и стали замолкать.

- Тут все довольно просто, - сказал мистер Линклеттер. - Это связано с психоделиками.

Теперь в зале воцарилась полная тишина.

- Когда хиппи начинает балдеть, он может стянуть резинку и позволить своим волосам растрепаться и сильно потрясти!

вой, - тут мистер Линклеттер помотал своей головой из стороны в сторону на виду примерно у двухсот загипнотизированных зрителей, полдюжины конгрессменов и одного адвоката, - чтобы дат свободно крутиться ветряным мельницам своего сознания.

В зале раздался громкий смех, и ударом своего молотка судья призвал присутствующих к порядку.

Я был следующим свидетелем. Ну прямо как следующее действие в театре.

Процедура дачи показаний началась с формальностей: меня спросили дату рождения, образование, послужной список. Но это не заняло много времени. Очень быстро они перешли i самому важному для них вопросу - наркотикам. Большая час вопросов и ответов стерлась из моей памяти. Я находился в стоянии какого-то шока и отвечал на вопросы, руководствуясь инстинктивным желанием выжить. В конечном итоге адвокат задал мне один вопрос, довольно обоснованный. Но вопрос поставлен так, что контроль над ситуацией вернулся ко мне.

- Как вы можете называть себя ученым, - спросил адвокат, - и одновременно заниматься той работой, которой вы занимаетесь?

Никогда не задавайте свидетелю на суде вопроса, требующего большего ответа, чем просто «да» или «нет». Это называется «отдать свидетелю ход». Ведь свидетель может сказать, что для весомого ответа изданный вопрос потребуется сделать предисловие, и попросит у должностного лица (или председателя, судьи, члена Конгресса) дополнительного времени. И в большинстве случаев это время ему будет предоставлено. Я попросил -и мне его дали.

Я начал с самого начала. Я стал рассказывать о том, как тяжело семьям справляться с шизофренией, если ею болен один из домочадцев, как велики общественные затраты на больничное обслуживание и государственные расходы, связанные с лечением депрессии и алкоголизма. Я мог бы даже упомянуть о несчастьях, которые несет с собой псориаз, хотя в псориазе я не очень хорошо разбираюсь. Для вящей убедительности я пустил слезу. Потом заявил, что последние исследования трансмиттеров (химических передатчиков импульсов между нервными клетками) впервые приблизили ученых к пониманию психических процессов. Оставалось добавить, что изучение наркотиков, влияющих на человеческий мозг, если процесс этого воздействия контролировать, может пролить свет на сущность психических заболеваний, которые характеризуются похожими изменениями в сознании. Я попросил, чтобы такой-то опубликованный научный доклад был внесен в протокол. Я как раз приступил к непосредственному ответу на вопрос, как объявили перерыв.

У меня не было возможности узнать, что там обсуждалось во время перерыва. Однако после возобновления судебного слушания меня быстро поблагодарили за участие и сказали, что мои показания закончились.

Только я собрался покинуть зал заседаний, как ко мне подошел высокий, хорошо одетый мужчина с аккуратной бородкой а-ля Ван Дейк. На расстоянии чувствовалось, что самоуверенности у него хоть отбавляй.

- Я доктор Пол Фрей, - представился он, протягивая мне руку. - Я возглавляю лабораторию по изучению наркотических веществ здесь, в районе Залива. Я оценил ваш вклад в сегодняшнее слушание. Очень рад познакомиться с вами. Я поздоровался и пожал его руку. Пол сразу мне понравился Мы обменялись адресами и номерами телефонов и договорились о встрече в ближайшем будущем. Тогда я еще не догадывался, что он станет одним из моих ближайших и самых дорогих друзей на протяжении следующих лет. Я и не думал, что мы проведем вместе немало восхитительных часов в моей лаборатории, куда Пол будет время от времени приезжать на выходные, чтобы работать до пота, и что мы будем проводить все эти затейливые химические опыты, которые будут приводить его в неизменное восхищение.

Пол обожал химию психоделиков, но категорически отказывался пробовать изменить свое сознание при помощи небольшого количества синтезированных нами веществ. «Можешь называть меня трусом, - однажды сказал он со смехом, - но от одной мысли о том, чтобы принять какой-нибудь из этих наркотиков, у меня волосы встают дыбом!» Я заверил Пола, что не собираюсь убеждать его пробовать психоделики. Я также сказал, что вовсе не считаю его трусом. Мы оба знали, что у Пола не было искушения стать подобного рода исследователем, потому что этот поступок сильно скомпрометировал бы его, а ведь он занимал не последнее место в истэтлишменте.

Знакомство с Полом Фреем стало единственным приятным, событием в тот трудный для меня день.

Мне удалось избежать встречи с представителями прессы и телевидения, поджидавшими меня за дверями зала заседаний Но вечером, когда я подъезжал к дому, у въезда на Ферму я! увидел еще больше журналистов. Я не поехал домой, а просто подождал, пока они разойдутся, проведя время в кофейне по соседству.

На следующий день в утренней газете был опубликован не-; большой репортаж о слушании. К заметке прилагалась моя фотография, и там было кратко сказано о сожалении, которое выразили разные люди по поводу того, что любое открытие, сделанное исследователем наркотиков, может вызвать в обществе замешательство.

Я услышал мало комментариев о судебном слушании и о рекламе, которую мне сделало выступление в суде. Однако стоит отметить, что один из отзывов пришел от моего давнего партнера по квартету - Эндрю. Он позвонил мне спустя несколько дней, чтобы поболтать, и упомянул, что в последнее время думает обо мне по одной причине. Эндрю сказал, что вспомнил, что я обычно играл на альте в клубе. Эндрю хотел дать мне знать, что клубу требовался еще один скрипач. Он спросил, может, я был заинтересован в возобновлении отношений с клубом.

Вот и дало о себе знать простодушие моего консервативного друга. Он увидел мою фотографию в газете, но не потрудился прочесть саму заметку (возможно, потому, что фотографии членов клуба частенько появляются на газетных полосах по самым разным поводам). Пригласив меня обратно в клуб, Эндрю сам того не зная, решил для меня дилемму - оставаться на легальном положении или уходить в подполье. Я сознавал, что с течением времени мои отношения с окружающими людьми станут более надежными и обретут куда большую ценность, если будут основаны на честности, чем на обмане и подтасовке фактов. Я хотел укрепить цельность собственной личности и нуждался в этом. Так что я с превеликим удовольствием вернулся в «Клуб Филинов». По сей день я надеваю изысканную рубашку с галстуком, беру свой альт и еду в город, чтобы играть в оркестре, который собирается каждый четверг. Я не пропускаю ни одного вечера.

Я должен добавить, что являюсь единственным членом клуба, который носит и всегда носил черные сандалии вместо ботинок. Давным-давно я решил, что носить сандалии неизмеримо полезнее, чем держать ноги без воздуха и потными в той обуви, которую предпочитают мои коллеги по клубу. Теперь они уже привыкли к моим сандалиям, да и ко мне самому.

Дата добавления: 2015-07-08