Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

И заседаниях некоторых обществ в лондоне, относящихся к этому событию, в письме, предназначенном для парижского дворянина, написанном достопочтенным эдмундом бёрком mdccxc

Читайте также:
  1. I. Хозяйственные товарищества и общества.
  2. III. Функции политологии. Возрастание роли политических знаний в жизни общества.
  3. IV. Пропаганда в демократическом обществе
  4. Motels 6» оставляет свет только для некоторых людей
  5. V Связи с общественностью
  6. V. Благое, мудрое начало правит в судьбах человеческих, и нет поэтому достоинства более прекрасного и счастья прочного и чистого, как способствовать благим свершениям мудрости
  7. VII. СЕКС И ОБЩЕСТВО

Берк Э. Размышления о революции во Франции


По-видимому, необходимо уведомить Читателя, что предлагаемые "Размышления" явились результатом переписки между Автором и юным парижским дворянином, который оказал ему честь, попросив изложить свое мнение о тех важных переменах, которые и поныне привлекают всеобщее внимание. Ответ был написан в октябре 1789 года, но не отослан из соображений осторожности. Причины задержки нашли объяснение в коротком письме тому же адресату. Это вызвало с его стороны новые настойчивые просьбы.

Автор вернулся к теме и рассмотрел ее более подробно. Он рассчитывал завершить работу прошлой весной, но она захватила его, и вскоре он обнаружил, что рукопись намного превосходит размеры письма, а важность темы требует более длительного изучения, на которое понадобилось время. Изложив свои первые соображения в письме и возобновив работу, он понял, как трудно отказаться от первоначальной формы, хотя захватившие его мысли и чувства требовали большего простора. Автор осознает, что новый план произведения лучше соответствовал бы изменениям, связанным с увеличением объема и более свободным распределением материала.

Дорогой сэр! Вы были столь любезны, что вновь обратились ко мне с настойчивой просьбой поделиться с Вами мыслями о последних событиях во Франции. Надеюсь, я не давал Вам повода полагать, что придаю слишком большую ценность своим соображениям и сам стремлюсь их обнародовать. Мои выводы не столь значительны, чтобы беспокоиться о том, сообщать ли их кому-нибудь или нет. Некоторое время я колебался, когда Вы в первый раз выразили желание получить их. В первом письме я имел честь писать, что не собираюсь предлагать Вам ничьих мнений, кроме своих собственных. Мои ошибки, если они есть, - это мои ошибки. Я один отвечаю за них своей репутацией.

Вы, конечно, поняли из переданного Вам большого письма, что я всем сердцем желаю, чтобы Франция была оживлена духом разумной свободы, но, к великому сожалению, я не могу скрыть от Вас, что некоторые последние события вызывают у меня серьезные сомнения.

Вы полагали, когда писали мне, что я могу принадлежать к тем, кто одобряет у нас события во Франции, получившие публичную поддержку со стороны двух дворянских клубов в Лондоне, существующих под названиями Конституционное общество и Революционное общество.

Я, конечно, имею честь принадлежать более чем к одному клубу, в которых высоко ценятся принципы нашей Славной революции и конституции королевства. Я и сам с величайшим усердием стараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы сохранить эти принципы в их чистоте и силе. В этом Вы не должны сомневаться.

Те, кто старается сохранить память о нашей революции и привержены конституции нашего королевства, должны быть очень осторожны, когда им приходится иметь дело с людьми, которые под предлогом восторга перед Революцией и уважения к Конституции часто отступают от их ясного духа и истинных принципов.

Прежде чем я начну отвечать на некоторые вопросы Вашего письма, я хотел бы просить позволения представить Вам сведения, которые мне удалось получить, о двух клубах, считающих себя вправе вмешиваться в дела Франции, и уверить Вас, что не являюсь и никогда не был членом ни одного из них.

Первый, называющий себя Конституционным обществом или Обществом конституционной информации, или, может быть, как-нибудь иначе, полагаю, существует уже семь или восемь лет. По уставу это общество, казалось бы, должно выполнять благотворительные функции, а не петь дифирамбы. Во всяком случае, оно издает книги в пользу своих членов; часть из этих книг предназначена для продажи и может попасть в руки книгопродавцев, что, по моему мнению, способно нанести большой ущерб разумной части общества. Впрочем, может быть, эти книги раздаются как дар благотворительности и читаются из милосердия - не знаю. Думаю, что часть их была экспортирована во Францию, и Вы и сейчас могли бы найти их в продаже как товар, не пользующийся спросом.

Не думаю, что они улучшились в пути (говорят, некоторые ликеры при перевозке через море улучшают свои качества). Во всяком случае, я не знаю ни одного здравомыслящего человека, сказавшего хоть слово одобрения по поводу большинства изданий, выпущенных этим обществом.

Ваше Национальное собрание, кажется, придерживается того же мнения, что и я, об этом бедном благотворительном клубе. Во всяком случае, весь букет его благодарственного красноречия был предназначен только Революционному обществу, хотя Конституционное вполне могло претендовать на свою долю. Поскольку вы выбрали Революционное общество в качестве объекта вашей величайшей национальной благодарности, согласитесь, что и мне простительно сделать поведение его членов в последнее время предметом собственных наблюдений.

Приняв этих господ, Национальное собрание одарило их значительностью, и они отплатили за доброту, действуя в Англии как комитет по распространению его идей. Теперь они чувствуют себя привилегированным обществом, удостоенным похвалы революционеров. Надо сказать, что ваша революция оказалась единственной, которая придала блеск обскурантизму и восславила несуществующие достоинства. До самого последнего времени я ничего не знал об этом клубе, и он ни секунды не занимал мои мысли, как, впрочем, и ничьи другие.

Я слышал, что в годовщину Революции 1688 года какой-то клуб диссентеров, названия которого я не знаю, имел обыкновение выслушивать проповедь в одной из своих церквей, после чего его члены весело проводили остаток дня в таверне. Но я никогда не слыхал, чтобы какая-нибудь политическая организация избирала предметом своего официального праздничного заседания ни больше ни меньше как достоинства конституции другого государства, пока, к своему величайшему изумлению, не обнаружил это в поздравительном обращении, дающем авторитетное одобрение действиям французского Национального собрания. В старом уставе, регламентирующем поведение членов этого клуба, я не нашел ничего, что позволило бы сделать для него исключение. Мало вероятно, что новые члены, вступившие в него с определенной целью, и некоторые христианские политики, которые любят совершать благодеяния и заботятся о том, чтобы скрыть руку, подающую вспомоществование, допустили нечто подобное в свои благочестивые планы. Думаю, что здесь имела место частная инициатива.

Так вот, прежде всего я был бы огорчен, если бы меня считали прямо или косвенно причастным к заседаниям этих клубов. Где бы я ни находился - в старом или новом обществе, в Римской или Парижской республике, не ощущая себя облеченным апостольской миссией и являясь гражданином независимого государства, связанным его публичной волей, я не позволил бы себе вступать в официальную переписку с правительством другого государства без согласия своего собственного. [...]

Я льщу себя надеждой, что люблю подлинную, мужественную и нравственную свободу не меньше, чем любой член Революционного общества, кем бы он ни был; я думаю, что доказал свою приверженность делу свободы всем своим общественным поведением. Но я не могу хулить или хвалить что бы то ни было, имеющее отношение к человеческим поступкам и общественным интересам, если не увижу предмета во всех его связях, во всей обнаженности, а не в единичности метафизической абстракции. Обстоятельства (мимо которых с легкостью проходят некоторые господа) в действительности определяют достоинства и недостатки каждого политического решения. Именно обстоятельства делают любую общественную или политическую схему полезной или пагубной для человечества.

Абстрактно рассуждая, твердая власть так же хороша, как свобода; но мог бы я, находясь в здравом рассудке, десять лет назад поздравлять Францию с тем, что она удовлетворена своим правительством, не разобравшись, какова природа этого правительства или какими методами оно управляет? Должен ли я сегодня поздравлять эту страну с освобождением только потому, что абстрактно свобода может быть отнесена к благу для человечества? Должен ли я всерьез поздравлять безумца, который бежал из-под защиты сумасшедшего дома и благотворного мрака своей палаты только потому, что он вновь получил возможность пользоваться светом и свободой?

Должен ли я поздравлять убийцу или разбойника с большой дороги, разбившего оковы тюрьмы, с обретением им своих естественных прав? Это походило бы на эпизод освобождения преступников, осужденных на галеры, героическим философом - Рыцарем Печального Образа.

Газ или сжатый воздух разорвали сосуд: но мы вынуждены воздержаться от суждения, пока не осядет первый вихрь и жидкость не станет прозрачной, если хотим проникнуть глубже, чем это позволяет сделать бурлящая и мутная поверхность. Равным образом я должен терпеливо подождать, прежде чем публично поздравлять людей с приобретенным ими благом. Лесть в одинаковой степени развращает льстеца и того, кому она предназначена; низкая лесть не идет на пользу ни народам, ни королям. Вот почему я воздержусь от поздравлений Франции с обретенной свободой, пока не буду знать, как новая ситуация отразилась на общественных силах; управлении страной; дисциплине в армии; на сборе и справедливом распределении доходов; на морали и религии. Все это прекрасные вещи, и без них свобода не может быть благословением. Значение свободы для каждого отдельного человека состоит в том, что он может поступать так, как ему нравится: мы должны понять, что ему нравится, прежде чем пришлем поздравления, которые в скором времени могут обернуться соболезнованиями. Осторожность требуется даже тогда, когда речь идет об отдельном, частном человеке; но свобода, когда она становится принадлежностью массы, обретает власть. Прежде чем декларировать эту тему, народ должен рассмотреть возможность ее использования, ибо это новая власть новых людей, у которых малый или вообще отсутствует опыт управления, а их активность на политической сцене не всегда означает, что именно они действительно являются движущей силой. Однако члены Революционного общества считают все эти соображения ниже своего достоинства.

Поскольку я пребывал в своем имении, откуда имел честь писать Вам, то по приезде в город послал за отчетом о заседаниях названного общества, который был опубликован и содержит проповедь доктора Прайса, а также письма герцога де Ла Рошфуко, архиепископа Экса и некоторые другие материалы.

Весь этот документ, представляющий план связать Англию с французскими событиями, подражая действиям Национального собрания, вызвал у меня серьезное беспокойство, ибо влияние этих действий на власть, репутацию, процветание и спокойствие Франции с каждым днем все очевиднее. Становится понятным и то, что создаваемая конституция призвана узаконить будущее государственное устройство вашей страны. Теперь у нас есть факты, позволяющие с достаточной точностью представить себе объект, предлагаемый нам для подражания. Если обычно благоразумие, сдержанность, этикет рекомендуют нам в некоторых обстоятельствах промолчать, то осторожность высшего порядка оправдает нас, если мы позволим себе высказать свои суждения.

Дело в том, что возможность возникновения беспорядков в Англии в настоящее время ничтожна; но на вашем примере мы увидели, как слабый младенец постепенно набрал силу, способную громоздить гору, и развязал войну с самими Небесами. Когда у Вашего соседа пожар, неосмотрительно допускать игру с огнем в собственном доме. Лучше быть презираемым за слишком тревожные и мрачные предчувствия, чем оказаться в беде из-за излишней уверенности в безопасности.

Я пекусь прежде всего о мире моей страны, хотя никоим образом не равнодушен к Вашей. Мне хотелось бы удовлетворить Ваш личный интерес, поэтому я прошу у Вас разрешения выражать свои мысли и чувства, не извиняясь впредь за свободу эпистолярного стиля.

Итак, я начал с заседаний Революционного общества; но это отнюдь не означает, что я собираюсь ограничиться этой темой. Да это и невозможно! Меня крайне заботят дела не только Франции, но и Европы, а может быть, и не одной Европы. Рассмотрев все обстоятельства, приходишь к выводу, что Французская революция - удивительнейшее в мире событие. Самые высокие цели достигаются, и тому есть множество примеров, средствами совершенно абсурдными, смешными и презренными. В этом странном хаосе легкомыслия и ярости каждый предмет утрачивает свою природу, и все виды преступлений смешиваются со всеми видами безумств. При виде того, что происходит в этом чудовищном трагикомическом спектакле, где бушуют противоречивые страсти, зритель поочередно оказывается во власти презрения и возмущения, слез и смеха, негодования и ужаса.

Однако нельзя отрицать, что есть люди, которые смотрят этот спектакль с совершенно иной точки зрения. Он не вызывает у них других чувств, кроме восторга и ликования. В том, что происходит во Франции, они не видят ничего, кроме мирной и твердой поступи свободы, т.е. процесс в целом последовательный, нравственный, заслуживающий не только аплодисментов светских политиков макиавеллиевского толка, но и способный служить темой благоговейных излияний церковного красноречия.

Утром 4-го ноября, д-р Ричард Прайс, священник нонконформистской церкви, произнес перед своим клубом в доме собраний диссентеров Олд Джюри чрезвычайно запутанную проповедь. В общий котел было брошено несколько добрых нравственных и религиозных чувств вкупе с политическими соображениями, мнениями и размышлениями, при этом Французская революция составляла весьма солидный ингредиент всего содержимого.

Я считаю, что поздравительный адрес, переданный герцогом Стенхоупом от Революционного общества Национальному собранию, построен на идеях, изложенных в этой проповеди, и является естественным выводом из нее. Его создание было инициировано самим проповедником и с энтузиазмом поддержано его сторонниками.

Лично я рассматриваю эту проповедь как публичную декларацию человека, тесно связанного с литературными интриганами, строящими козни философами, политическими теологами и теологическими политиками как дома, так и за рубежом. Я знаю, что они считают его оракулом, потому что он разразился филиппиками и поет свою пророческую песнь точно в унисон с их планами. [...]

Доктрины нашего проповедника касаются жизненно важных разделов английской конституции. В своей политической проповеди он утверждает, что Его Величество - "единственный законный король в мире, ибо только он владеет короной по выбору своего народа". Интересы момента требуют глубокого рассмотрения солидности этого довода, в соответствии с которым король Великобритании должен принести благодарность членам Революционного общества за то, что они сделали его своим вассалом.

Эта доктрина в отношении принца крови, занимающего сегодня британский престол, - нонсенс, неправда, утверждение, опасное юридически, незаконное и антиконституционное. Если верить нашему богослову от политики, то если бы король владел короной не "по выбору народа", он был бы незаконным монархом, узурпатором перед лицом всего мира, не имеющим прав на преданность своего народа. Нет ничего менее соответствующего действительности.

Распространители этой идеи (народный выбор - необходимое условие законного существования королевской власти) рассчитывают, что на нее станут смотреть сквозь пальцы до тех пор, пока она не будет обращена на короля Великобритании. А за это время к ней постепенно привыкнут. Сейчас ею можно оперировать только в теории, отнеся на счет кафедрального красноречия, и сохранить для будущего использования, поскольку соображения безопасности, присущие каждому правительству, у нашего отсутствуют. Итак, политики действуют, пока их доктрины не привлекают особого внимания, дожидаясь времени, когда их можно будет пустить в дело.

Быть может, утверждая, что король получает свою корону по выбору народа, они хотят сказать, что предки короля в свое время были призваны на престол в результате некоего выбора. Если допустить такую интерпретацию, возникает вопрос, чем их идея выбора отличается от нашей идеи престолонаследия? Несомненно, что начало всех династий было положено выбором или призванием на трон монарха. Это достаточное основание, чтобы считать, что все монархи Европы были когда-то выбраны, в том числе и правящая ныне в Англии династия, и сегодня король Великобритании является таковым по установленному правилу престолонаследия, принятому в соответствии с законами страны, и владеет короной, полученной, даже с точки зрения Революционного общества, "по выбору". Наследники Его Величества, каждый в свою очередь, получат корону; при этом заложенная в законе о престолонаследии концепция выбора в каждом случае будет аналогична той, в соответствии с которой нынешний король носит свою.

В доктрине д-ра Прайса есть и вторая сторона - очевидная декларация права народа на выбор. Все инсинуации, касающиеся выборности короля, отталкиваются от этого права и ссылаются на него.

Действительно, революция дала английскому народу три фундаментальных права, составляющих единую систему, которую можно сформулировать в коротком предложении:
Мы получили право:
Выбирать наших правителей.
Низлагать их в случае дурного правления.
Самим создавать правительство.

Этот новый, доселе неслыханный Билль о правах, хотя и был внесен от имени народа, на самом деле принадлежит известным нам господам и их клике. Но английский народ не разделяет их мнения, он отрекается от него и будет сопротивляться его практическому применению всей своей жизнью и своим имуществом. Он связан обязанностью поступать именно так законами страны, возникшими в результате той самой Революции, к которой апеллировало постоянно злоупотребляющее ее именем Революционное общество, поднимая вопрос о вымышленных правах. Господа из Олд Джюри в своих рассуждениях о Революции 1688 года путают ее с Английской революцией, которая произошла на 40 лет раньше, и с недавней Французской революцией, которая так запала в их сердца, что они постоянно смешивают между собой все три. Попробуем разделить то, что они смешали. Обратимся к уважаемым нами революционным актам, чтобы выяснить подлинные принципы, на которых они строятся. Принципы Революции 1688 года изложены в законодательном акте парламента, носящим название "Декларация прав". В этом мудром документе, созданном крупными юристами и государственными деятелями, а не пылкими и неопытными энтузиастами, нет ни единого слова, ни единого намека на всеобщее право "выбирать наших представителей, низлагать их в случае дурного правления и самим создавать правительство".

Декларация прав - краеугольный камень нашей конституции. Ее полное название "Акт о декларации прав и свобод человека и установлении права престолонаследия". Вы видите уже из названия, что перечисленные права декларируются вместе и неразрывно связаны друг с другом. [...]

Утверждение, что Революция дала нам право выбирать наших королей, далеко от истины, ибо мы обладали этим правом и до нее. И английский народ, имея возможность утвердить это право, торжественно отказался от него навеки. Поэтому напрасно господа из Революционного общества полагают, что они понимают законодательные акты лучше, чем те, кем они были установлены и чей блестящий стиль запечатлел в наших декретах и наших сердцах слова и дух этого бессмертного акта.

Что касается низложения королей, о котором эти господа так много и с удовольствием болтают, то эта церемония практически никогда не совершается без насилия. Свержение с трона или, если этим господам больше нравится, "низложение королей" всегда было и будет для государства событием чрезвычайным и всегда - вне закона. Это скорее вопрос о стратегии, расстановке сил, имеющихся средствах и возможных последствиях подобных действий, чем о правах. Его поднимают не для оскорблений и не для обсуждения досужими умами. Демаркационная линия риска, где кончается повиновение и начинается сопротивление, неотчетлива, размыта, с трудом различима. Ситуация определяется не единичным событием, а цепью поражений, будущие перспективы столь же плачевны, что и прошлый опыт, - вот когда приходится ставить диагноз, чтобы прописать горькое лекарство лихорадящему государству и тем, кого природа призвала к управлению им в это критическое, кризисное, смутное время. Чтобы определить тяжесть болезни, нужна мудрость, способная отделить высокие помыслы от злоупотреблений властью, оказавшейся в недостойных руках, самоуверенность и дерзость от приверженности благородному риску. Но в любом случае революция - самый последний ресурс разума и добра.

Третий пункт, провозглашенный с кафедры Олд Джюри, - "право самим создавать правительство", такой же плод революции, как и два предыдущих. Если Вы хотите понять дух английской конституции и государственное устройство страны, которые сохранились до настоящего времени, Вам необходимо проследить, как они проявлялись в нашей истории, парламентских актах и документах, а не искать ответ в проповедях и послеобеденных тостах Революционного общества. Тогда Вы поймете, что сохранившиеся неоспоримые законы и свободы способны защитить нас от этого "права", которое мало соответствует нашему характеру и невыносимо для любой власти.

Самой мысли о создании нового правительства достаточно для того, чтобы вызвать у нас ужас и отвращение. В период Революции мы хотели и осуществили наше желание сохранить все, чем мы обладаем как наследством наших предков. Опираясь на это наследство, мы приняли все меры предосторожности, чтобы не привить растению какой-нибудь черенок, чуждый его природе. Все сделанные до сих пор преобразования производились на основе предыдущего опыта; и я надеюсь, даже уверен, что все, что будет сделано после нас, также будет строиться на предшествующих авторитетах и образцах.

Наши первые реформы заключены в Великой хартии. Сэр Эдуард Кок, этот великий оракул нашего законодательства, и его последователи установили родословную наших свобод. Они доказывали, что древняя Великая хартия короля Иоанна была связана с другой позитивной Хартией - Генриха I, и обе они подтверждали "права человека" ничуть не хуже, чем это делают с наших кафедр и ваших трибун словоохотливые ораторы вроде д-ра Прайса или аббата Сиейса. Но вопреки заключенной в этих документах практической мудрости, которая теснит их научные теории, они противопоставляют наследственному праву, которое дорого всякому человеку и гражданину, свое спекулятивное, пропитанное сутяжническим духом право. Но во всех законах, предназначенных для защиты наших свобод, в том числе и в Декларации прав, ни единым словом не упоминается право "самим создавать правительство".

Вы видите, что начиная с Великой хартии до Декларации прав наша конституция следовала четкой тенденции отстаивания свобод, которые являются нашим наследством, полученным от праотцов и переданных потомкам как достояние народа, и без каких-либо ссылок на другие более общие приобретенные права. Так, наша конституция сохранила наследственную династию, наследственное пэрство. У нас есть палата общин и народ, унаследовавший свои привилегии и свободы от долгой линии предков.

Такое политическое устройство представляется мне плодом глубоких размышлений или скорее счастливым результатом следования мудрым законам природы. Дух новшеств присущ характерам эгоистическим, с ограниченными взглядами. Английский народ прекрасно понимает, что идея наследования обеспечивает верный принцип сохранения и передачи и не исключает принципа усовершенствования, оставляя свободным путь приобретения и сохраняя все ценное, что приобретается. Преимущества, которые получает государство, следуя этим правилам, оказываются схваченными цепко и навсегда. В соответствии с конституцией, выработанной по подобию законов природы, мы получаем, поддерживаем и передаем наше правительство и привилегии точно так же, как получаем и передаем нашу жизнь и имущество. Политические институты, блага фортуны, дары Провидения переданы потомству, нам и для нас, в том же порядке и в той же последовательности. Наша политическая система оказывается в точном соответствии с мировым порядком, она существует по правилам, предписанным для функционирования постоянного органа, состоящего из временных частей, этот порядок по закону великой, поразительной мудрости предусматривает слияние воедино огромных таинственных человеческих рас, которые по неизменному закону постоянства стремятся вперед в общем процессе вечного угасания, гибели, обновления, возрождения и нового движения. Так универсальный закон природы преломился в жизни государства, в котором мы усовершенствуем то, что никогда не бывает полностью новым, и сохраняем то, что никогда полностью не устаревает. Придерживаясь таких принципов по отношению к предкам, мы ведомы не древними предрассудками, а идеей философской аналогии. Принимая престолонаследие, мы основываем правление на кровных связях, а законы страны увязываем с семейными узами и привязанностями, храня в памяти с любовью и милосердием наше государство, домашние очаги, могилы предков и алтари. Рассматривая наши свободы в свете идеи наследования, мы получаем немалые преимущества. Дух свободы, часто провоцирующий беспорядки и эксцессы, действуя как бы в присутствии канонизированных предков, умеряется благодаря глубокому уважению и благоговению. Идея свободы, полученная людьми вместе с врожденным чувством достоинства, защищает поколения от неизбежной наглости выскочек. Вот почему наша свобода - это благородная свобода. Она значительна и величественна. У нее есть родословная, своя портретная галерея предков, ей принадлежат надписи на монументах, документы, свидетельства, титулы и права. Наше почитание гражданских институтов зиждется на той же основе естественного почитания индивидуума. Все ваши софисты не могут предложить ничего лучшего для сохранения всеобщей гармонии, которая в природе и обществе возникает через взаимную борьбу противоположных сил. Вы считаете эти противоположные конфликтующие интересы недостатком вашего прежнего и сегодняшнего политического устройства, в то время как они являются спасительным препятствием для всех поспешных решений. Тщательное обдумывание выбора оказывается не только возможным, но и необходимым; происходит полное изменение предмета компромисса, что, естественно, порождает умеренность; эта умеренность защищает от воспаленного зла, жестокости, непродуманности, неумелого реформаторства и делает неосуществимыми все усилия деспотической власти. Разнообразие интересов и позиций в данном случае полезно, ибо общая свобода тем лучше защищена, чем больше различных точек зрения. Пока монархия своим весом скрепляет все разрозненные части, им не грозит искажение, распад, сдвиг с предназначенных мест.

Вы могли бы воспользоваться нашим примером и придать обретенной вами свободе подобающее ей достоинство. Ваша государственность, и это правда, оказалась в полуразрушенном состоянии. Но у вас остался фундамент и часть стен благородного и почитаемого храма. Теперь вы можете восстановить эти стены и начать строительство на старом фундаменте.

Вы обладаете всеми преимуществами своего прежнего государственного устройства; но вы предпочитаете действовать так, как будто никогда и не имели ничего общего с гражданским обществом, и каждый шаг делаете заново, презирая все, что вам принадлежало. Вы хотите основать дело без капитала. Если новые поколения французов кажутся вам недостойными, вы можете обратиться к более древним предкам, приняв их мудрость и добродетель за образец, возвыситься до него, подражая и вдохновляясь этим примером.

Уважая своих праотцов, вы научитесь уважать себя. Вы перестанете рассматривать французов как нацию, которая родилась и пребывала в рабстве до 1789 года. Тогда бы возросла цена вашей чести, ваши преступления были бы прощены, а сами вы вряд ли были довольны тем, что вас представляют как банду беглых рабов, внезапно вырвавшихся из крепостного состояния, и были бы достойны свободы, которой злоупотребили, ибо к ней не привыкли. В противном случае, мой достойный друг, вряд ли было бы мудрым считать французов, как это всегда делал я, великодушной и галантной нацией, обладающей высокими романтическими чувствами преданности, чести и лояльности. Свершившиеся события оказались для вас неблагоприятны, но вы не должны позволить ограниченным и подобострастным политикам закабалить себя. Разве в лучшие свои времена вы не действовали в духе общественного договора и страна, олицетворенная ее королем, не вызывала всеобщего уважения?

Если бы вы не вычеркнули из памяти своих предков, сохранили живыми прежние принципы и образцы старого всеобщего европейского закона, улучшив и приспособив его к современной ситуации, вы бы явили миру примеры новой мудрости. Вы сделали бы дело свободы почетным в глазах достойных людей всех народов. Вы посрамили бы деспотизм на земле, показав, что свобода не только совместима с законностью, но, когда она не отвергает дисциплину, то и способствует ей.

Если бы вы все это сделали, вы получили бы хорошие плоды: свободное государство, сильную монархию, дисциплинированную армию, реформированную и пользующуюся уважением церковь, смягченное и энергичное дворянство - все условия, чтобы умножать ваши добродетели, а не уничтожать их; либеральные порядки для третьего сословия позволили бы ему соревноваться с дворянством и привлечь его на свою сторону; у вас был бы защищенный, довольный и трудолюбивый народ, научившийся понимать и ценить благополучие, которое можно обрести только на стезях добродетели и которое гарантируется полным моральным равенством. Вместо этого людей, обреченных влачить во мраке тяжелую трудовую жизнь, чудовищно обманывают, внушая им ложные идеи и напрасные надежды, делая реальное неравенство еще более горьким, ибо избавиться от него невозможно.

Для вас был открыт путь к счастью и славе, вы вошли бы в мировую историю. Но подсчитайте теперь свои достижения: к чему привело вас забвение предков и презрение к современникам. Следуя за ложными огнями, Франция за ужасные бедствия расплачивается столь высокой ценой, какую другие народы не заплатили за очевидные благодеяния. Франция купила нищету ценой преступления!

Все другие нации начинали создание нового правительства или реформирование прежнего с укрепления религии и церковных ритуалов. Все другие народы основывали гражданские свободы на строгих правилах и системе строжайшей и мужественной морали; но как только Франция сбросила узду законной власти, она удвоила дикую распущенность, своеволие, наглое безверие - в теории и на практике; все слои населения оказались охваченными отвратительной коррупцией, которая всегда считалась болезнью богатства и власти. Так теперь выглядит один из новых принципов равенства во Франции. Коварство руководителей страны привело к тому, что в королевском совете была создана атмосфера нетерпимости и раздражения, его наиболее сильные стороны утрачены. Мрачная подозрительность и недоверие, разлитые повсюду, научили королей дрожать перед тем, что позднее было названо иллюзорной благосклонностью политиков-моралистов. Суверен будет рассматривать тех, кто советовал ему безгранично доверять своему народу, как ниспровергателей трона, как предателей, цель которых разрушение. Они обратили во зло природное добродушие народа, обещав разделить с ним власть, бесстыдно полученную путем вероломства. Уже одного этого было довольно, чтобы нанести непоправимый вред не только вам, но и всему человечеству. Вспомните, как парижский парламент говорил вашему королю, что ему нечего бояться созыва Генеральных штатов, которые со рвением поддержат достоинство и могущество монархии. Естественно, что те, кто так говорил тогда, сейчас прячут головы; они внесли свой вклад в катастрофу, которая явилась результатом их советов и принесла несчастие их суверену и стране: такие пылкие заявления обычно предназначаются для того, чтобы усыпить бдительность власти, побудить ее к авантюрам импровизированной политики, пренебречь мерами предосторожности, которые отличают наилучшие намерения от идиотизма; в таких условиях ни один человек не может гарантировать спасительный эффект любого абстрактного плана правительства. Члены парламента не приняли необходимых мер предосторожности. В результате лекарство, необходимое для больного государства, было превращено в яд. Французский бунт против мягкой и законной монархии принял характер более издевательский, яростный и оскорбительный, чем если бы народ выступал против узурпатора или самого кровавого тирана. Народ сопротивлялся уступкам. Его удары были направлены против протянутой руки, которая предлагала милость, пощаду и избавление.

Это было противно природе. Все же остальное оказалось в порядке вещей. Успех предопределил наказание. Ниспровергнутые законы, разогнанные суды, бессильная промышленность, издыхающая торговля, неоплаченные долги, народ, доведенный до нищеты, разграбленная церковь, армия и гражданское общество в состоянии анархии, анархия, ставшая государственным устройством, каждое человеческое и божье создание, принесенное в жертву идолу народного доверия, и как следствие - национальное банкротство. Наконец, в довершение всего появляются бумажные деньги, принятые новой, ненадежной, грозящей падением властью; их обращение призвано поддержать великую империю и заменить два драгоценных металла, которые всегда служили человечеству.

Были ли необходимы все эти мерзости? Явились ли они неизбежным результатом отчаянных усилий смелых и решительных патриотов, вынужденных переплыть море крови, чтобы достичь мирного берега цветущей свободы? Нет! Ничего подобного! Свежие руины Франции, которые поражают вас повсюду, куда бы вы ни бросили взгляд, не являются опустошениями, произведенными гражданской войной; они - печальные, но поучительные памятники необдуманных и невежественных решений, принятых во время глубокого мира; это красноречивые доказательства некомпетентности и самонадеянности новой власти, которая не встречала сопротивления. Люди, которые, совершая преступления, сводили личные счеты; которые допустили дикий разгул общественной злобы, не встретили в своем продвижении почти никакого сопротивления. Их марш больше походил на триумфальное шествие, чем на военные действия. Их пионеры приходили первыми и крушили все, что попадалось им под руку. Ни одна капля их крови не была пролита во имя страны, которую они разрушили. Они ничем не пожертвовали ради своих проектов, когда заключали в тюрьму короля, убивали своих сограждан, заставляли умыться слезами, повергнув в горе и нищету, тысячи достойных людей и благородных семейств. Источником их жестокости был даже не страх. Она явилась результатом уверенности в полной личной безопасности. Она толкала их на государственную измену, позволяла творить грабежи, насилие, убийства, кровавую резню и оставлять пепелища в разоренной стране. Но все это можно было предвидеть с самого начала.

Выбор насилия и зла был бы абсолютно непонятен, если бы мы не знали состава Национального собрания. Я имею в виду даже не его формальную структуру, которая достойна порицания, а тех людей, из которых оно по большей части состоит, и это в десятки тысяч раз важнее всех на свете формальностей. Если вы ничего не знаете об этом собрании, кроме его названия и функции, вы решите, что никакими красками нельзя живописать что-нибудь более почтенное. Когда в вашем воображении возникнет образ собранных, как в фокусе, добродетели и мудрости всего народа, вы не посмеете осудить даже самые отвратительные поступки. В этом есть нечто мистическое. Но никакие названия, власть, функции или иные искусственные установления не могут сделать людей, входящих в систему власти, иными, чем их создал Бог, природа, образование и жизненный уклад. Народ не может дать им способности, которые определились бы иными факторами. Добродетель и мудрость могут быть предметом выбора, но выбор, тот или иной, не дарует людям качеств, позволяющих им возвыситься во власти.

После того как я прочел список лиц, выбранных от третьего сословия, все происходящее уже не вызывало моего удивления. Конечно, я нашел среди них несколько человек высоких качеств, блестящих талантов, но ни один из них не имел практического опыта в государственном управлении. Лучшие из них были теоретиками. Но сколь достойным ни было это меньшинство, характер и направление собрания определяет не оно. В любом политическом корпусе существуют лидеры и ведомые. Лидеры должны сообразовывать свои идеи со вкусами, способностями и положением тех, кого они хотят вести за собой. Вот почему, если собрание в большей своей части состоит из людей ничтожных и порочных, то высшие достоинства, столь редко являющиеся в мире и рассеянные среди талантливых, можно не брать в расчет, ибо они не помешают им использовать их для осуществления самых дурных проектов. Поскольку лишь немногие обладают искомой степенью добродетели, они станут действовать в интересах своего честолюбия и стремления к славе, так что та часть собрания, к которой они приспосабливаются, чтобы использовать в своих целях, окажется обманутой и станет инструментом в их руках. На таком политическом рынке лидеры будут вынуждены идти на поклон к невежеству, а те, кто пойдет за ними, - служить средством для осуществления порочных планов своих руководителей.

В собрании, чтобы иметь возможность гарантировать определенную степень разумности предложений, исходящих от лидеров, необходимо, чтобы они уважали и, может быть, в известной мере побаивались тех, кого собираются вести за собой; нужно, чтобы эти последние обладали способностью судить, а не просто служить простыми исполнителями и слепо идти на поводу. Для этого они должны обладать некоторым весом и авторитетом. Ничто не может обеспечить разумное и устойчивое руководство подобным собранием, кроме респектабельности его участников, которая определяется их общественным положением, владением недвижимостью, образованием и другими качествами, расширяющими кругозор.

Первое, что меня поразило в профессиональном составе французских Генеральных штатов, это изменение их состава. Я обнаружил, что представители третьего сословия составили шестьсот человек. Это равнялось числу представителей двух других сословий. Если бы сословия должны были действовать раздельно, их численность не имела бы значения при принятии решений. Но когда оказалось, что всем трем сословиям придется объединиться, неизбежный политический результат работы столь многочисленного представительства сделался очевидным. Малейшее отступничество представителей одного из двух сословий передавало власть в руки третьего. Вскоре так и случилось. Таким образом его состав приобрел бесконечно большое значение.

Судите же, сэр, о моем удивлении, когда я обнаружил, что большая часть собрания состоит из практикующих юристов. В нее не вошли пользующиеся уважением судейские, которые служили своей стране мудростью и честностью; ни ведущие юристы - гордость адвокатуры; ни известная университетская профессура; это были, как и следовало ожидать, самые низкие, необразованные слои своих классов, попросту говоря, технические исполнители. Были исключения, но общий состав собрания - это полуграмотные провинциальные адвокаты, управляющие мелких юридических контор, деревенские нотариусы и целая банда муниципальных чиновников, подстрекателей и руководителей маленьких деревенских баталий. Читая список, я ясно увидел, какими последствиями это чревато (что очень скоро подтвердилось).

Уважение к любой профессии поддерживается уровнем уважения, которым пользуется каждый ее представитель. Каковы бы ни были личные заслуги отдельных правоведов, - во многом они, несомненно, очень значительны, - в этом милитаризованном королевстве судейское звание не относится к числу почитаемых; исключение составляют те немногие, профессия которых является наследственной и чьи фамильные конторы пользуются властью и авторитетом. Следующая категория менее уважаема, а что до технических исполнителей, то приходится заметить, что их репутация крайне низка.

Когда высшая государственная власть оказывается в руках политического органа, составленного так, как мы видели, то последствия неизбежны. Практически высшая власть становится принадлежностью людей, не привыкших к самоуважению, не рискующих никакой завоеванной репутацией, и не приходится надеяться, что они скромно и терпеливо распорядятся ею. Можно ли ожидать, что эти люди, по вдохновению толпы оказавшиеся вознесенными из самого низкого состояния к вершинам власти, не окажутся отравленными своим удивительным возвышением?

Можно ли предполагать, что эти люди - решительные, активные, коварные, сутяжнического толка и бойкого ума, согласятся быть отброшенными в свое прежнее темное состояние, к крючкотворству и дрязгам привычной трудовой жизни? Можно ли сомневаться, что они любой ценой, даже во вред государственным интересам, в которых ничего не понимают, не начнут преследовать личные выгоды, в которых разбираются слишком хорошо. Теперь ни одно событие в этой стране уже не зависело от случая или непредвиденных обстоятельств. Все стало неизбежно, необходимо, предопределено самой природой вещей. Они должны были (поскольку их способности не позволяли лидировать) присоединиться к любому проекту, обещавшему им сутяжническую конституцию, которая открыла бы перед ними огромное число прибыльных должностей, появляющихся в государстве как следствие всех больших волнений и переворотов, и особенно насильственного передела собственности. Вряд ли можно было полагать, что эти люди, чье существование всегда строилось на умении сделать собственность спорной, незащищенной, двусмысленной, станут дожидаться ее стабилизации. Внезапное возвышение увеличило их возможности, но склонности и привычки, кругозор и способ осуществления своих намерений должны были остаться прежними. Все так! Но люди из других сословий, более трезво и широко мыслящие, должны были бы остановить и ограничить этих выскочек. Неужели они трепетали перед сверхпочетной властью и внушающим ужас величием кучки провинциальных клоунов, заседавших в собрании, иные из которых отвечали "нет" на вопрос, умеют ли они читать и писать? или перед небольшой группой торговцев, хоть и несколько более образованных и лучше знакомых с общественным порядком, но никогда не знавших ничего дальше своих прилавков?

Нет! Обе категории были созданы скорее для того, чтобы тягаться между собой в интригах и юридическом крючкотворстве, чем стать противовесом друг другу. При такой опасной диспропорции все нуждались в руководителях. К факультету законников присоединилось довольно много представителей медицинского факультета. Во Франции врачи пользовались не большим уважением, чем юристы. Врачей можно отнести к людям, не привыкшим держать себя с достоинством; но даже если предположить, что они пользовались заслуженным уважением, постель больного - не академия для воспитания законодателей и государственных деятелей.

Далее мы имеем дело с различными посредниками, которые больше всего заинтересованы в том, чтобы во что бы то ни стало поменять свои ценные бумаги на более солидную земельную собственность. К ним присоединились люди иного сорта, от которых можно было ожидать столь же мало понимания и внимания к интересам великого государства, сколь и уважения к стабильности некоторых государственных институтов, - исполнители, а не руководители. Таков в общих чертах состав третьего сословия в Национальном собрании, который почти равнодушен к тому, что мы называем подлинными интересами страны.

Мы знаем, что палата общин британского парламента не закрывает свои двери ни для каких классов, в нее входят самые блестящие их представители по рангу, крови, богатству, приобретенному или унаследованному, по талантам, проявленным на военном и гражданском поприщах, во флоте, в политике, - все лучшее, что может предложить страна. Но предположим, хотя это и трудно сделать, что палата общин составлена так же, как собрание третьего сословия во Франции. Неужели интриги и крючкотворство сносились бы здесь терпеливо и встречались без отвращения?

Избави Бог, чтоб я хоть в чем-нибудь умалил достоинства профессии, которая по сути есть второе духовенство, исполняющее обязанности святого правосудия. Я благоговею перед людьми, исполняющими свой долг, и не делаю никаких исключений. Они прекрасно выполняют свои профессиональные функции и не нуждаются ни в чьих оценках. Но все же, когда люди ограничены своими специфическими привычками и закоснели в постоянном служении узкому кругу, они почти не способны соответствовать качествам, которые даются знанием человеческой природы, опытом работы в разнообразных сферах, пониманием связей и мнений, внешних и внутренних интересов - всего того, что формирует такую многосложную структуру, как государство.

Кроме того, если бы палата общин полностью состояла из представителей различных профессий, ее работа все равно протекала бы в рамках наших законов, обычаев и правил, основанных на практике; она уравновешена палатой лордов, подчиняющейся воле короля, который может по своему желанию предложить ей продолжить или прекратить свою деятельность. Прямая и косвенная власть палаты общин, конечно, очень велика и она может долго сохранять свое значение и дух подлинного величия. (И она будет оставаться такой, пока удастся удержать нарушителей закона в Индии от их желания стать законодателями в Англии.)

Однако власть палаты общин, как бы ни была она велика, это капля в океане по сравнению с властью, которой пользуется устойчивое большинство в вашем Национальном собрании. Это собрание с начала беспорядков не подчинялось более никакому закону, никакому строгому регламенту или установленному обычаю, которые могли бы ограничить его власть. Все его члены, вместо того, чтобы признать необходимость действовать в рамках уже установленной конституции, решили сами создать конституцию, которая соответствовала бы их планам. Ими не может править никто ни в небе, ни на земле. Какие головы надо иметь, какие сердца, какие способности, чтобы осмелиться не только создавать законы при принятой конституции, но одним махом создать новую конституцию для огромного королевства и каждой его части, пригодную и для монарха на троне и прихожанина самого захудалого прихода. Но "дуракам закон не писан". В подобном положении, когда власть безгранична, а цели ее не определены и не поддаются определению, повсеместное распространение нравственного зла и почти физическая неспособность людей, наделенных властью, выполнять свои обязанности может быть причиной ужасных потрясений.

Изучив состав собрания третьего сословия, я обратил свой взгляд на представителей духовенства. По-видимому, в данном случае выборы были проведены так, что для большой и трудной работы по строительству нового государства в парламент был послан целый легион простых деревенских кюре; людей, которые видели богатство только на картинках; ничего не знающих о мире, существующем за пределами их погруженных в безнадежную бедность деревень; могущих лишь с завистью смотреть на любую собственность - частную или церковную. Ради малейшей надежды на проценты от награбленного они будут готовы поддержать любые нападки на общественное богатство, урвать свою долю от которого им удастся только во всеобщей свалке. Таким образом, вместо того, чтобы противостоять силе корыстолюбцев, представляющих третье сословие, эти кюре неизбежно станут активными помощниками, в лучшем случае - пассивными исполнителями для тех, кому они привыкли подчиняться у себя дома. Они пополнят ряды мелких карьеристов из третьего сословия, привнеся с собой энергию невежества, самонадеянности, страсти к наживе, которой никто не сможет противостоять. С самого начала было очевидно, что большинство третьего сословия в союзе с большинством от духовенства отнесутся благосклонно к отвратительным планам отдельных личностей из первого сословия, направленных на уничтожение дворянства. Эти отступники предложат весьма соблазнительную приманку своим новым приверженцам, разрушая и уничтожая собственный класс. Для них все привилегии, составляющие счастье их близких, ничего не стоят. Они презирают свое сословие тем больше, чем выше ставят собственные достоинства. Одним из первых симптомов того, что они погрязли в эгоизме и чрезмерных амбициях, явилось то презрение к дворянскому достоинству, которое принадлежит не только им. Привязанность к своему классу, любовь к маленькому клану, к которому ты принадлежишь - первый принцип, из которого произрастает общественное признание. Это первое звено в цепи, связывающей нас любовью к своей стране и человечеству. Только люди нечистоплотные могут изменить своему классу ради личных выгод.

Во времена гражданских волнений в Англии было несколько человек, таких, как граф Холанд, которые вместе со своими семьями получили от короля привилегии, а затем присоединились к мятежникам, недовольство которых вызвали сами. Они помогли сокрушить монархию, которой клялись в верности, погубили своего благодетеля.

Когда люди высокого ранга жертвуют идеалом достоинства ради честолюбия и пытаются достичь низких целей низкими средствами, их дело утрачивает благородство. Не кажется ли Вам, что нечто подобное происходит сейчас во Франции? Не появилось ли в ней что-то подлое и низкое? Некая тенденция принизить достоинство людей и тем самым значение Государства? Другие революции, происходившие в мире, возглавлялись людьми, которые, меняя общий порядок в государстве, стремились возвысить человеческое достоинство. Они смотрели далеко. Как правило, они не ставили своей целью разрушение всей страны. Это были люди больших гражданских и военных талантов. Их возвышение несло миру свет и красоту. [...] Удивительно, как быстро Франция, когда ей удавалось передохнуть, восстанавливала силы после длительных и ужасных гражданских войн, каких не знали многие народы. Почему? Потому что во всех этих страшных побоищах не был утрачен дух страны. Осознанное достоинство, чувство чести, благородная гордость не исчезали. Напротив, они воспламенялись, как никогда. Органы государства, хотя частично разрушенные, все же продолжали существовать; были сохранены все знаки отличия чести, благородства и добродетели. Но ваши теперешние беспорядки, подобно параличу, заглушили источник самой жизни. Любой человек в вашей стране, действующий по правилам чести, оказывается в нищете и немилости, его жизнь поддерживается только чувством возмущения, вызванным ужасными унижениями. Но это дворянское поколение скоро исчезнет. Следующее не будет отличаться от ремесленников, крестьян, биржевиков, ростовщиков и евреев, которые никогда не станут их товарищами, очень часто - хозяевами. Поверьте мне, сэр, те, кто покушаются на ранги, никогда не обретают равенства. Во всех обществах, состоящих из разных категорий граждан, одна должна доминировать. Уравнители только искажают естественный порядок вещей; возводя общественное здание, они подвешивают в воздухе конструкции, которые должны быть положены в его основу. Ассоциации портных и плотников, входящие в Парижскую республику, никогда не смогут подняться до высоты ваших проектов, основанных на узурпации исключительных прав природы, к которой вы их принуждаете.

Французский канцлер, открывая Генеральные штаты, в цветистом ораторском стиле заявил, что всякий труд почетен. Если он имел в виду, что ни один честный работник не достоин порицания, он не вышел бы за пределы истины. Но соглашаясь, что одна вещь почетна, мы придали ей некое отличие. Профессии парикмахера или фонарщика, как и многие другие, не могут ни для кого быть предметом почета. Государство никоим образом не должно угнетать этот класс людей; но если такие, как они, индивидуально или коллективно, начнут управлять государством, оно будет испытывать серьезные трудности. Вы думаете, что таким образом боретесь с предрассудками, на самом деле вы воюете с природой.

Надеюсь, дорогой сэр, Вы не подумали, будто я считаю, что право на власть дается только отличиями, полученными от рождения, именами и титулами. Нет, сэр! Перед лицом власти имеют значение только мудрость и добродетель, существующие или.предполагаемые. И если эти качества есть, то о каком бы положении, условиях или профессии ни шла речь, человек, ими обладающий, имеет мандат Небес на место и честь. Горе стране, которая бездумно отвергает талант и добродетели, готовые служить ей на гражданском, военном, церковном поприщах. Горе стране, которая обрекает на мрак все, что способно придать ей блеск и славу. И горе стране, которая бросается в другую крайность, считая, что для управления достаточно низкого образования, узости взглядов и привычки к ручному труду. Все поприща должны быть открыты для всех людей, но выбор необходим. Невозможно управлять государством по очереди или по случаю. Каждый человек должен заниматься работой, которую он знает. Я не колеблясь могу сказать, что путь от неизвестности к уважению и власти не должен быть слишком легким. Редкие достоинства редко встречаются, и необходимо, чтобы они прошли испытания. Замок чести лучше всего строить на возвышенности. Что касается добродетели, то позвольте Вам напомнить, что она всегда проверяется в трудностях и постоянстве.

Представительствовать в правительстве должны пропорционально люди, проявившие свои дарования, и люди, обладающие собственностью; но дарование всегда активно и предприимчиво; собственность же, напротив, по природе ленива, инертна и застенчива; ей никогда не удастся пробиться, если она не получит преимущества в пропорциональном представительстве; она должна быть представлена в большей пропорции, иначе ей трудно будет защититься. Основная характеристика собственности, возникшая в результате сочетания факторов ее приобретения и сохранения, - неравенство; вот почему массы, которые испытывают зависть и стремление к грабежу, должны быть поставлены в условия, обеспечивающие ее безопасность. Но возможность защитить собственность тем меньше, чем сильнее она распыляется. При этом разделении и расслоении собственности часть, доставшаяся каждому человеку, всегда меньше его вожделений и того, что он рассчитывал получить при грабеже чужих накоплений. Действительно, при распределении между множеством размер добычи может оказаться неожиданно малым. Но большинство не умеет производить расчеты, а в намерения тех, кто толкает их на грабежи, распределение вообще не входит.

Закрепление собственности навечно за семьями - одна из наиболее ценных и значительных ее характеристик, это обеспечивает долговечность самого общества, превращает нашу слабость в добродетель и оправдывает скупость. Обладатели семейных состояний и титулов, которые переходят по наследству, естественно защищают свою собственность. Наша палата лордов строится по этому принципу. Она полностью состоит из пэров и наследственных собственников. Большая часть палаты общин фактически формируется по тому же принципу, хотя это и не обязательно...

Утверждают, что двадцать четыре миллиона должны взять верх над двумястами тысячами. С этим можно было бы согласиться, если государственное устройство было бы предметом арифметики. Для людей, способных рассуждать спокойно, такой аргумент смешон. Желания большинства и его интересы различны. Правительство, в которое входят пятьсот деревенских стряпчих и малограмотных кюре, не может хорошо править, даже если бы оно было выбрано сорока восемью миллионами; не лучше было бы, если бы управление оказалось в руках дюжины людей из знати, которые предали свой класс, чтобы получить власть. Сегодня кажется, что вы сбились с главного пути Природы. Во Франции власть больше не принадлежит собственности, в результате собственность разрушена, а разумной свободы не существует. Все, чем вы сейчас обладаете, - это бумажные деньги и конституция биржевых маклеров; что касается будущего, то неужели вы серьезно думаете, что территория Франции, разделенная в соответствии с республиканской системой на восемьдесят три независимых муниципалитета (не говоря уже о частях, их составляющих) может управляться как единое государство или приводиться в действие по единому импульсу?

Когда Национальное собрание завершит эту работу, оно завершит разрушение страны. Все эти республики не выдержат долгого подчинения Парижу; провинции не согласятся с тем, что Париж монополизировал право пленения короля, и на владычество, собрания, которое само назвало себя Национальным. Каждая из них захочет получить свою долю награбленного церковного добра, и не допустит, чтобы продукты промышленности или плоды земли отсылались в Париж для обеспечения роскошной жизни наглых ремесленников. Они не увидят в этом равенства, под предлогом обретения которого их призывали отказаться от верности королю и старой конституции. В государстве, которое вы создали, не может быть городов-столиц. Вы забыли, что, создавая демократическое правительство, вы расчленили на части свою страну; что вы не оставили тому, кого продолжаете называть королем, сотой доли власти, необходимой для поддержания единства республики. Париж сделает все возможное, чтобы незаконно продлить срок существования собрания, это позволит ему продлить свой деспотизм. Парижская республика постарается, став центром неограниченного обращения ценных бумаг, все прибрать к своим рукам. Вся эта насильственная политика в результате окажется беспомощной.

Когда я сравниваю ваше теперешнее положение с тем важным и человеческим путем, к которому вы призывали, я не могу найти в себе достаточно сил, чтобы поздравить вас со сделанным выбором или успехами, увенчавшими ваши усилия. Я не мог бы рекомендовать ни одной нации следовать за вашими принципами, ведущими к подобным результатам. Я предоставляю это тем, кто лучше меня разбирается в ваших делах и умеет рассчитывать свои действия в соответствии со своими планами. Господа из Революционного общества, которые так поспешили со своими поздравлениями, кажется, глубоко убеждены, что представленные вами образцы политической мудрости могут пригодиться в нашей стране. Доктор Прайс считает, что настоящий момент "особенно благоприятен для усилий, направленных на дело свободы".

Очевидно, ум этого политического пророка отягощен необыкновенным проектом, и весьма вероятно, что усилия слушателей, способных понять его лучше, чем я, направлены на размышления о неизбежных последствиях этого проекта.

До того, как я ознакомился с проповедью д-ра Прайса, мне казалось, что я жил в свободной стране; это заблуждение, по-видимому, объясняется тем, что я очень люблю свою родину. Я всегда считал, что наша высшая мудрость и первейший долг состоят в том, чтобы ревниво и неусыпно охранять сокровище нашей свободы от любых поползновений, от распада и коррупции. Мне непонятно, почему настоящий момент столь благоприятен для усилий, направленных на дело свободы. Наше время отличается от любого другого только теми событиями, которые происходят сейчас во Франции. Значит, эта страна должна показать нам пример. Вот почему некоторые неприятные обстоятельства, не совсем совместимые с гуманностью, щедростью и справедливостью, замалчиваются и представляются как героические подвиги. Конечно, было бы неосторожно дискредитировать власть, примеру которой нам предлагают следовать. Но возникает вполне естественный вопрос: что же это за дело свободы и какие усилия должны быть предприняты, если для них пример Франции так своевременен? Не следует ли уничтожить нашу монархию со всеми ее законами, судами и древними корпорациями? Может быть, следует стереть все границы между нашими провинциями и заменить их с помощью арифметического и геометрического землеустройства? Не следует ли объявить палату лордов бесполезной, а церковные земли продать евреям и биржевикам? Не пустить ли серебряные пряжки с туфель на уплату земельного налога, который пойдет на поддержку военно-морских сил королевства? [...]

Если таковы цели и средства Революционного общества, то я думаю, что пример Франции выбран прекрасно и должен нас пристыдить. Я знаю, что нас считают ленивым и инертным народом, остающимся пассивным, пока его положение терпимо, нас якобы устраивает наша посредственная свобода; и это мешает нам достичь свободы полной и совершенной. Ваши лидеры во Франции начали с нежной любви, восхищения, почти обожания английской конституции, но когда они разобрались в ней, она вызвала у них высочайшее презрение. Живущие среди нас друзья Национального собрания придерживаются того же мнения о конституции, которая некогда считалась славой их страны.

Революционное общество сделало открытие, что английский народ не свободен: оно убеждено, что неравенство парламентского правительства "является очевидным огромным дефектом нашей конституции, делающим ее чисто формальной, теоретической". Представительство в законодательных органах королевства не только основа всякой конституционной свободы, которой мы пользуемся, но даже "...делает правительство законным. Без нее законодательная власть узурпируется. Когда представительство частично, королевство пользуется только частичной свободой, т.е. подобием свободы". Д-р Прайс рассматривает частичное представительство как исходную ошибку, как первородный грех, и опасается, что ничто уже не сможет исправить положение, если новое злоупотребление властью не разбудит нацию, или пример другого народа, который обрел подлинную свободу, в то время как мы довольствовались ее тенью, не подстегнет наше самолюбие.

Отдавая дань нашей старой конституции, которая долгое время обеспечивала наше процветание, я хочу сказать, что она прекрасно соответствует тем целям и задачам, ради решения которых создавалась. Я подробно излагаю доктрину Революционного общества только для того, чтобы все видели, какого мнения придерживаются эти господа о конституции своей страны, надеясь, что какое-нибудь злоупотребление властью или иное бедствие дадут толчок для ее изменения в соответствии с их идеями; Вы понимаете теперь, почему они чрезмерно влюблены в ваше прекрасное равное представительство, однажды последовав примеру которого, Англия пришла бы к тем же результатам, что и ваша страна. Вы убедились, что они рассматривают палату общин как "подобие", "формальность", "тень" и т.п.

Эти господа считают себя систематиками, и не без причины. Так, они рассматривают грубую и очевидную ошибку, допущенную в нашем представительстве, этот, по их словам, первородный грех, не только как явление, порочное само по себе, но и делающее всю власть абсолютно незаконной, фактически узурпированной. Новая революция, которая избавит нас от незаконного, узурпировавшего власть правительства, наверняка будет справедливой, а потому - необходимой. В действительности их доктрина, если отнестись к ней со вниманием, ведет значительно дальше, чем изменение системы выборов палаты общин, так как если представительство или народный выбор абсолютно необходимы для того, чтобы узаконить все правительство, то это означает, что палату лордов можно объявить незаконнорожденной, - ведь она вообще не представляет народ даже "по видимости или формально". Дела с монархией тоже обстоят не лучше. Напрасно, защищаясь от этих господ, она попробует прикрыться государственным устройством, созданным в эпоху революции. Впрочем, революция как таковая выпадает из их системы. В соответствии с их теорией наша революция не имеет твердых основ, она держится на сегодняшних "формальностях", потому что возникшая в результате революции палата лордов никогда не представляла народ, а палата общин формировалась точно по такому же принципу, как и сегодня, т.е. является всего лишь "подобием" представительства.

Эти люди должны разрушать, иначе их существование утратит цель. Одни из них самоутверждаются, разрушая гражданскую власть и начиная с нападок на церковь; другие считают, что падение гражданской власти должно сопровождаться гибелью церкви. Они прекрасно понимают, какими ужасными последствиями чревато это двойное разрушение церкви и государства; но их так подогревают собственные теории, что они не могут остановиться даже перед разрушениями и несчастьями, неизбежность которых им известна. Один авторитетный господин, несомненно человек высокоталантливый, сказал о предполагаемом союзе церкви и государства: "Быть может, мы должны подождать падения гражданских властей, чтобы этот противоестественный союз был разорван. Несомненно, что настанут бедственные времена; но конвульсии политического мира не должны нас беспокоить, если мы хотим получить желаемый результат". Вы видите, как хладнокровно эти господа готовят ужасные несчастья, которые могут постигнуть их страну.

Так что нет ничего удивительного, что нашему Революционному обществу кажутся незаконными и узурпаторскими конституция и правительство их страны, церковь и государство; они с энтузиазмом смотрят на Францию, и напрасно напоминать им о том, что было заложено нашими предками, об основных законах страны, об английской конституции, достоинства которой подтвердил многолетний опыт, рост общественного благосостояния и процветание народа. Они презирают опыт, считая его мудростью невежд. Они закладывают мину, которая разом взорвет все древние образцы, все обычаи, хартии, парламентские акты. Эта мина - права человека.


Дата добавления: 2015-07-10; просмотров: 135 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава 20. Административные правонарушения, посягающие на общественный порядок и общественную безопасность| Что. Где. Как. Мистическое воображение.

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.028 сек.)