Бальдер и омела

Читатель, вероятно, помнит, что дать обзор народных праздников огня в Европе побудил нас миф о скандинавском боге Бальдере, который, как известно, был убит веткой омелы и чей труп был сожжен на гигантском костре. Теперь нам предстоит остановиться на том, в какой мере приведенные обычаи проливают свет на этот миф. Удобнее всего начать это исследование с омелы, орудия, которым был убит Бальдер.
Омела с незапамятных времен была в Европе объектом суеверного поклонения. Как следует из известного текста Плиния, ей, в частности, поклонялись друиды. Перечислив различные виды омелы, Плиний продолжает: «Рассматривая этот предмет, нельзя не упомянуть о поклонении, которым по всей Галлии была окружена омела. В глазах друидов — так галлы называют своих кудесников — нет ничего священнее омелы и дерева, на котором она произрастает, если, конечно, таковым является дуб. Кроме того, священными рощами у них неизменно считаются дубравы, и ни один священный обряд не обходится без дубовых листьев. Само название «друиды» является, по всей видимости, словом греческого происхождения, производным от культа дуба. По их верованиям, все произрастающее на дубе является даром с небес, знамением того, что такое дерево избрано самим богом. Встречается здесь омела крайне редко, и срывают ее в таких случаях с соблюдением сложных обрядов. Это чаще всего делается в шестой день луны, служащий, по их расчетам, началом месячного, годового и тридцатилетнего циклов, потому что в этот день луна не достигает еще середины своего пути и не находится на ущербе. По окончании приготовлений к жертвоприношению и пиру под деревом они Обращаются к дубу, как всеобщему исцелителю, с приветствием и приводят к нему двух белых быков, которых до этого никогда не привязывали за рога. Жрец в белом одеянии взбирается на дерево и, срезав омелу золотым серпом, кладет ее на кусок белой ткани. Затем совершаются жертвоприношения, во время которых бога молят не лишать милости тех, кого он уже одарил своими благословенными дарами. Они верят, что снадобье из омелы заставит дотоле бесплодных животных принести приплод и что омела является верным средством против любого яда».
В другом месте Плиний сообщает, что выше всего во врачебных целях ценилась омела, произрастающая на дубе. По мнению суеверных галлов, действенность этого средства возрастала, если растение сорвали в первый день луны без применения железа и если при этом оно не коснулось земли. Добытая таким образом омела считалась хорошим средством от эпилепсии; она помогала женщинам — если те носили ее при себе — забеременеть; отличнейшим образом исцеляла от язвы, стоило больному пожевать кусок этого растения, а другой кусок приложить к больному месту. Кроме того, по словам того же Плиния, подобно уксусу и яйцам, омела считалась отличным средством тушения огня.
Если Плиний — что, видимо, соответствует истине — в данном случае имеет в виду верования современных ему италийцев, из этого следует, что друиды и соотечественники Плиния в какой-то мере придерживались единого мнения относительно ценных свойств произрастающей на дубе омелы. Те и другие считали это растение эффективным средством против многих заболеваний и приписывали ему способность оплодотворять: друиды считали, что настой омелы способен заставить бесплодный скот принести приплод, а по поверью италийцев, если женщина носит при себе кусок омелы, это поможет ей забеременеть. Далее, и галлы, и италийцы сходились в том, что лечебные свойства этого растения проявлялись в полной мере, если его собирали особым способом и в нужное время. Ввиду того что омелу нельзя было срезать железным предметом, друиды употребляли для этого изделия из золота, а чтобы растение не касалось земли, его клали на кусок белой ткани. Выбор времени сбора омелы оба народа основывали на наблюдениях за движением луны. Различие заключалось лишь в том, что италийцы предпочитали первый день луны, а друиды;— шестой.
С представлениями древних галлов и италийцев о необыч-• ных лечебных свойствах омелы можно сравнить аналогичные верования современных японских айнов. Сообщают, что, «подобно многим другим северным народам, они с особым пиететом относятся к омеле. Она кажется им лекарством чуть ли'не от всех болезней: иногда они подкладывают ее в пищу, а в других случаях готовят особый настой. Листьям омелы они отдают предпочтение перед ягодами, так как последние считаются слишком терпкими для обычных нужд... Кроме того, многие из них воображают, что это растение обладает способностью заставлять обильно плодоносить сады. Для этого листья омелы нарезают кусочками и, произнеся над ними молитву, высевают с просом и семенами других злаков, а малую толику употребляют в пищу. Известно также, что бесплодные женщины ели омелу, чтобы забеременеть. Наиболее эффективным средством айны считают омелу, произрастающую на иве. Объясняется это тем, что ива считается у них особенно священным деревом».
Итак, с друидами айнов роднит то, что омела кажется им действенным средством почти от всех болезней, а с древними италийцами — то, что прикладывание омелы к телу женщины помогает ей забеременеть. С представлением друидов об омеле как об универсальном целительном средстве, как о некой панацее от всех бед можно сравнить представление валов из Се-негамбии. Эта народность испытывает чувство глубокого благоговения по отношению к той разновидности омелы, которую она называет «тоб». Во время войны воины носят при себе листья этого растения, так как считается, что они, как настоящий талисман (гри-гри), предохраняют их от ран. Французский автор, сообщающий об этом обычае, прибавляет: «Разве не любопытно, что в этой части Африки омела играет ту же роль, что и в предрассудках древних галлов? Возможно, это суеверие имеет здесь и там общие корни. Нет сомнения в том, что независимо друг от друга белым и черным почудилось что-то сверхъестественное в растении, которое растет и цветет, не пуская корней в землю. Почему бы, в самом деле, не могло им привидеться, что это растение свалилось прямо с неба, как некий божий дар?»
Сильным аргументом в пользу выдвинутой этим автором гипотезы относительно происхождения интересующего нас суеверия является приведенное тем же Плинием верование друидов, что все произрастающее на дубе является небесным даром, знаком того, что данное дерево избрано самим бегом. Отсюда становится ясно, почему срезали омелу не обычным ножом, а особым золотым серном и почему при этом она не должна была касаться земли: друидам, вероятно, казалось, что, вступив в контакт с землей, это небесное растение подверглось бы осквернению и лишилось своей чудесной силы. Аналогичными правилами руководствуются при сходных обстоятельствах и жители Камбоджи. Они утверждают, что, если вы видите орхидею, обвившуюся вокруг тамаринового дерева, вам следует одеться во все белое, взять новый глиняный горшок, после чего в полдень взобраться на дерево, сорвать растение и, положив его в горшок, уронить на землю. Считалось, что приготовленный в этом горшке отвар делает человека, потребляющего его, неуязвимым. Итак, подобно тому как в Африке листья одного растения-паразита делают их обладателя неуязвимым, в Камбодже сходную функцию выполняет другое вьющееся растение: для этого достаточно выпить его настой или им омыться. Можно высказать предположение, что в обоих случаях идея неуязвимости внушена особенностями растения: счастливому обладателю оно мнится свободным от напастей, которые осаждают жизнь человека на земле, в силу того что оно занимает сравнительно безопасное положение над землей. Мы уже неоднократно сталкивались с примерами того, какое важное значение первобытная логика приписывает такого рода выгодным позициям.
Каково бы ни было происхождение связанных с омелой верований и обычаев, некоторые из них, несомненно, имеют аналоги в фольклоре современного европейского крестьянства. Так, различные народы Европы ставят себе за правило никогда не срезать омелу обычным способом — ее нужно сбить с дерева, на котором она растет, выстрелом или камнями. В швейцарском кантоне Аарау, к примеру, «местные жители считают все паразитные растения в некотором смысле священными, особенно если это относится к произрастающей на дубе омеле. Они наделяют это растение великой силой и не срезают его обычным путем. Добывают они омелу следующим образом. Когда солнце находится в созвездии Стрельца, а луна на ущербе, в первый, третий или четвертый день перед новолунием омелу нужно снять с дуба стрелой и поймать ее левой рукой. Добытая таким образом омела является универсальным средством от детских болезней. В данном случае современные швейцарские крестьяне, подобно друидам в древности, наделяют омелу, растущую на дубе, особой силой. Ее запрещается срывать обычным способом; сбив, ее нужно поймать. Она считается лекарством от всех болезней, по крайней мере детских. У шведов также бытует народное верование, что для того чтобы омела не потеряла своей силы, ее следует сбить выстрелом или камнями. Равным образом еще в начале XIX века жители Уэльса верили, что, для того чтобы в омеле сохранилась сила, с дерева, на котором она выросла, ее необходимо сбить выстрелом или камнями».
Мнение современных крестьян, даже получивших некоторое образование, в какой-то мере сходятся с мнением древних о лечебных свойствах омелы. Друиды прозвали это растение — а возможно и дуб, на котором она произрастает,— «панацеей от всех бед», «всецелитедем», и это же название сохраняется за омелой в разговорной речи жителей Бретани, Уэльса,-Ирландии и Шотландии. Утром в день святого Иоанна, то есть в день летнего солнцестояния, крестьяне Пьемонта и Ломбардии отправляются на пояски дубовых листьев, идущих на приготовление «иоаннова масла», которое якобы излечивает любые раны, нанесенные режущими инструментами.
Возможно, что первоначально «иоанновым маслом» была всего-навсего омела или приготовленный из нее отвар. Ведь жители Гольштинии до сих пор считают, что омела, особенно омела, выросшая на дубе, врачует любые свежие раны и обеспечивает удачу на охоте. Древнее друидическое представление о том, что омела является универсальным противоядием, продолжает бытовать у крестьян Лакона на юге Франции; тамошние жители прикладывают это растение к животу больного или дают ему выпить отвар омелы. Дожило до нашего времени, и притом среди не одних только необразованных людей, и древнее поверье, что с помощью омелы можно вылечить от эпилепсии. Так, в Швеции страдающим падучей болезнью людям кажется^ что, имея при себе ножи с рукоятью из выросшей на дубе омелы, они тем самым предотвращают эпилептические припадки. Немцы имели обыкновение с той же целью вешать на шею детям куски омелы. Народным средством против эпилепсии в провинции Бурбонне во Франции продолжает оставаться отвар омелы, которую сорвали с дуба в день святого Иоанна и отварили, перемешав со ржаной мукой. Равным образом жители Боттесфорда в Линкольншире полагают, что отвар омелы смягчает приступы этой ужасной болезни. В Англии и Голландии вплоть до XVIII века видные авторитеты в медицине рекомендовали омелу против приступов падучей.
Впрочем, с тех пор мнение профессиональных врачей о лечебных свойствах омелы радикально изменилось. Вопреки мнению друидов, которые рассматривали омелу как средство от всех болезней, у современных врачей, напротив, сложилось мнение, что она вообще никакими целебными свойствами не обладает. Если врачи правы, нам не остается ничего другого, как заключить, что вера в лечебные свойства омелы, имевшая широкое распространение в древности, является чистейшей воды суеверием, основанным на фантастических догадках, которые невежественные люди извлекли из паразитарной природы этого растения: им казалось, что положение этого растения, растущего высоко на ветвях дерева, защищает его от опасностей, которым подвержены растения и животные на земле. Это представление дает нам возможность уяснить себе, почему на протяжении столь длительного времени омела упорно продолжала считаться средством от падучей: из того, что омела, пустившая корни высоко над землей, на ветвях дерева, не может упасть на землю, с необходимостью делается вывод, что до тех пор, пока эпилептик носит кусок омелы в кармане или если он выпьет приготовленное из омелы снадобье, с ним также не может случиться припадок. Вероятно, и поныне большая часть рода человеческого не усмотрела бы в этом ходе мысли ничего порочного.
Представление древних италийцев о том, что омела обладает способностью гасить огонь, разделяют, по всей вероятности, шведские крестьяне, которые подвешивают пучки выросшей на дубе омелы к потолку в комнатах в качестве средства защиты от напастей вообще и от пожаров в частности. На след Того, как с омелой стали связывать это свойство, наводит нас эпитет «громовая метла», который употребляют по отношению к ней жители швейцарского кантона Аарау. «Громовая метла» — это кустистый нарост на стволе и ветвях деревьев, который, по народному преданию, возникает от ударов молнии. Чтобы защитить дом от ударов молнии, в Богемии сжигают на огне такие «громовые метлы». По принципу гомеопатической магии, возникнув от удара молнии, эти наросты являются чем-то вроде громоотводов и защищают от молнии. Поэтому омела в Швеции защищала дома прежде всего от пожаров, происходящих от вспышек молнии, хотя едва ли могут возникнуть сомнения в эффективности этого средства от любого пожара. Омела является, впрочем, не только громоотводом, но и отмычкой для всех замков. Но, вероятно, самое ценное свойство растения — это его способность защитить от колдовства. Австрийцы кладут ветку омелы на порог, чтобы уберечься от кошмаров. По той же, видимо, причине обитатели северной части Англии говорят, что, если вы хотите, чтобы ваше молочное хозяйство процветало, вам следует скормить пучок омелы первой корове, отелившейся после нового года, ибо ничто так не вредит молоку и маслу, как колдовские чары. У валлийцев также было обыкновение давать ветку омелы корове, отелившейся через час после нового года, чтобы хорошо шли дела на маслобойне, а в сельскохозяйственных районах Уэльса, изобиловавших омелой, она в больших количествах имелась на каждой усадьбе. Когда омелы бывало мало, валлийские крестьяне говаривали: «Нет омелы — нет и счастья»; зато если удавалось собрать много омелы, были виды на хороший урожай. В Швеции жители прилежно разыскивают омелу в канун дня святого Иоанна, так как «верят, что это растение в высшей степени одарено мистическими свойствами и что, если его ветки прикрепить к потолку жилого дома, конюшни или яслей, тролли будут бессильны повредить людям и животным».
Что касается времени сбора омелы, то здесь воззрения разных народов различны. Друиды собирали ее главным образом в шестой день луны, а древние италийцы скорее всего в первый день. Некоторые современные народы предпочитали собирать омелу в мартовское полнолуние, а другие выбирали для этого время, когда луна на ущербе, а солнце входит в созвездие Стрельца. Впрочем, излюбленным временем сбора омелы был, по всей видимости, канун или день летнего солнцестояния. Мы злаем, что особые свойства приписывали собранной в такое время омеле жители Франции и Швеции. Шведы ставят себе за правило «собирать омелу ночью накануне дня святого Иоанна, когда солнце и луна находятся в апогее». По поверью тех же валлийцев, если положить ветку омелы, которую сорвали в канун дня святого Иоанна или в любое время, когда на ней еще не появились ягоды, под подушку, она будет вызывать вещие сны. Так что омела относится к числу растений, магические и лечебные свойства которых наиболее действенны в самый длинный день года, когда солнце достигает пика своей активности. Вполне резонно предположить, что и в глазах друидов, страстных поклонников омелы, таинственные свойства этого священного растения в период июньского солнцестояния проявлялись с удвоенной силой, поэтому растение с торжественностью срывали именно в канун этого дня.
Одно в любом случае несомненно: на родине Бальдера, в Скандинавии, омелу, от которой погиб этот бог, ради ее магических свойств регулярно собирали в канун дня святого Иоанна. В областях Швеции с умеренным климатом это растение, как правило, произрастает в густых, сырых лесах на грушах, дубах и других деревьях. Таким образом, один из двух главных эпизодов мифа о Бальдере воспроизводится на великом скандинавском празднестве дня святого Иоанна. А что до другого основного эпизода этого мифа — мы имеем в виду сожжение на погребальном костре тела Бальдера,— то он имеет аналоги в кострах летнего солнцестояния, которые устраивают или до недавнего времени устраивали жители Дании, Норвегии и Швеции. Правда, на летних кострах как будто не сжигали чучела, однако эта деталь легко могла быть опущена после того, как забыли ее смысл. Зато словосочетание «погребальные огни Бальдера», которым жители Швеции в прошлом обозначали огни летнего солнцестояния, указывает на их неоспоримую связь с Бальдером и на вероятность того, что в далеком прошлом в них каждый год сжигали чучело или человека, олицетворяющего Бальдера. Период летнего солнцестояния считался временем года, посвященным Бальдеру, так что, датируя этим временем сожжение тела Бальдера, шведский поэт Тег-нер, вероятно, следовал древнему преданию, гласившему, что безвременная кончина этого бога приходилась именно на этот период.
Итак, теперь мы знаем, что ключевые эпизоды мифа о Бальдере имеют аналогии в праздниках огня европейского крестьянства и относятся к эпохе, задолго предшествовавшей установлению христианства. Инсценировка сожжения в Бельтановом огне выбранной по жребию жертвы и сходное обращение с кандидатом на должность Зеленого Волка у костра летнего солнцестояния в Нормандии могут, естественно, быть истолкованы как пережитки более древнего обычая сожжения в таких случаях живых людей. Зеленый наряд Зеленого Волка, если присовокупить к нему одеяние из листьев, которое носил на себе парень, гасивший огонь летнего солнцестояния в Моос-гейме, наводит на мыслв, что эти лица погибали в качестве духов деревьев и богов растительности. Все это дает нам основание заключить, что в мифе о Бальдере, с одной стороны, и в праздниках огня и в обычае сбора омелы, с другой, мы имеем две разрозненные части первоначально единого целого. Другими словами, мы можем с некоторым на то основанием допустить, что миф о смерти Бальдера был не просто мифом, то есть повествованием о природных явлениях на языке образов, заимствованных из человеческой жизни, а преданием, объяснявшим, почему те или иные народы ежегодно подвергали сожжению человеческого представителя божества и почему с торжественной обрядовостью срезали омелу. Трагический конец предания о Бальдере, если принять мою гипотезу, явился, так сказать, записью священной мистерии, из года в год разыгрываемой для того, чтобы заставить солнце сиять, деревья расти, посевы подниматься, а также оградить людей и животных от гибельных чар фей, троллей, ведьм и волшебников. Другими словами, это предание относилось к категории мифов, нуждающихся в том, чтобы их дополнили ритуалом. В данном случае, как это часто случается, миф относился к магии как теория — к практике.
Но если эти жертвы, человеческие воплощения Бальдера, которые весной или летом погибали на костре, умирали в качестве представителей духов дерева или божеств растительности, то и сам Бальдер, должно быть, был духом дерева или богом растительности. Мы можем быть вполне уверены, что приносимая в таких случаях жертва умирала не как олицетворение растительности вообще. Такое представление слишком абстрактно, чтобы быть первобытным. Первоначально приносимая жертва олицетворяла скорее всего особую породу священных деревьев. Однако ни у одного дерева нет больших прав на звание священного дерева арийцев, чем у дуба. Существование культа этого дерева обнаружено, как мы убедились, у всех ответвлений арийской расы в Европе, и это дает нам право сделать вывод, что в глубокой древности существовал общеарийский культ дуба и что когда-то эти народы населяли области, покрытые дубравами.
Принимая во внимание примитивность праздников огня, а также их поразительное сходство у всех европейских народов арийского происхождения, мы можем сделать вывод, что эти праздники составляют часть общего комплекса религиозных обрядов, который эти народы, покинув общую родину, пронесли с собой через все странствования. Первоначально самым важным событием на этих праздниках было, по моему мнению, сожжение на костре человека, представляющего дух дерева. Если вспомнить о том месте, которое в религии арийцев занимал дуб, само собой напрашивается предположение, что деревом, которое олицетворяет на этих праздниках человек, первоначально был дуб. В отношении кельтов, литовцев и немцев этот вывод неоспорим. В пользу такого заключения говорит одна замечательная деталь в религиозной традиции этих народов. Самым древним из известных человеку методов добывания огня является трение двух кусков дерева друг о друга до их воспламенения. Европейские народы продолжают пользоваться этим методом для устройства священных костров, например огней бедствия. Весьма вероятно и то, что к этому способу добывания огня в прошлом прибегали участники интересующих нас праздников огня. В некоторых случаях и поныне считается необходимым, чтобы огонь бедствия или другой ритуальный огонь зажигался трением кусков дерева определенной породы, причем у кельтов, немцев и славян таким деревом почти неизменно является дуб. Если священный огонь зажигался путем трения кусков дубового дерева, тем же топливом этот огонь первоначально и поддерживался. Действительно, вечный огонь Весты в Риме скорее всего разжигался дубовыми деревьями; тем же топливом питался вечный огонь, горевший под священным дубом в великом литовском святилище Ромове. Аналогичное заключение относительно огней летнего солнцестояния можно сделать на основании обычая, соблюдаемого в ряде горных районов Германии: в день святого Иоанна в очаг кладут тяжелую дубовую колоду. Располагают эту колоду так, чтобы она медленно тлела и превратилась в угли не ранее конца года. На следующий год в день летнего солнцестояния обуглившиеся головни старого полена вынимают, перемешивают с семенным зерном или разбрасывают в саду. Считалось, что эта процедура охраняет приготовленную в очаге пищу от колдовских чар, приносит благополучие обитателям дома, способствует росту посевов и предохраняет их от насекомых-паразитов и других вредителей. Следовательно, этот обычай почти ничем не отличается от обычая святочного полена, которым в Германии, Франции, Англии, Сербии и других славянских странах, как правило, является дубовое полено. А это, в свою очередь, подводит нас к общему выводу, что во время периодических или приуроченных к отдельным событиям обрядов древние народы арийской расы разжигали и поддерживали огонь древесиной священного дуба.
Во время торжественных церемоний огонь, как правило, разжигали при помощи дубовых дров, а из этого следует, что человек, сжигаемый в качестве персонификации духа, олицетворял собой именно эту породу деревьев. Таким образом, священный дуб подвергался двойному сожжению: во-первых, огонь пожирал древесину дуба, а во-вторых, в огне исчезал человек, бывший воплощением духа дуба. Это заключение, имеющее силу для всех европейских народов арийского происхождения, приложимо и к скандинавским народам благодаря отношению, которое омела имеет у них к сожжению жертвы на летнем костре. Жители скандинавских стран, как мы уже знаем, по обычаю, собирали омелу во время летнего солнцестояния. Однако сведения, которыми мы располагаем об этом обычае, не дают нам никаких оснований связывать его с летними кострами, на которых приносились человеческие жертвы или сжигались чучела. Даже если огонь — что вероятно — первоначально разжигался исключительно дубовыми древами, почему собирать омелу было необходимо именно в это время? Последнее связующее звено между сбором омелы и устройством таких костров дает нам миф о Бальдере, который неотделим от рассматриваемых обычаев. Миф наводит на мысль, что когда-то между омелой и человеческим представителем дуба, который подвергался сожжению, существовала живая связь. Согласно мифу, кроме омелы, ничто на небе и на земле не могло убить Бальдера и, пока омела оставалась на дубе, бог этот был не просто бессмертен, но и неуязвим. Так вот, если предположить, что Бальдер был олицетворением дуба, истоки интересующего нас мифа проясняются. Омела мыслилась как вместилище жизни дуба, и, пока она оставалась нетронутой, ничто не могло его сразить или поранить. Представление об омеле как о вместилище жизни дуба могло возникнуть у первобытных народов из наблюдения — ведь дубовые листья периодически опадают, тогда как произрастающая на нем омела является вечнозеленым растением. Зимой их, должно быть, радовал вид свежей зелени омелы, и они усматривали в ней знамение того, что, покинув ветви священного дерева, жизнь его не пресекалась в омеле, подобно тому как сердце спящего человека продолжает биться и тогда, когда тело его пребывает совершенно недвижимым. Поэтому, когда надо было умертвить бога или сжечь древесину священного дерева, для начала нужно было сломать омелу. Пока оставалась нетронутой омела, первобытному человеку казалось, что неуязвим был и дуб: ножи и топоры отскакивали от него, не причиняя дереву вреда. Но когда из священного дерева вырывали его сердце, то есть омелу, оно оказывалось на пороге гибели. Когда в позднейшие времена в качестве представителя дуба стал выступать живой человек, вполне логично было допустить, что, подобно олицетворяемому им дереву, он не может быть убит или ранен до тех пор, пока невредимой оставалась омела. Поэтому акт сбора омелы был для него одновременно знамением и причиной гибели.
Если принять такое воззрение, неуязвимый Бальдер был не более и не менее как персонификацией дуба, на котором произрастает омела. В пользу такого истолкования говорит верование древних италийцев, согласно которому омела не могла погибнуть ни в воде, ни в пламени. А так как не было средства уничтожить это растение, то сам собой напрашивался вывод, что, пока омела остается на дереве, она заражает его своей неуязвимостью. В мифической форме эта идея могла получить свое выражение в повествовании о том, как когда-то жизнь благодетельного бога дуба была надежно заключена в не поддающейся уничтожению омеле, произрастающей на его ветвях; как сам этот бог пребывал неуязвимым до тех пор, пока омела оставалась на своем месте; как, в конце концов, коварный враг овладел тайной неуязвимости бога и сорвал омелу с дуба, убив тем самым бога дуба. После этого он сжег тело бога в огне, который не представлял для него никакой опасности, пока огнестойкое паразитарное растение оставалось на его ветвях.
Но так как для многих читателей покажется странным представление о существе, жизнь которого в некотором смысле пребывает вовне, и пока роль подобного представления в первобытных суевериях еще не была в полной мере оценена, полезным будет проиллюстрировать его на примерах, почерпнутых из народных сказок и обычаев. В результате выясняется, что, считая это представление объясняющим отношения Бальдера к омеле, мы исходим из принципа, оставившего глубокий след в мышлении первобытного человека

Дата добавления: 2015-07-10