Дело Юханцева

Юханцев был предан суду по обвинению в растрате сумм, принадлежащих Обществу взаимного поземельного кредита, и в подлогах. Согласно обвинительному заключению дело состояло в следующем.

Юханцев, работая кассиром Общества взаимного поземельного кредита, пользуясь бесконтрольностью его деятельности со стороны правления общества, неоднократно изымал из кассы деньги, а также ценные бумаги, которые он закладывал, и вырученные деньги использовал для разгульной жизни и собственных удовольствий. Всего им было растрачено таким путем за период с 1873 по 1878 гг. денег и процентных бумаг на общую сумму 2 000 000 рублей {Подробно обвинительное заключение и обстоятельства дела Юханцева изложены в книге А. Ф. Кони, Избранные произведения, Госюриздат, 1956; стр. 460--466.}. Юханцев в предъявленном обвинении признал себя виновным. Защита, учитывая сознание обвиняемого, приложила немало усилий к тому, чтобы облегчить его участь, и настаивала на приговоре, осуждающем Юханцева к 10 месячному лишению свободы, то есть к тому сроку, который находился Юханцев под стражей во время предварительного расследования с тем, чтобы этот срок был засчитан подсудимому при исполнении наказания. В. И. Жуковский, защищая Юханцева, не только глубоко анализирует доказательства и подвергает всестороннему критическому разбору основные тезисы обвинительного заключения, но и вскрывает причины, обусловившие данное преступление. Дело Юханцева было рассмотрено С.-Петербургским окружным судом с участием присяжных заседателей 22--24 января 1879 г.

Господа присяжные заседатели! Хотя мы и держимся на суде обычая отрешаться от того, что мы слышали до суда по делу, -- о чем предупреждал уже вас председатель, открывая заседание, -- но обычай этот не достигает цели в отношении тех процессов, которые вызывают особенный интерес в обществе. Отрешиться от того, что вы продумали и прочувствовали по поводу какого-нибудь крупного общественного явления, ввиду мнений, выражаемых в печати, вы были бы не в состоянии, если бы того и пожелали. А потому грешно было бы отказать защите хотя бы в попытке примирить общественное мнение с личностью подсудимого, так как прежде чем явиться пред вами на суд, подсудимый имеет уже на себе тяжесть укора совести перед общественным мнением. Притом, присяжные, по моему личному мнению, отрешаться от общественного мнения вам и не следует. Участие ваше в суде коронном потому и драгоценно, что оно вносит в суд живое, ничем не скованное начало общежитейского разума. Вы следуете совету юриста в той только мере, в какой его законно-формальное воззрение не отрешается от сферы условий общественной жизни. Как представители общественной совести, вы только пред общественным мнением и отвечаете; ваш приговор представляет собой последнее слово по делу. Вам, конечно, не безызвестно, присяжные, как образовалось общественное мнение по поводу настоящего дела. Если личность подсудимого была не по силам придавлена печатью перед широтой общественного интереса, затронутого настоящим делом, то иначе и быть не могло. Печать преследует в лице виновного не того простого, а иногда и слабого человека, который сидит пред вами на скамье подсудимых, а проявление зловредной преступной воли. Печать имеет главным образом в виду проявление общественной язвы в преступном деле, а потому язвою же и клеймит имя виновного. Сатира отметила настоящее дело девизом "наше юханцевское время". Но вместе с презрением к подсудимому в этом девизе звучит и другая грустная нота: юханцевское время есть вместе с тем и наше время, а отсюда невольно возникает вопрос: кто же кого создал -- Юханцев создал время или время -- Юханцева. Если печать имеет в виду преступления исключительно с точки зрения общественного интереса, то ваша задача несколько сложнее: вам предстоит иметь в виду и того человека, участь которого вы разрешаете. Вам необходимо уяснить себе, каким образом и в какой обстановке порождена была преступная воля в виновном и в какой мере он проникнут и действительно ли проникнут теми низкими, противообщественными воровскими инстинктами, которые, по мнению прокурора, весьма ярко проявились в его преступном деле. В вашем последнем слове общественное мнение становится правосудием.

Задача ваша по настоящему делу упрощается ввиду сознания подсудимого. Хотя прокурор и пытается умалить значение этого сознания, пытается таким образом отнять у подсудимого все то последнее, что вызывает к нему участие, но не следует упускать из виду, что сознание, как лучшее в свете доказательство, приносит прежде всего услугу обвинению же, -- прокурору доказывать уже нечего. Общественная язва представляет собой явление крайне сложное для исследования. Ряд процессов за последнее время свидетельствует, что она проникает в залу судебных заседаний широкой волной и заслоняет собой подсудимого. Уклоняясь от сознания, подсудимый стушевывается пред тенями, блуждающими в процессе, и нередко представляет собой только бледное отражение той среды, из которой он вышел, -- той среды, в которой снова скопляется язва, чтобы войти в больной организм и выставить его перед вами на смену стоявшему вчера. Изыскания относительно корня общественной язвы сопряжены с еще большими затруднениями. Корень язвы не всегда залегает внизу, в подонках общества, к которым вы привыкли относиться с снисходительным презрением: его приходится искать иногда и выше, а чем он выше, тем менее уязвим. Обвинение превращается тогда из грозного в косвенное, деликатно пробирается между блуждающими тенями к подсудимому и приподнимает только уголки завесы, которая скрывает за собой язву. Ну, а когда сознание открывает обвинению широкий и прямой путь к подсудимому, оно распоясывается и бодрится. Что такое Юханцев, говорит прокурор, стоит ли его распластывать на столе вещественных доказательств? Отчего расхитил кассу? Жена не любила; ну, а если бы любила, еще более расхитил бы. Обращаясь потом к другой стороне, прокурор говорит: некоторая неумелость, слабость контроля, доверие. Защита же, по мнению прокурора, имеет в виду проводить мысль о том, почему же не красть, когда плохо лежит; а гражданский истец превзошел прокурора и произнес возражение на защитительную речь, которой еще не слыхал. Преклоняюсь пред глубокой проницательностью прокурора и гражданского истца; но не нужно забегать вперед. С представлением вещественных доказательств не следует медлить до последнего дня заседания, ожидая их от свидетелей, и в речах торопиться нечего,-- все придет в свое время. Независимо от того, что сознание есть лучшее в свете доказательство, оно имеет два драгоценные свойства: оно открывает внутренний мир подсудимого. Произнося над ним приговор, вы идете не ощупью, а решаете твердо без колебаний. Сознание свидетельствует о глубоком уважении подсудимого к суду общественному и закону, а потому, произнося приговор, вы убеждены, что даете раскаявшемуся нравственную поддержку в его стремлении отрешиться от тех низких противообщественных инстинктов, которым он поддался, быть может, по слабости характера, по увлечению или по другим внешним условиям. Ввиду сознания подсудимого облегчается и задача защиты. Она опирается, с одной стороны, на сознание подсудимого, как на акт уважения к суду; с другой -- она находит себе опору и в том, что в пользу обвинения было уже многое и неоднократно выражено, в пользу же подсудимого не было еще ни слова сказано. По содержанию защита определяется содержанием речи прокурора. Защита имеет, прежде всего, определить относительную широту общественного интереса, затронутого настоящим делом и падающего на голову подсудимого. Необходимо выяснить, в чем именно общественный интерес заключается: в объекте ли преступления, то есть в назначении Общества поземельного кредита, потерпевшего, по мнению прокурора, от одного только Юханцева, или же в обстановке преступления, в самом образе действий подсудимого. Если бы оказалось, что общественный интерес вовсе не лежит в назначении и целях Общества, то предстоит его искать в обстановке преступления и объяснить: создана она Юханцевым или существовала в силу внешних условий, от него не зависевших. Потом остается уже выяснить, в какой степени Юханцев проникнут низкими воровскими инстинктами и вызывает к себе презрение или участие.

Когда мы слышим о злоупотреблениях в каком-нибудь общественном учреждении, мы прежде всего поражаемся широтой общественного интереса, этими злоупотреблениями нарушенного. У нас со времени реформ уже выработаны приемы для негодования. Если речь идет о злоупотреблениях в земстве, мы говорим о поругании широчайшего принципа самоуправления; если речь идет о суде, мы говорим о равенстве лиц, сословий, ведомств и дел пред судом общественной совести; когда мы говорим о каком-нибудь банкирском, хотя бы и частном, учреждении, мы толкуем о народном кредите и именно о народном; мы тароваты на фразы сочувствия к массе. Между тем все мы сознаем, что на ином учреждении вывеска пообветшала и изнутри оно поурезано до последних пределов; иное же никогда народным и не было, а представлялось нам таким в силу нашего реформенного возбуждения и славословия.

В чем же заключается общественный интерес, затронутый злоупотреблениями Юханцева?

Назначение Общества взаимного поземельного кредита определяется двумя параграфами его устава; Общество поземельного кредита имеет вообще в виду выдавать ссуды под залог поземельной собственности, в частности же выдавать усиленные ссуды тем, кто имеет в виду приобрести имения в западных губерниях. Круг действия Общества поземельного кредита определяется двумя-тремя цифрами. Со времени основания Общества выдано в ссуду под залог имений 122 000 000 рублей, под залог 6000 имений, оцененных в 286 000 000 рублей, но чтобы ближе определить круг действий Общества, необходимо просмотреть табличку, которая укажет, в каких размерах выдавались ссуды.

По размеру ссуды определяются в отчете за 1877 год следующим образом: ссуд более 100000 руб. выдано 121, от 50000 до 100000 руб. выдано 232, от 20000 до 50000 руб. выдано 1053, от 10000 до 20 000 руб. выдано 1355, от 5000 до 10 000 руб. выдано 1403, от 2000 до 5000 руб. выдано 1364, менее 2000 руб. выдано 452.

Если вы примете в соображение, что ссуды выдавались в размере 2/3 оценки, что оценка производилась всегда ниже действительной стоимости имений, то оказывается, что ссуда в 2000 руб. выдается под имение, стоящее 6000 руб. Таким образом, из приведенной выше таблицы выходит, что 11/12 из общего числа 122 миллионов розданы под залог имений, стоящих выше 6000 руб., и только 1/12 -- под имения ниже 6000 руб. Потом в силу устава менее 1000 руб. в ссуду не выдается. Итак, кредитом Общества не пользуются и пользоваться не могут мелкопоместные владельцы и 772 миллионов крестьянского населения; из числа же крупных землевладельцев кредитом пользуются наиболее крупные, так как из общей ссуды, 122 миллиона, более половины роздано под имения, стоящие свыше 20 000 руб. Отсюда вы можете вывести заключение, насколько верно указание прокурора на государственное значение Общества взаимного поземельного кредита. Примите в соображение крупные банки поземельного кредита там, где они сделали свое дело. В Германии, несмотря на усилие правительства парализовать монополию дворянских, так называемых рыцарских, банков, в результате вышло, что, когда правительству удалось открыть в 1850 году мелкие крестьянские банки, значительная часть крестьянских земель была уже скуплена крупными землевладельцами. Не надо быть глубоким экономистом, чтобы сообразить результаты такого положения вещей, в силу которого крупные землевладельцы пользуются поощрениями и пособиями от государства, а народ никаким кредитом от государству не пользуется. Соперничество, очевидно, невозможное; результатом его может быть только обезземеление крестьян и порождение сельского пролетариата, который уже и проявляется у нас в переходе крестьян из хлебопашества в состояние батраков и бобылей. Прокурор полагает найти потерпевших среди крестьян от злоупотреблений Юханцева и связывает с затруднительным положением Общества поземельного кредита размеры вывоза хлеба за границу. Если бы мы сообщили эти соображения прокурора крестьянам в той или другой местности, то относительно вывоза за границу, Сыть может, они отозвались бы, что сами нуждаются в хлебе; что же касается ссуды в 100 000 руб., выданной помещику, они, быть может, сказали бы, что их барин живет в Париже, немцем-управляющим они недовольны, землю помещичью арендуют и арендную плату в срок платят. По моему мнению, значение Общества поземельного кредита определяется весьма просто: оно призывает на пир богачей; народу же от этого пира не остается ни крохи. С приведенными мной соображениями, не раз уже высказанными в печати, может не согласиться разве только тот, кто черпает государствоведение из того устаревшего общественного архива, над которым начертаны слова Людовика XIV: "государство -- это я". Но обращаться к этому архиву за государствоведением было бы все равно, как если бы мы с запросами в области религии обратились к мифологии греков. Языческие боги ушли, а там, где не ушли, уходят, и сожалеть об этом несовременно. Я не настаиваю, чтобы прокурор придерживался современных требований и условий государствоведения, но я боюсь, что в определении государственного значения Общества поземельного кредита он стал в неловкое положение того философа, которому после того, как он определил, что такое человек, пустили в аудиторию ощипанного петуха, сказав: "вот твой человек". Так и я скажу прокурору: вот вам государственное значение Общества взаимного поземельного кредита. Все приведенные мною соображения не оправдывают Юханцева, но защита не может допустить, чтобы на голову подсудимого взвалили нарушение каких-то небывалых государственных интересов (в публике раздается: "Браво! Браво!").

Председатель {А. Ф. Кони.}. Я приглашаю публику не нарушать порядка заседания. Предупреждаю, что если еще повторится выражение одобрения или порицания происходящему на суде, то я воспользуюсь всею широтой предоставленной мне власти: и не только прикажу удалить публику из зала заседания, но сделаю распоряжение об арестовании тех, которые будут замечены в нарушении порядка. Суд -- не театр, и если публика не умеет вести себя с уважением к отправлению правосудия, то она и понесет на себе последствия своего поведения.

Присяжный поверенный Жуковский. Очевидно, что общественный интерес дела заключается не в целях учреждения, потерпевшего от злоупотреблений, а в той обстановке, в которой могла возникнуть такая громадная растрата. С обстановкой банка вы уже достаточно ознакомились. Рыцарский банк почетным образом и обставлен. Из отчета за 1877 год видно, что на жетоны членов правления израсходовано 35 000 руб., не говоря о жалованье управляющего Обществом Герстфельда. Жетон -- это средство, привлекающее к общественной деятельности просвещенных, опытных и авторитетных людей. Жетон не имеет ведомства; он созывает представителей из самых разнообразных учреждений: думы, суда, сената, кредитных обществ и даже морского ведомства. Надо удивляться, как мы везде поспеваем. Наша неутомимая деятельность на пользу общества может быть уподоблена разве трудолюбию пчел, с той, конечно, разницей, что пчелы собирают мед повсюду, несут его в общественный улей, а у нас в конце концов так и выходит, что общественный улей разоряется. Как это происходит, мы сами понять не можем. Если бы мы, однако же, поближе присмотрелись к нашей общественной деятельности, то убедились бы, что мы подпираем общественное дело непосильным трудом, а красивым подбодряющим словом. Ни в ревизии, ни в контроле, ни в правилах счетоводства и хранения сумм, ни в строгом распределении занятий и обязанностей по делопроизводству, ни в точной и верной отчетности мы не нуждаемся. Мы не только не нуждаемся в хранении денежных сумм, мы в самой кассе не нуждаемся. Если касса пустеет, мы всегда сумеем выйти из затруднения и привлечь деньги. Дело не в деньгах, а в настроении на биржах. Разверните отчет правления за 1876 год; правление Общества взаимного поземельного кредита жалуется, что вынуждено было временно прекратить выдачу ссуд, в ожидании более благоприятных условий, открывающих возможность приступить к выпуску новой серии закладных листов. "С наступлением весны,-- сказано в отчете,-- вместе с усилившеюся тревогой в политических делах, ясно обнаружилось, что на скорый оборот к лучшему финансовых дел на европейских биржах надеяться нельзя. Тем не менее усилия правления достигли того, что, несмотря на полное отсутствие всяких финансовых сделок, несмотря на то, что под влиянием опасения грозных политических событий, деньги, так сказать, повсюду спрятались, выдачи ссуд правлением в течение трех месяцев не были прекращаемы". Потом выдача ссуд была приостановлена, но опять-таки, благодаря усилиям правления, в 1877 году сделан был выпуск новой серии закладных листов. "Правление Общества,-- говорится в отчете,-- весьма понятно старалось Следить за направлением бирж, чтобы не упустить благоприятного момента для выпуска хоть бы еще одной новой серии листов в течение прошлого отчетного года. И действительно, среди полного застоя дел, продолжавшегося уже более года, в январе 1877 года неожиданно обнаружилось в европейской публике более доверчивое настроение; на биржах замечено было возвышение бумаг и расположение к возобновлению дел. Подписка была объявлена по 102 руб. за лист и дала весьма удовлетворительные результаты". Когда же чутье, указывающее, где деньги спрятались, не помогает, остается еще надежда на субсидию.

До какой степени в ревизии, контроле и хранении сумм правление не нуждается, вы можете заключить из того, что Юханцев, судя по свидетельским показаниям, обвиняется как кассир, контролер, бухгалтер, управляющий и ревизор. Как кассир, он безотчетно распоряжается кассой. Контролер мог проверять нумерации по бумагам в кассе тогда только, когда Юханцев был настолько любезен, что разрешал их просматривать. Юханцев заведовал чековой операцией, чеки подписывались управляющим по указанию Юханцева и исчезали, не оставляя никакого следа в книгах. Бухгалтеру он диктует книгу текущих счетов; ревизорам дает подписывать сальдо, какое находит более удобным, и заставляет их считать пустые пакеты вместо денежных. На судебном следствии несколько раз возбуждался вопрос об инструкции. Когда я просмотрел дело, я обратился в суд с просьбой потребовать к делу инструкцию ввиду того, что Юханцев обвиняется как кассир правительственного учреждения. В день заседания появился на суде проект инструкции, еще не утвержденный правлением, тем не менее, управляющий Герстфельд старался поддерживать прокурора в том предположении, что проект этот заменял инструкцию, был объявлен и исполнялся всеми служащими. Когда же обнаружилось, что проект этот не был известен контролеру Мерцу, то управляющий Герстфельд объявил, что Мерц, как маленький чиновник в банке, мог и не знать инструкцию. Потом член правления Познанский показал, что инструкций было целый ворох, недоставало только собрать их и напечатать на веленевой бумаге, хотя замечу, что прокурору было бы приятно иметь их и на простой серой бумаге, лишь бы они существовали в действительности. Но вслед за Познанским член правления Сальков объяснил, что никакой инструкции он не видел; то же подтвердил и свидетель Пейкер, который был в течение пяти лет председателем Общества. Таким образом, оказалось, что порядка в банке никакого установлено не было. Порядок основан был на устном предании, а так как преданию свойственно искажаться, то ответы служащих на вопросы о порядках в банке сводились к отзыву: я не здешний. Проект инструкции оказался обязательным только для управляющего Обществом, Герстфельда, и то за исключением того параграфа, которым возложена на него ответственность за сохранность кассы, так как в кладовую он, по-видимому, никогда не спускался и не знал, как и где хранились деньги. Я возбуждал вопрос об инструкции ввиду того, что к Юханцеву применяются те специальные уголовные законы, которыми определяется ответственность кассиров и казначеев правительственных учреждений. У кассира в правительственном учреждении всякий шаг рассчитан и на отчете перед контролем. Никакими операциями он не заведует; приходует и расходует кассу не иначе, как по ордеру. Входить в кладовую без контролера и управляющего он не имеет права. Денежная выемка из кладовой вписывается в кладовую книгу; контролер и управляющий ведут ежедневные ведомости приходу и расходу. Инструкцией определено, какие должны быть приложены к дверям кладовой печати и у кого должны храниться ключи. Какой порядок хранения сумм существовал в Обществе взаимного поземельного кредита. Не говоря уже о том, что инструкции относительно опечатывания и распечатывания пакетов не существовало, судебное следствие убеждает нас, что самое опечатывание пакетов введено было ввиду неудобства пересчитывания при каждой ревизии процентной бумаги по листам. Особого помещения для кладовой не было; в кладовой же хранились оплаченные купоны и ордера предыдущих годов. Хотя к дверям кладовой были три ключа, которые могли бы быть распределены между контролером, управляющим и кассиром, но все эти ключи были вверены одному кассиру. Входит или не входит кассир в кладовую и если входит, то зачем, до этого ни управляющему, ни правлению не было дела. Гражданский истец пытался что-то выяснить относительно устройства и назначения электрических звонков, но аппарат этот во всяком случае не заменял собой контроля и не давал знать правлению о количестве бумаг, похищенных кассиром. Как хранятся деньги -- в шкапу, ящике или просто на столе -- это тоже никого в правлении не интересовало. Хотя правлению и было известно, что в кладовую вхож и конторщик, и кассир, оно, по-видимому, из экономии не заводило шкапа. Установившийся порядок хранения денег в опечатанных пакетах едва ли вы где-нибудь встретите. Законы хотя и говорят о запечатанных пакетах, ко только относительно вкладов посторонних ведомств и частных лиц. В таких случаях, весьма понятно, требуется, чтобы вклад был особо опечатан печатью того ведомства или лица, которым он принадлежит. В инструкциях для казначейств и государственного банка ревизующим строго вменяется в обязанность просчитывать кредитные билеты и ценные бумаги по листам; члены правления Общества взаимного поземельного кредита свели эту утомительную операцию к просчету пакетов. Свидетель Познанский находил такой порядок идеальным: и действительно идеальность эта доходила до того, что гражданский истец предъявит вам в конце концов такой протокол ревизии, в котором все правление целиком, а в том числе и свидетель Познанский, удостоверяет, что ценные бумаги проверены и, за исключением похищенных кассиром, состоят налицо. По инструкциям для казначейств и отделений государственного банка денежные суммы хранятся в сундуках, конечно, запертых и опечатанных; но самые деньги не опечатываются в особые пакеты. Кредитные билеты хранятся в бандерольных пачках, ценные бумаги -- в тетрадях, монеты -- в открытых мешках. При существовавшем в Обществе поземельного кредита порядке надо же было определить, кто имел право вскрывать пакеты. Если бы Юханцев при каждой выемке бумаг приглашал членов правления в кладовую, то эта почетная должность сводилась бы к обязанностям сортировщика в почтовых отделениях, так как пакетов было более двухсот. Очевидно, что не могло быть и речи о воспрещении кассиру вскрывать пакеты по мере надобности. Прокурор постоянно обращался к членам правления с вопросом, имел ли право Юханцев взломать печать и похитить из пакета бумаги. Но вопрос этот было бы правильнее так поставить: имел ли право Юханцев похитить бумаги из запечатанного пакета. Дело не в похищении, а в том, может ли быть поставлен Юханцеву в особое обвинение взлом печатей. Члены правления показали, что никто и не отрицал права кассира на распечатывание пакетов. Если правительственному кассиру может быть вменен уголовный закон относительно взлома печатей, то правительственный кассир предупрежден инструкцией относительно неприкосновенности печатей. Раз такой инструкции не было, взлом печатей не может быть вменяем в особое преступление, так как правительствующий сенат в кассационных решениях давно уже разъяснил, что ответственность за растрату не может быть увеличиваема, хотя бы растраченные предметы или вещи были заперты и запечатаны. Прокурор объясняет, что не во взломе печатей дело, а в том обстоятельстве, что Юханцев, похитив деньги из пакета, запечатал его своею печатью. Но ведь в статье закона говорится только о взломе печатей, и пока закон не переделан, соображения прокурора едва ли применимы. Если принять при этом в соображение, что пакеты оставались распечатанными от одной ревизии до другой, что в кладовую были все вхожи, то нельзя отрицать права кассира запечатывать такие пакеты временно своею печатью. Я нахожу, что, если отсутствие инструкции, которая определила бы значение печатей, определялось исключительно удобством для ревизоров(было бы несправедливо применять к Юханцеву специальный закон, возводящий взлом печатей в особое преступление.

(После перерыва). Господа судьи и господа присяжные заседатели!.. Я вчера еще заявил суду, что поставлен в крайнее затруднение неопределенностью обвинительного акта. В обвинительном акте сказано, что Юханцев сообщал в бухгалтерию ложные сведения, причем не объяснено -- устно или письменно; а как скоро не письменно, то нет и подлога в том, что Юханцев давал памятные листки в бухгалтерию, искажая в них цифру прихода и расхода по чекам, что вследствие того книга текущих счетов была переполнена ложными цифрами. Эксперты объяснили, что эти памятные листки не представляют собой документа, с точки зрения бухгалтера, так как вообще бухгалтер не может вести своих книг по справкам кассира; что, в частности, эти памятные листки, не имеющие ни штемпеля кассира, ни бланка Общества, ни должностной подписи кассира, даже при том извращенном отношении бухгалтерии к кассе, какое существовало в Обществе, не могут быть приняты за документы. Прокурор указывает на то, что эти листки имеют юридическое обязательное значение для Юханцева; но дело не в юридическом их значении, в смысле обязательства, а в значении их по смыслу ст. 362 Уложения, которая применяется к Юханцеву. По смыслу ст. 362 Уложения преследуется искажение истины в рапортах, донесениях, актах, протоколах, вообще в бумагах служебных, а потому следует разрешить вопрос, подходят ли памятные листки, на которые здесь указывается, под формальную служебную бумагу. Если бы товарищ прокурора уведомил своего прокурора о ходе уголовного дела не официальным представлением, а простым частным письмом, едва ли прокурор решился бы составить по такому письму рапорт в министерство; по всей вероятности, он потребовал бы от своего товарища официального представления. Трудно, по крайней мере, себе представить, чтобы присутственные места и должностные лица сносились между собой неофициальными памятными листками, и я полагаю, что памятные листки Юханцева нельзя подводить под те служебные официальные бумаги, которые предусмотрены ст. 362 Уложения.

Прокурор обвиняет Юханцева в подложном составлении книги текущих счетов. Подлог -- преступление такого рода, которое обусловливается прежде всего необходимостью взять в руки перо и приложить его к бумаге. Юханцев книги текущих счетов не вел. Я не отрицаю возможности обвинения в подложном составлении акта через посредство другого лица, но, чтобы признать такого рода обвинение, надо же допросить, по крайней мере, то лицо, которым книга была ведена, -- ведь это азбучное правило уголовного следствия. Мы писца того, который вел книгу, не допрашивали, и я не понимаю, почему писец тот не сидит на скамье подсудимых. Он, быть может, совершенно не виноват, -- это совершенно справедливо; но ведь он объяснений не давал. Нельзя отдавать на произвол прокурора разрешение таких вопросов. Затем я не понимаю, как можно обвинять человека в подложном составлении такой книги, которой и вести вовсе не следовало. Бухгалтерия должна вести текущие счета по подлинной расчетной книге, выдаваемой из государственного банка: тогда только она в состоянии проверять правильность чековой операции. Та книга текущих счетов, в подложном составлении которой Юханцева обвиняют, не только была не нужна, но приносила вред, извращая отношения бухгалтерии к кассе; между тем по поводу ее возводится тяжкое обвинение в подлоге. Юханцев признает, что он сообщал ложные сведения в бухгалтерию; но правительствующий сенат давно уже разъяснил, что ложное удостоверение о количестве полученного, запирательство в получении представляют собой необходимый признак утайки, -- и потому возводить ложные сообщения Юханцева в особое преступление служебного подлога было бы несправедливо, так как никакой инструкции относительно порядка в счетоводстве правлением установлено не было и в бухгалтерии существовал полнейший беспорядок. В силу же ст. 362 Уложения Юханцеву вменяется в ответственность истребление чековой расчетной книги. Прокурор ошибается: истребление приходо-расходных книг преследуется в силу особого специального закона, а именно в силу ст. 481 Уложения. Но истребление книги по смыслу этого закона тогда только может быть поставлено в ответственность, когда книга прошнурована. Вы, конечно, достаточно убедились по свидетельским показаниям, что расчетная чековая книга, неизвестно когда пропавшая, не была прошнурована, следовательно, истребление ее не может быть вменяемо в ответственность. Сказано, в законе шнуровая книга, а закон уголовный распространительного толкования не допускает. Притом и самые основания такого закона понятны. Если бы закон не указал внешнего признака, которым санкционировал бы неприкосновенность казначейских актов, то ему пришлось бы определять такие акты по внутреннему содержанию. Мало ли какие есть вспомогательные книги, не имеющие особого значения; необходимая казначейская книга должна быть шнуровая, и этот признак совершенно понятен всякому писцу. Допустим, наконец, что прокурор прав, требуя обвинения в истреблении книги, не имеющей шнура, но надо же указать Какие-нибудь доказательства.

Указывается, на то, что Юханцев мог иметь цель в истреблении, возникает подозрение, что книга велась с искажением истины. Во-первых, никто из свидетелей ее не видал, а потому заключение о ее содержании ни на чем не основано; во-вторых, есть основание полагать, что она не могла даже быть ведена неправильно, так как расчетные чековые книжки посылаются ежегодно в государственный, банк для поверки. Если бы, наконец, книга эта была ведена неправильно, то Юханцев рисковал ежемесячно при ревизии быть изобличенным, так как ревизующие могли всегда потребовать контокоррент из. государственного банка. Прокурор указывает на сокрытие следов преступления. Но если бы Юханцев имел в виду такую цель, то ему выгоднее было бы скрыть подложную бухгалтерскую книгу. Могут возразить, что он не имел возможности ее скрыть; но ведь по представлению же прокурора, Юханцев распоряжался всем в банке; он приказал бы -- скрыли.

Экспертам был предложен вопрос: какого рода системы держался Юханцев, производя такие громадные растраты. Он пользовался беспорядками по чековой операции, когда же возможность эта была устранена, он похищал и закладывал бумаги. У гражданского истца возникло подозрение о биржевой спекуляции; я замечу, что если это подозрение основательно, то нельзя допустить, чтобы Юханцев спекулировал один. Представьте себе шахматного автомата, передвигающего шашки внизу пружины, которой руководит замаскированный под доской шахматный игрок. Я могу еще себе представить такого автомата, который бы подписывал примерные чеки, пересчитывал бы пустые пакеты, вместо денежных, писал бы в бухгалтерской книге все, что хотите, хотя я не знаю такой автомат. Но представить себе такого автомата в лице живого правления, организованного из просвещенных, опытных и авторитетных людей, воля ваша, я не могу, и мне остается завидовать той голове, в которой представление такого рода свободно умещается. Вообще я не понимаю, каким образом можно применять к Юханцеву строгие специальные законы при такой хаотической обстановке банка. К ней всего ближе подходит эпиграф из одной неизданной сатиры: "Мы живем среди полей и лесов дремучих". А прокурор принял эту обстановку за общественный банк, предусмотренный законом.

Указав на обстановку, в которой возникла растрата, я вовсе не имел в виду оправдывать Юханцева недосмотром со стороны правления. Кассир, оправдывающий себя распущенностью контроля, прежде всего рекомендовал бы себя неблагонадежным кассиром и в конце концов должен был бы признать, что деньги потому именно и растрачены, что ему были вверены. Но, с другой стороны, несправедливо было бы ставить Юханцеву в укор то широкое доверие, которое ему будто оказывали. Порядок в банкирских учреждениях главным образом должен быть основан не на доверии, а на строгом контроле. Дело вовсе не в том, хорошо или плохо за Юханцевым смотрели, доверяли ему или не доверяли -- дело в том, что весь вообще строй управления носил на себе отпечаток полнейшего пренебрежения к какому-нибудь порядку в счетоводстве и отчетности; что Юханцев дошел до произвольного распоряжения кассой не вследствие доверия, а в силу полнейшего равнодушия со стороны управления, в силу просто лени, по которой управление б течение 12 лет не могло составить инструкций, а существующим инструкциям государственного банка не следовало.

Что такое Юханцев? -- сказал прокурор. Стоит ли его распластывать на столе вещественных доказательств? Зачем же такое пренебрежение к подсудимому! Когда вы прослушали то письмо, которое Юханцев писал своему старшему брату из Киева в 1864 году, едва ли вы вынесли дурное впечатление о его личности. В письме том высказывается хорошая, молодая натура из доброй семьи нежное чувство к матери, искреннее уважение к брату, которому делается бесхитростное признание в бессилии, бесхарактерности, сетование на роскошную обстановку, которою окружают его дом помимо его воли, твердая решимость, хотя труд ему, по-видимому, еще не пригоден и он боялся сложить свою бедную голову от разъездов в телеге, наконец, безумная любовь к жене и терпеливая надежда на семейное счастье. До каких пределов доходила покорность к своей участи, вы можете судить по содержанию той записки, которая приложена ко второму письму. Бесспорно, что это письмо, в котором он весь высказывается, дышит неподдельными и добрыми инстинктами. Но инстинктов мало, им надо сложиться в серьезное и непоколебимое мировоззрение, а для этого нужна твердая воля или здоровая среда общественного опыта. Семейное счастье в Киеве не удалось, не осуществилось. Юханцева перевели вместе с женой в Петербург; он не имел мужества ее покинуть, потому что оставался влюбленным женихом, который только еще надеялся быть мужем. Если в Киеве он имел хоть долю самостоятельности, то здесь он жил на хлебах у тестя. Когда потом его сделали кассиром и он стал у большого дела, в каком направлении могли развиваться его добрые инстинкты, уже несколько поприправленные семейным несчастьем. Ему было тогда 28 или 29 лет. Быть может, вначале он с недоумением читал отчеты, в которых говорится о настроении европейских бирж, о застое финансовых сделок и нерасположении к возобновлению дел. Он не понимал этих громких фраз, надерганных из газетных передовых статей, а, тем не менее, понимал, как извлекаются деньги оттуда, куда они спрятались. Но касса ломилась от подписи на закладные листы; он сам по такой подписке, шутя, получил за комиссию разницы 15 000 руб. Быть может, он встречал людей, которые находили этот выигрыш мизерным гешефтом и снисходительно поощряли в нем молодое чутье к наилучшему извлечению куртажей и премий, потому что деньги прятались ими в воздухе, дело только в умении ими воспользоваться. Его несколько наивное, идиллическое настроение, в котором он писал письмо из Киева, заменилось спекулятивным, биржевым. А тут, с другой стороны, семейное несчастье, указание на которое встретило насмешки со стороны прокурора и гражданского истца. Зачем подсудимый требует, чтобы суд входил в его семейную обстановку. Во-первых, подсудимый жены своей не обвиняет: он показал судебному следователю, как и откуда произошла растрата; во-вторых, подсудимый постоянно был допрашиваем об этом же прокурором и истцом. Какая, действительно, смешная ассоциация, странное сочетание представления: безумная любовь к жене и расхищение кассы! Но в нелепом общественном строе все печальное смешно, а все смешное печально. Конечно, смешно, когда семейное счастье размеривается аршинами брюссельских кружев. Если вы взглянете с другой точки зрения на великосветский брак, вы убедитесь, что вообще, в силу извращенного воспитания, стремление блистать внешностью в обществе преобладает в светских женщинах над инстинктами матери. Смешно, конечно, оправдывать расхищение кассы страстью к женщинам, и вместе с тем я мог бы вам привести много исторических примеров в доказательство того, что страсть к женщинам кружила головы не только кассирам, но и государственным людям и королям. Эта страсть производила не маленькие опустошения не только в частных кассах, но и в государственных, и с этой точки зрения становится уже не смешно, а "поучительно" -- заимствую выражение гражданского истца. Если бы мне сказали, что мотив, приведенный Юханцевым, не представляет собой ничего извинительного, я бы на это сказал, что достоинство судьи заключается не только в стремлении к беспристрастию, но и к стремлению взвесить ту обстановку, то душевное состояние человека, в силу которого он опустился до преступления. Если вы взвесите то исключительное положение, в котором находился Юханцев, судя по его письмам из Киева, вы едва ли не примете их в соображение при разрешении дела.

Порешив с разводом, он очутился в омуте, в котором кружился в чаду до тех пор, пока его не заключили в тюрьму. Надежда пополнить кассу обращались с каждым днем в тщетную мечту и отходила в ужасающую пропасть с каждой ревизией. Чтобы пополнить кассу для ревизии, закладываются бумаги, а затем к недочету в кассе присоединяется уплата по процентам. В обвинительном акте указано на найденные у Юханцева счета за 1877 год, обнаруживающие весьма небольшие расходы, сравнительно с общей суммой растраты. Но ведь эти счета могут свидетельствовать только о том, что по ним оплачено. Надо было поподробнее расспросить Юханцева и проверить его показание. Двумя или тремя вопросами на судебном следствии выяснились постыдные расходы на женщин и кутежи в десятках тысяч. По дознанию сыскной полиции, сказано в обвинительном акте, оказалось, что хотя Юханцев посещал Бореля и Дюссо, но траты его там были незначительны. Начальство той же полиции применяет денежные претензии кокотки к Юханцеву в десятках тысяч, а сыскной агент затрудняется указанием на его безумные траты. Слухи о безумном мотовстве Юханцева не раз доходят до правления Общества; о пирах Юханцева в "Самарканде" и "Ташкенте" сенатор Ржевский без затруднения собирает сведения у полицеймейстера; а сыскная полиция ограничивается розысками в квартале своей резиденции. Какая благодарная почва для обвинения: пиры в окрестных ресторанах на счет кассы; между тем сыскной агент пятится, и материал для обвинения доставляет сам подсудимый.

Так, в "Самаркандах" и "Ташкентах" среди золотой молодежи Юханцев топил в пирах свое падение. Если холодная, воровская змея, пригнездившаяся в его сердце, поворачивала сердце среди пира и жалила его укором совести, то этот укор заглушала лихая цыганская песня: "Эй, вы, улане!", и ему казалось, что он пополнит миллионы, что он сила, что он принадлежит к той избранной высшей среде меньшинства, которая с рождения повита на вечный пир и растрату миллионов. А завтра опять мучительное сознание упрека совести и упование на то, что в конце концов должно же его преступное дело быть обнаружено. Бывает такого рода душевное состояние, когда человеку остается или наложить на себя руки или искать спасения, отдаваясь на суд общественной совести. Общественный суд исцеляет зараженную совесть и примиряет человека с жизнью, как бы она ни была тяжела, вследствие возникшего в нем к самому себе презрения. Только в тюрьме Юханцев мог измерить ту бездну, в которую он опустился. Все прошлое, промелькнувшее пред ним в чаду, возобновлялось в голове его жгучими, постыдными воспоминаниями, которые обливали его сердце ядом и вызывали холодный пот. Утонченные пиры с цыганскими хорами и окружавшая его золотая молодежь, все это представлялось ему до крайности пошлым. В посещениях матери, которая в продолжение десятимесячное заключения не пропустила ни одного вторника, ни одной пятницы, он находил себе ту нравственную поддержку, в силу которой отвращение к прошлому и презрение к себе самому за все, что им сделано, в нем окрепло, и он вынес из тюрьмы чувство покорности к суду общественной совести. Он не слышал от матери ни одного упрека за позор, который он внес своим преступным делом в семью. Ему это было очень больно вначале, но потом он понял, что могучая власть, восстанавливающая слабое и падшее, дана только тому, кто, отрешившись от возмездия карою, исцеляет участием и состраданием.

Я пытался доказать, что прошлое Юханцева не имеет ничего общего с представлением о дурной натуре, заключающей в себе почву для заражения низкими инстинктами; ему не трудно было вырвать раскаянием ту змею, которая заползла в его сердце. Вор из той великосветской сферы, в которой вращался Юханцев, и бежит от суда -- вор совершенно иного типа. Он живет скромно и в почете. Его уважают, как доброго семьянина. Он не рыщет по "Самаркандам", денег не мотает, копит копейку для своего потомства, и хотя порядочно скопил уже, но вечно жалуется на средства. Он ездит к кокотке, но тайком, и у кокотки умеет соединить приятное с полезным. Когда же каким-нибудь совершенно неопределенным образом обнаружится его неряшливость на служебном поприще, он сумеет, отходя без огласки от дел, устроить себе пенсию. Вот истинный вор! Приложите этот темный образ к Юханцеву, и вы убедитесь, что прокурор глубоко ошибается.

Найдете, что одиночное тюремное заключение в продолжение 10 месяцев не представляет еще собой достаточного испытания, -- вы прибавите. Но позвольте мне прежде, чем вы удалитесь на совещание, высказать с полною откровенностью мое мнение, какой приговор должны вы постановить по справедливости и в интересах общества. С точки зрения гражданского истца уже все сделано. Потерпевший уже не ищет обвинения, он ищет восстановления своих нарушенных интересов. Гражданский истец будет просить суд отделить вопрос факта от виновности, то есть поставить прежде вопрос, растратил ли Юханцев 2 000 000 руб., а затем вопрос о том, виновен ли Юханцев в растрате. Раз вы ответите "да, растратил", гражданскому истцу уже безразлично, как вы ответите на второй вопрос: "да, виновен" или "нет, не виновен", ему это все равно. Если бы Юханцев имел что-нибудь или будет иметь, гражданский истец может с него взыскивать уже в силу вашего ответа: "да, растратил". В отношении же требований справедливости вообще вам предстоит решить вопрос: достаточно ли того возмездия, которое представляет собой десятимесячное заключение. Я нахожу, что 10 месяцев одиночного тюремного заключения вполне достаточно по двум причинам. Сознание подсудимого служит ручательством его нравственного исправления, а вместе с тем он перенес на себе и нравственное испытание. Вы можете в этом лично убедиться. Заставьте его написать две строчки, вы увидите, что он не владеет рукой, она ходит как бы пораженная пляской св. Витта. Наше одиночное тюремное заключение сводило с ума не один десяток людей. Еще два-три месяца, и подсудимый мог бы лишиться способности мыслить и чувствовать, лишиться способности оценить ваш приговор. Быть может, дело не в физическом возмездии, а в лишении чести; но восстановить честь Юханцева, снять с него позор никто уже не в состоянии. Если вы, наконец, находите, что 10 месяцев тюремного заключения не представляют собой достаточного испытания, то, постановляя приговор, встретитесь с некоторыми затруднениями. Я не могу себе представить, чтобы Юханцев мог быть обвиняем по тем строгим специальным уголовным законам, в силу которых преследуются кассиры и казначеи правительственных учреждений. Мы достаточно уже разбирали обстановку этого банка, и я полагаю, что это не банк, а просто общество помещиков, вверившее свои капиталы Юханцеву. Очень жаль, что он их растратил; никто не виноват, что в Обществе не было установлено того порядка, какой необходим для банка. Растрату отвергать нельзя, но эта растрата простая, не имеющая ничего общего с растратой, которая предусмотрена законом относительно правительственных кредитных учреждений, и возникает вопрос: не представляется ли эта растрата последствием легкомыслия. С точки зрения справедливости, можете ли вы отнести злоупотребления, от которых потерпело Общество поземельного кредита на счет одного Юханцева. Вы имеете в виду отступления от порядка в счетоводстве, а между тем ст. 474 Уложения, предусматривающая этот проступок, остается без применения к бухгалтерии. В ст. 415 Уложения, по которой Юханцев предан суду, преследуются должностные лица общественных банков "за неверности в хранении сумм". Я просил бы прокурора объяснить мне: что такое следует понимать под неверностями хранения сумм и может ли он указать нам более невероятный способ хранения сумм, чем тот, который мы обнаружили в Обществе поземельного кредита. Нельзя предоставить произволу прокурора право брать на выдержку обвиняемых, и едва ли общественное мнение будет удовлетворено таким приговором, в силу которого злоупотребления будут отнесены на счет одного Юханцева. Прокурор указывает на примерность вашего строгого приговора. Что скажут, задает он вопрос, иностранцы по поводу нашей эпидемии растрат. Едва ли настоящий процесс удивит Европу -- там кассиры крадут и больше, и чаще, а биржа наша в отношении европейской представляется микроскопической. Если же вы имеете в виду примерность с юридической точки зрения, то скажите, в силу чего прежние злоупотребления по казначейской части сократились у нас: в силу ли примерности приговора или же более совершенного устройства казначейской части со времени введения касс. С точки зрения русского общественного интереса, примерность приговора будет заключаться в пересмотре устава для общественных банков и самого уголовного закона. В этом отношении ваш приговор, вменяющий Юханцеву 10 месяцев тюремного заключения, будет иметь громадное общественное значение и едва ли будет несправедлив.

* * *

Юханцев был признан виновным в приписываемых ему деяниях и приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке.

Дата добавления: 2015-07-08