---
Сандара Пак знает, что докторов учат не для того, чтобы они потом метались с криками: «Что делать?! Что делать?!» при виде раненого, но поделать с собой ничего не может.
Работа стоматолога не предполагает таких ужасов, которые рисуют только в учебниках по травматологии. При разрыве полого органа основной опасностью является развитие разлитого гнойного перитонита... картина шока или острой анемии... Весь курс всплывает в голове, и руки Дары сами собой обрабатывают антисептиком края страшной раны, пока она кричит в пустоту, зачем, зачем Сиэль и Минзи привезли Сынри к ней, а не в больницу?! Выпадение внутренних органов, внутрибрюшинные разрывы... травмы живота могут сопровождаться разрывом диафрагмы и вхождением внутренностей в грудную полость... Дара накладывает повязку, пропитанную вазелиновым маслом, и полотенце сверху, ничего не слыша кругом, она не понимает даже, как они довезли его сюда, еще чуть живого, то и дело прикладывает пальцы к его шее, послушать слабо и часто бьющийся пульс.
Минзи вся тряслась, пока они вытаскивали его из машины, у Сиэль были большие и пустые глаза.
-Оппа, - пробормотала она, когда Сынри с окровавленным полотенцем на животе уложили на диване в комнате, - я больше никогда не буду над тобой смеяться, только проснись.
У Минзи тряслись губы, когда она переводила глаза с лежащего неподвижно Сынри на окаменевшую от ужаса Дару в ночной пижаме, и выговаривали слова «пожалуйста, онни, пожалуйста...». Дара поняла, что они не видели, что под повязкой, что привезли его сюда, потому что больше было некуда.
Потом Сиэль вдруг схватилась за виски, пробормотала какие-то имена. Почему-то именно в этот момент Даре стало так страшно, что в голове все зазвенело белым звоном. Она помнит, как метался взгляд Сиэль несколько долгих секунд, пока она не приняла решение. Она сказала Даре что-то, чего та уже не услышала, потом за руку дёрнула Минзи на улицу, они прыгнули в машину и рванули с места так, что колеса аж взвизгнули.
У Сынри серое лицо в мелких капельках холодного пота, губы приоткрыты. Пульс еще есть, но такой слабый, что Дара боится, будто ей кажется. Она не умеет оперировать, ей нужно хотя бы провести противошоковые меры, пока приедет скорая, хоть бы она успела...
Свет гаснет так неожиданно, что Дара вскрикивает, замирает на секунду, разбитая вдребезги пониманием, какая она маленькая и беспомощная перед такой огромной темнотой. Это почти нечестно в такой момент. Теперь она не видит ничего, как же она сможет помочь? Мозг срабатывает лихорадочно, она бросается в темноте за фонариком в стоматологический кабинет, спотыкается, роняет что-то, бежит, бежит, шарит в ящиках, царапаясь обо что-то холодное и острое, что в них лежит. Фонарик, она хватает его и бежит назад. Есть свет! Она направляет луч света Сынри в лицо, нащупывает пальцами пульс, чтобы убедиться, что он... Что... Она пробует с другой стороны. Чтобы убедиться, что он... Дара снова пробует с предыдущей стороны. Потом с другой. Потом еще. Еще.
Ли Сынри. Девятнадцать лет. Чтобы убедиться, что он...
Она медленно зажимает рот ладонью, фонарик в руке пляшет. Мальчик, который лежит перед ней на диване, только что перестал дышать. В какой-то миг, которого она даже не заметила, его сердце перестало биться. В этот миг он стал таким же холодным и неподвижным, каким лежал на кушетке несколько лет назад в этом же доме ее папа. Их с Санхёном папа. Сердце остановилось, и он больше никогда не откроет глаз и не посмотрит.
В голове снова поднимается белый звон, Дара чувствует, как начинают подкашиваться ноги, что сейчас упадет на колени. Она нашаривает телефон в кармане. Как хорошо, когда и брат, и полиция — на одной кнопке быстрого набора.
-Алло? Алло?
-Санхён, - шепчет Дара в темноте. - Это нуна... Приезжай, пожалуйста...
-Нуна? - голос брата сразу изменяется, как будто вспыхивает красная лампочка на датчике беспокойства. - Что там у тебя случилось? Нуна?
-Санхён, - шепчет Дара. - Санхёни, у меня... у меня только что человек у... у...
-Жди там, сейчас мы приедем, - чеканит Санхён. - Жди там, поняла меня? Сейчас я приеду.
-Я боюсь, - голос Дары дрожит. - Я... Санхёни...
Короткие гудки.
-...забери меня отсюда, - договаривает она в повисшую в трубке тишину. Связь оборвалась. Дара пробует набрать еще раз — телефон мертв. Кажется, все вокруг умерло. От этой мысли Даре хочется сжаться в крошечный комок. Вокруг темнота и страшный, давящий на голову звон.
Тук-тук.
Кто-то стучит во входную дверь. И еще раз.
Тук-тук.
Фонарик в руке пляшет, пятно света неестественно скачет по стенам, выхватывая предметы. Дара медленно идет ко входной двери по прямой, чувствуя, как звон в голове становится прозрачным и отчетливым, похожим на четвертую ноту, на «фа». На букву «Ди».
Даре кажется, что дверной замок бьет ее током. Она сжимает ручку тонкими пальцами и осторожно поворачивает, открывая дверь на улицу.
Черный человек
Черный человек
Придет за тобой.
Он стоит прямо за дверью.
Кан Дэсон.
На улице сыро. Свет фар далекой машины обрисовывает в темноте знакомыми контурами фигуру без лица, которое накрыто капюшоном дутой куртки. Дара понимает, что холодом веет не с улицы. Холодом веет от него.
Следом она понимает, что Кан Дэсона тоже мертв.
-Привет, нуна, - знакомым сипловатым голосом говорит Оно.
Дара понимает, что если сейчас она поднимет скачущий свет фонарика на лицо под капюшоном — она умрет тоже.
-Привет, - снова говорит Оно с той же самой интонацией. - Сынри здесь?
Все существо Дары сосредотачивается в ступнях, собирается отчаянно ради одного — ради того, чтобы сделать коротенький шаг в сторону с его дороги. Этот шаг дается ей, как еще одна целая жизнь.
Оно шагает внутрь дома.
Оно проходит мимо нее.
Мимо.
Дара врастает в землю, и даже фонарик замирает в окаменевшей руке. Теперь, когда Оно у нее за спиной, она боится даже дышать, она не может шелохнуться.
Свет со стороны дороги приближается. Дара слышит его шаги — Оно медленно идет внутрь дома, по прямой, в гостиную, туда, где лежит Сынри. То, что только недавно было Сынри. Дара слышит, как Оно останавливается. Как вздыхает. Слышит, как скрипит диван, что-то шуршит.
Свет со стороны улицы приближается.
Дара слушает, как Оно хлюпает. Слушает, как Оно урчит, влажно и утробно. Как Оно чавкает, когда ест. Она слушает и знает, что сейчас это закончится. И когда это закончится, она будет следующей.
Какая-то машина, чиркнув фарами по забору, тормозит прямо напротив дома.
-Дара, скорее сюда!
Дара с трудом вспоминает, как ее зовут.
-Скорее, Дара!
Дара по-прежнему не помнит, как ее зовут, но голос Бом — голос Бом она помнит точно. Самое сложное — перебороть страх, что стоит ей двинуться, позвоночник вырвут ей прямо из спины. Этот шаг стоит ей еще одной жизни. Один шаг — и она бросается вперед, на улицу, прямо в пижаме. Она почти спиной чувствует, что Оно сейчас рванет за ней следом, и это заставляет Дару едва не кричать от страха. Только не споткнуться, только не споткнуться. Она несется к машине изо всех сил. Мотор еще работает. Близко. Вот. Она рвет дверцу раз, дергает сильнее, распахивает и бросается внутрь, кажется, падает на кого-то, кто лежит на заднем сиденьи. Хлопок двери, и машина стартует с места.
Дара что-то причитает и плачет, все еще сжимая в руке фонарик, совсем непонятно, что она говорит, Бом не слушает, только давит на газ посильнее. В зеркало заднего вида она смотрит на еще одну фигуру, которая стоит на крыльце дома Дары, засунув руку в карман, и смотрит им вслед, пока дом не пропадает в черноте.
Табло-оппа медленно садится в своем плюшевом одеяле и молча роняет голову на боковое стекло со стуком. Через несколько километров навстречу им проносятся две полицейские машины, завывая сиренами. Дара продолжает плакать, и не видит их.
В доме темно и прохладно, холодный воздух тонко тянет по полу со стороны двери, которая все еще распахнута настежь. Звук сирены в ночной тишине медленно приближается. Утро приближается еще медленнее.
Дэсон стоит на коленях перед диваном, оперевшись локтями на бардовую от крови обшивку. Красивые пухлые губы приоткрыты, глаза под волнистой челкой смотрят вниз, на забрызганное кровью знакомое лицо, серьезное во сне, выглядящее старше своих девятнадцати.
Дэсон стирает ладонью красные брызги с шеи, с холодной щеки. Даже в темноте он может прочитать свое имя на его теле. Всюду.
Кан. Сильный.*
Дэ. Громкий.
Сон. Голос.
Он долго смотрит, потом наклоняется, чтобы снять губами алые капли с тонкой верхней губы. Кровь еще не запеклась, влажно размазываются по шершавой от выступившей щетины коже. Дэсон облизывает кровь медленно, склоняется голову набок и приникает губами к чужим губам. Трогает и потом медленно целует, крепко, сонно, пока чужой рот не приоткрывается, и тогда он наваливается ближе, кладет ладонь на чужую неподвижную грудь, залитую красным. Ласково гладит по шее, целует его губы, подбородок, щеки, закрытые глаза с четко выступившими темными кругами.
-Сынри-я, - сипло зовет он, убирая с чужого лба прилипшую черную челку, - просыпайся.
Черные ресницы, слипшиеся стрелками от крови, медленно поднимаются, открывая темные пустые глаза. Глаза видят Дэсона и узнают.
Дэсон осторожно берет его безвольную руку и кладет ему на грудь ладонью, замирает, глядя на него. Не моргая, Сынри несколько долгих мгновений апатично слушает тишину под ладонью. Потом отрывает руку от своего тела, дотягивается до лица Дэсона и касается щеки, проводя три кровавые линии вниз. Дэсон улыбается ему сверху.
-Холодно, - очень медленно и почти беззвучно проговаривает Сынри серыми губами. - Хо... хочется... есть... оч...чень...
-Просыпайся, - Дэсон с тихой, маниакальной лаской гладит его по волосам и улыбается. - Хён угостит нас чем-то вкусным.
Сынри медленно растягивает уголки рта, показывая острые белые зубы в такой же маниакальной улыбке в ответ.
Топ усмехается, глядя на них, отлепляется от косяка двери, у которого все это время стоял, и уходит обратно на крыльцо, так и не расцепив сложенных на груди рук. Перед рассветом чернее всего, красно-синие огни вдалеке мерцают ярко и нарядно. Топ задумчиво смотрит на небо без единой звезды, на бесполезно белеющую в темноте громаду церкви, на дорогу, уходящую в никуда.
-Когда мы начали, - мурлычет он себе под нос, - начали терять эту искру между нами? Мы как выдохшаяся кола, из которой исчезли пузырьки...
«-Надеюсь, я не налажаю. Мне не очень хочется перестать разговаривать, как ты. Представляешь, если мы оба онемеем. Нам придется разговаривать записками - можно будет купить стикеры и клеить.
Джиён поднимает голову и снизу пристально, долго смотрит ему в лицо, медленно опускает ресницы. Топ молчит в ответ, потом неуклюже проводит большим пальцем по его подбородку, стирая грязь, которой там нет. Спрашивает:
-Не смешно, да?
И Джиён улыбается ему в ответ.
-Как думаешь, - спрашивает Топ, рассматривая карие глаза, до которых так и не добежала улыбка, - я тебя больше никогда не услышу? Совсем больше никогда?
Джиён пожимает плечом и отводит взгляд.»
-Я не налажал, - гулко сообщает Топ в беззвездную темноту и многозначительно приподнимает брови. - Не налажай и ты.
Он долго молчит, слушая, как хлопают двери подъехавших полицейских машин, как рация шипит невнятное «группа «Грома», группа «Грома», диспетчер номер...», как выбегают пятеро людей, как кто-то окликает «инспектора Пака», голоса и приближающиеся шаги.
Топ опускает голову, усмехается сам себе и выговаривает слово низко, в глубинах диафрагмы, как будто пробуя его на язык:
-Джиён...
-Ни с места! - из темноты появляется мальчик с кошачьим лицом и высокомерными глазами, мальчик, очень похожий на девочку, которая живет в этом доме. - Руки вверх, положить оружие!
-Я ищу тебя, о-э-о, - низко напевает Сынхён, не вынимая расслабленных рук из карманов и глядя в темноту, - под этим лунным светом, - он хмыкает, - который озаряет меня. Я ищу тебя, о-э-о, я не знаю, где конец, но хэй... Tonight, tonight, tonight, tonight... М-м-м... я все еще не понимаю любви, жалкий и одинокий опять — tonight...**
-Ты слышал меня? - грозно говорит мальчик с пистолетом, четверо за его спиной смотрят настороженно, не знают, как подойти, словно чувствуют опасность. - Кто ты такой и что тут делаешь?
Топ смотрит на него, склонив голову набок, потом вынимает руку из кармана и машет.
-Привет, - добродушно говорит он, - вкусняшки.
Через несколько минут гаснет даже красно-синий свет полицейских сирен, и все снова тонет в темноте и тишине.
---
Они едут всю ночь, в машине густо пахнет ментолом и железом, дерево приборной доски гладкое, тускло поблескивает. Дорога бежит под колесами с мягким шуршанием, проносятся мимо дома со светящимися окнами, раздаются вдруг широкие пустые перекрестки, город замирает, мельчает и постепенно кончается, и остается позади, и в какой-то момент гаснет всеми огнями сразу.
Ёнбэ открывает в машине все окна настежь, давит на газ и на секунду снимает с руля обе руки, чтобы потереть лицо и коротко стриженые виски ладонями. Тяжело и мокро тянет травой, песками и проходящим где-то рядом дождем. Ёнбэ кажется, что они едут уже так долго, что прошла осень, зима, и снова наступила весна.
Джиён полулежит на переднем сиденье с ним рядом, уткнувшись головой в черной шапке в перегородку окна. Ветер треплет белые сухие пряди, а потом отрывает одну и уносит. Лицо у Джиёна строгое и немного печальное, губы приоткрыты, как будто ему снится что-то плохое, а он ничего не может с этим поделать. Ёнбэ не сбавляет скорости, тянется рукой к его виску, ловит одну прядь и дергает — она вытягивается из-под шапки, длинная, золотистая. Ёнбэ подносит руку к окну, и золотые волосы трепещут у него на пальцах, а потом срываются в поток встречного воздуха. Ёнбэ касается лица Джиёна снова, зажимает в пальцах краешек черной шапки и осторожно стаскивает с его головы.
Фух-х! Ветер врезается в голову Джиёна, как в золотой одуван, длинные белые волосы разлетаются в стороны, точно брызги, повисают на ресницах, цепляются за рукав футболки, и улетают, унесенные ветром, будто тополиный пух. Ёнбэ снимает со своей куртки длинные золотые нити и смотрит на Джиёна, на его взъерошенную коротковолосую голову, упавшую на грудь, на шейные позвонки, выступающие, как у маленькой птицы, на кровавый потек, засохший на худой руке под рукавом футболки.
Ёнбэ глядит вперед, часто моргая, понимает, что дорогу стало видно лучше. Умершее радио оживает треском, потом само настраивается на какую-то глухую, шуршащую, отдаленно слышимую волну.
-Somebody to love, - еле различимо доносится из динамика. Если бы не было так плохо слышно, Ёнбэ сказал бы, что голос похож на голос Джиена. - Can you hear me? I want somebody to love...
Он на секунду прикрывает глаза. Четки на стекле заднего вида покачиваются и звенят, песня звучит и не кончается, не кончается. Светает не заметно, а как будто ощутимо.
Любить кого-то.
Ёнбэ не может вспомнить ни одной молитвы, ни одного имени. Он ни о ком не горюет. Он просто знает, что он должен сделать. Он знает — так станет легче. Он знает, так будет правильно.
Он чует холодный и горький запах степи, той самой, где когда-то все началось. Море осталось далеко в другой стороне. Радио молчит.
Парень, сидящий по-турецки на капоте не очень нового Фольксвагена.
Черная пена цвета ежевичного джема на губах дорогого Ёнбэ человека, имени которого Ёнбэ больше не помнит.
Мокрая подмерзшая трава, холодная твердая земля, и бесконечное небо без звезд. Серая дорога шуршит под колесами, желтая разделительная полоса набегает монотонными желтыми штрихами в световом пятне фар.
Небо медленно набирает синий цвет. Становится видно, что горизонт впереди волнистый от гор. По неровной линии начинает бежать фиолетовое, лиловое, розовое, потом в самом низу просвечивает оранжевый, такой нежный и призрачный, что кажется, можно спугнуть его, и утро не наступит.
Когда последние умирающие огни исчезают вдалеке под волнистой кромкой гор, Ёнбэ тормозит, выключает фары, шипящее радио, мотор. Машина снова становится неживым, неподвижным предметом, утопает в звуках и запахах степи и утра, как в разнотравье, становится частью природы. Ёнбэ сидит, закрыв глаза.
Ему холодно. Ему очень хочется есть.
Сквозь открытые окна их с Джиёном накрывает ветер. Ёнбэ отстегивает оба ремня, бережно обнимает Джиёна за ледяное плечо и пододвигает к себе, утыкается виском в висок и тихо напевает ему что-то, пока он спит, неуклюже убирает с его лица короткую светлую челку. Джиён не отзывается, лежит молча, безвольный и безучастный ко всему. Ёнбэ знает, что еще пара минут — и пора. Еще минута — и пора...
Они сидят так, пока не светает.
-Пора, - глухо говорит Ёнбэ сам себе, и его голос уносит ветер, как не было.
Он выходит из машины в тишине, открывает багажник, и щелканье замка становится первым звуком нового утра. В багажнике старые книги, граммпластинки, одежда, мешок угля, немного взрывчатки, большая канистра с бензином. Кто бы ни был тот человек, который складывал эти вещи сюда, он знал в деле толк. Вполне возможно, это был сам Ёнбэ.
Ёнбэ открывает заднюю дверь и методично перегружает хлам из багажника на заднее сиденье. Чехлы матерчатые, и должны гореть хорошо. Он это точно знает. Джиён спит, все так же свесив голову на грудь, и Ёнбэ невольно старается делать все потише, чтобы ненароком его не разбудить. Джиён много работает. Джиёна будить нельзя.
Он осторожно складывает на полу машины граммпластинки, потом переносит на заднее сиденье книги, места не хватает, и он укладывает их на пол. Похоже, как будто они с Джиёном куда-то переезжают, забирая любимую музыку и книги с собой. Ёнбэ долго думает, как поступить, потом все-таки тихо открывает переднюю дверцу и осторожно, чтобы не потревожить, подсовывает побольше Джиёну под ноги, двигая тонкие лодыжки. Кое-где бумага отсырела, но это не должно помешать. Ёнбэ несколько секунд смотрит на то, как серьезно Джиён спит, на дырки на футболке у него на обоих плечах и животе, на то, как ткань треплет холодный ветер. Ёнбэ роется в багажнике, находит старую куртку с бахромой странно пятнистой расцветки, накрывает ею Джиёна по шею и осторожно защелкивает дверь обратно.
Он отходит от машины и через несколько минут возвращается, неся охапку сухого кустарника. Он запихивает это все назад, сухие ветки упираются Джиёну в голую руку, но он все равно не просыпается, и Ёнбэ сосредоточенно обламывает их, чтобы они не тревожили его. Сильные руки Ёнбэ двигаются уверенно и умело, лицо ни на секунду не теряет собранности, несмотря на ненормальную для человека бледность и темноту на губах и под глазами.
На пожухлую траву тяжело становится канистра, багажник звучно захлопывается, звякает крышка. В конце концов, уже почти рассвело, Джиёну можно и проснуться. Жидкость шуршит, обильно стекая по веткам и книгам на пол салона. Воздух наполняется резким и чистым запахом бензина. Ёнбэ сосредоточенно обливает все сзади, потом подходит к месту водителя, щедро обливает его. В салоне на полу бензиновые лужи, у Джиёна промокли кеды, а в канистре еще половина. Ёнбэ тщательно закрывает окна сзади, закрывает двери и обходит машину.
Он долго смотрит на спящего Джиёна с жалостью, крепится, потом вздыхает — и выливает бензин ему на голову. Бензин льется ему на грудь, плечи, коленки, пока канистра не пустеет. Тогда Джиён медленно распрямляется в кресле, лунатично моргает, принюхивается, потом поднимает лицо и сонно смотрит на Ёнбэ.
-Ты что, - вяло говорит он, моргая припухшими глазами, - обалдел, Ёнбэ? Мы уже приехали, что ли?
-Приехали, - соглашается Ёнбэ и ставит канистру на землю. - Доброе утро.
-Доброе, - говорит Джиён и зевает, показывая обычные человеческие зубы с немного неровным передним. - Мог бы и нормально разбудить...
Когда Ёнбэ возвращается со взрывчаткой, Джиён уже влез в отсыревшую куртку и сидит, подтянув из лужи ноги на кресло, засунув руки между острых коленок, весь обвешанный мокрой бахромой, и сонно смотрит на кучу облитого бензином хлама на заднем сиденьи. По его помятому лицу видно, что он с удовольствием бы закурил, но не считает это особо хорошей идеей. Ёнбэ влезает внутрь машины по пояс и основательно запихивает взрывчатку между водительским и пассажирским сиденьем. Джиён недоверчиво следит за его манипуляциями, и когда Ёнбэ оказывается совсем близко, он поднимает на него свои миндалевидные глаза. Так близко, что Ёнбэ видит каждую ресницу, видит маленькую родинку на правой щеке, крошечные морщинки под глазами от частых улыбок. У Джиёна приподнимаются брови, видно, что он сам приглядывается к нему. Ветер шумит, за горами наконец-то начинает светлеть по-настоящему.
Ёнбэ закрывает все окна в машине и садится на водительское кресло.
Он не планировал ехать никуда дальше. Здесь их последняя остановка. Рассчитаться со всеми долгами. Ему уже очень давно стало ясно, что если он просто уничтожит Джиёна, ему не станет легче.
Холодно. Очень хочется есть.
-Слушай, зачем мы вообще тут остановились, - бормочет Джиён, ёжась в сырой куртке, чешет плечо через футболку с дыркой от пули. - Холодно. Есть охота... Поехали, позавтракаем где-нибудь, чего мы встали между нигде и нигде? Я хочу кофе.
Ёнбэ молчит, глядя через стекло далеко перед собой. У него бледное лицо с четко очерченной челюстью и надбровными дугами. Он медленно прикладывает руку к груди и долго слушает в тишине. Потом поворачивается к Джиёну, спокойный и красивый суровой красотой.
-Я не знаю, - задумчиво говорит он, - как ты это сделал, Джиён...
-Чувак? - осторожно зовет Джиён. - Ты сейчас про что? С тобой все нормально?
Ёнбэ больше ни о ком не горюет. Он не помнит больше ни одной молитвы — как будто отдал их всех за кого-то. Он больше не он.
«-Я тебя уничтожу.
Худая рука поднимается, расправляя кисть напротив его лица: "бла-бла-бла"»
Когда же Джиён успел с ним это сделать?
-Джиёна, - глухо говорит Ёнбэ, - у тебя есть зажигалка?
Джиён лезет в карман штанов, вытаскивает какую-то пластмассовую розовую дребедень. Смотрит. Не понимает.
Колесико под пальцем нагретое, ребристое. Губы Ёнбэ складываются в слово «прости». В последний момент оно не вырывается.
Зажигалка теплая.
Ёнбэ медленно, очень медленно берет Джиёна за руку. Ладонь теплая и пожимает его пальцы в ответ. Шея, щеки тоже теплые, губы мягкие и горячие.
-Эй, - негромко зовет Джиён и улыбается, - ты чего?
Под ухом бьется спокойный сильный пульс. Ёнбэ смотрит на него очень долго, держа его лицо в своих ладонях, большим пальцем прижимая дурацкую розовую зажигалку. Потом улыбается в ответ.
Когда он сам успел это сделать?
Очень холодно и хочется есть.
-Ничего, - говорит он. - Джиёна, пообещай мне одну вещь.
Джиён хмурится коротко, потом неохотно кивает.
-Обещай, - тихо говорит Ёнбэ, глядя ему в глаза. - Что сейчас выйдешь из машины и пойдешь в сторону дороги. Обещай, что не будешь оглядываться.
-Что? - говорит Джиён.
-Обещай, - говорит Ёнбэ еле слышно, - что теперь ты будешь молиться за меня. Тогда мы с тобой еще встретимся. Обязательно встретимся.
-Что? - говорит Джиён. - Ёнбэ-я, ты...
-Что?! - растерянно повторяет он, когда его буквально выпихивают и машины на пожухлую траву.
-Иди, - ласково говорит Ёнбэ и захлопывает дверь. «Иди, Джиён» - складывают его губы за стеклом. Ёнбэ спокойно прикрывает глаза и улыбается.
Джиён стучит в стекло и велит открыть дверь. Джиён жестикулирует, крутит пальцем у виска, возмущается, рассерженно отряхивается от пыли. Джиён пытается что-то выяснить, стучит ладонью по стеклу, зовет, злится, цыкает сквозь зубы, раздраженно пинает колесо и обиженно отворачивается.
Ёнбэ продолжает тихо улыбаться.
Джиён отходит метров на сто, когда вспыхивает, разрывая тишину.
В машине могучим хлопком вышибает все стекла, спину обдает жаром. Оглушенный, Джиён очумело пятится еще пару метров, расширенными глазами смотрит туда, где только что целая машина охвачена адским пламенем, огонь беснуется, вырываясь наружу с воем. Полыхает ярче, чем зарево в утреннем небе, степной ветер раздувает огонь, разбрасывая вокруг пригоршни искр. Горит ярко. Джиён не моргает до тех пор, пока не взрывается бензобак, машину не приподнимает и не разносит огромным шаром огня, обдавая жаром. Взрывная волна сшибает с ног. Джиён пошатывается и падает, садится и сидит, вцепившись в траву пальцами, и глядит, глядит на яркую огненную пляску. Он ждет, что сейчас все поймет. Автомобиль полыхает, а Джиён все ждет и ждет.
Солнце отрывается от гор, и остов автомобиля начинает прогорать, огонь затухает, разнося по степи ужасный запах паленого, запах смерти. Джиён сжимает руками колени и ждет, что поймет хоть что-нибудь.
Он видит, что прогорает все, и на его глазах гаснут последние язычки огня, пламя умирает, и он остается один.
Он все еще ничего не понимает.
Он знает только, что его зовут Квон Джиён.
Сердце в его груди бьется, как сумасшедшее.
---
-Алё, Пирожок?
-Да, - отзывается Бом, стараясь звучать бодро, но получается довольно вяло, потому что она за рулем всю ночь и уже добрую часть утра. И все равно, тот факт, что когда они отъехали от Сеула на порядочное расстояние, связь восстановилась, не может не прибавлять энтузиазма и сил.
-Все целы? - напряженно спрашивает Тедди. - Где ты, черт возьми, пропадаешь?
-Я заезжала за Дарой, - не скрывает Бом и улыбается, узя глаза, Даре, которая сидит на соседнем пассажирском сиденьи. Дара не возвращает улыбку — осунувшаяся, тревожная, она выжидающе смотрит на Бом красными от слез глазами, вцепившись в сиденье. Прислушивается.
-Так, блин, и знал, - говорит Тедди, но в его голосе слышно облегчение. - Ускорься, Пирожок, мы все уже ждем в Инчхоне. Я, Куш, девчонки: Сиэль с Минзи и Митра.
-Кто-кто? - не понимает Бом.
-Митра, - вздыхает Тедди, - напарник твоего коматозного Табло. Мы его нашли. Он был в армии.
Бом молча моргает так долго и так часто, что с ресниц осыпается практически вся тушь.
-Не спрашивай, - великодушно предлагает Тедди и болезненно кряхтит в трубку. - Мы вчетвером всех уделали, запалили здоровый курган прямо в здании телестудии KBS — новости, воскресные всякие передачи, знаешь? Меня немного кусанули, но я вполне... Да ты задрал своими нежностями! - орет вдруг в трубку Тедди. - Хватит ко мне прижиматься!
-«Ёнбэ-оппа, - читает Бом у Дары по губам, - Дэсон и Сынри?»
На том конце трубки все замолкает. Потом Тедди коротко говорит:
-С концами, - и больше ни слова не добавляет на эту тему. Дара садится на сиденьи прямо и смотрит на дорогу перед собой. Губы у нее кривятся, нос морщится, на нижних ресницах повисают огромные слезы. Она отворачивается и беззвучно плачет куда-то в угол, прижимаясь щекой к ремню безопасности и вздрагивая худенькими плечами, все еще обтянутыми смешной пижамой с мышатами.
-А у нас прибавление, - говорит Бом нарочито бодрым голосом, смотрит в зеркальце заднего вида, чтобы отвлечься. - Мы подобрали на дороге кое-кого.
-Какого еще кое-кого? - нарочито сварливым голосом спрашивает Тедди.
В зеркале заднего вида отражается Табло, все еще в глубокой отключке. Рядом с ним спит светловолосый парень, свесив голову Табло на плечо.
-Мы пока про него ничего не знаем, - говорит Бом, глядя на его симпатичное спящее лицо, на сосредоточенно нахмуренные брови и приоткрытый рот. - Он только сказал, что его зовут Квон Джиён. Кажется, он и сам про себя ничего не знает. Мы его нашли, когда ехали через степь — он шел вдоль дороги один, в куртке со странной бахромой.
-Ладно, - говорит Тедди, - тут разберемся, что там за бахрома, приезжайте быстрее, до Пхеньяна нам еще ехать и ехать, - Тедди хмыкает и его голос наполняется теплотой. - Поднажми, Пирожок, - негромко говорит он, - мне еще вести тебя на крышу мавзолея Великого Руководителя.
И Бом согласно нажимает на газ.
OUTRO
У подножия парка, расстилается море, на дальнем берегу залива звучат отголоски грозы. Снег еще лежит, но в воздухе уже пахнет молчаливой, бледной весной. Сумерки медленно опускаются на парк и на город, где больше никто не живет, на пустую дорогу, на стоящую на склоне парка скамейку. Первые капли весеннего дождя, кажется, совсем не тревожат того, кто сидит на скамейке, заложив ногу на ногу, устроив руку на спинке. Сидит не посередине, как будто оставив рядом с собой место для еще одного человека.
Людей в этом городе больше нет, огни погасли, давно наступила тишина.
Топ снимает с колена сосновую иголку, упавшую сверху, медленно закидывает назад голову с ослепительно белыми волосами и позволяет векам закрыться, отпускает уголки рта, давая им слегка растянуться. Не улыбка, но немного похоже.
Все будет идти по кругу, весна, лето, осень, и снова зима, и людей будет оставаться все меньше, и огни будут гаснуть, и мир будет делаться все тише и темней.
Джиён однажды вернется.
Сынхён позволяет уголкам рта растянуться еще чуть-чуть, теперь на улыбку почти похоже. Если бы он все еще мог разговаривать вслух, наверное, он промурлыкал бы сейчас что-нибудь себе под нос. Фломастер и стикеры лежат у него в кармане дорогих брюк. Он всегда готов к беседе.
Он не знает, каким, но Джиён вернется. С пистолетом или без, с белыми волосами или с черными, с новыми татуировками где-нибудь на руках или даже с новым именем. Он вернется.
Когда капли дождя падают Сынхёну на лицо, он поднимает голову, подпирает подбородок рукой. Он смотрит вдаль на небо, где больше не зажигаются звезды и не летают самолеты, на город, где больше не живут люди, и не горят огни. Смотрит, как мир меняется, и напевает себе под нос что-то, чего никто не сможет услышать.
Капли холодного весеннего дождя падают чаще. Сынхён улыбается.
Он ждет.
Конец.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |