О некоторых доктринальных вопросах института гражданства

//Правоведение. 1995. № 6. С. 3 - 12

Для десятков, сотен тысяч и даже миллионов людей гражданство из малоощутимой в повседневности вещи вдруг превратилось в необыкновенную жизненную ценность. И редко, наверное, какой-нибудь другой институт не по их собственной воле способен вдруг вырасти для огромных масс людей в принципиальную юридическую проблему — проблему собственной судьбы. Но здесь-то и обнаруживается, что испытанный, казалось бы, институт гражданства нуждается все-таки в дальнейшем доктринальном обсуждении. Так ли безупречны те представления, которые были привнесены в соответствующие вопросы отечественным правоведением? Не оказалось ли, что рассуждения на тему гражданства были уж слишком приспособлены к известным спокойным временам, но рискуют быть поколебленными практикой последних лет?

При обращении к доктринальным проблемам гражданства представляется позволительным прежде всего поставить вопрос о правно-логическом обосновании самой необходимости института гражданства. Такая задача может показаться, впрочем, даже странной, поскольку обычно гражданство рассматривается как некая данность, с которой юриспруденции просто-напросто приходится иметь дело. Так, немецкий автор отмечал, что «каждое государство имеет обыкновение отграничивать правовые отношения и отношения защиты связанных с ним особым образом лиц (своих граждан) от отношений к гражданам иностранного государства (иностранцам) и к лицам, не принадлежащим ни к какому государству (апатриды)».¹ В сходном ключе, на наш взгляд, рассуждал и отечественный ученый: «В государственно организованном обществе существует потребность юридического закрепления того факта, что в политическом отношении население является придатком территории. Большинство населения государства в нормальных условиях живет на его территории. Постоянное проживание на территории государства — наиболее типичный и прочный вид фактической связи лица с государством. Наличие такой связи и закрепляется юридически институтом гражданства. Существование гражданства вытекает из государственной организации общества и не определяется законом о гражданстве, а лишь находит в нем юридическое закрепление».²

Во втором произведении в существований гражданства видится уже не одно только обыкновение, а некая фатальность, гражданство связывается здесь как непременный атрибут с государственной организацией общества, хотя его логические основания остаются, пожалуй, нераскрытыми. «Постоянное проживание» — это необязательная предпосылка определенного национального гражданства конкретного индивида, но не логическая суть этого института. И к тому же «проживание» — это слишком слабый тезис для объяснения тех конструкций, с которыми связывается данный политико-правовой институт в современном мире. «Проживание» более уместно как логическое основание для предыстории современного гражданства, когда его трактовка сопровождалась и соответствующим историческим акцентом во взгляде на государство, как, например, в следующем утверждении: «Существование международного общения необходимо предполагает общепризнанное, санкционированное международным правом, разграничение соответственных сфер господства отдельных государств. Разграничительными моментами при определении этих сфер международное право о. признает территориальное и личное начало».³

Предварительным пунктом для понимания логических оснований института гражданства должна быть, на наш взгляд, категория населения. В качестве категории государственного права население не несет в себе никаких субъектных характеристик. Это пока что сугубо механическое образование из физических лиц, совокупность людей, взятая исключительно в количественном аспекте. Население является объектом государственной деятельности, но выступает только как предсубстрат государства. Переход же к собственно субстрату государства,— и это второй предварительный пункт, — начинается с этноса, олицетворяемого в качестве субъекта права категориями национального и государственного суверенитета.⁴

Гражданство действительно разделяет всемирное население на, группы, которые служат конституированию определенных государств. Однако представление о гражданстве как юридическом оформлении состава населения, т. е. вне привлечения категории этноса, является, наверное, недостаточным. И все же в плане логических оснований института гражданства главное заключается в том, что посредством этого института осуществляется движение от предсубстрата к юридическому субстрату государства, происходит придание государству как субъекту права юридически значимых очертаний не только в направлении его суверенных полномочий и его территории, но и тех физических лиц, которые «составляют» государство в качестве корпоративного субъекта, отвечающего идеологии народовластия.

В сказанном превалирует исторический ракурс гражданства, его возникновения как правового института, сменяющего институт подданства. Но в самой этой исторической замене пребывает логическое объяснение и современного гражданства, сколь бы чуждыми ни казались его потенциальные задачи значительным группам населения и сколь бы часто ни затемнялась его суть перипетиями текущей политики. Последняя, впрочем, дает сегодня немало материала и для «осовременивания» исторических корней института гражданства.

Во-первых, говоря о гражданстве как институте, оформляющем субстрат современного государства в качестве корпоративного субъекта (или субъекта Нового и Новейшего времени), мы всего лишь повторяем те тезисы, которые неоднократно излагались в работах по истории и теории гражданства, но были, пожалуй, особенно лаконично сформулированы Г. В. Чичериным в докладе о союзном гражданстве на сессии ЦИК СССР в 1924 г.: «Декларация прав человека и гражданина в 1791 году заменила понятие подданного, то есть объекта навязываемой воли, чуждой ему, принудительной государственной власти, понятием гражданства, то есть участника в коллективном волеизъявлении народа, воплощаемом в виде государственной власти. Однако на почве экономического неравенства классов государство не могло осуществлять волеизъявления трудящихся масс. И Октябрьская революция впервые создала гражданина в смысле носителя частицы коллективного волеизъявления трудящихся масс, воплощаемого в Советском государстве».⁵

«Политичность» гражданства в смысле наделенности политическими правами исторически составляла как бы основной признак этого института,⁶ хотя вообще-то статус гражданина или иностранца (или апатрида) влияет на обладание и другими, «неполитическими», правами. Известны в современном мире и иные примеры: когда «не граждане» все же участвуют в политической жизни, например в муниципальных выборах. Поэтому стержнем гражданства даже в историческом плане следует все же считать не собственно политические права, а концептуальное определение физического лица как соучастника осуществления политической власти, т. е. сам принцип, из которого уже следует признание за субъектами соответствующих прав или, наоборот, отстранение от обладания этими правами.

Данный принцип стал всеобщеправовым. Всеобщая декларация прав человека от 10 декабря 1948 г. провозгласила: «Каждый человек имеет право принимать участие в управлении своей страной непосредственно или через посредство свободно избранных представителей».⁷ Однако эта формула имела по преимуществу социально-философский характер. Во всяком случае, Международный пакт о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 г. закрепил уже определенным образом скорректированную формулу: «Каждый гражданин должен иметь без какой бы то ни было дискриминации... и без необоснованных ограничений право и возможность: а) принимать участие в ведении государственных дел как непосредственно, так и через посредство свободно избранных представителей; б) голосовать и быть избранным на подлинных периодических выборах, производимых на основе всеобщего и равного избирательного права при тайном голосовании и обеспечивающих свободное волеизъявление избирателей...».⁸

Несомненно, что второй документ более реалистичен и более юридизирован. Гуманистический романтизм, взращенный Второй мировой войной, уже поблек, зато отягощение развитых стран миграцией и другими проблемами резко возросло. Политические права, как видим, приписываются уже не человеку, а гражданину. Государство «понимает», что его субстрат должен быть формально определен в соответствии с заданностью сохранения данного государства. Несмотря на обилие интеграционных экспериментов, мировой рынок и экономические свободы все же уступают пока что стойкости национальных государств и их гражданства, что становится особенно заметным в переломных для тех или иных стран ситуациях.

Ближайший наглядный пример этого представляют собой сегодня бывшие Прибалтийские республики СССР. Вот показательный документ—Декларация Совета по культуре творческих союзов о гражданстве Латвийской ССР, опубликованный еще в 1989 г. и даже до принятия Декларации о государственном суверенитете Латвии. «Необходимо также объяснить, — говорилось в этой Декларации, — что гражданами Латвии не могут быть люди, которым неприемлема идея самоопределения латышского народа».⁹ В отличие от документов, издаваемых от имени государства и обычно витиеватых и закумуфлированных, эта декларация работников культуры указывала на проблему совершенно откровенно: от определения круга граждан зависит судьба Латвии как независимого самоопределившегося государства.

Прошло несколько лет, и применительно к другой бывшей союзной республике — Эстонии, автор пишет: «Нас долгое время спрашивали, в том числе и приезжающие в Нарву иностранные эмиссары: готовы ли русские здесь к интеграции в эстонское общество? Возможно, что иностранцы искренне заблуждались, а может быть, сознательно вводили нас в заблуждение. Ибо трудно поверить, что дипломаты, юристы, ученые не могли разобраться в сущности законов, которые и ранее, и теперь не нацелены на интеграцию. Их содержание в русском языке имеет иное название: отторжение».¹⁰

Эти несхожие между собой термины — «самоопределение» и «отторжение» характеризуют тем не менее один и тот же процесс формирования субстрата государства, правда, формирования, протекающего в крайне сложных обстоятельствах, унаследованных от прошлого.¹¹

В связи с этим заметим, во-вторых, что исторически гражданство было не просто институтом формирования субстрата государства, но одновременно и юридическим инструментом преодоления сословного государства. Гражданство по самой своей природе несет в себе критерий социально-этнической всеобщности, какие бы конкретные национальные пертурбации ни были свойственны истории той или иной страны. И эта черта гражданства — всеобщность — вполне естественно связывается с этим институтом и сегодня, когда исторические посылки всеобщности давно уже умерли.

Но почему же естественность всеобщности гражданства вдруг оказалась неестественной для стран Балтии? Причина этому проста. Всеобщность гражданства оказалась неадекватна тем условиям, в которых не на рубеже XVIII—XIX вв., а сегодня протекает в странах Балтии процесс формирования национальных государств. Доминирующая в Прибалтике концепция восстановления прежней государственности нисколько не меняет того обстоятельства, что субстрат государства создается практически заново, причем направлением создания избрано разделение населения, разделение, в основе которого лежит (таковы исторические условия) этнический признак, хотя бы формально-юридически он и не выставлялся. Знатоки подсказывают, что такое разделение (во всяком случае — в Эстонии) уже имело подобие в 20-х годах.¹² Но это же заставляет задуматься над тем, что данный процесс, — как бы и кем бы негативно он ни воспринимался, — все же нельзя расценивать только как действие злой воли.

И здесь мы должны, в-третьих, отметить еще одну «историческую» характеристику гражданства, которая, кажется, не просматривалась в отечественных работах советского периода, но опять-таки «оживилась» в последние годы.

Комментируя опубликованный в июле 1989 г. проект Закона о гражданстве Латвийской ССР, т. е. еще при самом начале процесса дезинтеграции СССР, Ю. Р. Бояре писал, в частности: «... каждое государство для эффективного осуществления своих функций должно опираться на особый контингент лиц, на верность которых оно может рассчитывать в любое время. Граждане, попросту говоря, патриоты и хозяева государства, несущие за него основную политическую и экономическую ответственность». И далее: «Большинство современных государств мира являются национальными, они образовались в результате политического самоопределения соответствующих наций и народов, поэтому одной из основных целей как государств, так и институтов их гражданства является сохранение и защита как самоопределения нации, давшей название государству, так и ее национальной самобытности».¹³

Мотив верности, легко возводимый к еще монархическим временам, вызывал, однако, и ранее сомнение в своей безусловной причастности к гражданству. Специально исследуя этот вопрос по материалам германской государственно-правовой литературы, В. М. Гессен сделал следующий вывод: «Категория „верности", по самому своему существу, относится не к области публичного права, а к области политической морали. Не из юридического понятия подданства, а из этического патриотизма может и должна быть выводима обязанность верности. Только повиновение закономерным велениям государственной власти является категорией государственного права. Конечно, одним повиновением не исчерпывается отношение гражданина к государству. Но наука государственного права и не может охватить этого отношения в его целости: его этическая сторона, несмотря на всю свою важность, необходимо имеет метаюридический характер. Не подлежит сомнению, что патриотизм — жизненный элемент всякого здорового государства; он не может быть, однако, вмещен в формальную категорию права».¹⁴

Итак, «верность» не может быть переведена в юридические конструкции.¹⁵ Но столь же несомненно, что современный институт гражданства все-таки требует для себя какого-то морально-политического дополнения. И если категория «верность» выглядит сегодня, пожалуй, анахронизмом, то существуют и другие ««подходящие» категории, например «гражданственность», обращение к которой не было чуждо и правоведам.

Так, в одной из юридических публикаций говорилось: «Социалистическая гражданственность — многогранное социально-политическое и нравственное образование. Категорию гражданственности следует рассматривать комплексно, в единстве ее политической, правовой, нравственной значимости. Гражданственность выражает в государственно организованном обществе классовый, политический подход к оценке социальных явлений, линии поведения людей. Политический, государственный критерий, связь интересов, забот личности с делами государства и общества — это важнейшие черты, сущность социалистической гражданственности. Вместе с политическими, правовыми элементами в социалистическую гражданственность входят нравственные начала. Идейно-политическая сознательность, ценности и нормы коммунистической морали определяют жизненную силу социалистической гражданственности, ее активную роль в советском обществе. В гражданственности идеологическое взаимодействует с психологическим, эмоциональным». И далее: «Гражданственность есть единство социально-политического знания, чувств и убеждений личности в ее отношениях к социалистическому обществу и государству, стремление и воля быть полезным советскому народу. Гражданственность — проявление благородных социально-политических, нравственных качеств человека, выражение его государственного подхода к общественным делам, к своему поведению. В понятии „социалистическая гражданственность" объединяются такие проявления личности, как „гражданская сознательность", „гражданский долг", „гражданская ответственность", „гражданская зрелость", „гражданская активность", „гражданская надежность", „гражданская гордость", „гражданское мужество", „гражданская непримиримость" и т. д.».¹⁶

Мы не случайно воспроизвели здесь столь длинный для журнальной статьи текст, поскольку множественность характеристик, данных гражданственности, а также ее синтетическая роль для иных понятий социально-психологического плана уже сами по себе ставят под сомнение возможность сколько-нибудь ясного понимания содержания гражданственности. И тем не менее процитированное резонно, наверное, воспринять как своеобразный призыв к возвращению гражданству его исконной гражданственности, как неудовлетворенность тем разрывом, который существует между формальными критериями обычного законодательства о гражданстве и тем пафосом, который вкладывала в понятие гражданства революционно-романтическая идеология.¹⁷ Такое стремление сегодня, конечно, нельзя не признать бесплодным и совершенно оторванным от жизненных реалий. Процитированная статья — это, в сущности, продолжение знаменитой и постепенно затухшей линии официально-коммунистического морализаторства.¹⁸ Но то же можно утверждать в отношении любой идеологии, стремящейся приобрести характер всеобщей и выступать соответственно как основа морально-политического сознания граждан. Высказывания о некой историческом типе гражданства в отечественной литературе действительно бытовали.¹⁹ И если подразумевать здесь меняющиеся концепции законодательного регулирования вопросов гражданства, то об исторических типах вести речь можно. Однако если такой исторический тип отождествляется с определенным образом гражданственности, то даже при известных посылках к выделению такого типа он не станет в реальности стабильно доминирующим.

Нам кажется, что с институтом гражданства как его морально-политическое дополнение увязываются не гражданственность или верность, а консолидированность общества, способная сплачивать людей определенной страны даже при их весьма различных морально-политических установках. Однако консолидированность не есть некое перманентное качество. Она проявляется в отдельные исторические моменты, когда действительно решается вопрос о судьбе государства как целого.

Совсем свежий пример этого мы находим в материалах, анализирующих события в Чечне. «Падение авторитета Дудаева, явная несостоятельность власти, — пишут авторы публикации, — постепенно дискредитировали единственную консолидирующую силу чеченского общества — идею государственной независимости».²⁰ Насколько дальновидны авторы публикации в своих прогнозах — сейчас неважно. Важно другое: перед нами частный случай консолидации общества в вопросе, который оказывается способным пусть относительно ненадолго, но все же сплотить значительную (или большую?) часть социально-дифференцированного общества.

Поводов к консолидации история, наверное, способна указать не так уж и много (свержение абсолютной монархии, отражение военной агрессии, движение национального самоопределения). Но когда подобная консолидация возникает, гражданство действительно поднимается над своими формальными критериями, приобретает общую массовую морально-политическую направленность. Исторически это и является правно-логическим обоснованием гражданства, причем таким обоснованием, которое может воспроизводиться в зависимости от исторических обстоятельств.

Если вернуться к странам Балтии, в отношении которых вопросы гражданства обсуждаются особенно остро, то мы должны признать, что для той части их населения, которая подпадает под категорию «титульной нации» и которая консолидировалась именно на стремлении к государственной независимости бывших Прибалтийских республик, вопрос гражданства есть именно вопрос приверженности такой консолидации, а не формального проживания на соответствующей территории. Учитывая же как прежнюю дооктябрьскую, так и советскую историю, от «титульных наций» стран Балтии весьма легко ожидать подозрений в стремлении России вновь «ассоциировать» эти новые суверенные образования. Их существование еще слишком молодо, чтобы рисковать допущением к институтам политического процесса значительных масс русскоязычного населения, едва ли разделяющего идеи национального самоопределения в той форме, в какой их исповедуют эстонцы, латыши или литовцы. В одном из документов Государственной Думы Российской Федерации говорится, например: «Произвольное лишение гражданства более трети жителей Латвии, ограничение их политических, экономических, социальных и культурных прав является еще одним свидетельством продолжения политики вытеснения из Латвии жителей — представителей "нежелательных" национальностей».²¹ Однако посмеем усомниться в том, что на первом плане здесь располагается «этническая» линия сама по себе. Для стран Балтии пока что жизненно необходима консолидация гражданства на основе определенной национальной идеи.²² Свершение такой консолидации, достижение ею известной гарантированности переменят и государственную политику в отношении вопросов национального гражданства.

«Консолидированное гражданство» следует рассматривать не в качестве статуса отдельного лица, а как, — используем определение С. К. Косакова, — «политико-правовую общность людей»,²³ общность, которая не просто выступает субстратом государства, но и формирует (или модифицирует) государство на основе определенной исторической консолидации.²⁴

Отдельное лицо в этом плане обладает не гражданством, а «принадлежностью к гражданству». Соответственно представляется, что и доктрина, и законодательство должны различать «приобретение» и «формирование» гражданства. Если первое (как и прекращение гражданства) есть разрешение вопросов гражданства в силу персональных обстоятельств, то второе — в силу публичных. Сюда надо отнести трансферт, оптацию и признание гражданства, в частности, в том смысле, который понимает под признанием ч. 1 ст. 1,3 Закона РСФСР от 28 ноября 1991 г. «О гражданстве РСФСР».²⁵ Оптация и признание включают в себя, конечно, некоторую диспозитивность, но сама эта диспозитивность имеет для физического лица внешний принудительный характер как неизбежность выбора определенного гражданства (или отказа от него).

Из сказанного вытекает вместе с тем, что обоснование гражданства не является стабильным фактором. Его действие становится ярким лишь в отдельные моменты истории. В других же ситуациях фактор гражданской консолидации пребывает как бы в тлеющем состоянии. Он связывает граждан их прошлым, прошлым их страны, но гражданская консолидация уступает теперь место более «весомым» текущим проблемам. Соответственно и гражданство поддерживается уже не тем, что является его историческим обоснованием, а тем, что к обоснованию не относится, выступая лишь как некое условие государственного мира. Такое условие есть гражданская лояльность.²⁶ «Каюсь, — признавался Панауров в чеховской повести "Три года",— иногда женщин я обманывал слегка, но по отношению к русскому правительству я всегда был джентльменом». И в этом совершенно бытовом замечании, как ни странно, содержится, наверное, нормальная обыденная характеристика гражданства, позволяющая разделять или не разделять политический курс государства, но признающая «связанность» физического лица условиями гражданства данной страны.²⁷ Собственно говоря, «взаимная лояльность» и получила отражение в популярных определениях гражданства, перешедших в конце концов из литературы в законодательство: «Гражданство есть устойчивая правовая связь человека с государством, выражающаяся в совокупности их взаимных прав, обязанностей и ответственности, основанная на признании и уважении достоинства, основных прав и свобод человека» (Преамбула Закона РСФСР о гражданстве).

Между тем распространенность подобных определений гражданства едва ли освобождает их от известной односторонности.

Во-первых, гражданин и государство, независимо от характера их связи, оказываются здесь противостоящими субъектами, вследствие чего определения явно теряют исторический оттенок гражданства, его значения как оформления субстрата государства. Во-вторых, предполагаемое гражданством обладание политическими правами является здесь моментом формальным, поскольку не фиксирует какой-либо политической консолидированности общества. Выборы или референдумы как раз и способны доказать, что значительная часть граждан оказываются отстраненными от реального участия в формировании национального права, и в том числе собственного статуса. Поэтому заметим, в-третьих, что указанные определения выражают по преимуществу тот аспект гражданства, который заключается в распространении на отдельное лицо юрисдикции конкретного государства.²⁸

Это не означает, впрочем, что определения гражданства, о которых сейчас идет речь, надо считать порочными. Дело в другом: в использовании литературой и законодательством таких конструкций, которые адекватны, так сказать, «спокойным» временам функционирования конкретного государства, его устоявшемуся политическому режиму, приемлемому для адаптировавшейся к нему подавляющей массы жителей.

Следует ли отсюда, что два отмеченных подхода к пониманию гражданства непримиримы между собой и мы имеем дело с различными понятиями гражданства? Конечно, нет, если не забывать, что понятие должно выражать динамичную сущность явления. Одновременно надо констатировать, что в рамках института гражданства вырабатывались конструкции, принципиально различные по своему морально-правовому наполнению, однако одинаково направленные на своего рода компромисс между отмеченными определениями гражданства.

Первая конструкция — это принудительное лишение гражданства, которое ныне справедливо отвергнуто российским законодательством, но опять-таки не может быть выключено из исторического контекста, в том числе из процесса формирования государства определенной политической направленности.²⁹

Вторая конструкция — это выход из гражданства, открывающий для личности возможности поиска приемлемого для нее сообщества людей. Это звучит, пожалуй, излишне вычурно и слабо подкрепляется, наверное, в статистическом плане, но логика выхода из гражданства именно такова, хотя здесь присутствует естественная граница между утопией и реальностью.

Таким образом, можно заключить, что государственное право оказывается способным постепенно вырабатывать конструкции (и нет оснований думать, что этот процесс исчерпал себя), которые позволяют охватывать гражданство на всем внутреннем пространстве этого института — от консолидированности до лояльности. Тот факт, что в действительности правовые нормы не слишком-то часто удовлетворяют персональным обстоятельствам отдельного лица, — сказанного не опровергает. Просто у гражданства, как и всякого юридического института, есть свои пределы возможного.

* Кандидат юридических наук, заведующий кафедрой государственного права Санкт-Петербургского государственного университета.

¹ Маунц Т. Государственное право Германии (ФРГ и ГДР). М., 1959. С. 72.

² Витрук Н. В. Основы теории правового положения личности в социалистическом обществе. М., 1979. С. 37—38.

³ Гессен В.М. Подданство, его установление и прекращение. СПб., 1909. С. 58.

⁴ См. подробнее: Белкин А. А. Социальное воспроизводство и государственное право. Л., 1991. С. 90—100.

⁵ Союз Советских Социалистических Республик. Центральный Исполнительный Комитет 2-го созыва. 2-я сессия: Стенограф, отчет. М., 1924. С. 490.

⁶ «...Под гражданами разумеют только тех из подданных, которые пользуются особыми политическими правами, то есть прямо или косвенно принимают участие в правлении страною. Гражданами могут быть только подданные, иностранцы же ими быть не могут; иначе говоря, индигенат составляет необходимое предположение гражданства. Но не все подданные пользуются правами граждан: последние образуют как бы высшую ступень подданных, так как гражданство сообщается не только индигенатом, но и другими условиями. Не следует, впрочем, думать, что граждане представляют собою замкнутую, наделенную привилегиями касту в стране. Условия, с которыми связывается гражданство в современных культурных государствах, таковы, что удовлетворить им может каждый подданный, если только он не принадлежит к слою населения, по самой природе своей неспособному надлежащим образом пользоваться политическими правами» (Словарь юридических и государственных наук / Под ред. А. Ф. Волкова, Ю. Д. Филиппова. СПб., б. г. С. 570—571).

⁷ Права человека: Сб. международных документов. М., 1986. С. 26.

⁸ Там же. С. 59.

⁹ Советская молодежь (Рига). 1989. 15 марта.

¹⁰ Шлимонов Л. Отторжение. Цель государственной политики Эстонии — выжить некоренных // Правда. 1994. 4 марта.

¹¹ Еще при самом начале обсуждения вопросов республиканского гражданства в одной из публикаций разъяснялось, например: «Принятие гражданства Эстонской ССР всеми жителями Эстонии по сути является референдумом, так как все принявшие его признают аннексию Эстонской Республики правомерным актом и выразят желание сохранить статус Эстонской ССР в составе Советского Союза. После введения гражданства Эстонской ССР центральной власти будет очень удобно аннулировать пакт Молотова — Риббентропа и приложенные к нему секретные протоколы и утверждать, что нынешний статус Эстонии отвечает желанию эстонского народа» (Пальм Ю., Лааноя Ю. Памятка патриоту Эстонии // Молодежь Эстонии. 1989. 26 окт.).

¹² См.: Волков В. Эстония: повторение пройденного // Санкт-Петербургские ведомости. 1992. 6 марта; Строганов Ю. По северо-востоку Эстонии бродит призрак Приднестровья // Российская газета. 1992. 1 июля.

¹³ Боярс Ю. Р. «Предмет чести и достоинства»: Комментарий к проекту Закона «О гражданстве Латвийской ССР» // Советская молодежь (Рига). 1989. 26 июля.

¹⁴ Гессен В. М. Подданство, его установление и прекращение. С. 17.

¹⁵ Закон о гражданстве Великобритании от 30 октября 1981 г. (ст. 42.1) традиционно сохраняет тем не менее в качестве условия регистрации гражданина или британского подданного принесение клятвы верности (Законодательные акты о гражданстве; В 4 т. Т, 1: Страны Европы, М., 1993. С. 109).

¹⁶ Попков В. Д. Гражданственность личности — фактор развития социалистического самоуправления народа // Вести. Моск ун-та Сер. 11: Право. 1987. № 1. С. 25—26.

¹⁷ «Между подданными и гражданами нет отличия, кроме того, что последний должен быть общественным человеком, а роль первого может быть лишь ролью частного лица» (История в «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера. Л., 1978. С. 86).

¹⁸ Написанное ни в коей мере не следует воспринимать в качестве критики или даже осуждения автора процитированной статьи. И кроме него немало авторов, включая и нас, отдали дань соответствующей идеологии.

¹⁹ «Каждой общественно-экономической формации и соответствующему ей историческому типу государства свойствен свой исторический тип гражданства (подданства), в котором находят определенное отражение основные черты данного типа государства» (Тункин Г. И. Закон о гражданстве СССР // Советское государство и право. 1979. № 7. С. 22).

²⁰ Паин Э., Попов А. Дудаев и три стадии разложения режима // Российские вести. 1994. 9 сент.

²¹ Заявление Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации от 6 июля 1994 г. «В связи с принятием Сеймом Латвийской Республики Закона о гражданстве» // Российская газета. 1994. 9 июля.

²² Характерно, между прочим, что поиском «национальной идеи», «национального идеала» оказались озабочены и российские идеологи, хотя и по несколько отличным причинам (см., напр.: Абдулатипов Р. Ответ критикам России, или О национальной гордости россиян // Независимая газета. 1994. 22 марта; Национальная идея и идеал нации // Российская газета. 1994. 24 авг., и др.).

²³ Косаков С. К. Конституционные основы советского гражданства. Фрунзе, 1984. С. 12.

²⁴ Этот момент консолидации просматривался, например, даже в определении М. М. Сперанского, более относящемся к древним временам: «Гражданство есть соединение родов в один состав с переменою образа жизни, большею частью кочевого в родовой» (Сперанский М. М. Руководство к познанию законов. СПб., 1845. С. 35).

²⁵ Ведомости Съезда народных депутатов Российской Федерации и Верховного Совета Российской Федерации. 1992. № 6. Ст. 243.

²⁶ Закон о гражданстве Андорры от 1 апреля 1976 г. (ст. 23.1) требует, например, чтобы к просьбе о признании, приобретении или восстановлении гражданства Андорры прилагалась, в частности, «справка о лояльности, выданная судебными властями страны» (Законодательные акты о гражданстве. С. 33).

²⁷ В одном из изданий отмечается: «Мельчание гражданственности сопровождается ее отождествлением с лояльностью» (Политология: Энциклопедический словарь. М., 1993. С. 79).

²⁸ Одно из современных изданий так и утверждает, например, что гражданство «проявляется как взаимоотношение между государством и лицами, находящимися под его властью» (Конституционное (государственное) право: Справочник. М., 1995. С. 32).

²⁹ Достаточно вспомнить- здесь Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 15 декабря 1921 г. «О лишении прав гражданства некоторых категорий лиц, находящихся за границей» (СУ. 1992. №1. Ст. 11).

Дата добавления: 2015-07-10