Вечерняя вершина

Дошли до реки Хаймаю. Весь день очень удачно выбирали путь. Продвинулись на север «по полету птицы» на 20 километров — 5 масштабных квадратиков «двухкилометровой» карты.

Живописны оставшиеся в стороне от нас верховья ручьев Петравож и Хаймаю. На ночевку встали на гальке метрах в трехстах ниже устья правого притока Хаймаю. Рядом гора 1414 м с эффектным обрывистым каром. Внутри него на высоте 950 м залегает озеро Лымъяты длиной около километра. Хочется сходить туда, но надо экономить силы (в один конец около 5 км). Гора обрывается к озерной гледи скальными отвесами, тогда как практически со всех других сторон она легкодоступна. Вершина ее смещена к югу и, вероятно, если с нее и видно озеро, то лишь его незначительный северо-восточный фрагмент.

6 июля, на 75-й день путешествия местность была проходима во всех направлениях. День состоял из двух частей — перемещение экспедиции в долину Хулги и восхождение на гору 1435 м. На первом этапе развили невероятную для походов по бездорожью скорость — 5,4 км/час, поддерживаемую свыше четырех часов. Характер местности — тундра, пересеченная несколькими долинами неглубоко врезанных рек. Прекрасное название этой местности придумал Серега Симаков — Восточный Коридор. Справа и слева горы, а мы идем в их исполинском распадке перпендикулярно рекам, выскакивающим и снова исчезающим в горах. Растительность — чахлая трава, изредка низенькая березка, которая вовсе не мешает идти. По лощинам прячутся островки ивы-чозении, служащие нам поставщиками топлива. Тундра абсолютно сухая, видимо она отлично дренируется многочисленными реками — вот с чего можно брать пример работникам наших зоболоченных футбольных полей!

Пересекли следы вездеходной дороги на перевал Хайма, которые встретились, как водится, не в том месте, где их можно ожидать, глядя на карту.

На первый взгляд это противоречит здравому смыслу, но самый неприятный момент в походе всегда приходится на привал. Это — команда начальника нынешнего участка маршрута Сергея Симакова «Под рюкзаки!» Сейчас он придумал альтернативу. Если следующий переход заканчивается обедом, ужином или перекусом, он говорит:

— Э, пошли халву хавать!

Если переход не заканчивается ничем выдающимся, то командует;

— Пошли в поход!

На 19-м километре случился сюрприз—перекус шоколадом с орехами и изюмом(!) в честь 2500 километров, протопанных нами от Магнитогорска.

Место очередной дневки выбрали между вторым и третьим левыми притоками Хулги, берущими начало на склонах горы 1435 м. Гору эту я планировал пропустить еще дома. Мне казалось, что желающих восходить на нее не сыщется. Я ошибся, чем и был приятно удивлен. Серега Симаков, Разборыч, Андрюха и Леня составили отважную четверку для штурма вершины. Первоначально Серега хотел посвятить ей часть дневки, а потом он принял решение взойти на нее сегодня же. Без десяти восемь они ушли.

Гора находится в истоках Хулги. Она гораздо выше и явно примечательнее всех окрестных вершин. Западный склон представляет собой крутые скальные сбросы, восточный значительно положе. Гора сложена из курумника, покрытого местами снегом. Наиболее красив вид на гору с юга, откуда она выглядит остроконечным пиком. Плато на вершине, подобное тому, что на Лемваизе, отсутствует. На вершине старый, частично разваленный, триангопункт. Сложен тур.

Записки нет. Официальное название этой вершины на стыке Полярного и Приполярного Урала — Грубеиз, В туристской среде гора имеет другие названия - от Южного Пайера до Северной Колокольни.

В этом месте Уральский хребет уже значительно сузился. В дрожащей вечерней дымке, за грядой невысоких пологих увалов видна синева Большеземельной тундры на северо-западе и Приобской равнины на востоке.

Склоны окрестных гор покрыты бесконечными полями каменных россыпей. Лишь глубоко в долинах вдоль узких ниточек рек вытянулись полосы северного редколесья.

Район этот посещается путешественниками крайне редко. Основные причины этого состоят в его значительной удаленности от населенных пунктов и невысокой концентрации интересных туристских объектов.

В ожидании отважных я бродил по левобережью Хулги, собирал грибы и обнаружил интересный снежник в каменном каньоне второго притока. Снежник подмыт ручьем и в своде его стометрового тоннеля зияют, словно осветительные лампы, протаявшие отверстия.

Когда в десять минут первого ночи я увидел Андрея, идущего с горы с полным мешком грибов, а потом такими же и всех остальных, я остро почувствовал прилив счастья, поняв, что с ними ни я, ни экспедиция не пропадут и будет достойное завершение. Видно, нам «очень нужно пройти четыре четверти пути».

Володя Шадрин и я приготовили восходителям грибы и чай. Они не ждали встречи и, по-моему, были приятно удивлены. Они собирались жарить грибы, а те уже готовы.

На дневке большинство пошло поглазеть на диковинный снеговой каньон, разрекламированный мною. Особенно долго лазил по нему Володя Романенко с кинокамерой. Рафинад, начинающий рыбак, тем временем наловил в жиденькой речушке отменных хариусов. Вот молодец! Мы с Серегой Симаковым уединились на галечной отмели и скорректировали дальнейшие планы. «Разминка» закончилась. Перефразируя известную мысль о том, что марафон начинается с 35-го километра, можно сказать: «Экспедиция начинается с 77-го дня». В ближайшие пять дней надо, кровь из носу, пройти 160 км, а дальше будет еще напряженнее. Не знали мы, лежа на теплых камнях, какие испытания готовит нам природа уже завтра. После обеда нежданно-негаданно прозвучал призыв Лени;

— Идите полдничать, еда готова, но сначала принесите дров!

— Мне такой полдник с ультиматумами не нужен, — вспылил Рафинад. — Кто-то просто не выполняет своих обязанностей!

Некоторое время спустя он приволок огромную охапку хвороста, но есть так и не стал. Подошел Феллини, запряженный в нарты с дровами. «Кто-то» же, чье внимание была призвана привлечь голодовка, ничего не понял.

ПОТОП

Основательным испытанием для участников путешествия оказался жуткий циклон, бушевавший над Уралом пять дней и ночей с 8 по 12 июля. Непрерывный ледяной дождь с ураганным ветром покрыли вершины гор снежной шалью. По тундре сплошь несется вода. Прямо по траве, по кустам. Крошечные ручейки распухли и каждый из них представляет нешуточную опасность при переправе.

Преодолевая постоянное искушение завернуться в кусок полиэтилена и никуда не идти, продолжаем шагать... Один переход сменяется другим, а дождь как лил, так и льет. Дождь и сильный ветер. При переправе через реку Колокольня черпанул обоими сапогами. Виднеющееся слева в струях дождя горное озеро, вероятно, очень красиво. Но я удостоил его лишь беглым взглядом из-под капюшона, по которому барабанит дождь. Я скоро свихнусь от этой дроби. На привалах бросает в неудержимую дрожь. Короткая остановка. Без разбора запихиваем в рот скудный перекус, и снова в путь по пустынной, как полотно, нетронутое кистью художника, тундре.

В обед подошли к одинокому скальному останцу, напоминающему мужчину в шляпе, сидящего на корточках. Это скала — идол Валет, предмет паломничества местных оленеводов. Вокруг ворох амулетов, обглоданных костей, медных денег.

Пожалуй, из валяющихся под скалой предметов можно развести костер, но, опасаясь обидеть религиозные чувства пилигримов, вытаскиваем примусы. Я дежурный. Меня колотит дрожь, бешеная дрожь, я не в силах ее унять. Со мной такого никогда не было. Долго пытаюсь окоченевшими пальцами достать коробок и поднести горящую спичку к горелке примуса.

Чуть согреваюсь у пламени, оказывается, нынче не так уж худо быть дежурным. Все сидят тут же под тентом и активно помогают. Обед готовится очень быстро, еще быстрее он съедается.

Одна минута удивительного счастья включает в себя валандание в горячей воде при мытье посуды, а выход на дождь, сворачивание тента и надевание рюкзака — потрясающий кошмар. Кое-как прихожу в себя к десятой минуте после выхода. Чувствую себя глубоко несчастным.

Доходим до Мокрой (как тонко подмечено!) Сыни, тут натыкаемся на развал стоянки оленеводов. Полно дров. Пытаемся тщетно высохнуть под продолжающимся дождем у костра. Ложусь спать. Левый рукав свитера абсолютно сырой. Руки и колени опухли от холода, ресницы опалил костром. Засыпая, думаю о том, что в аду этого дня вступили на территорию Полярного Урала и Ямало-Ненецкого автономного округа, о чем никто не вспомнил.

На второй день потопа к дождю добавилась плохая видимость. Обед готовили на примусе. Остальные минут сорок пытались под проливным дождем развести костер. Развели, но дрова — дрянь. Лапша-спагетти проскочила, как вспышка молнии, и снова наступил голод. Символически постояли у негреющего костерка несколько минут и пошли дальше.

Дождь струями стекает в сапоги по идиотским капроновым штанам. Кроме того, начинает течь и левый сапог. Короче, аут! Полные сапоги холодной воды, которая постоянно обновляется.

На Северной Харуте увидели стойбище оленеводов,

— Может зайдем, обсохнем? — неуверенно предложил Леня.

Я решительно протестовал, может быть, даже чересчур решительно.

Перед самой Чигим-Харутой дикие заросли черти-чего выше человеческого роста. Все они опрокидывают на нас литры ниспосланной с неба воды. Река дикая. Серега несколько часов вел тщательную разведку брода, найдя напоследок теоретически пригодное для переправы место.

На ночь разделили на всех две завалявшиеся в аптечке таблетки димедрола. Они не помогли. Когда я проснулся в первый раз, Володя Романенко еще стоял под дождем у костра и пытался что-то сушить. Я пожелал ему «спокойной ночи» и вернулся в свое ложе, напоминающее смирительную простыню.

10 июля началось с большой неприятности. Заболел Володя Шадрин. Его колотит озноб, жалко смотреть. Больного надо куда-то эвакуировать. Решили отвести его к тем оленеводам, чьи чумы видели вчера после обеда. Отправляем вместе с ним и Диму Гафиатуллина. Кто их поведет?

Я считаю, что наиболее этично сделать это Боре Васину, который вовлек ребят в эту авантюру, не подсказав, какую при этом надо иметь одежду. Меня никто не поддержал, а Боря категорично возразил:

—Меня ждет жена на Нярмаяхе. Я уже прошел 78 дней.

Остается Серега Симаков, Бедолага. У него из глаз текут слезы. Он хватается за последний шанс и предлагает Боре жеребьевку.

В этот момент положение спасает Леня. Он неожиданно вызывается «проводить детский сад на прогулку». Леня, жертвуя собой, разрубает узел всех проблем. Торопливо решаем организационные вопросы, договариваемся, когда встретимся с Леней в поселке Полярный.

Переправляемся через Чигим-Харуту без приключений (несмотря на дождь, уровень воды к утру спал сантиметров на 15), машем руками Лене и Диме и исчезаем в мороси тумана.

ЛЮДИ

Нынче лучше, чем вчера, но все равно противно. Впечатлений никаких, почти автопилотаж. После обеда был чуть ли не в предобморочном состоянии, кружилась голова. Шлось плохо, натер мозоль. Вечером впервые в жизни вкатил неразбавленного спирта. Эффективнее димедрола.

В разгар одного из переходов очередного дня натыкаемся на чумы оленеводов. Мы просимся к очагу. Молодая женщина выскакивает из-за занавеси и принимается молча разжигать костер в центре жилища.

Коми очень гостеприимны, рады встрече, рады нашему интересу к ним. Туристы у них бывают «довольно часто, в прошлый год были». Отказаться от их угощений невозможно. Мы словно путники пустыни, которые не пили несколько дней. Рамки приличия пытаются бороться с животным голодом. Если кто-то и был не вполне пристоен при этом, я не смею того осуждать.

Обед. Это — ритуал, священнодействие. Во время разливания супа по мискам большинство не может оторвать взгляд от работы рук дежурного. Серега Симаков стоит, потупив взор, неподвижно, как древнегреческий атлет. Саня Корж демонстративно отводит взор и тщательно изучает что-то над головой. Васин замер в позе вратаря, готового отразить 11-метровый удар.

Еда. Все едят подчеркнуто медленно, тщательно и долго пережевывая пищу передними зубами. При этом миска держится в руках, чтобы заодно согреть их и не дать ветру унести бесценное тепло медленно съедаемого блюда. Манная каша с изюмом в моей миске — это моя религия, икона, на которую я молюсь, держа ее в руках, молюсь непрерывно и самозабвенно до тех пор, пока предмет моего поклонения не исчезает. Еще пара холостых движений по миске, покрякивание, почавкивание и неизменное:

— Спасибо дежурному, спасибо завхозу!

Еды не может быть много, ее может быть только мало и очень мало.

Все разомлели от еды и тепла. Пар от наших одежд вперемежку с дымом наполнили чум. В эти самые тяжелые дни экспедиции, когда пресыщение впечатлениями, адская непогода и убивающая усталость завладели нами, еда стала единственной радостью. Все остальное время и пространство занимали дождь, комары, болота, болота, комары, дождь....

Следы бушующей в тундре стихии проникают внутрь нашего недолгого убежища — дождь струйками стекает через отверстие в верхней части чума. В скверных условиях живут оленеводы-коми. Вот, что писал о них в середине прошлого века в своих путевых заметках упоминавшийся выше М. Ковальский: «Зыряне (народность коми-Н.Р.) в высшей степени способны к промышленной и торговой жизни; это народ, полный энергии, живого характера. Мужчины и женщины весьма стройны и красивы. Смотря на этот народ, полный жизни, на стройность и подвижность их тела, невольно удивляешься, отчего это племя так резко отличается от своих собратьев финнов (!!—Н.Р.). Зырянин оживляет эту мрачную страну севера».

Заплатив немалую цену, на исходе пятого дня «Всемирного потопа» мы подошли к тому месту под массивом Хордъюса, о котором мечтали с Серегой, лежа на камушках в предыдущую дневку. Завтра последний на пятом участке день отдыха. Я настраиваюсь при любой погоде идти на штурм невидимой безымянной горы, что сейчас скрыта туманом где-то над нами, и назвать ее в честь О. Клера, одного из основателей в 1870 году, в Екатеринбурге Уральского общества любителей естествознания. Решимость моя скорее всего является частью врожденного упрямства.

Пошла цепь мелких конфликтов и стычек. Крот и Рафинад поспорили по поводу приготовления ужина, но изначальная причина расхождения их взглядов состоит в разном подходе к вопросу о заначках еды, то есть сухариках, конфетках, откладываемых в обед и поедаемых затем на коротких привалах.

— Я не могу есть свою заначку один, а делиться ею потом жалко, — признается Рафинад, — поэтому все надо съедать сразу!

— Какой-то дурак, — перебивает его Симаков, — плохо натянул оттяжки!

Это был я:

— Чем болтать, взял бы и поправил!

Психанув, я выскакиваю под дождь в чем был и поправляю растяжку с демонстративной резкостью.

Феллини между делом неосторожно заявляет, что все троечники (речь шла о проблемах народного образования) — олухи. Фредди и Андрюха отчаянно бросаются защищать «олухов».

Перед сном накинулись на меня с острой критикой планов на завтра и изложенных мною тактических «новинок», связанных с возможными вариантами разделения группы при восхождении на Пайер. Критика, как самоцель, заслонила здравый смысл.

Мне все надоело. Молчу, хотя запас моих физических сил, сдерживающих клокочущие внутри эмоции, подходит к концу. Мне противно. У меня болит ахиллово сухожилие левой ноги, у меня пучит живот. Идите все к черту! Я постоянно мерзну, даже когда для этого вроде нет никаких предпосылок. Мне уже начинает мерещиться. Камни, кажется, шевелятся. То это — взлетающая бабочка, то — автобус, отходящий от остановки.

Дата добавления: 2015-07-10