Дара пытается наскоро соорудить из своих волос хоть какое-то подобие прически, потому что Дэсон плох, в любую минуту ей может быть срочно нужно идти к нему, поэтому освободившуюся минуту нужно провести с пользой.
-Нуна, - голос Сынри звучит сзади так неожиданно, что она вздрагивает. Не заметила его даже в зеркале. - Пожалуйста, пойдем со мной к Дэсону.
-Хорошо, - с опаской отзывается Дара и откладывает ленту, которую хотела обмотать вокруг волос, чтобы вышла пальмочка, обратно на зеркало.
-Возьми с собой обезболивающее, - добавляет Сынри и снова скрывается за дверью.
Пока она готовит шприц для лежащего на диване Дэсона, Сынри стоит над ней, нахмурив черные брови, темноволосый, с кругами вокруг глаз, похожий на персонажа с вечеринки на Хэллоуин. Почему-то Даре очень не по себе, когда макнэ этой странной компании находится к ней так близко и со спины.
Дэсон дышит тяжко и через раз, Дара автоматически берет его за запястье, считая пульс — рука ледяная, пульс в два раза ниже нормы. Слабый. Дара закусывает губу, потому что в ее маленькой клинике нет никакого оборудования, и к ней все ближе подбирается страх того, что она не сможет ему помочь. Ему нужно в больницу в город. Она даже не знает толком, что с ним произошло — от откушенной мочки уха не бывает такого шока. Капли желтоватого лекарства срываются с конца иголки, Дара наклоняется к Дэсону, в который раз внутренне замирая от вида его раненого уха: мочка срезана чисто, как бритвой. Почему-то так и кажется, что Дэсон сейчас распахнет глаза и дернется...
-Нельзя!
Дара дергается сама, шприц едва не выскакивает из пальцев. Сынри за ее спиной разворачивается очень резко.
-Я сказал: нельзя, - голос Ёнбэ звучит отрывисто и холодно. - Это правило.
-Коли, нуна, - быстро говорит Сынри, - это чушь собачья, а не правило.
Даре почему-то становится страшно, и в этот момент она понимает, что боится всех троих — хрипло дышащего Дэсона, стоящего у нее за спиной Сынри. И Ёнбэ, замершего в дверях. Боится, как чего-то нехорошего.
Ёнбэ молчит долго, сверля Сынри узкими, черными глазами.
-Простите, - Дара как будто со стороны слышит свой тонкий звенящий голос, - может быть, вы мне хотя бы скажете, что с ним случилось, чтобы я могла помочь?
-Его поцеловал людоед.
Сынри произносит это слово напряженно и почему-то чуть ли не насмешливо. Дара ошеломленно оглядывается, чтобы переспросить, и видит, что Ёнбэ и Сынри сверлят друг друга взглядами, как животные, которые готовы сцепиться.
-Я ведь прав, да, хён? Это то, что произошло, а?
Дара не видит лица Сынри, но хорошо представляет его выражение — горькое, искаженное злой насмешкой.
-Есть демоны, нуна, - продолжает Сынри, глядя старшему в глаза, - которые едят людей. Хён расскажет тебе поподробней потом, он это умеет. Они едят людей с потрохами, но иногда бывает так, что они не съедают их, а целуют, выбирают, как жених невесту — и после этого они забирают человека с собой. Так появляются новые демоны.
Дара, чувствует, что по пальцам капает лекарство, потому что она слишком сильно сдавила шприц.
-Я прав, хён, да? - голос Сынри звучит ломко, он как будто бросает короткие фразы Ёнбэ под ноги, уже не в силах сбавить обороты. - Ты ведь знаешь об этом, и не понаслышке, а? Знаешь, нуна, - слышно, как он нервно облизывает губы, - если ты заглянешь к нему в рот, ты, наверное, удивишься, как стоматолог. Нечасто увидишь, что у взрослого человека выпадают коренные зубы, а на их месте растут еще одни. Они, наверное, белые и острые, а, хён? - говорит Сынри, точно напрашивается. - Наверное, уже видел такие?
Ёнбэ молчит, и Дара с ужасом ждет, что сейчас он сделает шаг вперед.
-С Дэсон-хёном теперь то же самое, - Сынри говорит все громче и громче, - и ты знаешь, что это, как это, и ты не хочешь ему помочь. Я в гробу видал ваши уродские правила! - вдруг орет он. - Какой урод их придумал?! Нельзя так! Что вы все за люди такие, чем вы лучше людоедов, если вы бросаете своих, даже не попытавшись помочь?! Уроды! Почему вы все врете?! Ведь все видели твои зубы, хён, все видели, что ты шел с акмой, все знают, что ты уже не в себе — почему все молчат?! Почему все сделали вид, что ничего не происходит, прикрываясь правилами? Почему?!
-Ты все-таки соврал мне, - тихо говорит Ёнбэ, и в его ровном голосе совсем не звучит вопроса. - Это не только на этот раз. Ты ведь совсем не Слышишь акм, Сынри, правда?
-Ты чертовски прав, хён! Я ни хрена лысого не Слышу акм! - орет Сынри. У него вышло бы вызывающе, если бы крик не был похож на крик загнанного животного. - И ты еще раз прав, я по-прежнему Слышу всех чхонса. Да, ты у нас всегда и везде прав! Но знаешь, что, хён? Тебя я Слышу намного, на очень много хуже, чем всех остальных, может, и тебе стоит задуматься, а?
Глаза Дары мечутся с одного на другого, Дэсон сипло вздыхает рядом, и от этого вздоха Сынри словно прорывает еще сильнее:
-Хочешь знать, когда это началось, хён? Я могу сказать тебе с точностью до дня: в тот день, когда Дэсон-хён ушел с тобой, ты помнишь? - Сынри переводит дыхание, и становится понятно, что это именно то, что он так долго хотел сказать. - Это я должен был быть с ним, ясно? Но конечно, я же макнэ, кому какое дело до мнения макнэ и его желаний. С ним должен был быть я, а не ты, я бы его Услышал, с ним ничего бы не случилось. Но естественно, - макнэ уже не может остановиться, - Ёнбэ-хён, великий охотник, не может без напарника! Сначала Севен-хён, потом Дэсон — может, ты всем приносишь несчастье, а? Знаешь, почему я перестал Слышать, хён, сказать тебе? Радиус Шварцшильда, хён. Донвук-хён про это тебе, наверное, рассказывал — ну конечно, не мог не рассказывать, ты же у него был любимчик! Про то, почему напарники чхонса не могут быть мужчиной и женщиной, помнишь, да? Потому что тогда их замкнет друг на друге, и они перестанут Видеть и Слышать.
-И что? - вдруг спрашивает Ёнбэ таким как всегда ровным доброжелательным тоном, что у Сынри в голове что-то трескается, как прогнившая ступенька в веревочной лестнице, и чертовщина грязным потоком выплескивается у него изо рта, как рвота.
-Дэсон, мать твою! - орет он едва не на весь дом, у Дары дергаются руки, чтобы прикрыть уши. - Кан Дэсон! Я не знаю, почему он, и почему я, почему этот деревенский Кан Дэсон, с этим огромным носом и маленькими гла… неважно! Я думаю про него днями и ночами, я с ума по нему схожу, меня как будто замкнуло на нем, вот что! Потому что ты увел его! Ты хочешь подробностей? Да? Про то, как когда вас с ним нет, я каждую ночь лежу в его кровати, и представляю, что он лежит рядом со мной голый? Как я представляю, что целуюсь с ним, как с девушкой, а потом как мы мфх…
Сынри впечатывается в стенку плечом с гулким ударом.
-Ты ополоумел, - близко у него над ухом бормочет Ёнбэ-хён, сухая ладонь зажимает Сынри рот, - помолчи, помолчи...
-Пожалуйста, не деритесь, - лепечет Дара испуганно. - Или я сейчас буду кричать.
Ей очень хочется плакать, она не знает даже, кого звать на помощь.
Когда ладонь отпускает его лицо, Сынри чувствует, что у него по вискам течет холодный пот, верхняя губа от удара о зубы лопнула внутри. Его мутит, будто его сейчас физически тошнило этими словами, он роняет голову хёну на плечо и автоматически лижет ранку на губе.
-Это я должен быть с ним, - как будто это кто-то другой за него шепчет, - я, не ты… Почему вы все меня не воспринимаете серьезно... Если бы с ним был я, этого бы не случилось… - кожаная куртка Ёнбэ-хёна пахнет металлом и каким-то лекарством, и этот горьковатый запах успокаивает, отрезвляет. - Я не виноват, что так получилось… Если бы он не ушел с тобой, ничего бы не было... если бы Донвук-хён не умер... зачем он умер... не знаю, что мне делать, меня затянуло… меня сдавило до этого проклятого радиуса, и я больше ничего не могу…
Сынри снова сглатывает, облизывает сухие губы и дышит через нос, закрывая глаза.
-Так получилось, хён, - бормочет он, стараясь звучать не слишком жалко, - ну ты же понимаешь, что я не хотел... это радиус... Ты поможешь мне, да? - Ёнбэ почему-то молчит. - Да, хён? Справиться с этим радиусом?
-Вообще-то, - говорит Ёнбэ, - Дэсон — не женщина.
-Чего? - Сынри приподнимает голову.
-Сынри, явление, которое мы называем «радиусом Шварцшильда», тут ни при чем.
Голос Ёнбэ-хёна звучит так пластмассово-ровно, что Сынри невольно отодвигается, словно вместо чего-то съедобного ему подсунули пластиковый муляж, и смотрит на Ёнбэ удивленными глазами, будто не понимает, где обещанное прощение и успокоение. У Ёнбэ прикрыты глаза.
-"…и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение…", - тихо говорит он, и его лицо непроницаемо.
"Послание к римлянам святого апостола Павла, - бестолково всплывает у Сынри в голове, - Глава 1…" Он прекрасно знает это и сам. Сердце падает.
-Радиус Шварцшильда ни при чем, - говорит Ёнбэ. - Ты перестал Слышать, потому что ты согрешил, макнэ. "Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них…" - Сынри невольно хочется отойти от него подальше, как будто он обознался и уткнулся в плечо незнакомому человеку, похожему на Ёнбэ-хёна, но он прижат к стене.
-Донвук-хён ведь тебя предупреждал, - продолжает Ёнбэ бубнить, ровно, как будто рассказывает библейскую историю, - он говорил тебе, что ты посередине и еще не выбрал сторону.
-Он сказал мне валить, - выплевывает Сынри слова, как горькую слюну, не узнает собственного голоса, и губы опять кривятся в жалкой улыбке почти до слез. Ёнбэ прижимает его к стене в совсем не дружеском захвате, он может разбить его голову о цветастенькую стену гостиной после любого слова.
-Прекратите, - шепчет Дара, - да прекратите вы...
-Ты знаешь, - говорит Сынри, ухмыляясь ему прямо в лицо, - что твой Донвук-хён сказал мне проваливать на все четыре стороны, а? Он заранее все за меня решил, ты знаешь, хён? Или был так очарован, что не заметил? Он сразу решил, что я не в команде, он выкинул меня. А я плевать хотел, я не затем приходил, чтобы потом возвращаться, я плевал на его мнение, понятно вам? - Сынри смотрит старшему прямо в глаза блестящими глазами. - Твой любимый Донвук-хён с самого начала решил, что я конченый и не стою даже шанса попробовать измениться, как тебе это, а, хён? Если ты всегда прав, скажи мне, разве так люди поступают?
-Он был прав, - говорит Ёнбэ, и его голос почти ничего не выражает. - Ты согрешил.
Дэсон вдруг вздрагивает и мучительно стонет. Глаза Сынри испуганно мечутся на него, и вдруг загораются такой нечеловеческой злобой, что Дара буквально чувствует, как кровь отливает от ее лица, а в ушах аж начинает звенеть. Куртка Ёнбэ вдруг хрустит, и его самого приподнимает рывком. Дара вскрикивает, зажимая ладонью рот.
-Знаешь, кто виноват? - шипит Сынри Ёнбэ в лицо, щеря зубы, и его черты вдруг искажаются, и он становится непохож сам на себя. - Это вы виноваты — Чхве Донвук и ты. Я ненавижу его за то, что он меня выкинул, выбрал не меня, за то, что он умер к черту, и с этого все началось. И тебя ненавижу, слышишь ты, за то, что ты такой правильный, за то, что всегда у нас прав, но больше всего за то, что ты отнял Дэсон-хёна у меня. Ненавижу тебя, блять, ненавижу страшно, когда думаю про вас двоих, когда думаю, как ты трогаешь его ночью своими руками...
Дара не может больше это выносить, вскакивает, бросив шприц.
Сынри приближает лицо к лицу Ёнбэ близко-близко, и его ресницы, брови вдруг кажутся в полумраке слишком четкими, будто нарисованными тушью:
-Ты же был у него любимчиком, - сладко шипит он Ёнбэ на ухо, щеря белоснежные острые зубы, - он, наверное, научил тебя и таким вещам, а, хён?
Ёнбэ бьет его по голове коротко и сокрушительно сильно, с безжалостного замаха, голова Сынри откидывается, и Даре кажется, что шея сломалась. Она кричит что-то тонким голосом и, не думая ни о чем, хватает Ёнбэ за куртку сзади в попытке остановить и лупит кулачками по спине. Она не успевает, когда он вдруг разворачивается, и она впервые видит лицо Ёнбэ прямо перед собой. Нечеловеческое лицо какой-то твари, которая рыкает на нее:
-Пошла на хуй отсюда! - и она так дико пугается, что давится собственным вскриком, только отшатывается в сторону к двери и бежит, бежит обратно в свою комнату, запирает дверь дрожащими руками, и наконец пронзительно вскрикивает, когда пугается собственного отражения в трюмо. Это был не Ёнбэ. Не Ёнбэ.
Она шепчет что-то короткое и жалобное, когда телефон, лежащий на столике, разражается зловещей песенкой. Она хватается за него.
-Привет, - говорит Бом, - как дела? Мне не спится, и я решила позвонить.
-Он, - говорит Дара, - он... Боми, ты знаешь... он сказал... Я его боюсь...
И она плачет, пока Бом говорит что-то успокаивающее и ни о чем. Она всегда знает.
-Не могу дозвониться до Тедди-оппы. Кстати, он сочинил для меня песню, - вдруг хвастается она. - Не плачь, хочешь, я тебе спою?
Дара продолжает всхлипывать, утирая нос ладонью, пока голос Бом в трубке с тянущей душу пронзительностью поёт:
-You and I together,
It just feels so right...
Голова болит очень сильно, как будто по височной кости пошли мелкие трещины, как по стеклу, и кость вот-вот хрупнет и осыпется, оставив в голове зияющую дыру. Когда Сынри очнулся на полу, с диванным валиком под шеей, укрытый кожаной курткой, Ёнбэ-хёна уже не было.
Дэсон дышит рвано, слишком часто, непонятно, спит или бредит. Сынри вспоминает, что говорил, и зажмуривает глаза, подтягивает коленки к себе, чувствуя внутри, словно кто-то наматывает его кишки на руку. Ему надо передохнуть. Он покачивается, касаясь скрюченной спиной края плюшевого дивана, и боится вспоминать, как хотел вцепиться Ёнбэ-хёну зубами в плечо или в шею, чтобы с ненавистью вырвать живой кусок.
Что он сказал, Господи. Что же он сказал. Он сжимает пальцами пустой рукав кожаной куртки хёна и стискивает зубы с такой силой, что боль стреляет в пострадавший висок.
В комнате темно и душно. Сынри глядит на свои руки: он совсем не хочет ни в кого превращаться. Что же это получается, он будет ходить по ночам и людей есть? Что за ерунда. Не будет он, нет, вот еще, не имеет ни малейшего желания, с чего бы вдруг. Просто сорвался... наверное...
Он вообще не помнит, кто ему рассказал про то, как акмы делают из людей себе подобных. Наверное, от удара Ёнбэ-хёна ему отшибло всю память. Сынри часто промаргивается, деланным жестом трет висок и недовольно морщит нос, хотя его сейчас никто и не видит: «Правильно, - призвано сказать его выражение лица, - молодец Ёнбэ-хён, хорошенько вправил мне разум. Что-то я заговариваюсь, усталость, наверное, ничего страшного, все пройдет».
Не может быть, чтобы он не помнил потому, что на самом деле ему никто не говорил, что людоеды целуют своих жертв. Не может же он знать это... просто так. Он же не...
Выдержка Сынри достигает предела, он отшвыривает рукав куртки, который до сих пор сжимает крепко, как человеческую руку, нашаривает в кармане телефон. Куш-хён нужен сейчас как никогда. Наверняка, это он рассказывал Сынри про это, точно он, подумаешь, в памяти не отложилось, он мало тогда слушал... Какого черта хён уехал именно сейчас, когда тут такое творится, неужели, есть дела важнее?
-Сынри, - спокойно отзывается Куш после четвертого гудка.
-Я перезвоню тебе попозже, - так же коротко продолжает он прежде, чем Сынри успевает открыть рот. Гудки.
Сынри все-таки открывает рот, глядит на телефон, и нос пощипывает от злобных слез.
«Ты же все это Видишь, - с горечью думает он, - как ты мог свалить? Да чтоб ты...»
Сдох.
Рука внутри него сжимает все резко, как будто хватает.
«-Вот что, малой, сгоняй-ка сначала за пивом для хёнов, а пока бегаешь, придумай себе прозвище. Придешь - и познакомимся как следует.»
«Да чтоб ты...»
Череп. Напарник Куш-хёна.
«-Я знаю, что ты выберешь. Поэтому ты мне не нравишься.»
«Да чтоб ты...»
Севен-хён.
Сынри смотрит на свои растопыренные пальцы.
-Не может быть, - гулко в душной комнате говорит он вслух, - не может быть, чтобы это все я.
Диван скрипит пронзительно, как рассохшееся дерево, темнота в углах комнаты будто крадет кислород. Ледяная рука ложится Сынри на голую шею сзади, и он отскакивает, едва не заорав. Темная фигура Дэсона ворочается и жалобно вздыхает. Сынри знает, что шприц с обезболивающим лежит где-то у дивана, но не шевелится, чувствует, как холод трогает волоски у него на руках, как вода — усики маленького слепого организма.
Выбор. Везде выбор. Не будь выбора — Ёнбэ-хён унес бы его вон из комнаты сам.
Дэсон вздыхает еще, почти плаксиво. Сынри уверен, что это больно. Сынри уверен, что должен выбрать: уйти и закрыть за собой дверь, оставить его в темноте, как в коконе, где Дэсон один - станет или останется. В этом коконе нет места никому, кроме Кан Дэсона сейчас. Пусть даже и его Кан Дэсона. Сынри встает на ноги и очень старательно идет к двери.
-Мама... - голос Дэсона очень тихий, почти тоненький, как дрожащая леска. - Мамуля... мамочка...
Дэсон.
Сынри почти вдавливает его в диван собой, хватает его в охапку, накрывая своим телом, и жалеет только, что весь Кан Дэсон не может поместиться у него в руках.
-Я тут, - частит он речитативом ему в ухо, - все будет хорошо, Сынри тут, с тобой, ты не один...
Крепкие руки обнимают его неожиданно сильно для умирающего, наверное, это рефлекторно, от боли.
-Я тут, - бормочет Сынри, беспорядочно гладя его по спутанным волосам, уже ничего не стесняясь. Дэсона начинает трясти часто, ритмично, грудь сокращается. - Я тут, Дэсон-хён, не бойся, все позади. Мамы нет, но Сынри тут...
-Я пошутил, - выдыхает Дэсон ему на ухо, и дыхание горячее, как в жару.
-Да, да, - бормочет Сынри, гладя его по голове, плечу, - все позади, я... Что?
То, что было конвульсиями, вдруг прорывается у Дэсона из груди, обнаруживая себя: это тщательно сдерживаемый смех.
-Шучу, - говорит Дэсон и немного отпускает его, чтобы улыбнуться в ошалевшее лицо. Его улыбка делается все шире, шире, пока Сынри не кажется, что она начинает выползать в темноте за пределы лица, а потом Дэсон начинает хихикать.
-Что за шутки? - отупело бормочет Сынри. - Дэсон-хён?
Дэсон закидывает голову на подлокотник плюшевого дивана и хохочет открыто, весело.
-Дэсон-хён? - Сынри как-то вдруг не по себе от этого. От того, что Дэсон произнес слово «мама» в шутку. - Дэсон-хён?
-Дэсон — это я-а-а! Ха-ха-ха!! - Дэсон хохочет, он совершенно ненормально рад своей шутке, чересчур, как маленький ребенок в том возрасте, когда еще все дети жестоки. - Ха-ха-ха!
-Я ухожу, - говорит Сынри, выворачиваясь из его крепких объятий, и Дэсон вдруг пугается едва не до полусмерти, смех обрывается, как отрубает. Он хватается за Сынри, как за спасительный канат на огромной высоте, словно спасает свою жизнь.
-Не уходи, - голос Дэсона сипнет. - Не уходи... Сынхён...
Собственное имя звучит, как чужое — это последний звук перед тем, как у Сынри над головой словно смыкается теплая черная вода. Губы Дэсона мягкие, большие, они накрывают его губы целиком. Сынри пихает его в грудь на рефлексах.
-Ты что?! - получается высоко в конце, дурацким фальцетом, как у подростка.
-Останься со мной, - шепчет Дэсон, поднимаясь на диване все ближе к нему, его бледное лицо хорошо видно, как будто оно светится, черты искажены страхом. - Не бросай меня, я боюсь, - в губы, - боюсь...
-Ты что делаешь, - Сынри не может удержать голос, лепечет, отодвигая Дэсона ладонями прочь, - Дэсон-хён?
Руки не хватают его, а как будто притягивают, и Сынри вдруг не может понять, ледяные они или горячие.
Почему Дэсон-хён раньше никогда так не делал?
В темноте он к нему так близко, что слышит мускусный, миндальный запах его пота, запах его болезни и бреда. Горячие губы касаются его губ, рассылая мурашки, как искры электричества, и рука Сынри сама собой тянется потрогать сзади седьмой позвонок на его оголенной шее. И мозг полон только одной идеей: «Нельзя. Невозможно», а пальцы в это время ощущают его, трогают. Трогают изгиб сильной шеи, широченные крутые плечи — такого же мужчины, как он сам. Сынри приближается, приоткрывает рот и целует его — и дуреет от его вкуса и запаха, словно втягивает дурман полной грудью, открывает рот жадно, всасывает чужие губы, сжимает, сгребает сильное тело руками, словно большого зверя. Вот так. Толстый горячий язык проталкивается в его рот, сухие ладони распахивают белую рубашку, бряцают ремнем и ныряют в джинсы сзади, по-хозяйски стискивают его голый зад почти до боли.
Мужчины разжигались похотью друг на друга
Мужчины на мужчинах
Делая срам
В самих себе должное возмездие за свое заблуждение
Отдельные слова с отдельными значениями
Составлены в ряды
Перечень каких-то слов
Просто слова
Сынри сосет его губы, пачкая рот слюной, задыхаясь, подается за прижимающими руками и трется сверху вниз об него, как будто они уже сношаются прямо в одежде, лижет, лапает, стонет от нетерпеливого желания, когда сосет его язык, хочет сосать его пальцы, потом его член. Все как в его фантазиях: запах, звуки, бесстыдные прикосновения, толчки навстречу. В его фантазиях Дэсон по-животному сильный, нетерпеливый, его слюна отравлена похотью, как ядом, сладкая, вязкая, он делает больно и дает удовлетворить желание отдаться...
Это не Дэсон.
Кан Дэсон — не такой.
Сынри вдруг ощущает все: и что трется возбужденным членом о мужской член, и что лижет широкую мужскую челюсть, что его держат мужские руки, целуют мужские губы. Такого же мужчины, как и он сам.
Заблуждение. Кто это с ним?
Горячие пухлые губы снова прижимаются к его скользким от слюны губам, раздвигают языком, заставляя откликаться что-то животно-темное, неразумное в спинном мозгу, в мышцах живота. Чьи это губы?
...День был длинный, и вечер розовый, неторопливый, такой, через какие, кажется, видно всю свою жизнь вдаль. Сынри помнит, как в руке впервые ощущался не тренировочный, а наконец-то свой, собственный пистолет — увесистый, солидный, значительный. Помнит гордость, радость, чувство ответственности и благодарности за учебу. Они стояли с Дэсоном рядом, вытянувшись, плечом к плечу. Стояли одинаково ровные, в черном, застегнутые наглухо, внутренне наполненные. Это чувство было одно на двоих. Одна и та же внутренняя радость, когда Наставник УайДжи поглядел на них двоих, на напарников, на стройно стоящую пару — и кивнул. И это одобрение было у них одно на двоих.
Мы.
Их с Дэсоном «мы» - совсем другое, без грязи, без похоти, без этого заблуждения. Их «мы» - это их ценность, их объединенность, их способность слышать друг друга. Не эта мерзость и неестественность.
Выбор еще не сделан.
Сынри понимает, что еще не поздно, и сжимает правую руку в кулак, не открывая глаз.
TBC
4. HANDS UP
Тедди Пак понимает, что он — один из тех, кого сам же называет лохами. И с этим уже поздновато что-то делать.
Под ногами чавкает, когда он выходит из машины, дыхание вырывается изо рта паром, растворяясь в предрассветной синеве, как капли молока в чернилах. Служебный «седан» заляпанный, как будто он всю ночь колесил по свинарнику. Тедди устало захлопывает дверцу и отряхивает руку — если говорить о КПД проведенной ночи, то со свинарником вполне сравнимо. Под утро у него не осталось сил ни на злобу, ни на возмущение, ни на удивление. Сил не осталось ни на что, кроме желания найти этого пидараса и потолковать с ним как следует.
Они были знакомы с Кушем пару лет, не абы какой срок, но Тедди склонен был назвать это чем-то большим, чем приятельство на почве общего пристрастия к хип-хопу, пиву и картам. В те моменты, когда они в его редкий выходной сидели в захолустной студии знакомых чьих-то знакомых, это напоминало едва ли не... Хрен собачий. Все оказалось таким же дерьмом, как комья грязи на капоте.
Тедди подцепляет желтые полиэтиленовые ленты с надписью «Stay out” и перешагивает, ступая на территорию оцепленного универмага. Долго роется в карманах широких штанов, потом пуховика в поисках удостоверения, чтобы показать дежурному. Инструкции? В жопу инструкции, вначале он хочет выяснить кое-что для себя самого.
Если бы не Бом с ее рассказами про «охотников» и бабулю, которые слишком живо кое-кого напомнили, он ведь и не подумал бы на него, паскуду. Не подумал бы, как на одного из своих, едва ли не самого «своего», едва ли не брата.
-Давай, йоу, - бормочет Тедди, вразвалку уходя в глубь полутемного торгового зала, - все круги ада для лохов за двадцать четыре часа. Позорься по полной, чувак, ни в чем себе не отказывай.
Он точно знает, что Куш где-то здесь. Это противоречит логике, но Тедди решает, что как человек, который самолично рассказал все преступнику накануне облавы, он может уже забить на здравый смысл без особых потерь, и выходит из торгового зала в недра коридоров и складов. Хуже все равно не станет, поэтому он просто неторопливо идет, прислушиваясь к своим чувствам, туда, куда его тащит недостаток сна, ощущение потерянности и едва ли не голоса, которые он слышит в своей голове. Он почему-то даже не думает с горечью про то, какое это пагубное занятие — верить людям, просто идет по коридору в самую глубину.
Все здание планировкой напоминает дурной сон, в котором иногда блуждаешь всю ночь до утра, без какой-то определенной цели, из одного только чувства тревоги. У Тедди цель есть, и тревога возникает лишь тогда, когда ему кажется, что он слышал нежный кликающий звук где-то вдалеке. Он спокойно расстегивает пуховик, достает пистолет из кобуры и держит его в опущенной руке, не снимая с предохранителя.
Он спокоен и готов к любому, он просто хочет узнать уже все наконец, потом набить Кушу морду, потом выпить кофейку и вздремнуть час-другой, желательно, без кошмаров про жуткие крики. А потом подумать, на сколько лет его стоит упрятать. Именно в такой последовательности.
Тихий скрип доносится справа. Тедди замирает с занесенной ногой, пару секунд сосредоточенно смотрит на капли грязи на своих старых добрых «тимберлендах», понимает, что не ошибся. Думать надо было намного раньше, лет, эдак, двадцать назад, поэтому он просто толкает первую же справа дверь носком грязного ботинка.
Клик.
Тедди уверен, что это неправильная тактика, но не может избавиться от привычки оценивать сначала пистолет, а потом глаза того, кто его держит. AMT Javelina. Десятый калибр, восемь патронов, удлиненный семидюймовый ствол. Тяжеленный. Чтобы заполучить такую игрушку, торговля подержанными великами должна идти по меньшей мере бойко.
Глаза у Куша какие-то извиняющиеся.
-Йоу.
Тедди не особый знаток взглядов или каких-нибудь там мелких вегетативных признаков, но в голосе Куша звучит спокойствие и раскаяние — и кажется, это несколько многовато эмоций на слово, в котором всего лишь три буквы.
-Хуй там, - озвучивает Тедди осенившее его сравнение со словами из трёх букв, чтобы не пропадало даром. Куш в свою очередь отвечает ему любезностью на любезность и целится не в голову и не в сердце, а в правое плечо, чтобы, в случае чего, только обездвижить Тедди руку с пистолетом. Лицо у него такое же невеселое, как и голос, словно держать людей на мушке — не самое любимое его занятие.
-Ты сдал? - Тедди не поклонник пространных эпиграфов, и предпочитает с самого начала расставлять все точки где надо.
-Я, - говорит Куш, глядя на него исподлобья. - Прикрой дверь.
Лицо у него, как у печального Будды. Тедди думал, что разъярится, выстрелит ему по ногам пару раз, отметелит, как следует, но что-то не получается. Он слышит, как меленько дребезжит стекло узкого окна под потолком в полутьме, слышит запах бумаги, сырости, нагретого горячей водой металла, слышит что-то теплое и как будто очень знакомое в голосе Куша, когда тот говорит:
-Я хочу тебе все объяснить, хён.
Он не слышал, чтобы тот снимал пистолет с предохранителя.
Куш дышит так, словно у него замерз нос, и держит пистолет привычной хваткой, ствол лежит удобно и не дрожит ни на волос.
-Так, значит, - говорит Тедди, и звучит неожиданно проникновенно, даже с жалобной ноткой какой-то, как будто он говорит о предательстве, - ты, значит.
-Послушай меня, - предлагает Куш, и на небритой щеке появляется круглая ямочка.
-Пососи мой хер, - с непробиваемым спокойствием вносит Тедди ответное предложение, и к его изумлению, Куш вдруг начинает улыбаться так радостно, словно Тедди ему предлагает что-то дельное.
-Ты тоже мне нравишься, чувак, - говорит он до того искренне, что Тедди аж коробит.
-Пока я не завел речь про адвоката, - говорит он, - и не прострелил тебе коленную чашечку — поделись со мной сакральными знаниями. Без этого говна про космос. Просто скажи: что в этом сраном мире происходит?
-Почему ты думаешь, я вместо этого не отстрелю тебе что поважней? - дружелюбно интересуется Куш. - М?
«Не знаю, откуда знаю» - думает Тедди Пак, а вслух говорит:
-Твой пистолет на предохранителе.
-И твой тоже, - отзывается Куш, как будто закрывая петлю в совместном куплете. Тедди молча снимает кольт с предохранителя с мальчишеским упрямством — он привык, что все панч-лайны остаются за ним.
-А так?
-И так.
-А на раз-два-три?
-Ты не будешь стрелять.
-Раз.
-Давай выпьем кофе.
-Два.
-Давай сыграем в карты.
-Инспектор Тедди Пак, - сквозь зубы цедит Тедди, - не играет на статьи уголовного кодекса с подонками...
«Пошел ты» - они с Кушем говорят это хором.
Куш глядит на него спокойно и почему-то с теплотой, как будто они не целятся друг в друга, а школьные годы вспоминают.
-Без всякого кодекса, - говорит он. - Просто сыграем, и я тебе объясню, что к чему. Можешь надеть на меня наручники.
Тедди не понимает, почему у него чувство, словно они сейчас шутят друг с другом.
-Тебе же до смерти охота узнать, что происходит с людьми, - говорит Куш.
Тедди не понимает, почему у него чувство, словно они по-прежнему приятели, а не морально больной урод и инспектор полиции.
-Ты проспорил мне желание, - говорит Куш. - Вот это — оно.
Тедди не понимает, почему говорит вслух:
-На счет три: раз, два... - и опускает пистолет.
В мире явно что-то не так.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |