Раздевание при луне

Женя и Лёнька медленно, не спеша, шли по тропинке через яблоневый сад. Высоко в небе стояла луна, заливая своим светом все вокруг. Из их знакомого кафе доносилась латиноамериканская музыка. Они наслаждались царящим вокруг покоем. Было совершенно безлюдно.

Они изо всех сил старались продлить этот день, растягивали его, как могли.
И, странно, казалось, он действительно никогда не кончится, казалось, это в их власти. Они совсем не хотели расставаться, словно что-то было еще не договорено, что-то оставалось не сделано.

Было прохладно. Ветер приятно обдувал тело девочки под легкой одеждой. На душе у неё было легко и светло, настроение было прекрасное. Она прекрасно понимала, когда шла провожать Леньку, что, в конце концов, Павел Иванович будет вынужден сам отправить его с ней, как постоянного защитника в школе и на улице, по договоренности с Женькиным отцом, чтобы он доставил её домой в целости и сохранности.

И они опять будут идти вот этой знакомой тропинкой через яблоневый сад, вдыхая его влажный, ночной лиственный воздух, под этой луной. Это правильно, по-другому и быть не могло: день еще не закончился, им нужно еще многое сказать друг другу, многое еще может случиться. И все произошло именно так, как Женя и хотела!

А теперь они идут, вдвоем с Ленькой, по яблоневому саду. Им еще долго идти, если не слишком торопиться. Вокруг никого, здесь никогда не бывает хулиганов или пьяных компаний. Здесь стояли элитные дома, в основном жили состоятельные люди, во дворах стояло много иномарок. Весь этот квартал, как вы, конечно, догадываетесь, контролировали усиленные наряды милиции, впрочем, совершенно не нарушая покой его обитателей, таких, к примеру, как Женькин отец.

Они миновали поляну, на которой утром играли в бадминтон, и медленно двинулись дальше. Теперь справа и слева от них была непроглядная черная чаща. Кроны деревьев, растущих по обе стороны тропинки, смыкались у них над головами.

Они почти не видели друг друга, лишь смутно белел букет хризантем в Женькиных руках. Ответственный Ленька взял её за руку и осторожно повел, угадывая дорогу в темноте. Или так только казалось, может быть, это она его вела, как это было в танце?

Там, впереди, в таинственном мраке ночного райского сада, Женя знала, скрываются запретные зеленые яблоки, свежее и нежнее красных, которые едят все. Их аромат кружил ей голову, и она чувствовала, как её начинает охватывать волнение.

Сердце забилось учащенно, так, что даже захватило дыхание, и стало немножко страшно, но это был особый страх, какое-то веселое отчаяние, словно Женевьева уже оторвалась от земли и поднялась в воздух, и обратного пути нет, есть только восхитительное чувство полета.

Она сжимала горячую руку Леньки и понимала: после всего, что было в эти дни, между ними уже исчезли какие-то преграды, создававшие неловкость, а теперь постепенно приходит освобождение, и ей становится с Ленькой всё более легко и радостно.

Сейчас, в ночном саду, при луне, можно было говорить о чем угодно. Девочке казалось, будто она спит, и все это ей снится. К тому же, вокруг было темно.

И тогда она исполнилась решимости и сказала:

— Леонард, у меня есть к тебе мужской разговор насчет «воспитания духа и тела». Помнишь, я сказала, что я должна сравнять с тобой счёт? Вот об этом и идёт речь!

— В чем дело, Женя? — Лёнька в темноте повернул лицо в её сторону.

Впоследствии Женька никак не могла понять, откуда у неё взялось столько смелости. Может быть, потому, что она была немножко пьяна, или еще почему-то... У неё было ощущение, как будто все это происходит в каком-то странном сне.

— Ты должен меня высечь. Я хочу, чтобы ты стал моим воспитателем, каким Строгая Фея была для тебя…

Она покосилась на Лёньку. Он смотрел на неё, широко раскрыв глаза.

— Да. Мне это нужно для воспитания духа и тела, - добавила она более твердо, хотя и с ноткой неуверенности.

— Высечь?!! — ошеломлённо спросил Лёнька. — Я - тебя? Неужели ты серьёзно…

— Да, розгами, — девочка утвердительно кивнула.- Как эта долбанная фея порола тебя. А что, ты думаешь, что мне слабо? Думаешь, я этого не выдержу?

— Но я не смогу! Тебе же будет больно! А ты правда не боишься? И ты… меня не стесняешься? — спросил Лёнька дрогнувшим голосом, как будто речь шла о том, чтобы выпороть его самого!

Она запнулась на секунду, потом твердо сказала:

— Нет. Я хочу пережить то, что пережил ты. И прямо сейчас! При свете луны! По-настоящему! Здесь рядом есть НАСТОЯЩИЕ ГОТИЧЕСКИЕ развалины. Там есть каменная скамья. Вот, я хочу, чтобы ты выпорол меня на ней. Всё, что нужно для этого, у нас есть. Моё тело у меня с собой, как ты догадываешься, - она дерзко повела плечами, - и сейчас я передам его тебе для воспитания. А розги здесь растут везде, можешь выбрать и сорвать, какие хочешь! Считай, что ты подаришь их мне, как цветы…

На самом деле, то, что Женька назвала «готическими развалинами», был полуразрушенный довоенный кирпичный дом без крыши, идущий под снос, в конце сада. Ночью, при свете луны, он действительно выглядел очень таинственно, и был похож на развалины старого замка с башнями. Там было много разных барьеров и парапетов, что могли сойти, как скамья для порки.

Лёнька помолчал, затем прошептал, потеряв от волнения голос:

— Ну, идем, если так…

Разговаривая, ребята вышли из-под деревьев к развалинам. Их лица и фигуры залил яркий лунный свет. Они остановились.

— Я готова, — произнесла девочка с дрожью в голосе, хотя старалась говорить твердо. — С этой секунды ты мой воспитатель, и я тебя слушаюсь. Приказывай, что мне делать, и я выполню. Ты можешь исхлестать меня всю до крови, как в Спарте, и я обещаю вытерпеть это мужественно...

- Женевьева, я не смогу очень сильно! Я не смогу, - произнёс он с мольбой.

- Как получится, - безучастно ответила девочка. – Это на твоей совести.

-Ты будешь снимать платье? – тихо спросил Лёнька.

- Да, - с достоинством кивнула юная спартанка. – Конечно. Как полагается.
Я буду в таком же виде, в каком был ты, чтобы всё тело было полностью обнажено и открыто для розги.

- Тогда – давай, - произнёс юноша с трудом. – Мне было бы легче, если бы кто-нибудь снова выпорол меня, а не я тебя… Но я знаю, что ты права. Тогда… раздевайся…

Пауза…

Женя вдруг почувствовала, как по её спине очень ощутимо пробежал холодок, и руки её задрожали.

— Да-да, — прошептала она, — подожди секунду… я сейчас…

Положив букет цветов на камни, она присела и стала торопливо расстегивать молнии на своих высоких ботинках «Гриндерсах», путаясь в застёжках. Руки её дрожали и не слушались. Снимать обувь вроде было не обязательно, но ей казалось, что без одежды и в ботинках она будет выглядеть смешно… Разувшись и ступив босыми ногами на холодную землю, девочка остановилась, все более и более краснея от стыда.

— Ты боишься? Может быть, не надо тебя сечь? – спросил Лёнька шёпотом.

Женька мысленно погрозила себе кулаком: «Трусиха! Наказание легким не бывает! И пусть мне будет стыдно! А как бы вел себя Ленька на моем месте?» — прошептала она себе, быстро расстегивая на спине и снимая своё готическое платье, под которыми у неё ничего не было. Их мокрые плавки и купальник так и лежали в сумке.

Через минуту, скинув с себя совершенно все, она уже стояла босая, полностью обнаженная, на холодной земле, возле «готических развалин». Стараясь выглядеть смелой, Женька стояла, расправив плечи и опустив руки вдоль тела, как бы по стойке смирно, учащенно дыша от волнения. Лицо и уши у неё горели. Ей, которую никогда не пороли, было, конечно, очень стыдно и, если честно, то и очень страшно.

Но Ленька стоял перед ней, она чувствовала его взгляд своим телом, и это ей придавало силы перенести все, что угодно. И похоже, Лёнька сейчас боялся больше чем она.

— А сколько, ты считаешь, тебе полагается… ударов розгой? — спросил он.

— Мне полагается, — запинаясь, словно на уроке, ответила безумная спартанка, — пятьдесят розог, чтобы было так же, как у тебя, и не меньше.

На самом деле она чувствовала, что колени у неё предательски дрожат, хотя она изо всех сил старалась показать смелость. Что же происходило сейчас с Лёнькой, лучше было не думать…

- И когда ты будешь меня пороть, - сказала Женевьева строго, - ты должен говорить мне воспитательные речи и наставления, как Фея Воспитания делала это с тобой, иначе процесс будет неполным, не забывай об этом!

- Но я не представляю, за что мне тебя ругать, - прошептал Лёнька.

- Я тебе подскажу, - решительно ответила Женька.

На середине маленькой площадки находился длинный бетонный парапет от крыльца, в точности похожий на каменную скамью для телесных наказаний.

Голая девочка с готовностью легла на тёплый после жаркого дня бетон ничком, вытянувшись по струнке и, всё же сгорая от стыда, послушно лежала, ожидая начала воспитательного процесса.

У неё все похолодело внутри, когда Лёнька, не спеша (на самом деле он оттягивал время, как мог), аккуратно сорвал с ближайшего куста несколько идеально гладких, гибких прутьев, и подошел к скамье. Девочка почувствовала, как напряглось её тело...

Юноша нарочито грозно взмахнул розгой в воздухе, пробуя ее на гибкость. Розга свистнула, и Женя затрепетала от страха... Он снова размахнулся, уже по-настоящему, хотя и очень слабо. Розга засвистела в воздухе и звонко хлестнула по голому телу — ниже спины, по мягкому месту. Девочку слегка обожгло, она дернулась и застонала.

— Да, Лёнька, но надо ещё сильнее, - морщась, проговорила она. – Вот я в чём провинилась: как же можно так непорядочно относиться к родителям! Я гуляю поздно, и не отвечаю на звонки мобильника, а отец волнуется! Давай за это…

- Да, Женевьева, так поступать нельзя, - сурово ответил Ленька, постепенно заводясь и входя в роль, снова взмахивая розгой, стегая Женьку второй, третий раз, тщательно отсчитывая удары (но по-прежнему не очень сильно).

Девочка постанывала от боли, но смирно лежала, вытянувшись на скамье, не смея пошевелиться. Всё-таки было больно. Но она чувствовала, что Ленька смотрит на неё, и это её согревало и придавало силы.

А розга опять свистела и опускалась, звучно стегая по юному телу, и Женька чувствовала, как на нем, наверное, остаются новые и новые длинные следы, наверное, такие же, как и у Леньки.

— А вот ещё, Лёнька, за что надо мне всыпать, - простонала она. – Вот, я сегодня выпила, а как же можно в четырнадцать лет употреблять спиртное накануне начала учебного года! Да за это можно всыпать и посильнее. Ай-яй-яй! Как нехорошо!

Лёнька помедлил (ведь он же тоже пил с ней), очень осторожно размахнулся (чтобы не ударить сильно) и вытянул Женьку пониже спины. Всё же получилось так хорошенько, что она дернулась и вскрикнула, но тут же прикусила губу — сама просила, должна терпеть. Ленька ведь терпел!

А розга уже свистела снова и снова. Её обожгло столько раз, сколько следовало за пьянство.

— О-ой, Лёнька… да, а вот ещё надо за что: разве можно считать, что если у тебя богатый папаша, если он тебя очень любит, все тебе позволяет и дает много денег, то тебе уже все можно, и ты ни за что не отвечаешь и можешь презирать всех? Ай-яй-яй, как нехорошо! Давай за это как следует…

- Ну нет, Женька, это уж совсем не про тебя! Ты вовсе не такая! Это ты взяла из какого-то фильма! – воскликнул Ленька, останавливаясь.

— Всё равно, надо же как-то закончить этот ритуал! Давай напоследок…

Розга просвистела в воздухе последний раз, звучно стегнув напоследок чуть-чуть посильнее, и Женя застонала, чувствуя, как на теле проступает последний длинный горячий след.

Порка закончилась.

— Ну, все, хватит, — сказал Лёнька убеждённо, откладывая розгу, и осторожно провёл рукой по её спине. — Я хочу сказать… ты такой молодец, Женя! Ты смелая, и я тебя очень… уважаю… даже… не знаю, как сказать…

Он замолчал.

Девочка лежала расслабленная, словно в трансе. Луна заливала молочным светом её обнаженное тело…

Ленька взял её руку и пожал своими горячими пальцами. Она повернула голову, взглянула на него и улыбнулась. Он смотрел на неё широко раскрытыми, точно, влюбленными глазами... и вдруг быстро приблизился и поцеловал нежными губами её плечо со следами от розги.

Этот поцелуй, словно огнем, запечатлелся на теле Женевьевы. Она прикрыла глаза, блаженно улыбаясь.

«Я никуда отсюда не пойду, - подумала она. – Так и буду лежать перед ним всю жизнь на этих камнях. Это настоящая готическая сказка. Ах, как я счастлива сейчас…»

Лёнька подал Женевьеве руку, помог ей встать, и подал ей одежду. Девочка надела своё чёрное кружевное готическое платье на обнажённое тело, со следами от порки розгами на худенькой спине. Сев на камень, она надела и застегнула свои высокие ботинки «Гриндерсы». Леонард подал ей её букет белых цветов.

Ребята вернулись от развалин под сень деревьев, и медленно пошли по тропинке сквозь сад. Луна светила сквозь густую листву…

— О чем ты думаешь? — тихо спросила Женька.

— Я думаю об этих днях, — ответил мальчик, тоже тихо. — Сколько всего произошло с нами... Хорошо было.

— Да, — кивнула Женя. — Помнишь, вчера? Вечер, фонари на бульваре, качели...

— Сегодня утром — игра в бадминтон, — сказал Ленька, —...солнце, апельсины...

— Зеленые яблоки, — напомнила Женя. — Купание.

— Испанское вино, — добавил Ленька, — хризантемы... и танец.

— Да, — девочка вздохнула. — А потом меня высекли. А тебя — накануне. Вот было особенно хорошо!!!

Они дружно рассмеялись, потом замолчали. Немного погодя Ленька снова заговорил.

— Я хотел тебе сказать... Женевьева, ты мой самый лучший друг. И еще кое-что... — Он помолчал. — Ты очень хорошо танцуешь, лучше всех! Я этого не знал.

Это было приятно — то, что он сказал. Девочка улыбнулась в темноте. За деревьями, в кафе звучала музыка.

— Слышишь? — спросил Ленька. — Наша. Под которую мы танцевали.

— Знаешь, как переводится название этой песни? — спросила Женя.

— Да, — ответил он. — Это значит — «Изрань любовью моё тело...»

Они снова засмеялись, продолжая идти все медленнее и медленнее.

— Послушай, — спросила девочка вдруг. — Почему тогда, ну когда я лежала на скамье, после порки розгами, ты меня поцеловал?

В воздухе повисла звенящая тишина.

— Не знаю, — тихо произнес Леонард, и казалось, что он улыбается…

Они прошли еще немного. Наконец, Женя собралась с духом.

— Ленька, — начала она осторожно, — я хотела спросить тебя серьезно. В эти дни, когда мы с тобой гуляли, играли в бадминтон, загорали, купались, танцевали — что ты чувствовал? Только честно!

Он помолчал, потом сказал задумчиво:

— Если честно, Женевьева... Я чувствовал, что мне очень хорошо. Мне никогда еще так не было. Это были лучшие дни в моей жизни.
Ты... — он запнулся, — ты совсем не похожа на других девушек.
Ты такая... добрая, открытая, нежная и... такая мужественная... И еще — ты самая красивая. В тебе есть что-то особое, необычное.
Ты мне очень нравишься. Ты — мой лучший друг. И я бы хотел, чтобы мы всегда были вместе. Вот... поэтому я тебя поцеловал.

Сердце у Жени забилось сильнее, и она заметила, что у них у обоих вспотели ладони.

Она еще крепче сжал его руку.

— Леонард! — сказала девочка, облизывая пересохшие губы. — Ты мой самый лучший друг. Ты тоже мне очень нравишься... И я хочу всегда быть рядом с тобой. Я это поняла еще весной, но я стеснялась. Мне казалось, что я никак не могу тебе понравиться – я была такой изнеженной, такой недотрогой, и это наверняка отдаляло меня от тебя. И ещё. Я не знала, что может быть дальше, потому что нам обоим нет ещё и пятнадцати лет. Но сейчас я уже не могу это скрывать, потому что тогда я сойду с ума. Ну, вот я тебе и сказала, — закончила Женя и умолкла.

— Что ты, Женевьева, — произнес тихо Леонид, — какая разница, по сколько нам лет? Если мы оба... чувствуем, что нам очень... хочется быть вдвоем? Мне кажется, это и есть настоящая дружба — когда я чувствую, что ты лучше всех! И кому какое дело, — добавил он, — если и тебе, и мне...

Женька подхватила:

—...Если нам нравится вкус зеленых яблок, а не красных, которые едят все! — и они тихо, нежно засмеялись.

- И ещё кое-что, Леонард, - тихо сказала Женя, - это важно! Я хочу тебе открыть тайну. «Невидимка», которая приходила к тебе летом на страницу в «Моём мире», и разговаривала с тобой – так это была я.

- Я давно догадался, - ответил юноша так же тихо. – Тогда, когда ты рассказала про Фею Воспитания. Только я боялся спросить.

Деревья над ними совсем сомкнулись. Луна ушла куда-то в сторону, стало совсем темно — только слышался шум листвы, доносилась музыка из кафе, и сводил с ума запах зеленых яблок.

Ребята шли все медленнее и медленнее, и, наконец, совсем остановились — не сговариваясь, словно поняли, что все, дальше идти некуда, они уже пришли.

Лёнька поставил сумку на траву, Женя положила на нее цветы. Он повернулся к ней, и так они стояли — лицом к лицу, совсем близко друг к другу, взявшись за руки, словно собирались танцевать. Женька слышала его дыхание, и его волосы почти касались её лба. «Этого не может быть, — подумала она, - это мне снится».

— Я люблю тебя, Ленька, — прошептала Женевьева, и, словно боясь, что не услышит от него ответ, спросила: — И ты меня тоже?

— Нет, это другие — тоже, — ответил он тихо, — а я — по-настоящему!

— И я тоже... по-настоящему!

Он наклонился к ней, и их губы соприкоснулись…

Девочка впервые ощутила этот незнакомый вкус — вкус его горячих влажных губ, так мучивших её воображение...

Она непроизвольно приоткрыла рот навстречу ему. Все получалось как бы само собой. Она даже не знала, что они оба умеют так нежно, так страстно целоваться — их ведь никто этому не учил.

Он обнял её, и она прижалась к нему, чувствуя сквозь ткань одежды его всего — все его тело, гибкое и сильное, как у пантеры. Ленька ласкал её, его руки скользили по её кружевному тонкому платью, гладили её плечи, грудь, живот, стараясь проникнуть ниже... Женьку бросило в жар, и она вдруг почувствовала, как ей нестерпимо, до боли мешает одежда.

— Подожди, подожди, Ленька, — сказала она задыхающимся голосом, — как говорила Фея Воспитания: «раздевайся, сейчас будет тебе по-настоящему».

Ленька отступил в темноту, и Женька смутно увидела, как он расстегивает и сбрасывает свои готические одежды. Она тоже быстро сняла своё платье, и бросила его куда-то в сторону сумки; сбросила ботинки «Гриндерсы», быстро расстегнув на них молнии.

Вот и всё – теперь на ней не оставалось одежды, даже белья: их мокрые плавки и купальник так и лежали в сумке. На ней теперь был только готический ошейник с кружевами, да браслеты.

«Вот, я раздеваюсь в третий раз за этот день, - машинально подумала она. – Первый раз – чтобы загорать, второй раз – для порки розгами… Что же будет в этот раз?...»

...Все происходило удивительно быстро, в полном молчании, словно они оба долго готовились, и лишь дожидались случая.

Девочка стояла полностью обнажённая, с распущенными волосами, со следами от розги на спине, в одном ошейнике-колье и браслетах, дрожа от возбуждения, с замирающим сердцем. Её тело обдувал свежий ночной воздух, босые ноги утопали в холодной траве.

Юный Леонард шагнул к ней, обнял с нежной силой. Она тесно прижалась к нему, не стыдясь — всем телом, ощущая своим животом его возбуждение. И он увлек её на холодную влажную траву, в ночную росу, куда едва успел постелить свой готический френч.

Они обнимали и ласкали друг друга, забыв про стыд, про холод, про время — им было совершенно все равно. Женька вдыхала запах его волос, слышала его учащенное дыхание, и неистово целовала, и кусала его, как в той песне «Изрань моё тело любовью»: шею, плечи, грудь — все то, что она так болезненно любила глазами при солнечном свете.

И теперь она это жарко целовала, ощущая вкус крови на искусанных губах, глотая эти драгоценные сладко-солёные капли, словно желая вобрать его в себя, стать с ним одним целым, и Ленька отвечал ей тем же…

И в то же время они оба, достаточно осмелев, горячими тонкими пальцами бесстыдно ласкали друг друга в запретных местах, где было сосредоточено наслаждение...

Сейчас они словно слились воедино. Их блаженство, нарастая и увеличиваясь, достигло высшей точки. Женька вдруг почувствовала, как её всю обжигает изнутри, как все тело пронзает упоительная дрожь…

И почти в ту же секунду Лёнька - та часть его тела, которую она гладила и тискала в своей руке, вдруг по-особому вздрогнула и задёргалась, ещё и ещё…Юноша часто задышал, сильно прижимаясь к ней…

И Женька ощутила, как наслаждение, и счастье последних минут, переполнив его и уже не в силах сдерживаться, стремительным потоком изливается наружу, прямо в её горячие ладони…

И они одновременно задрожали и забились, как мокрые рыбы в сетях рыбака, обнимая друг друга, кусая в губы, и переплетаясь телами...

Это ощущение было таким сильным и таким острым, что у девочки даже закружилась голова, и на какую-то секунду она потеряла сознание...

Когда все утихло, Женька обнаружила, что они лежат, обнявшись, в высокой траве, тяжело дыша, и её голова покоится на Ленькином плече. Нежная усталость окутывала все тело, пальцы сводило, на губах был привкус крови. Её руки и живот были мокрые и скользкие… от Лёнькиной влаги, и это почему-то было совсем не стыдно…

В просвет между кронами деревьев, как по заказу, неожиданно выглянула луна (словно до этого она тактично отворачивалась), и девочка увидела Ленькино лицо. Он смотрел ей в глаза, нежно перебирал её волосы, гладил по щеке.

— Ты, наверное, презираешь меня теперь, смеешься надо мной? — спросила она, смущенно улыбаясь. – Я как сумасшедшая, совсем потеряла чувство стыда.

— Женька, милая... — сказал мальчик тихо. — Какая ты сейчас красивая. Фантасмагорично… Женька, ты знаешь, у тебя золотые глаза.

— Нет, серые... — удивилась девочка.

— Точно, серые, а в самом центре, вокруг зрачка — золотые, и лучики расходятся в стороны, как у звездочки. У тебя золотые глаза, и сама ты — вся драгоценная: золотые волосы, тело как из слоновой кости и тоже золотое от загара, и глаза как самоцветные камни, с крупинками золота... Ты вся такая — Женя Семицветова! — он нежно засмеялся, гладя её волосы.

—...И драгоценные часы на шее! — закончила она, тоже смеясь. И сказала проникновенно: — Я люблю тебя, Ленька. Правда, по-настоящему. Ты такой ласковый, такой сильный. Ты — лучше всех.

«Он не упомянул одного, говоря о драгоценностях, — подумала наследница, — счетов в банке на мое имя. И я уверена, это не случайно: это уж точно интересует Леньку меньше всего. Он не такой, я точно знаю, для него, действительно, важнее мои глаза».

— Кстати, Женька, — спросил он с беспокойством, — а где твои часы? И что они показывают?

Швейцарские часы, медальон на цепочке в виде сердца, показывали, к их удивлению, всего-навсего без четверти двенадцать. Это означало, что с момента выхода из Ленькиного дома прошло не более сорока минут.

«Ничего себе, — подумала Женя, — а мне казалось, что прошла целая вечность».

Они еще немного повалялись в траве, расслабленно лаская друг друга, нежно болтая о всяких глупостях — и никак не могли насытиться этой первой ночью.

Они даже не сразу обратили внимание, когда поблизости послышались чьи-то шаги.

— Эй, что вы тут делаете? — послышался сзади чей-то усталый, ворчливый голос, и кто-то бестактно осветил их лучом карманного фонаря. Это оказался ночной охранник, совершающий обход яблоневого сада. — Все, хватит, ребята, пора по домам!

Юноша и девушка переглянулись, прячась в высокой траве, и дружно захохотали, зажимая рты. Ленька первый нехотя встал, надел свои шорты, потом нашел в траве и собрал их вещи. Женя Семицветова, стараясь, по обыкновению, ни в коем случае не показывать свое лицо, взяла с земли платье, и, ещё не одевшись, тут же ускользнула за деревья.

Женька и Лёнька смеялись, слыша, как охранник ворчал им вслед:

— Вот, блин, нашли место. И эта, надо же, совсем разделась, бесстыжая!..

9. Ворон, мельница, труп…

Накануне первого сентября отец всегда устраивал маленький праздничный ужин им с Женькой на двоих, со свечами и домашними пирожными, которые любил печь сам, и сейчас, Женя знала, он ждет её к столу, несмотря на позднее время.

Немножко неудобно получилось, все-таки она обещала быть раньше, но Павел Иванович ему звонил, наверное, он не очень волнуется, так что все в порядке.

Тихонько открыв дверь ключом, Женька, первым делом, скользнула в ванную и внимательно оглядела себя в зеркало. Волосы растрепаны (ну это мы сейчас поправим), глаза сверкают счастливым блеском и вообще, она вся светилась от счастья, скажите, пожалуйста! Она даже засмеялась: да, такой она уже давно себя не видела! Но губы были красными и распухшими, а на шее, на плечах и на груди — о, Боже! — ярко выделялись свежие, темно-вишневые, как испанское вино, следы поцелуев.

«Ленька, Ленька, — подумала она с нежным замиранием сердца, — милый мой, мы с тобой не знали, что у меня, оказывается, такая нежная кожа».

О том, что она скажет отцу, если он спросит, откуда у неё это, она предпочитала не думать. Но, несмотря на то, что она была на седьмом небе от счастья, она все-таки заметила, что чувствует себя как-то не очень хорошо. У неё немного кружилась голова, и её начинало знобить.

Возможно, она все-таки простудилась, гуляя ночью и лежа на холодной земле, или просто её тело было не в состоянии перенести такое количество адреналина, как за эти два дня, а, может, и то, и другое вместе... а, впрочем, все это ерунда.

Женя умылась холодной водой, закрасила тональным кремом следы поцелуев, надела обратно своё платье, застегнув его на все пуговицы, и вышла к столу, стараясь выглядеть как можно обыкновеннее…

Во время ужина она пыталась быть веселой и оживленной, но от неё не укрылось, как отец внимательно, даже с тревогой, поглядывал на неё.

- Ты неважно выглядишь, Женька, — заметил он, глядя, как она вяло ковыряет серебряной ложкой шоколадный торт, не в силах проглотить ни кусочка. Носом она клонилась в блюдце. – Ты случайно не заболела?

— У меня что-то голова тяжелая... — Женя жалко улыбнулась. — И знобит... Мне так холодно...

Отец немедленно дал ей градусник и заставил подержать несколько минут, а когда взял обратно, взглянул на него и присвистнул.

«Ну, так и есть, — подумала девочка, — все правильно, заболела... Но это неважно, главное — это то, что я люблю, и любима, разве есть на свете большее счастье...»

Отец осторожно запрокинул её никнущую голову, посмотрел горло. Потом, уже сквозь сон, она смутно ощущала, как он проводил её в её комнату, помог снять платье... Увидев, что под платьем у неё ничего нет, она совсем голая, он смутился и помог ей тут же надеть ночную рубашку.

«Четвертый раз за этот день я снимаю это платье, — посчитала она, — что-то много для одной девочки. Ну, это смотря, какая девочка...» — в голове у неё все плыло.

Отец уложил её в постель, укрыв кучей одеял. Но Женьку, несмотря на одеяла, продолжало знобить. В темной комнате слабо горел оранжевый ночник. Отец принес что-то и дал ей выпить...

«Интересно, — подумала Женя с нежностью, — что сейчас делает Ленька?...»

Дальше она уже ничего не помнила.

Женя не знала, сколько прошло времени. Её разбудил какой-то шум. У кровати стояли двое. Она не сразу сообразила, кто это. Один из них оказался её отец, на другом был белый халат. Девочка узнала одноклассника отца, его близкого друга, профессора медицины, и кивнула ему.

«Наверное, отец привез его на машине прямо из больницы, — подумала она, — иначе, почему он в халате?»

Они тихо о чем-то переговаривались. Профессор потрогал её лоб, затем осторожно сдвинул одеяло до пояса, поднял на ней ночную рубашку и стал «слушать», прикладывая к различным местам её груди холодный кружок фонендоскопа. Отец стоял за его спиной, ревниво следя за манипуляциями доктора.

Оба они внимательно и с интересом разглядывали её тело… то есть, следы поцелуев Лёньки – Женя замазала тональным кремом следы только на лице и на шее, а ниже – не подумала. И вот, она заметила, как брови у них потрясенно ползут вверх, и лица, совершенно одинаково принимают недоуменное выражение. Они переглянулись.

Женя относилась ко всему безучастно, как и полагается «тяжелобольной», и глядела в потолок. Лишь, когда рядом звякнуло о стекло что-то металлическое, она сама открыл рот, чтобы избежать противного вмешательства ложечки. Профессор, как и отец вчера, осмотрел её горло. Она снова закрыла глаза. Они возле неё продолжали тихо о чем-то говорить, и даже, что интересно, посмеивались. Женька понимала почему.

— Говоря понятным языком, жар может еще усилиться, но воспаления легких нет. Отчасти это может быть на почве стресса. У них в этом возрасте такое бывает, — профессор взглянул на отца поверх очков, тот кивнул, — ну и, конечно, сильное переохлаждение. Пока ей необходим такой же режим, и вот я сейчас выпишу это новое, редкое лекарство: завтра она будет здорова, но пусть пока посидит дома. — Он сел за стол, достал ручку, начал что-то писать. — Где это тебя так угораздило, барышня? Ты меня слышишь? — последние слова, видимо, относились к Жене.

Профессор осторожно взял её за руку. Женя вяло и томно взглянула на него.

Отец сказал поспешно:

— Ты так сразу не спрашивай. Что ты пристал к человеку, в самом деле? Я тебе сам объясню. Она играла весь день на солнце, загорала. Дождя не было. Я так думаю, может быть, перегрелась. Ну, а потом... — он помолчал, — потом... простудилась. Так, Женька?

Врач засмеялся, глядя сначала на отца, потом — на Женю.

— Мы купались, — тихо произнесла она.

— Купались? — удивился отец. — Где?

— Под душем, — прошептала она.

Действительно, было трудно говорить.

— Вместе? Или по очереди? — саркастически спросил профессор.

Отец показал ему кулак.

— Под каким душем, дочка? Когда? И с кем, с Лёнькой? — спросил он.

— Да, с Лёнькой. Под краном... на станции. На камнях.

— Ничего не понимаю. На какой станции? — отец, посмотрев на профессора, сокрушенно пожал плечами.

Женя снова закрыла глаза. Надо было что-то придумать для объяснения, откуда у неё эти следы от поцелуев и от розги на теле, но сейчас ничего в голову не приходило. Она вообще очень плохо соображала. «Ладно, пусть все течет, как течет, — подумала она по обыкновению, — куда-нибудь да вынесет».

— Ну, а потом что вы делали? — спросил отец осторожно и очень ласково.

— Гуляли, — прошептала девочка чуть слышно, не открывая глаз.

— Ну, кто же, — сказал профессор спокойным голосом, — купается сразу после игры, да еще потом гуляет ночью... на холодной земле. Тут, понятно, переохлаждение, стресс и все такое. Я уже не говорю об элементарных мерах предосторожности. Ты, барышня, еще хорошо отделалась, на первый взгляд, а то ведь, действительно, все могло быть гораздо хуже.

Вскоре профессор уехал. Отец проводил его и быстро вернулся…

За окном был серый вечер. Дождь стучал в шуршащей листве. По стеклу, на фоне трепещущей расплывчатой зелени, хлестали косые струи воды.

— Ты не спишь? — тихо спросил отец.

— Нет, — прошептала Женя таким голосом, словно у неё была не обычная простуда, а, по меньшей мере, смертельная форма пневмонии. Вообще-то болеть приятно, если все о тебе заботятся, подумала она.

— Может быть, хочешь есть?

Она отрицательно покачал головой.

— Тогда я тебе дам куриного бульона, — сказал он. — Сейчас тебе обязательно нужна какая-нибудь пища. — Он устроил её подушку так, что девочка оказалась в полусидячем положении, и принес с кухни чашку с горячим бульоном. — Удержишь сама?

Женька взяла двумя руками белую, с голубым рисунком, пиалу без ручки и медленно, маленькими глотками, выпила содержимое, почти не чувствуя вкуса. На пиале был изображен голубой парусник среди голубых бушующих волн.

Женя повернула ее — с другой стороны был точно такой же корабль и такие же буруны. Она протянула пиалу отцу, он поставил ее на столик, вернул подушку в прежнее положение, а сам опустился в кресло у изголовья кровати.

— Сейчас вечер? — спросила она шепотом.

— Да. Уже скоро десять.

Женька мысленно улыбнулась: прогуляла, значит, школу, точнее — проболела. Теперь это недели на две, не меньше – хорошо! Но как же она будет жить без Леньки? «Как только смогу нормально говорить, сразу же ему позвоню, - решила она. - Что он сейчас делает? Может быть, он уже мне звонил? Или нет?»

«А вдруг, — подумала она с болью, — в наших отношениях теперь что-нибудь изменится? Наверное, бывает так. Нет, нет, — успокоила она себя, — Ленька не такой. Он отвечает за свои слова. Он — самый надежный, самый преданный друг. Ленька долго молчит, но если уж сказал, изменить его отношение не может даже смерть. Я люблю его, и он любит меня; теперь, что бы ни случилось, это неизменно. Какое счастье!..»

Сознание Женьки словно плыло в пространстве. Она лежала, испытывая чувство невесомости, чисто условно ощущая между простынями свое как бы несуществующее тело. В комнате стоял полумрак, лишь от ночника был оранжевый полусвет.

— Ты хочешь спать? — заботливо спросил отец, сидящий в кресле у её постели.

Женя отрицательно покачала головой.

— Тогда, может быть, я тебе почитаю?

Она кивнула, теплее закутался в одеяло и закрыла глаза.

Дождь равномерно стучал за окном. Было так хорошо и уютно — как в детстве. Отец просматривал книги на полках, выбирая, что ей почитать, и никак не мог выбрать, что. Девочке стало неловко перед ним.

«Он такой заботливый, — подумала она растроганно, — такой нежный, а я, наверное, не очень хорошая дочь, иногда плохо себя веду. Вчера вечером опять опоздала домой. Не всегда говорю правду, обманываю его. Вот, даже про вчерашнее не знаю, что придумать. Но ведь бывает такая правда, которую просто никак невозможно рассказать, даже любимому отцу. Хотя очень хочется рассказать, меня так и переполняет. По-моему, в том, что со мной произошло, нет ничего плохого и стыдного, — наверное, так? Что же в этом такого, если мы нравимся друг другу, если нам хорошо вдвоем? В конце концов, ведь я — хозяйка своего тела. Разве кому-то от этого было плохо?.. Какая разница, как мы проводим время — это наше личное дело!.. Нет, все равно нельзя говорить — это ясно. Значит, придется как-то выкручиваться, скрывать… Неудобно перед отцом. Ну, ничего, — подумала она, — вот он состариться, а я займу его место, тогда я буду о нем нежно заботиться, как он сейчас заботится обо мне»…

— Хочешь, Женя, почитаю тебе стихи? — спросил отец. – Что-нибудь ГОТИЧНОЕ?

Женевьева радостно кивнула. Это как раз было ей сейчас под настроение. Отец расположился в кресле у её постели с томиком Блока, он знал, что она это любит. Самая настоящая готика в русской поэзии! Раскрыв страницу наугад, он начал читать:

Мой милый, будь смелым —
И будешь со мной.
Я вишеньем белым
Качнусь над тобой.

Зеленой звездою
С востока блесну
Студеной волною
На панцирь плесну.

Русалкою вольной
Явлюсь над ручьем.
Нам вольно, нам больно,
Нам сладко вдвоем.

Нам в темные ночи
Легко умереть
И в мертвые очи
Друг другу глядеть.

Он закончил и посмотрел на дочку.

— Какие хорошие стихи! — прошептала Женька, блаженно улыбаясь, а из глаз у неё по щекам лились счастливые сладкие слезы. Они вообще легко лились у неё по всякому поводу.

— Я рад, что тебе так понравилось, — сказал отец растроганно, но несколько удивленно.

— Просто чудо какое-то, только зачем умереть?

Отец рассмеялся:

— Да? А я думал, тебе понравится как раз это… Правильно, Женька, зачем умереть? Надо жить! Я не знаю, зачем он так написал. — Он достал чистый платок, аккуратно вытер ей слезы и стал гладить по голове, перебирая её волосы.

Вообще, Женя заметила: последнее время всем очень нравились её волосы. Так приятно… Она попробовала представить себя в образе русалки, с хвостом вместо ног… А что, ничего, пожалуй, ей бы пошло. А в школе бы все офигели! Она невольно рассмеялась. Как хорошо, когда тебя все любят! Она поймала руку отца, поцеловала ее, потом прижалась к ней щекой.

— Папка, — прошептала она, — я тебя ужасно люблю!

Николай неловко улыбнулся; как дочка была щедра на проявление чувств, так он стеснялся этого. В этом, как он говорил, она пошла в маму.

— Какая ты, Женя, у меня нежная, — сказал он ласково…

— Какая ты, Женя, у меня нежная, — сказал он ласково. — Хочешь, еще тебе почитаю? — Женя кивнула. Он полистал книжку. — Вот, как раз для тебя.

Он начал читать:

ВЕНЕЦИЯ

Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Я в эту ночь — больной и юный —
Простерт у львиного столба…

… На башне, с песнею чугунной,
Гиганты бьют полночный час.
Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.

Слабеет жизни гул упорный,
Уходит вспять прилив забот.
И некий ветр, сквозь бархат черный,
О жизни будущей поет…

Женя не совсем понимала, о чем идет речь. Но все было так красиво, и отдельные слова сразу ударили по её сознанию.

Имя «Леонид» переводится с греческого как «сын льва» или «львиный». И то, что она — больная и юная — лунной ночью простерта возле…того, что она держала в своей руке… ой… (она почувствовала, как её лицо и уши густо заливает краской). Как неприлично…

И таинственный, холодный ветер сквозь бархат ночи поет ей о какой-то загадочной новой жизни. И все, что было до этого часа — до того, как они с Леонидом открылись друг другу — теперь ушло в прошлое. И начинается что-то новое, неведомое.

Отец продолжал читать:

Очнусь ли я в другой отчизне,
Не в этой сумрачной стране?
И памятью об этой жизни
Вздохну ль когда-нибудь во сне?

Кто даст мне жизнь? Потомок дожа,
Купец, рыбак или иерей
В грядущем мраке делит ложе
С грядущей матерью моей?

Быть может, венецейской девы
Канцоной нежный слух пленя
Отец грядущий сквозь напевы
Уже предчувствует меня?..

Женька улыбнулась.

«Ну, это ему лучше знать, — подумала она. — Меня тогда еще не было.»

Отец читал дальше:

И неужель в грядущем веке
Младенцу мне велит судьба
Впервые дрогнувшие веки
Открыть у львиного столба?

Мать, что поют глухие струны?
Уж ты мечтаешь, может быть,
Меня от ветра, от лагуны
Священной шалью оградить?

Нет! Все, что есть, что было, — живо!
Мечты, виденья, думы — прочь!
Волна возвратного прилива
Бросает в бархатную ночь!

«Да, — думала она, — да, теперь уже ничто не сможет оградить меня — юную и больную — от этого ветра будущего, и некая волна, подхватив меня, несет так, что замирает сердце — в таинственную «бархатную ночь». Все было верно. Но почему отец решил прочитать мне это? Неужели он о чем-то догадывается?..»

Отец закончил читать, взглянул на Женьку и, конечно, сразу заметил, как она покраснела. Девочка молча смотрела на него. Воцарилась неловкая пауза. И она закончилась для Женьки совершенно неожиданно. Отец закрыл книгу, откашлялся, поправил очки… Она видела, как он собирается с духом.

— Женя, доченька, — начал он. — Не надо мне ничего рассказывать! Я все знаю.

У Женевьевы перехватило дыхание: «Кто ему рассказал? Ленька? Глупости, — оборвала она себя, —Леонард не такой, он ничего не расскажет, даже под пыткой не выдаст.»

Она чуть-чуть успокоилась и стала напряженно слушать, а в голове у неё проносилось, как она сейчас ему все расскажет о своих похождениях с Лёнькой, как будет горячо отстаивать свою любовь, как постарается быть убедительной. Она ждала, что он ещё сейчас скажет. А он продолжал, как бы извиняясь:

— Я знаю, Женя, вы вчера вечером были в кафе. — Я кивнул. — Ну так вот, — продолжал он, — в общем, мне передали, неважно кто, что Леонида… видели там с какой-то девушкой… а я знаю, что вы были там вместе. Ну, и потом, когда доктор тебя осматривал, я окончательно все понял… Я имею в виду следы поцелуев.

Когда Женя все это услышала, у неё даже непроизвольно открылся рот от растерянности. На никак не ожидала, что отец будет с ней говорить об этом - и вот так просто!!! Отец, видимо решив, что она собирается что-то сказать, воскликнул:

— Не надо мне ничего объяснять, Женечка. Это я сам виноват. Я, старый дурак, забыл, что ты уже не та маленькая девочка, которая каталась на своем велосипеде по моему кабинету… — он нежно улыбнулся воспоминаниям. — Я-то и не заметил, как ты выросла, Женя. Вот, уже подросток… да нет, даже барышня. Мне давно надо было об этом подумать, как-то поговорить с тобой, подготовиться самому, что ли… Этим летом ты очень изменилась, стала другой, чем была раньше. Все заметили, как ты переживала, плакала часто, а я-то, дурак, не понимал — от чего. А оказывается, все просто…

Он говорил это, а Женька не знала, куда девать глаза от стыда: она так покраснела, что даже вспотела, но это выглядело вполне уместно.

И он продолжал:
— А ты оказалась намного умнее меня! Пока я хлопал ушами — ты взяла и все вопросы решила сама. Это по-нашему, по-золотовски! И Лёнька – замечательный парень, мне он очень нравится.Только… меня занимает один важный вопрос: НАДЕЮСЬ, КРОМЕ ПОЦЕЛУЕВ У ВАС НИЧЕГО НЕ БЫЛО? Всё было достаточно невинно? По крайней мере, без последствий???

- Конечно, разумеется! – тут же горячо заверила его Женька. - Ничего по-настоящему не было! Это я тебе клянусь!!! Папа, это же сейчас легко проверить!!!

- Ну и слава Богу! Что ты, какие проверки! Я знаю, что ты мне никогда не врёшь! — он немножко деланно захохотал и крепко её обнял. — Ты знаешь, я думаю, мы должны это отметить, а?

Женя тоже преувеличенно весело кивнула, и он ушел на кухню.

Конечно, можно представить, как Женька была потрясена и как рада этой неожиданной реакции отца. Такое облегчение, прямо камень с души! Все получилось само собой, ей ничего не пришлось выдумывать.

«Ну, что ж, — подумала она, — я ничего не соврала. Все именно так и было. Почти так. Прости, отец, что я скрыла от тебя кое-какие подробности. Ну, да ладно, я думаю, это к лучшему, вряд ли они бы тебе понравились.»

Отец вернулся, неся стаканы и напитки, поставил на столик возле кровати и налил: себе — коньяк, Женьке — гранатовый сок, и тоже подлил в сок немного коньяку и дал соломинку для коктейля. Они чокнулись и выпили. Женька сразу согрелась и почувствовала себя лучше.

— Женька, — спросил он с интересом, — а ты хоть можешь мне дать честное слово, ну, просто так, чтобы я был спокоен? Я могу быть уверен, что хотя бы до семнадцати лет ты … не преподнесёшь мне никаких девичьих сюрпризов? Лёнька – действительно надёжный парень? У меня не будет с тобой никаких осложнений? Если я могу тебе верить…— он плеснул себе еще коньяку.

Девочка заулыбалась, отводя взгляд и думая, как ответить.

— Скажу одно, — произнесла она скромно. — Что последствий не будет – я даю тебе честное слово. За себя и за Лёньку. Но тогда – можно целоваться?

— Ну ты же знаешь, я продвинутый папаша, не могу же я зашить тебе губы, — отец развел руками, — и повторяю, Лёнька мне тоже нравится! Главное – не наделать всяких глупостей раньше, чем можно… ой, не то я хотел сказать … В общем, я думаю так, — сказал отец, немного погодя, — думая, что все-таки будет не лишним показать тебя... доктору, хорошему доктору. Я уже договорился с одним известным человеком. Говорят — это великий мастер своего дела, он как раз... помогает в общении девушкам и юношам. Чтобы не было лишних проблем. Согласна?

Женька, конечно, согласилась…

… Хотя Николай и старался казаться веселым, на самом деле на душе у него было тяжело. Первый раз за жизнь своей четырнадцатилетней дочери он видел на её теле следы поцелуев. Это произвело на него угнетающее впечатление, ему казалось, будто земля уходит у него из-под ног.

Хотя он и понимал, что время идёт, и его не остановить, дочь взрослеет, и рано или поздно в её жизни, кроме отца, появится другой парень – но всё же, когда это явилось перед ним, это оказалось неожиданно и очень тяжело…

Он почти не спал накануне ночью, а когда ненадолго уснул, ему привиделся страшный сон. Будто он никакой не преуспевающий бизнесмен, а нищий странник. И как будто он идёт, кутаясь от холодного ветра в старое рваное пальто, неизвестной дорогой по ночному полю, и видит: на столбе, на электрических проводах, сидит чёрный ворон. Ворон посмотрел на Николая и каркнул – раз, потом другой…

- Что ты хочешь мне сказать? – прошептал Николай.

Ворон каркнул снова, а затем захлопал крыльями, сорвался с места и улетел по направлению к тёмному лесу невдалеке, словно указывая страннику: «Следуй за мной!»

Николай быстро пошел за ним, чувствуя, как его сердце начинает сковывать страх. Он пришёл на старую заброшенную мельницу. Здесь явно давно никого не было. Стояла мёртвая тишина. Николаю стало жутко. Он обошёл мельницу кругом, думая в страхе: «Что хотел показать мне ворон?»

И когда он подошёл к старому мельничному колесу над заросшей бурьяном канавой от давно высохшей речки, он увидел на земле… мертвую девушку в нарядном розовом платье, с разметавшимися белокурыми волосами.

Он склонился к ней, коснулся рукой её холодного лица, убрал ей со лба волосы… и узнал свою дочь, Женевьеву!..

… Николай проснулся с криком, в холодном поту, и сразу вскочил на ноги. Он перевёл дыхание. Сон всё ещё явственно стоял у него перед глазами. И хотя он понимал, что это всего лишь сон, мало ли что может присниться, но всё же…

Он включил свет, подошёл к бару, налил себе коньяку и выпил. Затем подошёл к компьютеру – проверить почту. Первое, что бросилось ему в глаза, была рассылка объявлений. Раньше он бы счёл это спамом, но сейчас объявление сразу приковало его внимание. Оно гласило:

«Владислав, ясновидящий самого высшего уровня. Свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Мне открыто прошлое и будущее. Излечу от алкоголизма и наркомании. Помогу разобраться с любыми проблемами в бизнесе и в любви»…

- Это то, кто мне нужен, - прошептал Николай. – Его посылает мне судьба…

И он тут же сел писать письмо ясновидящему Владиславу… Тот будто ждал - он, сразу же ему ответил. Они быстро договорились о встрече.

Вот к нему-то, а не к доктору, и собирался везти сегодня свою дочь Николай.

Дата добавления: 2015-07-10