Мои мучения

22 июня. Выходной день. На улице нашей деревни много людей. Видим: летят пять самолетов. Интересно, конечно, но ничего удивительного. Не раз такое было. Вдруг слышим: «Война!»

Мне было тогда восемь лет, а братику Мише — пять. Я не знала, что такое война и как там воюют. Мне папа говорит: «Убивают люди друг друга». Я удивилась: как это убивают? А почему не жить дружно?

Вся деревня заволновалась. Мужчины пошли в армию. Моего отца не взяли: он был больной. Ходил он скучный и все говорил: «Россию еще никто не побеждал и не победит».

Говорили — немец лезет на нашу землю. Я думала, как это один немец лезет на всех нас? И представляла себе: вот течет река… на том берегу стоит один страшный немец, а на этом берегу — наши… И немец все норовит переплыть реку…

Вдруг слышим, что немцы скоро доберутся до нас. Однажды послышался выстрел. Видим — мчатся на велосипедах. Въехали в деревню и давай ходить по хатам.

Мы спрятались за печь. Тут зашел один немец и закричал:

— Матка, млека, млека!

Бабушка говорит, что нет у нас молока. Тогда он порыскал и ушел. Потом пришел еще один немец и закричал маме:

— Яйки, яйки!

На окне лежало одно яичко. Он взял и выставил еще три пальца.

Мама говорит: «Нету». Он стукнул ее прикладом и тут увидел на дворе курицу. Выбежал, поймал ее и свернул ей шею.

Немцев в деревню наехало много. Они долго шумели на колхозном дворе, а потом опять пошли по хатам, кричали, махали руками. Мы поняли, что они нас выгоняют на улицу. Мама говорит: «Где же нам с детьми ночевать?»

Один немец ответил: «Рус свинья».

Ночевать пришлось на дворе. И так было обидно, что из своего дома тебя выгоняют.

Немцы уехали дальше.

В деревню кое-кто вернулся из мужчин, призванных в армию, и некоторые поступили в полицию. Они и отцу моему говорили:

— Идем, Иван, в полицию, там лучше будет.

Папа отвечал:

— Не пойду людей грабить.

А полицаи ходили по деревням и грабили. Люди трудились, собирали урожай, а они отнимали.

Наступила зима. Немцы приезжали со станции Старушки и забирали все, что им хотелось. Нам не разрешалось ходить в лес за хворостом, и мы жили в холодной хате. Было отчаянно скучно. Раньше, бывало, пойдешь в школу, получишь хорошую отметку — и так радостно!

А теперь все отняли фашисты.

Кое-как перезимовали. Пришла весна. Отец и мать старались хоть что-нибудь посеять. Лошадей немцы свели со двора. Приходилось пахать на себе. И я тоже впрягалась в плуг.

Как-то раз полицай пришел на поле. Он сказал, что это не наша земля, и ударил отца обухом по спине.

Мама все искала хотя бы клочок земли, чтобы что-нибудь да посеять. Подымется рано и бежит… Потом заболела тифом, и вся работа легла на мои плечи. Через две недели мама умерла. В доме осталось трое маленьких. Самому меньшему был один месяц. Ночами я не спала, все колыхала братика, но вскоре он умер.

Пора было окапывать картофель, полоть гряды. Отец попросил соседку помочь нам.

Не было ни хлеба, ни молока. Раньше, бывало, пойдешь в лавку и купишь, что тебе надо, а теперь все было для немцев. Даже после шести часов не разрешалось выходить из дому.

Особенно тяжело было без соли. И как на счастье, партизаны подорвали эшелон, в котором были вагоны с солью. Ночью мы набрали много соли и закопали, чтобы немцы не нашли. Зато с партизанами, которые часто приезжали в деревню, мы делились всем.

Однажды немцы окружили деревню и стали сгонять всех — и старых и малых. Наставили пулеметы и спрашивают:

— Кто кормил партизан?

Староста ответил, что никто не кормил, что партизаны только прошли через деревню. Немцы нас отпустили, но предупредили, что расстреляют всех, если будем кормить партизан.

Но мы продолжали помогать партизанам. Они часто ночевали у нас, когда ходили на железную дорогу подрывать пути. Полицаи от них прятались. Свою одежду и хлеб мы зарыли в землю: пусть лучше сгниет, чем достанется врагу. Сами мы всегда были готовы удрать в лес.

И вот однажды поднялась стрельба. Я выбежала во двор и увидела, что немцы и полицаи опять окружают деревню. В тех, кто пытался убежать, они стреляли. Отца дома не было. Я сперва кинулась за околицу, но вспомнила, что остался брат, и вернулась. Брата дома не оказалось; я подумала, уж не убили ли его немцы, но кто-то сказал мне, что он побежал с людьми в лес. Я так обрадовалась. Немцы тогда убили девочку Катю, четырнадцати лет, которая спряталась в кустах. Немец подошел, посмотрел на нее и выстрелил… Были ранены еще двое детей. Немцы убили б и взрослых, но они шли не на нашу деревню, а на Большие Селючичи. Там сожгли много людей, среди них были и мой дядя Кузьма и тетя Дуня.

Мы ушли в лес. Отец вырыл землянку, и мы там жили. Была зима, холод. А у нас теплой одежды не было никакой. Мы опять вернулись в деревню.

Я по нескольку дней не раздевалась, боялась, что немцы нападут на нас сонных. Спала и обутая, с промокшими ногами. Однажды разулась.

В ту ночь партизаны ходили на подрыв железной дороги, убили девять немцев, взяли два пулемета и семь винтовок. Потом вернулись и остановились на ночлег в нашей деревне.

Спали все до утра. Я поднялась рано, обулась и стала печь блины. Слышу выстрел. Это часовой дал тревогу. Мы все выбежали во двор. Деревню окружали немцы.

Я забежала в дом, схватила одеяло и побежала. Только отцу сказала:

— Бери Мишу и удирай!

Партизан Митя взобрался на сарай и стал строчить по немцам из пулемета. Он стрелял до тех пор, пока все люди не выбежали из деревни. Потом и сам побежал в лес.

Был большой мороз. Я немного отбежала и почувствовала, что нога моя разута. Бегу босая. Не ощущаю ни страха, ни холода. Бегу, а кругом пули свистят. Посмотрела на свою ногу, а она как мертвая. И боли не слышу.

Так мы пробежали семь километров. Снег был до колена. Прибежали в деревню Грабов. Когда я вошла в какую-то хату, моя нога стукнула о пол, как полено, и очень больно стало. У меня началась горячка.

В это время приехал из деревни Михедовичи один человек за своей племянницей. Я попросила, чтобы он и меня взял с собой, так как там жил мой дедушка. Он привез меня к деду. У дедушки на квартире стояли партизаны. Бабушка прикладывала мне к ноге льняное семя. У меня болела голова, и я не могла заснуть. Тогда один партизан дал мне таких таблеток, чтоб можно было уснуть. Мне стало легче.

Я не знала, где были мой папа с Мишей. Но потом люди сказали, что Миша в нашей деревне. Дом наш немцы сожгли, но папа сумел незаметно вывести из сарая корову. Он оставил Мишу и корову у соседки, а сам ушел к партизанам. Я очень обрадовалась, что они остались живы.

Когда отец узнал, где я, он пришел и принес мне одеяло, а потом привел партизанского врача Римшу, который был сам из деревни Бабуничи. Врач бранился, что мне положили льняное семя. Он снял с ноги мертвую кожу. Было очень больно, но я не плакала. Перевязал мне ногу. Утром сменил повязку и уехал, оставив мне бинт и лекарство для промывания. Он был очень хороший человек.

Папа решил взять меня с собой, потому что на Михедовичи часто нападали немцы. Сперва хотел нести на плечах, но я была тяжелая. Тогда он посадил меня на санки. Отъехав немного, мы узнали, что в Селючичах (это наша деревня) немцы. Отец вернулся. Я все думала о Мише.

Потом мы узнали, что немцы забрали всех людей нашей деревни и погнали в Капцевичи. Мишу наши люди несли на руках, а там передали тетке. Потом приехала из Бринева мамина сестра и взяла его к себе.

Папа вернулся в свой лес. Я осталась у дедушки. Нога моя болела, от раны неприятно пахло, лекарств не было. Лечила я ее так: папа принес дубовой коры, я делала навар и этой водой промывала. Ногу очень щипало.

Дедушка со своей семьей ушел в лес, а меня оставили в доме. Мне говорили:

— Останься здесь, а то опять застудишь ногу.

Мне было очень обидно, что меня оставили одну. Я боялась, что придут немцы и сожгут меня. Очень страшно было. Я ходила на одной ноге. Есть ходила к людям. Однажды вернулась домой и не нашла своего одеяла. Ничего другого у меня не было.

Близилась весна. Таял снег. Было страшно, когда начиналась тревога: все бегут, а я не могу. Нога очень болела, пальцы отпали — сначала большой, потом маленький и все остальные.

Меня забрал к себе чужой дядя Сергей. У него были дети, и я их нянчила. Он вырыл в лесу землянку, и мы там жили. Наступало лето. Я понемногу начала ходить, но стоило только зацепить ногой что-либо, как лилась кровь, особенно, когда нам приходилось бежать. А когда бежишь, вроде ничего не чувствуешь.

Утром я подымалась, собирала грибы, потом мы их варили…

Однажды услышали, что немцы идут на Михедовичи. Мы отъехали дальше от землянок. Немцы сожгли деревню, двух стариков и одну бабушку. Вся молодежь была в лесу.

Началась осень. Дошли слухи — немцы устраивают облаву. Мы собрались и уехали за реку Орессу. Приехали в деревню Белый Переезд, потом заехали в деревню Замостье, слышим — немцы в Белом Переезде. Не отдыхая, ночью мы поехали дальше, в деревню Наличии. Там прожили несколько недель и опять услышали, что немцы идут на нас. Мы перебрались в лес. Нехорошо было в чужом, незнакомом лесу, и мы подались в нашу сторону, но другой дорогой, окольной. Много дней ехали через разные деревни, потом вместе с партизанами опять подъехали к реке Орессе. Моста на ней не было — только две перекладины высоко, метра на три над водой. Была ночь, людей собралось много, каждый старался перейти быстрее, потому что немцы с дороги часто нас обстреливали.

Дядя Сергей понес одежду, а я ползла за ним. Было темно, я очень боялась упасть в воду. Коров и коней перегоняли вплавь.

Мы ехали дни и ночи через леса и болота.

Наконец вернулись в Михедовичи, в наши землянки. Там жила наша соседка. Она сказала, что немцы близко от нас, и мы перебрались в другой лес. Там и пробыли до весны.

Весной немцы опять пошли на нас облавой. Нас гнали из лесу. Вокруг стреляли. Наконец всех нас поймали, привели на какой-то остров и стали пускать красные ракеты. Потом повели на железную дорогу. Как заметила я рельсы, горько заплакала: думала, что повезут в Германию. Все были голодные, есть было нечего, дети плакали.

Под вечер нас погрузили на платформу и повезли. Везли в ту сторону, где были наши землянки и где я летом собирала грибы. Так захотелось спрыгнуть с платформы — ведь лучше погибнуть, чем быть рабом немца.

На переезде нас высадили и погнали в деревню Грабов. Люди устали. Кто останавливался, того били прикладами. В Грабов пришли ночью. Нас построили в ряд и стали считать. Потом дали какой-то бурды — бак на двести человек. Есть было нечем. В темноте мы стали искать банки, черепки.

Нам отвели три подвала, втолкнули нас туда и около каждого подвала поставили часового. На следующий день нас отвезли в Белый Переезд и разместили в домах, по пять семей.

Через несколько дней немцы согнали всех людей на собрание. Я думала, что они нас сожгут, но они сказали:

— Кто хочет ехать в Германию, тому будет хорошо.

Никто не согласился. А на второй день в деревне не оказалось ни одного немца. Мы поехали домой.

Я узнала, что папу моего убили немцы. Они поймали его в лесу, повели в деревню Бринев, где был наш Миша, мучили, допрашивали, а потом расстреляли.

Я очень плакала и все думала, что скоро придут наши и отомстят за мучения. Однажды мы сидели в лесу около шоссе и увидели, что немцы бегут, бросая все на ходу. А потом появились наши. Нам казалось, что это сон. Все бежали навстречу и кричали:

— Наши! Наши! Ура!

Я рассказала дорогим освободителям, как я отморозила ногу, как умерли мама и маленький братик, как и за что убили отца.

Хочу еще сказать о тех полицаях-предателях. Один из них, Горошка, как услыхал, что идут наши, повесился. А его брат Антон ехал на машине, и его убили партизаны из засады. Машука Василия партизаны убили в кровати, когда он спал. Пусть собаки лежат в земле!

Женя Евстратова (1933 г.)

Дата добавления: 2015-07-08