И. Кукурян – An outline of English Literature, стр.60
| Англичанин Свифт родился в 1667 в Ирландии, т.е. он выходец из семьи английских поселенцев, которых в Ирландии не очень любили. Его дед – священник англиканской церкви, отец – мелкий судейский чиновник, умер еще до рождения сына. Свифт изучал богословие в колледже св. Троицы в Дублине. После низложения Иакова II (1688) был вынужден бежать в Англию. В 1692 получил магистерскую степень в Оксфорде и был рукоположен в сан священника. Стараниями матери еще в 1689 г Свифт был пристроен в дом сэра Уильяма Темпла, который удалился от государственной службы и коротал досуг, ведя изящную литературную и культурную жизнь в своем поместье. Интересно, что Темпл оказал значительное влияние на развитие мысли Англии эпохи Просвещения: «Следуя похвале наслаждению у Эпикура, Темпл в своем эссе «О садах Эпикура» (1685) изобразил цивилизацию как общество, которым благосклонно правят амбиция и стяжательство: это отстраненное, ироничное описание, получившее знаменитое развитие в «Басне о пчелах» Бернара Мандевилля». Возможно, цинично-прагматичные взгляды Темпла на человечество отразились и в позднейших взглядах Свифта. Как, видимо, отразилось в них и другое – переживания честолюбивого и самолюбивого, но нищего Свифта в этом богатом доме, которые во многом определили его дальнейшие взгляды на человечество. |
Мы все выросли с «Приключениям Гулливера» и привыкли, соответственно, считать их детской книгой. Это, естественно, совсем не так. Во времена Свифта детских книг как жанра, в общем-то, не было. Джонатан Свифт начинал свои путешествия Гулливера как сатиру на современную ему политическую ситуацию в Англии и Ирландии, но постепенно эта сатира переросла узко политические рамки. Даже с самого начала сатира его была настолько обобщенна, что, и узнавая в ней конкретных политических деятелей того времени, современные читатели легко могут распространить его насмешки на свое время и на своих политических деятелей.
| Его остроконечники и тупоконечники, напоминающие нашу поговорку «выеденного яйца не стоит», представляют собой пародию на борьбу католиков и протестантов в Англии и Ирландии. Канатный плясун Флимнап – это Роберт Уолпол, премьер-министр Англии, а королевская подушка, смягчившая его падение – любовница Георга I герцогиня Кендельская, добившаяся его восстановления. Конечно, знание таких подробностей делает чтение текста более забавным, но и без него горькая пародия Свифта на политические установления любой страны весьма и весьма прозрачна. |
| Однако Свифт не ограничивается политикой. «Гулливер у лилипутов» и «Гулливер у великанов» подрывают нашу уверенность в привычном для нас физическом мире. Размер человека оказывается совершенно относительным, и один и тот же Гулливер может быть и великаном, и карликом, в зависимости от того, куда он попадет. Но если трансформации Гулливера можно сравнить с тем ощущением относительности, о котором писал Державин («Я раб! Я царь! Я червь! Я Бог!», когда человек ощущает свою малость и тленность в мироздании, но тем не менее чувствует в себе образ и подобие Божие, то самое, что давало Фаусту Марло возможность вообще подумать о бунте, богоборчестве и обожении), то сатира Свифта чужда таких идей. Сатира в «Гулливере» идет по нарастающей, и в следующем путешествии Гулливера на летающий остров Лапута сатире подвергаются не сиюминутные политические проблемы Британии, но одно из фундаментальных занятий человечества – наука. Свифт начинает отрицать возможности человеческого разума. Гамлет у Шекспира, словно откликаясь на знаменитую речь Пико делла Мирандола «О достоинстве человека» (1548), восклицал: "Что за мастерское создание человек" <...> Как похож разумением на Бога!" Наука представляет собой воплощение достижений этого самого богоподобного разума. И с точки зрения Гулливера, наука оказывается примерно такой же осмысленной, как и споры остроконечников и тупоконечников. А чтобы читатель не подумал, что это относится к отдельным безумным проектам, существующим в любой эпохе и в любой стране, Гулливер посещает Глаббдобдриб и устами Аристотеля заявляет, что он сам ошибался, и участь его отвергнутых теорий постигнет и те теории, которые выдвигаются современными Свифту учеными. Бесполезность науки универсальна. |
| Итак, в путешествии в Лапуту Свифт разобрался с человеческими трудами и устремлениями. Теперь ему осталось разобраться с человеческой природой, что он и делает в следующем путешествии Гулливера в страну разумных лошадей гуигнгнмов. В рабстве у них находятся зверообразные люди йеху. В этом путешествии Гулливер обрушивается на самую человеческую природу. Снова пародируются общественно-политические установления Англии, но теперь они рассматриваются как вытекающие из самой природы человека. |
Жизнь человека не управляется никакими высшими побуждениями, никакими метафизическими соображениями. Это грязное физическое существование. (Впрочем, религия не очень прельщала и интересовала Свифта, ставшего настоятелем по необходимости, а не по призванию. Видимо, так же, как он не простил вигам отказа в его ходатайстве, он не простил церкви своего вынужденного священства и распространил свою антипатию к церкви и на религию. Хотя он и называет себя добрым христианином в путешествии в Японию, это делается, скорее всего, чтобы подчеркнуть лицемерную религиозность остальных, которые легко готовы попрать ногами распятие, если только это поможет в торговых делах.)
Идеалом оказываются разумные лошади гуигнгнмы, ведущие мирное, безэмоциональное существование. Утопия, предлагаемая Свифтом, как и все утопии, довольно ужасна. В мире гуигнгнмов нет отвратительных страстей, но нет и сильных положительных чувств. У них нет лжи, но нет и сомнения, нет зла, но нет и мнения. У них нет личности, нет поиска, нет всего того, что мы привыкли отождествлять с сутью человечности. У них нет страстей, потому что нет желаний. В конечном итоге возникает вопрос: а где во всем этом сам Свифт? Вот что пишет американская исследовательница Робин Фойер Миллер:
| Гулливер восхищается гуигнгнмами: «И разум для них вовсе не так сложен, как для нас. <…> Он не смешан, не затемнен, не обесцвечен страстью или корыстью…». Когда гуигнгнмы умирают, «их друзья и родственники не <выражают> ни радости, ни горя по поводу их кончины. <…> Они торжественно прощаются <…>, как будто их друзья отправляются в отдаленную часть острова». Гулливера крайне поражает то, что в языке гуигнгнмов нет слов для «лжи», «сомнения», «мнения» или «зла». «Умереть» значит «вернуться к своей первой матери». К концу своего повествования Гулливер становится свого рода безумным проповедником, он проповедует отвращение ко всему человечеству. Встреча Гулливера с идеальным, не испытавшим грехопадения обществом, сделала его неспособным сносить человеческие слабости и даже самую человеческую природу современников на родине. Цели Свифта глубоко сатиричны. Даже призывая читателя восхищаться отдельными аспектами цивилизации гуигнгнмов, он явно хочет, чтобы мы отвергли гулливерово безумное отвращение в конце романа. Мы можем сочувствовать Гулливеру, понимая его жалкое положение, но мы не должны подвергнуться такой же психической трансформации, как та, что произошла с ним после его путешествий. |
Однако точка зрения Миллер остается спорной, особенно учитывая нагнетание мизантропии в путешествиях Гулливера. После Мильтона Свифт поражает своим пессимизмом и глубинным человеконенавистничеством и мироненавистничеством. У Мильтона, потерявшего зрение, было куда больше оснований к мироненавистничеству, чем у Свифта, не так уж скверно существовавшего в роли декана собора св. Патрика в Дублине, но тем не менее именно Свифт написал четыре своих мизантропических романа, посвященных последовательному уничтожению всяческих претензий человека на какое бы то ни было не то что особое, а просто даже и место в мире.
| С прошлой недели я начал позволять моей жене садиться обедать вместе со мной на дальнем конце длинного стола и отвечать (как можно короче) на немногие задаваемые мной вопросы. Все же запах еху по- прежнему очень противен мне, так что я всегда плотно затыкаю нос рутой, лавандой или листовым табаком. И хотя для человека пожилого трудно отучиться от старых привычек, однако я совсем не теряю надежды, что через некоторое время способен буду переносить общество еху-соседей и перестану страшиться их зубов и когтей. Мне было бы гораздо легче примириться со всем родом еху, если бы они довольствовались теми пороками и безрассудствами, которыми наделила их природа. Меня ничуть не раздражает вид судейского, карманного вора, полковника, шута, вельможи, игрока, политика, сводника, врача, лжесвидетеля, соблазнителя, стряпчего, предателя и им подобных; существование всех их в порядке вещей. Но когда я вижу кучу уродств и болезней как физических, так и духовных, да в придачу к ним еще гордость, - терпение мое немедленно истощается; я никогда не способен буду понять, как такое животное и такой порок могут сочетаться… |
*Цитирую Кукурян: «Swift hated mankind but loved humans as individuals».
В прошлый раз мы назвали Марло предшественником романтизма. Свифта можно назвать предшественником постмодернизма. В каждом литературном направлении различаются формальные и содержательные стороны. Формальной стороной постмодернизма считается цитатность текста, игра с читателем, насыщенный аллюзивный ряд. По этим формальным признакам некоторые рьяные теоретики постмодернизма относили к нему всю русскую литературу, начиная со времен Петра I. Чем, впрочем, выказывали свою неосведомленность о художественных принципах культуры до Нового времени, поскольку оригинальность никак не являлась положительной чертой того искусства и, наоборот, подражание и ссылка на авторитеты, т.е. цитатность, были его существенными признаками. Однако у постмодернизма и постмодерна есть важная содержательная черта, которой принципиально не соответствует большая часть литературы до второй половины 20-го века.
| Эта черта – релятивизация сознания и мироздания. Начиная от произвольности значения слова, постмодернизм переходит к произвольности всего сущего, к отсутствию фиксированных смыслов, к отсутствию фиксированных ценностей и так далее. Корни такого миросозерцания можно проследить в глубину веков, к древнегреческим софистам и к средневековым номиналистам, но их непосредственные предшественники и родители – левое движение 60-х, опиравшееся, в том числе, и на релятивизацию ценностей на классовой основе в философии социализма и коммунизма. Свифт начинает с релятивизации физического мира и переходит к утверждению отсутствия всякий ценностей в принципе в человеческом мире как таковом. В этом отношении Свифт является явным предшественником постмодернизма 20-го века. |
Кукурян: «Swift didn’t see any sure way of making people happy» - hence he had pessimistic style.
Пересказ
«Путешествия Гулливера» — программный манифест Свифта-сатирика. В первой части книги читатель смеётся над нелепым самомнением лилипутов. Во второй, в стране великанов, меняется точка зрения, и выясняется, что наша цивилизация заслуживает такого же осмеяния. В третьей высмеивается, с разных сторон, самомнение человеческой гордыни. Наконец, в четвёртой появляются мерзкие йеху как концентрат исконной человеческой природы, не облагороженной духовностью. Свифт, как обычно, не прибегает к морализаторским наставлениям, предоставляя читателю сделать собственные выводы — выбрать между йеху и их моральным антиподом, причудливо облечённым в лошадиную форму.
Часть 1. Путешествие в Лилипутию
Судовой врач Лемюэль Гулливер попадает в страну Лилипутию, в которой живут маленькие, в двенадцать раз меньше людей, человечки. (В оригинале Лилипут — Lilliput — это название самой страны, а её жители называются «лилипутийцы» — Lilliputians). Они захватывают Гулливера в плен, позже местный король принимает от него вассальную клятву с обещанием послушания и освобождает.
В этой части тетралогии Свифт саркастически описывает непомерное самомнение лилипутов и их нравы, карикатурно копирующие человеческие. Многие эпизоды здесь, как и в других частях книги, сатирически намекают на современные Свифту события. Есть, например, конкретная сатира на короля Георга I (вычеркнутая редактором в первом издании) и премьера Уолпола; выведены также политические партии тори и вигов («высококаблучники» и «низкокаблучники»). Религиозные разногласия между католиками и протестантами изображены знаменитой аллегорией бессмысленной войны «остроконечников» и «тупоконечников», спорящих, с какого конца надо разбивать варёные яйца.
В конце I части Гулливер ввязывается в войну между Лилипутией и соседним государством Блефуску, населённым той же расой (комментаторы полагают, что имеется в виду Франция, хотя есть гипотеза, что Свифт подразумевал Ирландию). Гулливер захватывает весь флот неприятеля и решает войну в пользу Лилипутии. Однако из-за придворных интриг Гулливера приговаривают к ослеплению, и он вынужден бежать из Лилипутии. Иногда здесь видят намёк на биографию государственного деятеля и философа виконта Болингброка, близкого друга Свифта, обвинённого Георгом I в измене и бежавшего во Францию.
Из-за этой (самой популярной) части тетралогии в современном языке слово «Гулливер» часто используется как синоним гиганта, хотя на самом деле Гулливер — обычный человек нормального роста, который лишь попадает в страну карликов. В следующей книге Гулливер оказывается в стране великанов, и там уже сам выглядит карликом.
Часть 2. Путешествие в Бробдингнег
Исследуя новую страну, Гулливер оставлен своими спутниками и найден великаном-фермером, ростом 22 метра (в Лилипутии все размеры в 12 раз меньше наших, в Бробдингнеге — в 12 раз больше). Фермер относится к нему как к диковинке и показывает его за деньги. После ряда неприятных и унизительных приключений Гулливера покупает королева Бробдингнега и оставляет при дворе в качестве забавной разумной игрушки.
Между небольшими, но опасными для жизни приключениями — такими, как борьба с гигантскими осами, прыжки на крыше в лапах обезьяны и т. д. — он обсуждает европейскую политику с королём, который иронически комментирует его рассказы. Здесь, так же как в I части, сатирически критикуются человеческие и общественные нравы, но уже не аллегорически (под маской лилипутов), а прямо, устами короля великанов. Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия… Потом, взяв меня в руки и тихо лаская, обратился ко мне со следующими словами, которых я никогда не забуду, как не забуду и тона, каким они были сказаны:
«Мой маленький друг Грильдриг, вы произнесли удивительнейший панегирик вашему отечеству; вы ясно доказали, что невежество, леность и порок являются подчас единственными качествами, присущими законодателю; что законы лучше всего объясняются, истолковываются и применяются на практике теми, кто более всего заинтересован и способен извращать, запутывать и обходить их… Из сказанного вами не видно, чтобы для занятия у вас высокого положения требовалось обладание какими-нибудь достоинствами; еще менее видно, чтобы люди жаловались высокими званиями на основании их добродетелей, чтобы духовенство получало повышение за свое благочестие или учёность, военные — за свою храбрость и благородное поведение, судьи — за свою неподкупность, сенаторы — за любовь к отечеству и государственные советники — за свою мудрость. Что касается вас самого (продолжал король), проведшего большую часть жизни в путешествиях, то я расположен думать, что до сих пор вам удалось избегнуть многих пороков вашей страны. Но факты, отмеченные мной в вашем рассказе, а также ответы, которые мне с таким трудом удалось выжать и вытянуть из вас, не могут не привести меня к заключению, что большинство ваших соотечественников есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности.»
Король великанов — один из немногих благородных персонажей в книге Свифта. Он добр, проницателен, умело и справедливо управляет своей страной. Предложение Гулливера использовать порох для завоевательных войн он с возмущением отверг и запретил под страхом смерти всякое упоминание об этом дьявольском изобретении. В главе VII король произносит знаменитую фразу: «Всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сумеет вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине бо́льшую услугу, чем все политики, взятые вместе».
Страна великанов носит некоторые черты утопии. Знания этого народа очень недостаточны; они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой, но в этих областях, нужно отдать справедливость, ими достигнуто большое совершенство. Что касается математики, то она имеет здесь чисто прикладной характер и направлена на улучшение земледелия и разных отраслей техники, так что у нас она получила бы невысокую оценку…
В этой стране не дозволяется формулировать ни один закон при помощи числа слов, превышающего число букв алфавита, а в нем их насчитывают всего двадцать две; но лишь очень немногие законы достигают даже этой длины. Все они выражены в самых ясных и простых терминах, и эти люди не отличаются такой изворотливостью ума, чтобы открывать в законе несколько смыслов; писать комментарий к какому-либо закону считается большим преступлением.
Последний абзац заставляет вспомнить обсуждавшееся почти на столетие раньше «Народное соглашение», политический проект левеллеров времён Английской революции, в котором говорилось: Число законов должно быть уменьшено для того, чтобы все законы поместились в один том. Законы должны быть изложены на английском языке, дабы каждый англичанин мог их понять.
Во время поездки на побережье коробка, сделанная специально для его проживания в пути, захвачена гигантским орлом, который позже роняет её в море, где Гулливер подобран моряками и возвращён в Англию.
Часть 3. Путешествие в Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобдриб и Японию
Гулливер попадает на летающий остров Лапуту, потом на материковую часть страны Бальнибарби, чьей столицей Лапута является. Все уважаемые жители Лапуты слишком увлечены математикой и музыкой, поэтому донельзя рассеяны, уродливы и не устроены в бытовом отношении. Только чернь и женщины отличаются здравомыслием и могут поддерживать нормальную беседу. На материке есть Академия Прожектёров, где пытаются претворить в жизнь различные смехотворные псевдонаучные начинания. Эта часть книги содержит едкую сатиру на спекулятивные научные теории его времени.
Далее Свифт продолжает развенчание неоправданного самомнения человечества. В соседней стране Глаббдобдриб Гулливер знакомится с кастой чародеев, способных вызывать тени умерших, и беседует с легендарными деятелями древней истории, обнаруживая, что на самом деле всё было не так, как пишут в исторических сочинениях. Там же Гулливер узнает про струльдбругов — бессмертных людей, обречённых на вечную бессильную старость, полную страданий и болезней.
В конце повествования Гулливер попадает из вымышленных стран во вполне реальную Японию, в то время практически закрытую от Европы (из всех европейцев тогда туда пускали только голландцев, и то лишь в порт Нагасаки). Затем он возвращается на родину. Это единственное путешествие, из которого Гулливер возвращается, имея представление о направлении обратного пути. Часть 4. Путешествие в страну гуигнгнмов
Гулливер попадает в страну разумных и добродетельных лошадей — гуигнгнмов. В этой стране есть и люди-дикари, омерзительные йеху. В Гулливере, несмотря на его ухищрения, узнают йеху, но, признавая его высокое для йеху умственное и культурное развитие, содержат отдельно на правах скорее почётного пленника, чем раба. Общество гуигнгнмов описано в самых восторженных тонах, а нравы йеху представляют собой сатирическую аллегорию человеческих пороков.
В итоге Гулливер проникается осознанием величия расы гуигнгнмов и, когда они изгоняют его, впадает в тяжёлую депрессию. С тех пор он практически неспособен общаться с людьми, в которых видит ужасных йеху.
История появления
Судя по переписке Свифта, замысел книги у него сложился около 1720 года. Начало работы над тетралогией относится к 1721 году; в январе 1723 года Свифт писал: «Я покинул Страну Лошадей и пребываю на летучем острове… два моих последних путешествия вскоре закончатся».
Работа над книгой продолжалась до 1725 года. В 1726 году первые два тома «Путешествий Гулливера» (без указания имени настоящего автора) выходят в свет; остальные два были опубликованы в следующем году. Книга, несколько подпорченная цензурой, пользуется невиданным успехом, и авторство её ни для кого не секрет. За несколько месяцев «Путешествия Гулливера» переиздавались трижды, вскоре появились переводы на немецкий, голландский, итальянский и другие языки, а также обширные комментарии с расшифровкой свифтовских намёков и аллегорий.
Вольтер, находившийся тогда в лондонском изгнании, дал восторженный отзыв о книге и прислал несколько экземпляров во Францию. Первый перевод на французский язык, на многие годы ставший классическим, выполнил в 1727 году известный писатель, аббат Пьер Дефонтен. Последующие переводы на другие европейские языки долгое время (почти полтора столетия) выполнялись не с английского оригинала, а с французской версии. В письме Свифту Дефонтен извинился за то, что множество мест (почти половину текста) он переделал, чтобы книга соответствовала французским вкусам. В ответном письме Свифт, деланно отстранившись от авторства, дал оценку своему творению: Сторонники этого Гулливера, которых у нас здесь несть числа, утверждают, что его книга проживёт столько же, сколько наш язык, ибо ценность её не зависит от преходящих обычаев мышления и речи, а состоит в ряде наблюдений над извечным несовершенством, безрассудством и пороками рода человеческого.
Популярность свифтовского героя вызвала к жизни многочисленные подражания, фальшивые продолжения, инсценировки и даже оперетты по мотивам «Путешествий Гулливера».
О Свифте и о его "Путешествиях" беспрерывно пишутся статьи и книги. Однако даже среди узких специалистов царит по отношению к Свифту такой разброд, что куда чаще можно встретить полемику об изучении 4-й части "Путешествий", чем собственно их изучение. Сам же Свифт стал излюбленным клиническим объектом для психоаналитиков Запада: его "гулливерские фантазии" возвещались взращенными на почве глубокой сексуальной озабоченности (фрейдисты), человеконенавистничества (Адольф Хайденхайн, 1934: "О человеконенавистничестве: патографическое изыскание по поводу Джонатана Свифта"), "маниакально-депрессивного заболевания литературного гения" (Эва Рид "Свифт или эгоист") или "невротической фантазии, сосредоточенной на труположестве" (Бэн Карпман).
В английском литературоведении анализу творчества Свифта посвящена огромная библиография. Однако при ее анализе видно, что в основном исследования затрагивают анализ сатиры Свифта, его жизни, идейного содержания творчества. Множество работ посвящено самой жизни и личности Свифта, до сих пор вызывающей неумолкаемые споры (Приведение некоторых астрономических фактов в Лапуте, неизвестных науке тогдашнего времени, породили даже версию о том, что Свифт был марсианином). Однако серьезных работ, посвященных литературному анализу его "Путешествий", и, в частности, композиционным особенностям, практически нет. Отчасти это отсутствие поясняется тем фактом, что Свифта давно стало принято "урезать", отбрасывая неудобные, неприятные части (особенно 4-ю часть) и издавая в сильно сокращенном виде. Эта традиция привела к установившемуся взгляду на произведение Свифта не как на единое композиционное целое, а как на некое лоскутное одеяло с ярко выраженной качественной неоднородностью отдельных частей, а, следовательно, с возможностью без ущерба для всего произведения по своему усмотрению исправлять эту неоднородность, откидывая неудавшиеся, лишние куски и оставляя удавшиеся.
Отношение к книге Свифта было и остается неоднозначным в критике Англии. Воспринятая поначалу на-ура, она быстро охладила критиков своей ироничностью, многоаспектностью прочтения.
Гуманистам Англии 18 в. с этой книгой приходилось трудно. "Книга, - пишет В. Муравьев, - снова и снова заставляла звучать все ту же гамму критических чувств: от грусти и недоумения до негодования и возмущения. Кроме всего прочего, записки капитана Гулливера подразумевали совсем не то понятие о литературе, которое успело сложиться и утвердиться в 18 в. за каких-нибудь полстолетия. Свифтовские "Путешествия" состоят в прямом родстве с книгами Рабле и Сервантеса; на современного же им "Робинзона Крузо" они походят только в насмешку. Как и в "Сказке бочки", Свифт просто "изобразил" стиль презираемой им литературы, в данном случае "правдивый язык" записок мореплавателя. по сути же дела, "Путешествия Гулливера" в литературе 18 в. - книга-утопия, которая напрашивается на сопоставления и тут же опровергает их".
Джозеф Уортон, автор первой монографии о жизни и творчестве Попа, заметил: "В будущем столетии Гулливер станет так же темен, как Гаргантюа", имея в виду, что сатирические намеки Свифта устареют и станут неактуальны. И в самом деле, для многих эти намеки стали раздражающе непонятны, а по новым стандартам времени даже неприемлемы или не нужны. Новые стандарты можно было назвать "правилами вкуса и морали", "законами изящного" или "потребностями науки и просвещения". Литература была сочтена предметом читательского обихода и объявлена беллетристикой, которой надлежало развлекать поучая и поучать развлекая. С этой точки зрения "Путешествия" Свифта были либо "неудачны, либо злонамеренны. Между этими приговорами надолго располагалась типичная просветительская критика Свифта".
На протяжении 18 в. Свифта вспоминали, хулили и все же читали. Среди критиков-хулителей нашлись и два ценителя и последователя Свифта: Г. Фильдинг (упоминавший о Свифте в романе "Амелия" 1752 г. устами героя-резонера как о величайшем мастере насмешки) и Л. Стерн, принявший Свифта за образец.
В 1781 г. вышел серьезный критический этюд о Свифте в книге доктора Самюэля Джонсона "Жизни наиболее выдающихся английских поэтов". Джонсон, называвший устно "Путешествия Гулливера" "чудовищными россказнями", отнес книгу к изделию низшего сорта, в которое незачем вчитываться.
И, наконец, нашелся ценитель, увидевший в романе Свифта великую утопию. Этим ценителем был писатель У. Годвин. Комментируя этот факт, В. Муравьев пишет: "История отдаления английской литературы от Свифта в 18 в. завершается странным, но характерным эпизодом: "Путешествия Гулливера" были прочитаны как анархический манифест и программа всеобщего благоустройства по примеру гуигнгнмов. "Путешествия Гулливера" и были рассчитаны на такого толкователя: уклад жизни гуигнгнмов - совсем не простая пародия. Это шутка всерьез, как все шутки Свифта. Как он сам замечал, его дело не веселить читателей, а издеваться над ними; но издевался он по-особому. Он имитировал типовую логику людей Нового времени, стиль их мысли и речи, механическую незыблемость их убеждений". Рано или поздно это должны были принять всерьез и отшатнуться от его шуток. Свифтовская история с лошадьми, живущими правильнее всего с точки зрения разума и естества, была объявлена как аллегория и художественная форма, а в остальном все показалось достойно восхищения и подражания. Именно в этом ключе прочитал книгу У. Годвин. Буквально каждый тезис его "Исследования о политической справедливости" был подсказан 4-м путешествием Гулливера и вдохновлен верой в неизбежное торжество разума и добродетели.
Невозможность сразу разобраться в смыслах, заложенных в роман, привели к тому, что книгу Свифта принялись переписывать, сокращать, приспосабливая для детского безобидного прочтения.
Как образно выразился В. Муравьев, "Триумфальное шествие Гулливера по европейскому материку постепенно сворачивало к детской, попутно растрясая и обезвреживая текст книги".
Стали нормой сокращенные издания. В первой половине 19 в. остроумие Свифта стало цениться невысоко, будучи чересчур всеобъемлющим. Дефо, как возвышенный человек, стал цениться намного больше Свифта. Так, Кольридж, обвиняя Свифта в излишней мизантропии, к пристрастию к низменному и грубому, к созерцанию исключительно пороков и безумств человечества, писал: "Сравните презрительного Свифта и презираемого Дефо, и насколько же выше окажется последний!" Именно он дал знаменитое емкое определение Свифту: "засушенная раблезианская душа". Саму книгу, признавая ее "высшим достижением свифтовского гения", он представлял не как целостную структуру, а лоскутное одеяло.
В этом плане судьба Свифта в России более удачная. Он неоднократно переиздавался и переводился, и изучение его было более объективным, свободным от национальных обид.
Интересные факты
Французский писатель XVII века д’Абланкур написал продолжение античного романа Лукиана «Правдивая история», где упоминается «Остров животных, с которым соседствовали острова великанов, волшебников и пигмеев». Неясно, есть ли здесь связь с «Гулливером» или это простое совпадение. В «Путешествиях Гулливера» упоминаются два спутника Марса, открытые только в XIX веке.Почти все вымышленные страны, за исключением (возможно) страны лошадей, расположены автором в Тихом океане, тогда малоисследованном. Несмотря на то, что Япония - реальная страна, пребывание там Гулливера описано неправдоподобно: европейцы никак не могли попасть ко двору императора, им разрешалось пребывание только в Нагасаки, и то лишь голландцам. Кроме того, при возвращении Гулливера сопровождает японский офицер, однако японцам до середины XIX века запрещалось покидать пределы своей страны.
«Путешествия Гулливера» -- произведение, написанное на стыке жанров: это и увлекательное повествование, роман-путешествие, это роман-памфлет, роман-утопия, и одновременно роман-антиутопия. Главному герою романа, Гулливеру, присущи некоторые черты Свифта, его мысли, его представления, однако мудрость Гулливера сочетается с «простодушием». Именно это простодушие и позволяет читателю увидеть весь абсурд тех вещей, которые «наивно» описывает герой.
Жанровая принадлежность "Путешествий Гулливера" Свифта в историческом контексте
Роман Свифта "Путешествие Лемиэля Гулливера в некоторые отдаленные страны света, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей" нельзя отнести к традиционному жанру роману-утопии (или роману-антиутопии), хотя в нем наличествуют черты и первого и второго вида романов, равно как и сатирико-дидактических произведений.
То общее, что объединяет их - это универсальность охвата жизненных явлений, фантастическая или аллегорическая канва сюжета и типажей, использование мотивов фольклора.
Давая оценку этому произведению, В. Муравьев назвал "Путешествия" "одним из замечательных пробных камней морали и интеллекта (не говоря уже о чувстве юмора): во взаимодействии с этой великой книгой то и другое вырисовываются наиболее отчетливо", помогая как нельзя лучше обнаружить строй мыслей и оценок целой эпохи. Первым, как уже отмечалось, определил "Путешествия" как утопию У. Годвин.
Элементы утопии находили и позднейшие исследователи свифтовского творчества. Так, И.И. Чекалов отмечал: "В гротескно-сатирическом описании всех трех стран, которые посещает Гулливер перед своим заключительным путешествием, содержится контрастирующий момент - мотив утопии, идеального общественного устройства. Этот мотив используется и в функции, собственно ему присущей, т. е. является способом выражения положительных взглядов Свифта; как авторская идея в чистом виде, он с трудом поддается вычленению, ибо на него всегда падает отсвет гротеска.
Мотив утопии выражен как идеализация предков. Он придает повествованию Гулливера особый ракурс, при котором история предстает перед читателем как смена деградирующих поколений, а время повернуто вспять. Этот ракурс снят в последнем путешествии, где мотив утопий выдвинут на передний план повествования, а развитие общества представлено идущим по восходящей линии. Его крайние точки воплощены в гуигнгнмах и еху. Гуигнгнмы вознесены на вершину интеллектуальной, нравственной и государственной культуры, еху низринуты в пропасть полной деградации. Однако такое положение не представлено неизменным от природы. Общественное устройство гуигнгнмов покоится на принципах разума, и в своей сатире Свифт пользуется описанием этого устройства как противовесом картине европейского общества XVII в. Тем самым расширяется диапазон его сатиры. Однако страна гуигнгнмов -идеал Гулливера, но не Свифта"
В последней фразе, видимо, и следует искать ключ к определению утопического в романе. Утопия для Гулливера - вовсе не утопия для Свифта и читателя. Понятие утопии оказывается опрокинутым в прочтении, а ирония Свифта становится двойственной, обращенной не только к изображаемому, но и к своему герою. Ироническое отношение автора к Гулливеру, впавшему в экстатический энтузиазм под воздействием интеллекта гуигнгнмов, проявляется не только в комическом подражании Гулливера лошадям, его странном поведении во время обратного путешествия в Англию и тяге к конюшне при возвращении домой - подобные комические воздействия среды Гулливер испытывал и после возвращений из предыдущих путешествий, - но и в том, что в идеальном для Гулливера мире гуигнгнмов Свифт наметил контуры самого тиранического рабства.
Так Свифт подвергает испытанию смехом рационализм просветителей и там, где они усматривали неограниченную перспективу для развития личности, видит возможности ее вырождения.
Иные исследователи увидели в книге Свифта признаки героического эпоса, революционного пафоса, бунтарства. "При всем пессимизме, - отмечал В. Дубошинский, - герою Свифта удалось увидеть тени великих предков..., в которых воплотились бессмертные традиции тираноборства, величие мысли... Эти эпизоды (восстание населения Линдалино, решившего коренным образом изменить государственное устройство Больнибарби - авт.) составляет несатирический пласт повествования, придающий особое значение роману". И, далее: "Миру чудовищных лапутян, струльдбургов, йэху противостоят героические образы. Так в самой художественной структуре выявляется дифференцированный подход Свифта к человеческому миру. Из романа явствует, что мечтой Свифта является свобода и разумный труд для блага всех и отдельной личности. В отличие от других просветителей, Свифт не считал, что человек по своей природе склонен к добру. Добро должно быть завоевано и утверждено. Путь к нему лежит через борьбу с несправедливостью". Такое мнение во многом сходно с мнением У. Годвина и является чересчур прямолинейным.
Видеть в государстве гуигнгнмов утопию будущего так же неверно, как и полагать его антиутопией. Свифт гораздо более неоднозначен, а в его романе слишком много смыслов, чтобы можно было их свести к чему-то одному. Можно согласиться с В. Скоттом в том, что диковинные вымыслы в "Путешествиях Гулливера" "допускаются ради того, чтобы извлечь из них философский смысл и нравственный закон. Допущение чудес в этом случае подобно плате при входе в лекционный зал; это вынужденная уступка автору, за которую читатель получает возможность духовного обогащения".
"Путешествия Гулливера" принято относить к сказочной сатире, гротеску.
"Основной темой "Путешествий", - пишет И.И. Чекалов, - является изменчивость внешнего облика мира природы и человека, представленная фантастической и сказочной средой, в которую попадает Гулливер во время своих странствий. Меняющийся облик фантастических стран подчеркивает, в соответствии с замыслом Свифта, неизменность внутренней сути нравов и обычаев, которая выражена одним и тем же кругом осмеиваемых пороков. Вводя сказочные и фантастические мотивы повествования в их собственной художественной функции, Свифт не ограничивается ею, но расширяет значимость за счет пародии, на основе которой строятся сатирический гротеск. Пародия всегда предполагай момент подражания заранее известному образцу и те" самым вовлекает в сферу действия свой источник. Текст "Путешествий" буквально пронизан аллюзиями, реминисценциями, намеками, скрытыми и явными цитатами.
Итак, роман Свифта не вмещается в рамки какого-то одного жанра. В нем присутствуют элементы утопии, дидактики, фантастики, аллегории, сказки, мемуаристики, представляя сложное сочетание художественных приемов и средств для выражения единой четко слаженной концепции, на которой держится единство романа. Прежде чем выразить ее, разберем внешнюю композицию произведения.
Композиция романа
"Путешествия Гулливера" построены в жанре морских путешествий (типичная примета большинства утопий и исторических произведений). Роман разделен на четыре части, в которых рассказывается о четырех путешествиях Гулливера (общем герое всех частей книги) и в которых описываются четыре фантастических страны (Четырехпалубный корабль, на котором Гулливер отправляется в плавание, является как бы символом четырехчастного же путешествия). Все эти части обрамлены и связаны выдержанными в реалистическом ключе морскими путешествиями.
Четыре части "Путешествий" - это четыре сатирических модификации человеческой никчемности [38, c.13]. В 1-й и 2-1 частях уменьшение физического роста человека является сатирическим способом уменьшения моральной и идеологической сторон человеческого существования. В 3-й и 4-й человек как бы разделен на два самостоятельных существа, смешные и жуткие в своей однобокости: жителей Лапуты, воплощающих теоретический разум человека, оторванный от житейской практики, а потому слепой и бессмысленный; и йэху - воплощение возрожденных инстинктов человека, освобожденного от цивилизованной "политуры". Вся человеческая жизнь показана в четырех сатирических измерениях и аспектах: в 1-й части показано умаление человеческой никчемности, выявленной внешне, т.е. в политической и социальной жизни; во 2-й - умаление жизни внутренней (человек сам оказывается в роли лилипута и никчемными кажутся все его переживания и действия); в 3-й - политическая никчемность; в 4-й - физическая и интеллектуальная никчемность.
Следует отметить и то обстоятельство, что "Путешествия Гулливера" написаны неравномерно. Элементы приключенческие развернуты в первых двух частях, в третьей же и четвертой преобладают сатира и дидактика.
Внешне "Путешествия Гулливера" выглядят как записки мореплавателя, но это не так. Гулливер выступает как нетипичный путешественник, а как "пасвилянт и очернитель" [21, c.42]. Путешественнику просветители отводили роль провозвестника нового либерально-буржуазного мироустройства, сеятеля волнующих сведений и мечтаний, расширителя кругозора.
Капитан Гулливер явно не помышляет ни об утопиях, ни об аллегориях, ни о чем-нибудь "чудесном" или "романическом". Перед читателем неспешно развертывается не лишенное забавности, но прежде всего пунктуальное, изобилующее фактами повествование.
Свифт, прежде чем написать роман, ознакомился со всякого рода литературой путешествий, чрезвычайно модной в его время, вставляя из нее в свое произведение целые куски специальных описаний (например, устройство корабля). Но на этом его сходство с ней заканчивается.
Итак, сказочная фабула в сочетании с правдоподобным приключенческим колоритом морского путешествия составляет конструктивную основу "Путешествий". Сюда включен и автобиографический элемент - семейные рассказы и собственные впечатления Свифта о необычном приключении его раннего детства (в годовалом возрасте он был тайком увезен своей няней из Ирландии в Англию и прожил там почти три года). Это - поверхностный пласт повествования, позволивший "Путешествиям" с самых первых публикаций стать настольной книгой для детского чтения. Однако сюжетные линии фабулы, являясь иносказанием обобщенной сатиры, объединяют множество смысловых элементов, рассчитанных исключительно на взрослого читателя, - намеков, каламбуров, парод и т. п., -в единую композицию, представляющую смех Свифта в самом широком диапазоне - от шутки до "сурового негодования".
Поначалу роман напоминает забавную сказку. Постепенно, однако тон повествования становится более серьезным, подводя читателя к самому главному - природе человека и общества. "Путешествия Гулливера" - притча, иносказание. С одной стороны, они несут неизгладимую печать своего времени, наполняясь конкретными политическими смыслами (так, борьба партий тори и виги отображена в виде тяжбы "тупоконечников" и "остроконечников" в Лилипутии, само название королевства Трибниа является анаграммой слова Британия), с другой - имеют общечеловеческую направленность, выраженную путем сатирического бичевания всех пороков. При этом смех Свифта столь же всеобъемлющ, как и тематика романа, и охватывает все оттенки смешного от добродушного юмора и мягкой иронии до гневного сарказма и ядовитых насмешек.
Есть в книге и научная фантастика (в 3-й части), и утопия, или антиутопия (4-я часть), и элементы политического памфлета (в 1-й части).
Фантастическая ситуация каждого путешествия создает нравственную наглядность изображения и в каждом случае наглядно разъясняет какой-нибудь аспект жизни общества. В 1-й части - аспект политический, когда рассмотрению подлежит современная государственность (типичным примером является суд над Гулливером; тут Гулливер выступает в качестве жертвы, героя). Во 2-й части он выступает объектом, а не действующим лицом, через который открывается облик современного мира. В 3-й - критика науки, а в 4-й - культа разума.
В мире каждого путешествия человеческий мир открывался по-разному, и фантастика каждого путешествия была наглядным способом его открытия.
В какой-то мере "Путешествия" можно назвать и философской повестью (распространившейся в литературе 18 в.) с характерной для нее заданностью сюжета и образов, призванных наглядно проиллюстрировать определенную мысль, тезис или концепцию.
Наконец, следует отметить оставшуюся в "Путешествиях" непревзойденность и самой приключенческой фабулы.
Попытки нарушить композицию романа при издании книги в сокращенном варианте (либо изъятии из общей структуры какой-либо части) неизменно приводили к потере основных достоинств романа. Композиция книги представляет собой одно целое, логически выверенное построение, где каждая часть соотносится с другой не только главным героем и предметом аллегории, но и самим сюжетом. Так, четвертая часть логически следует из третьей. Если в 3-й части на острове волшебников перед Гулливером проходят века европейской цивилизации от античности до современности, и он видит свидетельства постепенного упадка, как духовного, политического, так и физического (в отличие от просветителей), то появление после такого сопоставления в 4-й части йэху, деградировавших в животных людей выглядит совершенно логичным прогнозом будущего и грозным предостережением.
Повествование
Основу повествовательной формы романа Свифта составляет пародия. Свифт пародийно использует приемы, типичные для книг мореплавателей и открывателей земель. Пародия заключена уже в самом названии: сначала хирург, а потом капитан нескольких кораблей.
"Путешествия Гулливера" имеют многоплановое ироническое построение.
Два плана повествования - фантастический и приключенчески-реальный - изображаются сходными художественными средствами.
В описаниях собственно приключений явно видны черты того нового реализма, который ввел в своем "Робинзоне" Дефо, т.е. исключительное внимание к детальной и правдивой фиксации бытовых фактов, окружения персонажа. Но та же фиксация присуща и описаниям фантастических стран.
Смесь документальности (цифр, фактов, подробностей) и выдумки создает особый колорит фактологической сказки. Описания морских путешествий, бурь и кораблекрушений выдержаны в тоне, обычном для повествований мореходов. Видимость изложения голых фактов строжайше соблюдена во всей книге, начиная с первой фразы: "My father had a small estate in Nottinghamshire; I was the third of five sons" [58, part 1, ch.1, p.3] ("Я уроженец Ноттингенпшира, где у моего отца было небольшое поместьe") [26, c.5]. Как отмечает В. Муравьев, "Записки капитана Гулливера имеют место быть документом: именно такое отношение к ним поощрял Свифт". Но всякий раз вполне правдоподобный поначалу рассказ переходит в фантастическое описание необыкновенной, вымышленной страны. Однако и тут Свифт для видимости сохраняет точность, указывая географическое местоположение выдуманной страны. Иллюзия правдоподобия, окутывающая гротескный мир "Путешествий" выполняет троякую роль: с одной стороны, она приближает его к читателю, с другой - маскирует памфлетную основу произведения, с третьей - "служит камуфляжем иронии автора, незаметно надевающего на Гулливера маски, зависящие от задач сатиры" [35, c.55].
Столкновение приемов из столь различных жанров (воображение и точный расчет, фантастика и фактографичность) происходит с самого начала, когда Гулливер попадает в шторм на судне "Антилопа" собственности капитана Вильяма Причарда. Ряд цифровых подробностей привязывает читателя к привычной ему действительности, которую разрывает страшная буря:
"Ураган отнес нас к северо-западу от Вандименовой Земли. Мы находились на 30 2 южной широты. Двенадцать человек из нашего экипажа умерли от переутомления и дурной пищи, остальные были очень изнурены. 5 ноября сильный ветер продолжал гнать нас вперед и вперед; стоял густой туман".
Стиль судового журнала поначалу не выбивают даже два существенных для перехода в сказку сообщения:
"The declivity was so small, that I walked near a mile before I got to the shore" [58, part 1, ch. 1, p.5] ("Дно оказалось настолько отлогим, что мне пришлось брести по воде добрую милю, прежде чем я достиг берега" [26, c.7]) и "I lay down on the grass, which was very short and soft" ("Я лег на траву, очень низкую и мягкую" [26, c.8]).
Такое предварительное реалистическое введение в фантастику характерно для Свифта. Аналогично этому, в стране великанов Гулливер сначала замечает очень высокую траву, а перед появлением гуигнгнмов видит множество копыт на земле.
Лилипутский микрокосм смыкается вокруг Гулливера во время его сна, вызванного усталостью, жарой и полупинтой водки. Этой подробностью классическое введение в сказку у Свифта строго мотивировано. Далее, как заметил В. Скотт, Свифт одолжился у древнегреческого автора Филострата, из мифологического жизнеописания Геркулеса, в котором он нисколько не претендует на правдоподобие, создание иллюзии жизненной ситуации. Аналогично и у Свифта: фантастические прообразы путешествий и открытий Гулливера проникнуты насмешкой над примитивно-бытовым представлением о правдоподобии, однако Свифт делает это более замаскировано, путем точного перечисления цифр и фактов. "Их посредством, - пишет В. Муравьев, - он и превратил филостратовскую сцену в гулливеровскую, мифологические россказни - в реалистическое описание. Немного вникнув в это описание, читатель мог бы понять, что его дурачат: такая безличная, ледяная, сверхъестественная аккуратность была бы немыслима в рассказе о действительном происшествии".
Материализация лилипутов посредством внешне научной, а по сути раблезианской "точности" цифр и фактов была самой безобидной из насмешек, уготованных читателю. Несмотря на выдумку, пределы возможного всюду установлены вполне реалистически. Поэтому, при всей необычайности обстоятельств, отчет о судьбе Гулливера в Лилипутии куда более похож на мемуары о придворной службе, чем на авантюрно-героическую небылицу. Сообщив, что лилипуты в 12 раз меньше людей, Свифт на протяжении всей 1-й части вплоть до мельчайших деталей выдерживают эту пропорцию. Великаны же в 12 раз больше людей, и все размеры находятся в соответствии с этой мерой. Самые невероятные выдумки преподносятся реалистически, загодя.
Гулливеровское описание страны пигмеев складывается из самых обыденных для читателя подробностей. Лилипуты живут, как европейцы или даже англичане, и все у них происходит почти так же. Да и сама Лилипутия выглядит "кукольным слепком с Англии".
Характерно, что, как заметили исследователи, при ее описании (и вообще в трех книгах "Путешествий") полностью отсутствуют метафоры, риторика, подсказки читателю. И дело тут не только в мемуарной манере писания, т.е. в том, что, как пишет В. Муравьев, "в тесных рамках мемуарной схемы жестким мемуарным слогом удостоверяется существование империи пигмеев".
Дело еще и в точке видения. Свифт скрыт за Гулливером, а Гулливер поглощен своей незатейливой повестью. Взгляд на необычные внешне события подан глазами обыкновенного среднего европейца, и именно этим становится полон скрытой насмешки.
Можно не согласиться с В. Муравьевым в том, что "Лилипутия иносказательна не более, а гораздо менее, чем необитаемый остров в "Робинзоне Крузо". Просто иносказание у Свифта гораздо более глубоко запрятано и лежит в глубинах человеческой природы, а у Дефо оно более поверхностно, открыто. Повесть о Робинзоне по характеру напоминает житие, а капитан Гулливер более занят описанием внешнего мира
Заключение
Жанр "Путешествий Гулливера" нельзя вместить в какое-то одно определение. Роман вмещает в себе признаки нескольких жанровых канонов (фантастика, утопия, сатира, авантюрные приключения, философская притча, аллегория, реалистическое бытописание, политический памфлет и т.д.) и вместе с тем это одновременно тонкая пародия на эти жанры. По форме "Путешествия" выглядят как описание морских путешествий, так что их можно отнести к документированным мемуарам морехода Гулливера, сначала лекаря, а потом капитана, с иносказательным подтекстом и автобиографическими реминисценциями самого Свифта. Это очень личная и очень грустная книга. Пессимизм Свифта, достигающий апогея в 4-й части, в какой-то степени уравновешивается забавными эпизодами и приключениями, особенно плотными в 1 и 2 частях.
Композиционное единство романа держится за счет: 1) четко выверенной и логически разматывающейся концепции о природе человека и общества; 2) структуры текста, базирующейся на антитезах: лилипуты - великаны, ученые - ничтожества; 3) единого героя, играющего в романе 4 отдельные роли: великана, лилипута (гомункула), слушателя, мыслящего, - символизирующие путь созревания человека в мире; 4) внешнего морского, приключенческого обрамления; 5) иронии и тона повествования.
Именно в таком единстве четырех частей становится понятна идея автора об относительности всего в мире и обществе и о сущности природы человека.
Сжатую характеристику сущности прозы Свифта дал А. Уотт, написавший, что "ее точно выстроенная структура, при всей ее простоте и смысловой прозрачности, предполагает скорее аккуратное резюме, нежели полный исчерпывающий отчет об описываемых событиях".
В заключение можно привести слова М. Левидова, наиболее точно высказавшегося о структуре и тайне романа:
"Торопятся, сталкиваясь друг с другом, темы, эпизоды, воспоминания, мысли, эмоции, далекие переживания, забытые, но воскресшие парадоксы, частные ненависти, случайные идиосинкразии, стремясь осуществиться, приобрести плоть и форму. Единственная, неповторимая книга: книга - мир! Так расшифровывается окончательная тайна "Гулливера". Такова эта, самая обширная, но одновременно самая личная книга, когда-либо написанная человеком. Словно великан мысли и страсти писал ее. А читали - лилипуты".
*О чем еще можно сказать: Традиция мениппеи в «Путешествиях Гулливера»
Мениппея, или «Мениппова сатира» - название этот жанр получил от имени философа Мениппа из Гадары, а сам термин как обозначение определенного жанра был впервые введен римским ученым Варроном, который назвал свои сатиры «saturae menippeae». В разных вариантах и под разными названиями мениппея продолжала свое развитие в средние века, в эпоху Возрождения и продолжает развиваться сейчас. Этот карнавализованный жанр, необыкновенно гибкий и изменчивый, как Протей, способный проникать и в другие жанры, имел огромное, до сих пор еще недостаточно оцененное значение в развитии европейских литератур. «Мениппова сатира» стала одним из главных носителей и проводников карнавального мироощущения в литературе вплоть до наших дней.
Мениппея характеризуется «исключительной свободой сюжетного и философского вымысла». Свифт отправляет своего героя в несуществующие страны (Лилипутия, Блефуску, Лапута, Бробдингнег, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобриб), описывает вымышленных существ (гуигнгнмы, лилипуты, великаны, йеху, «неправильные» лапутяне, бессмертные струльдбруги), их вымышленные обычаи и т.д.
Кроме того, особенность миниппеи - психологизм («изображение необычных, ненормальных морально-психических состояний»). Во-первых, сложно не назвать безумием состояние главного героя в конце книги («я не мог выносить вида моей жены и детей; даже их запах был для меня нестерпим»). Во-вторых, Свифт каждый раз подробно описывает психологическое состояние Гулливера, когда герой находится в той или иной стране (находясь у лилипутов герой чувствует «одиночество», у великанов - «унижение»).
Мениппея включает в себя и элементы социальной утопии. Разглядеть эти элементы в романе Свифта несложно. Утопические законы у лилипутов («если обвиняемый докажет во время процесса свою невиновность, то обвинитель немедленно подвергается позорной казни…считают мошенничество более тяжким преступлением, чем воровство» и т.д.), почти справедливое общество в королевстве великанов, и похожая на идеальную земля гуигнгнмов.
Последняя особенность мениппеи - это публицистичность. Во времена Свифта «Путешествия Гулливера» были очень актуальным и злободневным романом, так как содержали критику государственного устройства. И даже сейчас, когда прошло довольно много времени, и произведения Свифта утратили сиюминутную политическую остроту, роман почти не теряет своей публицистичности, и стал образцом иронической сатиры.
Дата добавления: 2015-07-10; просмотров: 557 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Конструктивные решения карнизных узлов. | | | Законов ВЛАСТИ |