Кушу не особо (тоже самое что и с «охота») удобно готовить кофе в наручниках, но он все равно старается, как хозяйка для дорогого гостя. Почему-то Тедди никогда на самом деле раньше и не задумывался, кто из них кому хён.
Куш мешает в чашке растворимый кофе, какао, доливает молоком для детского питания из маленького цветастого пакета с младенцем. Тедди старается не думать о том, что все эти пару лет этот урод мог подсыпать ему какую-нибудь горелую шерсть черной козы, ногти с рук съеденных мертвецов или подобную сатанинскую хрень.
Куш размешивает, с энтузиазмом отхлебывает половину чашки, явно не боясь сдохнуть, протягивает Тедди. Тот хмурится, но берет.
Полуподвальное помещение приспособлено под библиотеку. Окошко под потолком выбито, как будто через него кто-то в спешке драпал, и стоит такой промозглый утренний холод, что не будь большая часть книг вынесена полицией, им скоро пришел бы каюк от сырости. Куш не пожалел какао и сахара, во рту сладко и едва ли не приятно, и под утро это — то, что надо. Тедди допивает и со вкусом закуривает сигарету — ощущение такое, что с этого момента ему больше некуда торопиться.
-Мне сейчас позвонят, - предупреждает Куш. - Тебе тоже.
-Ты что, - насмешливо говорит Тедди, выпуская густую струю дыма, - какой-нибудь экстрасенс ху...
Сначала раздается трель лежащего на столе телефона Куша, следом взрывается хип-хопом карман куртки Тедди. Тедди давится, Куш неторопливо звякает наручниками.
-Сынри, - говорит он в трубку, совсем не беспокоясь о лежащем на столе кольте. - Я перезвоню тебе попозже.
Он кладет трубку, и лицо у него вдруг становится такое, словно дело — дрянь.
-Алё, Пирожок, - вяло говорит Тедди, наблюдая за ним, - не могу говорить, перезвоню потом.
-На самом деле, - говорит Куш, помолчав, тихо и очень серьезно, - с этого момента торопиться как раз есть куда.
-А что, - спрашивает Тедди, держа густо чадящую сигарету между указательным и большим пальцем, - конец света, что ли?
Темные, как оливки, глаза смотрят в упор. Не на него, а куда-то ему, Тедди Паку, внутрь. Это внезапно, как дежа вю, тепло, как воспоминание, и приятно и сладко, как инсульт наоборот. Кажется, у Тедди внутри головы между глаз лопается что-то теплое, а потом ниже, под челюстью, и еще ниже, в груди, разбегается.
-Меня зовут Ким Бёнхун, - говорит Куш. - Послушай меня.
Они первый раз сыграли в эту игру в вечер знакомства.
Два игрока, 36 карт, каждому играющему достается по 18. Простые условия: карты бьют друг друга по старшинству — король даму, дама валета, валет десятку, и так до шестерки, шестерка бьет туз. Правила еще проще: два игрока переворачивают свои карты, тот, чья карта выигрывает, забирает себе обе, откладывая в отдельную стопку. Восемнадцать карт переворачиваются, игроки придвигают к себе новые получившиеся стопки карт, у кого-то больше, у кого-то меньше, и начинают все сначала. Играют до тех пор, пока все карты не перейдут к одному из игроков.
Можно сказать, это и не игра вовсе. Скорее лотерея на удачу, как рулетка. Ты не можешь схитрить или смухлевать, ты просто переворачиваешь карты — и либо лишаешься своей, либо забираешь себе обе. Она нравилась им обоим потому, что в нее можно играть вечерами напролет, не отвлекаясь от беседы. Тедди помнит, сколько они написали треков вот так, неторопливо переворачивая карты.
Меня зовут Ким Бёнхун. Послушай меня.
Тедди слышит.
-Все смеялись над 2012-тым, - говорит Куш, раскладывая карты на две равные стопки по восемнадцать. Звон наручников добавляет действу настоящего шика. - Говорили: "Опа! Не упал метеорит! Опа! Не растаяли льды! Опа...
-...не вышли из-под контроля компьютеры, не прилетели инопланетяне, - автоматически выговаривает Тедди. - Не поверишь, с первого раза понял. Будем играть твоими бракованными?
В колоде Куша есть одна безымянная карта, с рубашкой на обеих сторонах. По их правилам эта карта проигрывает в любом случае, достается выложившему карту с мастью. Зато потом точно так же она уходит ко второму игроку. Счастливая и несчастливая одновременно.
-Угу, - говорит Куш, раскладывая ровные стопки напротив себя и напротив Тедди. - Ты читал Библию, братюнь? - Тедди отрицательно качает головой, выпуская дым через ноздри. - А Википедию? - на лице у Тедди Пака появляется такое выражение, словно он прислушивается к языку дельфинов, на лице новоявленного Ким Бёнхуна — словно он крепко в Тедди верит. - Но про конец света и Страшный Суд хоть слыхал?
-Вот эти байки оставь себе, ага, - Тедди давит окурок в чашке из-под кофе, как будто этим самым гнет свою линию, глядит из-под капюшона, - а мне скажи толком: кто против кого?
-Чхонса, - говорит Куш и придвигает ему его карты, - это твоя стопка, - кладет руку на свои карты. - Против акма.
-Просил без космоса, - устало говорит Тедди и думает почему-то, что Бом со своим нестандартным мышлением, наверное, отлично бы поняла, что он несет.
-Все просто, - говорит Куш. - Это рай — это ад, это ангелы — это демоны, это белые шашки — это черные.
Пока все звучит просто, но Тедди не слишком понимает, радоваться ему или как. И еще кое-что настораживает...
-Серое, - роняет Куш тихо, как шепот. Леденяще. - Серое — это те, кто в новостях. В газетах. В папке без фотографий у тебя в бардачке. Те, чьи руки находят.
Тедди Пак должен сказать: «Расскажешь об этом в комнате допросов, падла».
Тедди Пак должен сказать: «Какое, к черту, «серое», о живых людях, сволочь говоришь. О живых людях, которых убивают какие-то отморозки.»
Тедди Пак молчит и прислушивается, не шевелясь.
-Страшный Суд не начнется, пока не останется только белое и черное, - говорит Куш негромко.
-А серое куда? - выдавливает Тедди.
-Серое — это люди, которым все равно. Равнодушные люди, - руки Куша лежат на столе очень спокойно, но все слышно по его голосу. Едкая внутренняя горечь сожаления. - Это люди, которые живут ни для чего. Ни плохие, ни хорошие. Никакие. Которые не станут ни акма, ни чхонса. Которые ничего не хотят, живут ни для чего. Которые идут в никуда. Для них Суд свершится тем, что они исчезнут. Вспомни, я говорил тебе об этом...
- «Если акма съест с телом душу, она не попадает никуда, - бормочет Тедди. Слова Куша всплывают в голове. Поверить сложно, что он так внимательно его тогда слушал. - Она исчезнет из круга перерождения и не появится нигде больше. Это конец в метафизическом смысле, за пределами обычной физической смерти...»
-Как представить, что тебя изначально не было, - договаривает сам Куш.
-Почему руки, - сипло говорит Тедди. - Мать твою, как меня мучает это: почему руки, а?
-Дай свою.
Куш поворачивает его руку вверх ладонью с грязноватым следом от дверцы автомобиля, и несколько секунд смотрит на нее. Слышно, как он улыбается, и как на улице, за окном без стекла, начинает капать предрассветный дождь со снегом. Куш проводит пальцем по линиям на его ладони — жизни, любви, бабла, Тедди не знает, чего там еще, - и прежде, чем Тедди успевает открыть рот, говорит:
-Хиромантия — это не ругательство, хён, - усмехается, проводя по подушечкам пальцев. Довольно приятно. - Линии на твоих ладонях, - говорит он, - это твоя настоящая жизнь. Твои отпечатки пальцев — круги перерождений, которые ты уже прошел. Поэтому на Земле и нет людей с одинаковыми отпечатками. Поэтому, когда душу съедает демон, и она исчезает — воспоминания ее прошлых жизней не уходят с ней. Они исчезают тоже. Гниют здесь, на Земле.
-Я еще покурю, - сообщает Тедди, помолчав, и отнимает руку.
-В 2012-м кончился календарь, - говорит Куш, - отведенное время. С этого момента начался конец всего.
-И откуда вылезли эти нетопыри? - угрюмо спрашивает Тедди, снова выпускает дым через широкие нервные ноздри.
-Из серого, - говорит Куш. - Такое бывало и раньше, случалось во время войн, каждая из которых все приближала конец человечества. В последние годы такие случаи происходили все чаще и чаще. Серийные убийства, насилие над детьми, некрофилия и зоофилия, засилие порнографии, жестокое обращение с животными, случаи каннибализма.
-В итоге нелюди стали... реально нелюдями, - Тедди комкает конец фразы и стряхивает пепел в чашку. - Так, что ли?
-Выходит, так, - Куш кивает и медленно откидывается на рассохшемся скрипучем стуле. - Это продолжает происходить и сейчас. Все делится на белое и черное. То, что остается серым — исчезает.
-Класс, - говорит Тедди. - Подытоживаю: грешники превращаются в людоедов и начинают натурально жрать обычных налогоплательщиков. И если посмотреть хотя бы в телевизор, то процентов девяносто пять уже обречены, так что моим картам пиздец с первого раунда. Честно говоря, идея с гигантским метеоритом мне больше по душе была. Да что там, даже идея с зомби была как-то жизнерадостней, - он давит сигарету, бросив докуривать, упирается локтями в колени и пристально изучает Куша из-под капюшона. - А белые чуваки?
-Чхонса работают в паре, - говорит Куш. Ким Бёнхун. - Люди бывают мужчины и женщины. Чхонса бывают Видящие и Слышащие. Между ними существует связь, которая...
-Все, спасибо, - устало говорит Тедди, - Люблю научную фантастику, но не настолько фанатичной любовью. Мой мозг заполнен, закончим эту тему, - он трет лицо руками. Он закрывает глаза. Он слышит, что Куш не врет. Слышит.
-Слышишь ведь, что не вру, - добивает Куш. Тедди зыркает на него из-под капюшона волком. - У тебя за последние сутки инсультов не было? - Тедди вспоминает увиденное ночью на трассе вместе с Бом, и холодеет. Куш глядит на него пристально, ловя каждое движение. - Было, значит, - медленно говорит он, глядя ему в глаза, словно рассматривает в них что-то. - Ночь... дорога возле парка... черный фургончик... о...
-Да пошел ты! - рявкает Тедди, вскакивая, совсем не заботясь о том, что их может услышать снаружи кто-то из его собственного отдела, потому что универмаг до сих пор оцеплен и полон полиции. - На хрен пошел, фокусник!
Пробегая второй круг по полупустой комнате, Тедди думает о том, что, срань господня, слышал даже то, что Куш не снимал пистолет с предохранителя. Эта мысль лишает его сил, он усаживается обратно за тяжелый деревянный стол.
-Ты Слышал акму, - спокойно и почти безмятежно говорит Куш, глядя на него ласково, почти одобрительно. - Двоих. Я был в том черном фургоне.
Тедди долго молчит, глядя исподлобья, как будто ждет продолжения.
-Скажи, почему ты стал со мной общаться? - спрашивает Куш и ухмыляется нахально и довольно. - Тебя ведь с самой первой встречи пропер звук моего голоса, а?
-Ну, - осторожно говорит Тедди, - положим, угадал, противный...
Куш долго сидит и улыбается, а потом говорит:
-Это ты.
Говорит:
-Точно ты.
Говорит:
-Е-е-еа.
-Не понял? - Тедди хмурится угрожающе и обеспокоенно одновременно.
-Хён, - говорит Куш хрипло. - Как тебя зовут?
Тедди так оторопевает, что даже не находится, что сказать. Обычно насмешливые глаза Куша буравят его, но не неприятно, а завораживающе.
-Сыграем в другой раз, - говорит он и встает, - сейчас нам надо валить отсюда. Тебе и мне.
Мозг Тедди Пака лихорадочно работает и не справляется. Мозг Тедди Пака говорит ему, что это гипноз, что это шизофрения, что это, в конце концов, полная чушь, но Тедди не может не слушать и не верить этому странному чуваку.
-Слышь, - тихо говорит Тедди, глядя, как тот дергает ящики комода, на котором стоит еще исходящий паром чайник, - ты чего мне подмешал?
-Лишнюю ложку сахара, - отзывается Куш и с кряхтеньем выдирает из комода заклинивший от сырости ящик, грохает его на пол.
-Почему тогда я еще не выстрелил тебе в ногу за попытку бежать? О, блять...
-Потому что я не бегу, - объясняет Куш, распаковывая отсыревшую коробку, разматывая ткань. - И не вру тебе. Сейчас ты...
Тедди Пак за его спиной рушится на пол вместе со стулом, не дослушав.
Высокий электрический визг ввинчивается в мозг, как бормашина, спазм такой сильный, что на секунду выключается зрение, и Тедди даже не чувствует удара об пол.
Черный человек
Черный человек
Придет за тобой.
-...постепенно привыкнешь, - он как будто выныривает из бочки и слышит голос Куша. - Как же я тебе рад.
Губы шевелятся невпопад, выдавая какие-то бессмысленные слова.
-Ты Слышал акму, - серьезно говорит Куш. - А я Видел. Не думал, что так получится... сразу. Держи, - Тедди нащупывает пистолет — не кольт, другой, незнакомый, тяжелый, - и прижимает к груди, как умирающий на смертном одре, Куш сжимает своей рукой его руку, держа под голову, как в романтическом фильме, заглядывает в глаза насмешливо и ласково. - Будешь моей парой? - спрашивает он и добавляет: - Не заряжено, - когда дуло упирается ему под челюсть.
-Сейчас было не по адресу вот это, - предупреждает его Тедди. - Я не пидарас.
Куш лыбится очень широко и белозубо.
-Я ж по-братски, - говорит он и обнимает его, хрустя пуховиком. В голове у Тедди гудит.
-Тридцать три, - тихонько говорит Куш ему на ухо и начинает улыбаться, укачивает, почти как ребенка, - развелся с женой, - у Тедди по рукам бегут мурашки, - врожденное раздолбайство не дало подняться выше районного инспектора и намекает, что не даст и в дальнейшем, раз ты даже в карты ухитряешься продуть, - Тедди почему-то совсем не обидно. Напротив. Ему тепло и очень спокойно, как будто он наконец-то пришел туда, куда долго шел. - Платишь алименты, редкие вечера проводишь в захламленной студии с каким-то непонятным чуваком, а потом впадаешь в уныние, когда думаешь о том, что по факту успел сделать в своей жизни. Думал об этом?
-Кто ты такой? - тихо спрашивает Тедди, не открывая глаз, в рот попадает мех с капюшона чужой куртки.
-Я чхонса, братюнь, - говорит Куш ему на ухо. - И ты тоже. Ты.
-Ты... - зачем-то отзывается Тедди и не успевает сказать больше ничего, когда ему на грудь ложится холодная обойма. - Это что, - спрашивает он, - серебряные пули?
-Ну да, - отзывается Куш и тянет его за грудки, - поднимайся-ка.
Верхняя пуля действительно похожа на серебро. Пока Тедди, инспектор Тедди Пак, тридцать три года, пялится на нее, как ребенок, Куш набивает карманы какой-то дребеденью, выключает плитку под чайником.
-Нам пора уходить отсюда, всем. Я наконец-то Вижу все как надо, - он запихивает еще один пистолет за ремень, и Тедди узнает свой полицейский кольт.
-Ну ни хуя себе, - говорит Тедди, - серебряная пуля.
-Скоро в Сеуле начнется настоящее светопреставление, времени почти нет. Нас мало, акм намного больше. Но я знал, что должен встретить тебя, - Куш сгребает карты в одну стопку и засовывает в задний карман широких штанов. До Тедди доходит, он только хочет спросить, когда это Куш ухитрился снять наручники, но вдруг слышит короткий крик где-то неподалеку и разворачивается винтом на месте. Жуткий крик. Рука автоматически вставляет обойму в пистолет и защелкивает.
-Потом поговорим, - напряженно соглашается Куш. - Веди.
-Я еще ни на что не подписывался, - бормочет Тедди, прижимаясь спиной к стенке. - Ни на какое «нас».
-У тебя минут пятнадцать на размышления, - говорит Куш и лыбится. - Хотя я уже знаю, что ты решишь. Не забывай, что я тебе говорил: не смотреть им в глаза.
-Пошел ты, - шепотом предлагает Тедди. - Я еще никакой взнос в вашу секту не сдавал.
Он знает, что думать нужно было куда раньше, лет двадцать назад, и почему-то сейчас вдруг все ощущается правильно. Впервые в жизни.
-Как же офигенно. Теперь есть ты, чувак, как офигенно, - мурлычет ненормальный Ким Бёнхун ему прямо над ухом. Тедди движется вдоль стены к выходу, куда его ведет тихий звон в голове, и думает о том, что за пятнадцать минут можно много чего решить.
---
Куш-хён рассказывал, как они с Наставником нашли Ёнбэ после того, как они с Донвук-хёном уехали.
Не очень новый Фольксваген стоял на обочине, неаккуратно припаркованный. Донг Ёнбэ сидел на заднем сиденьи совершенно голый, уронив на потертую обивку безвольные руки с опухшими укусами, и пусто смотрел на уходящую вдаль дорогу заплывшими синевой глазами. Вместо губ у него была сплошная черная корка, которая страшно подергивалась, когда он беззвучно говорил что-то. Кажется, если б не эта корка — Донг Ёнбэ бы улыбался.
Никто не знает, сколько он просидел так в машине на обочине — может быть, пару часов, может, целые сутки. Трасса не была совсем дикой, машины по ней ездили, но за это время никто не остановился, не вышел узнать, все ли в порядке.
Сынри выдыхает облачко влажного пара — он отлично понимает, почему люди не останавливались, а, наверное, только инстинктивно прибавляли скорости, стараясь быстрее проехать это место, как зачумленное. Он сам еле выполз из гостиной, где лежал Дэсон, там скапливалась такая беспросветно-черная дрянь, что было физически плохо. Сынри кое-как добрался до выхода из дома, перегнулся через перила, и его стошнило прямо на клумбу Дары-нуны, где еще оставалась скудная зелень. Усаживаясь на нижнюю ступеньку и укладывая на колени кожаную куртку Ёнбэ-хёна, которую он забрал из комнаты с собой, Сынри тупо думал о том, что не сможет видеть еду из Макдака до тех пор, пока не станет старым дедом. Если станет.
Он вяло поправляет наброшенный на плечи пиджак, пропускает волосы на висках сквозь пальцы. Сгребает немного сырого снега, осевшего на ступенях, и прикладывает к болезненно опухшим костяшкам на правой руке. Он искренне надеется, что не сломал Дэсон-хёну чего-нибудь, ему и так сейчас непросто.
На улице сереет, потом бледно, розовато начинает светать. Поселок стоит на холме, и пригород Сеула виднеется вдалеке, дрожа перламутровыми огнями. Сынри сглатывает горьковатую слюну и думает, что этому всему осталось недолго. Скоро эти огни исчезнут, светать будет блекло, над кромешной чернотой, а потом... Никто не знает.
Сынри не знает — он не Видящий. Сынри усмехается: теперь он еще и не Слышащий, он вообще никакой. О чем-то вспоминает и опасливо трогает языком зубы во рту, потом на всякий случай пытается пошатать пальцем — пока что все, кажется, в порядке. Сынри закрывает уши руками, закрывает глаза и вдыхает холодный воздух. Верхние пуговицы на рубашке оторваны, холод забирается внутрь.
У Дэсон-хёна мягкие пухлые губы, и поцелуи короткие и несмелые... Наверное.
Он обнял бы очень крепко, зажмурил бы глаза смешно и слишком рано и промахнулся бы мимо середины губ. Наверное.
Он никогда бы его не поцеловал. Это точно.
Сынри отнимает руки от головы и слышит шаги обычным слухом, крыльцо поскрипывает. Сынри встает, не поднимая глаз подходит к Ёнбэ-хёну, заходит ему за спину и протягивает куртку. Ёнбэ медлит, Дара-нуна несмело жмется к нему сбоку, шмыгает носом. Глаза заплаканные — хорошо, что Сынри не стал заходить к ним раньше, наверное, Ёнбэ просил у нее прощения. За них обоих. Ёнбэ немного приподнимает руки, дает надеть куртку себе на плечи. Сынри не поднимает глаз несколько долгих мгновений, до тех пор, пока рука хёна, тяжелая, горячая, не ложится несмело ему на плечо, неуклюже похлопывает, а потом наконец сильно сжимает. Сынри кладет свою руку ему на плечо тоже, нос щиплет от облегчения, но глаза на хёна поднимать еще страшно. Внутри все как будто отпускает.
Они садятся втроем на ступеньку и долго молчат, глядя, как вокруг становится все светлее и светлее. Молчат, пока Дара не говорит, зябко кутаясь в свою смешную пижамную курточку:
-Дэсон еще не проснулся?
-Нет, - смирно отвечает Сынри, как полагается самому младшему, - я услышу, когда он проснется.
Ёнбэ-хён точно чувствует, что он замышляет что-то, снова трогает его за плечо.
-Сынри-я, - его голос звучит мягко, всегда ласково, Сынри невольно думает, почему он никогда этого не ценил, почему пренебрегал. - Прости меня, пожалуйста. Ты насчет многого был прав.
-И ты прости меня, хён, - пиджак сползает у Сынри с плеча, но вместо того, чтобы надеть его как следует, он снова натягивает его. - Дэсон-хёна мы оба не уберегли, - и прежде, чем Ёнбэ успевает открыть рот, продолжает. - Но он будет бороться, попомни мое слово, хён. Если думаешь, что он сдастся — плохо его знаешь.
-Куш-хён сказал...
-Теперь я с тобой пойду.
Ёнбэ осекается на полуслове. Макнэ сидит неподвижно и смотрит туда, где все бледнее мерцают огоньки, только часто и как будто чуть близоруко моргает густыми ресницами, словно чтобы резче видеть их. Ёнбэ долго пусто молчит, потом набирает воздуха...
-Пожалуйста, не начинай про то, что я должен уйти, - макнэ наконец смотрит ему в глаза. Спокойно. Отчаянно. Уперто насмерть. - Ты знаешь — не уйду. Можешь говорить, что я не Видящий, и мы не можем быть в паре, - Сынри моргает очень серьезно. - Я теперь и не Слышащий, а стоять в паре я с тобой все равно не собирался. Это... ну... не в обиду. Я хочу помочь тебе сделать только одно это дело. Для тебя и для Дэсон-хёна. Можешь говорить, что я тебе ничем не помогу, но не надо думать, что я ни на что не гожусь.
-Я не говорил этого, Сынри, - Ёнбэ по привычке неловко потирает ладонями колени. - Ты же знаешь, что...
-Конец света.
-Я...
-Приносишь неудачу.
-Нет, ты...
-Твой третий напарник, - Сынри вздыхает. - Скорее всего, второй без способностей.
Дара чувствует, как Ёнбэ рядом с ней заметно вздрагивает.
-О чем это ты? - говорит он чужим голосом. Сынри старательно смотрит на восход. - Ты про Донвук-хёна, Сынри?
-А про кого еще? - Сынри отвечает нарочито угрюмо. - Какой нормальный человек потащил бы тебя к акмам, если бы знал, чем дело кончится?
-Ты хочешь сказать, - упавшим голосом говорит Ёнбэ, глядя куда-то на ступени себе под ноги, - он... не Видел?
Сынри деланно дергает плечом, пряча глаза и часто моргая.
-Не Видел... Не Видел так же, как ты теперь не Слышишь? - голос Ёнбэ становится сиплый и какой-то жалобный. Дара озабоченно трогает его за руку.
Сынри больше не может выдержать этого и встает, уперевшись руками в колени, надевает пиджак как положено.
-Я не знаю. Ты думай, как хочешь, хён, это мои догадки, а я пойду собираться. И не думай, что улизнешь без меня, я хорошо тебя Слышу. Вдвоем, все-таки, лучше, чем одному, - он делает уже шаг в дом, но в последний момент тормозит. - Нуна, - говорит он через плечо, чуть помолчав, - прости. За все вот это.
Утро пасмурное, совсем не такое, как вчера, накрапывает что-то холодное, не то дождь, не то снег. Дара незаметно поджимает под себя тоненькие озябшие ноги.
-Оппа?
Дара старше Ёнбэ, но все равно называет его «оппа». Может быть, потому что она такая маленькая.
У Ёнбэ она вызывает тёплую, бережную нежность.
-Все хорошо, - говорит он.
На самом деле, не так уж все и хорошо. Просто Ёнбэ больше не может думать об этом и не может переживать. Он очень устал. Пора просто делать. Делать.
«-Иди ко мне.
Он не успел подойти, как Донвук-хён дернул его за руку к себе, повалил на кровать рядом. Бормотал что-то тихое, убаюкивающее ему на ухо, а Ёнбэ лежал, закрыв глаза, в тепле и покое, слушал, как бьется чужое сердце.
-Все получится, - шептал Донвук неожиданно ласково, - ты сможешь… у тебя все получится… все получится…»
Видимо, уже тогда что-то шло не так.
Полгода прошло. Теперь времени совсем мало, осталось только на то, чтобы сделать.
-Оппа, ты в порядке? - она кладет ему на плечо невесомую ладонь.
I`m fine, thank you, and you?
-Все хорошо, - повторяет Ёнбэ. - Не беспокойся.
На самом деле, из хорошего в мире осталась только эта маленькая ладонь на его рукаве и глаза макнэ — зареванные, но упрямые, решительные. Не сдается.
-Спасибо тебе за помощь, - негромко говорит он, пожимает ее тоненькие пальцы и смущенно теряется, как будто только что позвал ее в кино. - За все спасибо.
Она смешно морщит нос и улыбается ему.
Ёнбэ никогда не встречал таких маленьких хорошеньких девушек. В этой жизни.
Иногда он не мог спать от кошмаров, лежал по ночам и думал, что все могло бы быть совсем иначе, думал о том, что бы было, будь они... Думать о том, что они вместе, всегда слишком тоскливо, он старался даже не представлять себе этого. Вместо того он прикрывал глаза и представлял себе, что они могли быть знакомы в какой-то другой жизни.
Она такая хорошенькая и милая, она могла бы быть певицей. А он... Он тоже мог бы петь, почему нет? Ёнбэ начинал улыбаться, погружаясь в неглубокую теплую дрему, и ему снилось, как они с Дарой танцуют. Она - в маленьком черно-белом платье, с распущенными волосами, кокетливая трогательным девичьим кокетством. Он — в белой рубашке и черных джинсах, такой сильный и оберегающий рядом с ней. Танцуют черно-белые пары, и они вдвоем — посередине, рядом. Она улыбается и розовеет, опуская глаза, а он бережно обнимает ее за тоненькую талию и напевает на ухо что-то негромкое, шутливо-невинное. «Девушка, мне нужна девушка, с симпатичным личиком и фигурой. Девушка, мне нужна девушка...» - песню, которую для него сочинил Джиён... И Ёнбэ каждый раз со вскриком просыпается.
Он смотрит на ее тонкие пальчики и сглатывает, нервно облизывая губы.
-Мы, - говорит он, - уедем сегодня с Сынри. Я не знаю точно, когда мы вернемся. И... возможно... мы с тобой больше...
Дара отводит глаза и, наверное, не знает о тонкой вертикальной морщинке, которая появляется у нее на лбу. Она смотрит вниз, туда, где ковыряет отсыревшую ступеньку своей худенькой ногой в потрепанном спортивном тапочке. Она все хорошо услышала по его голосу, не из слов. Ресницы у нее длинные, раскосые, губы чуточку дрожат.
-Ты справишься, - говорит она, поднимает голову и улыбается ему — широко и весело, и повторяет уже упрямее. - Ты справишься, оппа. Файтинг! Я буду болеть за тебя!
-Спасибо, - отвечает Ёнбэ автоматически. - Файтинг...
Дара ни у кого из них ничего не спрашивает, ей достаточно того, что рассказал ей Ёнбэ, но она почему-то знает больше, чем он ей рассказывает. Она как будто сама додумывает, догадывается по его голосу. До сих пор она понимала так только Бом, которую знает всю жизнь.
Дара знает, что его преследует что-то злое, в его снах, поэтому когда в те редкие разы, когда приезжает, Ёнбэ сидит по ночам на улице в темноте, она долго смотрит на него, но ничего не говорит, чтобы не сделать еще хуже. Она догадывается, за кого Ёнбэ так долго молится, знает, кого он видит внутренним взором, когда замирает иногда, испуганно глядя в никуда и не отрываясь, кто ему мерещится, когда он вдруг вздрагивает и оглядывается в пустоту. Дара хорошо понимает Сынри, она тоже что угодно отдала бы, чтобы помочь. Но она не знает, как, не умеет. Она тонко чувствует это инородное присутствие над Ёнбэ, как осеннюю тень, практически слышит, и иногда ночью ей хочется плакать, и она плачет, но при нем не дает волю слезам.
Ёнбэ тяжело. Он похудел, сильнее стала выступать линия челюсти, на руках четче выступили вены и мышцы, под глазами, всегда узкими, как полумесяцы, от улыбки, залегли тени. Как будто он голодает или его мучает что-то. Дара понимает, что этому парню, мягкому, спокойному, упорному, все хуже и хуже, бороться все сложнее. Она знает, что он должен окончить это, потому что сил тянуть больше нет, это темное, злое, измотало его, как дикий зверь охотника, и последние силы нужно бросить на рывок. Ей грустно, но она так горда и счастлива, что он не сдается. Так горда и счастлива.
-Оппа, - шепчет она, - если я как-то могу помочь, только скажи — я сделаю, я постараюсь...
Он снова жмет ее пальцы.
-Может быть, - тихо говорит он, глядя на огни вдалеке, - нам всем придется уйти из Сеула. Скорее всего придется... Тут очень опасно, и будет делаться только хуже и хуже. Если я справлюсь, если я...
-Можно мне тогда с вами?
-Да... пожалуйста.
Они долго сидят молча. Ёнбэ мнется, потом неловко стаскивает куртку, Дара ойкает, волнуясь за его прокушенное плечо, но он только улыбается успокаивающе и застенчиво, стараясь не коснуться лишнего, опускает куртку ей на плечи, и она кутается.
-Знаешь, что я придумала, - говорит она, выглядывая из куртки, скрывая улыбку под воротником, глаза у нее хитрые и влажно блестят, - покрасим тебя, когда вернешься? Ты так давно ходишь с этой прической, давай покрасим тебе кончики волос в какой-нибудь цвет? Может быть, в коричневый? Или, если хочешь, в светлый? У меня есть краска, хочешь?
Ёнбэ улыбается тепло и широко, и глаза у него снова делаются узенькие и солнечные, и утро как будто светлеет.
-Конечно, - говорит он, - ну конечно, давай.
Дара тоже узит глаза в улыбке и закрывается курткой так, что видны только кончики ее ресниц. Когда он улыбается, она замечает, что на месте пустоты за клыком, которая была только вчера вечером, в улыбке Ёнбэ уже блестит новый зуб. Он острый и ослепительно белый, как медицинская пластмасса. Дара моргает несколько раз и зарывается в куртку поглубже. Она чувствует, как у нее леденеет все вдоль позвоночника.
---
-Мать твою, мать твою, мать...
-Что, простите? - несмело переспрашивает молоденький дежурный.
-Мать твою! - рявкает Тедди. - Что я, по-корейски с акцентом разговариваю? Я говорю: мать твою, долбанное удостоверение!
-Да вы не торопитесь, - совсем упавшим голосом лепечет дежурный, - пожалуйста... я совсем не спешу...
-Я спешу! - гаркает Тедди и яростно вжикает молнией на пуховике. - Понабрали тут, с улицы...
-Да, - быстро соглашается паренек, решив не отстаивать тот факт, что его набрали из полицейской академии, и искоса переводит глаза со странного типа в капюшоне, назвавшегося инспектором Паком, на еще одного типа, совсем подозрительного, в полосатой шапке и с таким количеством побрякушек, словно он ограбил сувенирную лавку.
-Здрас-сьте, - дружелюбно цедит тип, скаля белые зубы, поддергивает рукава своей совсем не зимней олимпийки и упирается в тележку на колесиках синими от татуировок руками. Куча чего-то, чем нагружена тележка, прикрыта цветной курткой, и дежурный никак не может сосредоточиться, чтобы понять, что же это такое, потому что первый тип нервно бубнит и рвет все подряд молнии на своем пуховике так, что, кажется, сейчас перья полетят.
-Да ёб твою мать, где ж ты, сука?! - гаркает он во всю глотку.
-Аминь, - коротко говорит тип с татуировками, задумчиво шкрябает щеку и ободряюще улыбается дежурному. Дежурный чувствует, что ситуация выходит из-под контроля, и надо что-то делать. На кой черт его, стажера, вообще одного тут оставили на целый этаж? Универмага? Где раньше секта была? «Инспектор Пак»... Что же он, инспектора Пака не знает? Инспектор Пак Санхён, все зовут «Гром», надо уже не стоять столбом, а...
-Не надо никуда звонить, - убаюкивающим голосом говорит тип в шапке, легонько катая тележку туда-сюда, - сейчас инспектор все найдет.
Дежурный не может не коситься, потому что тележка какая-то зловещая, и здание это зловещее, и секты эти... Куртка слегка сползает сбоку.
-Вот ты, паскуда! - торжествующе восклицает самозваный инспектор Пак, доставая из недр кармана карточку, но его восклицание проходит незамеченным.
-О мой бог, - лепечет дежурный, в ужасе таращась на магазинную тележку, - у вас там... пальцы...
-Что я вижу! - орет вдруг тип с татуировками, вскакивая, как подорванный, и тыча в коридор. - Там же сам Шакил О`Нил!
Дежурный коротко взвизгивает, в панике оборачиваясь, гулкий удар, и он вяло оползает вниз, так и не поняв абсурдности высказывания.
-Мать твою, - ошалело говорит Тедди, подхватывая паренька подмышку, а второй рукой держа пистолет. - Ты предупреждай хоть, а то мне вместо «Шакил О`Нил» послышалось «жахни его по башке».
-Ничего не послышалось, - успокаивает Куш, помогая уложить паренька у стены поудобнее, - все так и сказал. Аминь, прими, Господи, за лекарство...
-У меня же, мать твою, уже нервы, мать твою, - у Тедди трясутся руки, и молния на пуховике ездит туда-сюда. Куш поправляет куртку на тележке, укладывая поплотнее бледную руку, чтобы пальцы не торчали сквозь решетку. - Она, мать ее, говорит: «Привет, меня зовут Гамми», я думаю: «О, это же та известная певица, которую на той неделе показывали в Inkigayo», а ты, мать твою, хренак ей выстрел в лоб! Если бы я, мать вашу, не видел, как она пожала плечами, заулыбалась и двинула на меня с пулей в башке, я бы, мать твою, вообще не знал бы, что думать, мать твою.
-Я выстрелил из твоего кольта сначала, - признается Куш, снимая с паренька форменную кепку и жилет, - обычной пулей. Испугался, - он напяливает кепку на себя, берет оглядывающегося Тедди под руку и тащит за собой, другой рукой толкая перед собой тележку. Наверное, со стороны картина выглядит идиллически.
-Думаешь, она успела схавать кого-нибудь? - совсем не подобающим взрослому мужику тоном спрашивает Тедди. Куш, совсем не подобающим взрослому мужику движением, успокаивающе гладит его по спине.
-Слышь, - все-таки задает Тедди мучающий его с некоторых пор вопрос, - а не пидарок ли ты часом, а?
-Я очень долго был один, - говорит Куш в ответ так серьезно и прочувствованно, что у Тедди аж скулы сводит оскоминой. - И я очень рад тебе, я рад тебя Видеть. И я за тебя испугался.
«Опять не врет» - обескуражено понимает Тедди и даже не отнимает у него руку, только спрашивает вслух:
-Куда мы идем?
-На склад, - говорит Куш, - ты пока не запихивал бы свое удостоверение далеко.
-Разъясняй, - требует Тедди в ультимативной форме. Куш проводит их к дальнему грузовому лифту, чтобы опуститься на нижний этаж, к складам, которые занимают все пространство под зданием.
-Вспомни две стопки карт, - говорит он, пока они едут, - ангелы — демоны, белые — черные. Помнишь, ты сказал, что при той обстановке, что сейчас, твоей, белой, стопке, будет плохо с первого раунда.
-Я сказал, ей «пиздец» будет с первого раунда, - не соглашается Тедди.
-Ну не уточняй, - с укором говорит Куш, - но ты попал в точку. Если стопка белых сейчас толщиной с палец, то стопка черных — толщиной с тебя.
Сравнение такое понятное, что Тедди даже не уточняет, толщина какого места его тела имеется в виду.
-И что? - напряженно спрашивает он.
-И такие у нас дела, - отвечает Куш как-то чересчур безмятежно для ситуации и выталкивает тележку из лифта. - Помнишь, как-то раз у меня осталась всего одна карта. А я открыл ее — и побил твою карту, у меня стало две. Открыл две — опять побил твои, моих стало четыре, потом восемь, а потом в конце концов я сделал тебя. Мы не собираемся сдаваться.
Склад огромный и почти битком набит коробками, уходящие к потолку полки заставлены коробками и пакетами — одежда, сумки, косметика, что угодно. Куш стягивает с тележки цветастую куртку, отряхивает и набрасывает на себя.
-Слышь, - не своим голосом говорит Тедди, глядя на красивое женское тело, под неестественным углом сложенное в тележке. Ровно подстриженные волосы, виски обриты, удлиненное спокойное лицо с дыркой во лбу и черные стрелки на веках, красивые бледные руки. - Слышь, а ведь если все, как ты говоришь, в итоге так и будет.
-Что? - Куш деловито снимает с полки первую коробку.
-Если черные, белые, все переворачивается, как в картах, и должно остаться только что-то одно. Ведь получается, в самом конце будет момент, когда останется только один — последний акма, или последний чхонса.
-Да, - говорит Куш, - должно быть. А что?
-Ничего, - говорит Тедди, снимает капюшон и снова надвигает его пониже. - Просто представил: этому последнему... Ё-моё, как же ему, наверное, будет страшно и тоскливо во всем мире одному...
Куш ничего не отвечает. Осторожно поднимает акму на руки, укладывает ее на пол, лицом вниз, опускается на колени рядом сам.
-Если ты хочешь помолиться за нее, - негромко говорит он, - помолись вместе со мной. Я не знаю, но может быть, она успеет еще появиться в этом мире до Страшного Суда. Если ее душа вернется — она будет прекрасной.
-Да я не умею толком, - бормочет Тедди, но все равно неловко опускается рядом с Кушем. - И как говорить, не знаю...
-Это неважно, - шепчет Куш, закрывая глаза. - Если говорить от души — неважно, как...
Они сидят молча несколько долгих минут.
-Слушай, вот то, что мы делаем... это правильно? - осипшим голосом спрашивает Тедди. Это все, что он хочет знать, и в носу у него, почему-то, щиплет, как не щипало уже много-много лет.
-Да, - тихо отвечает Куш, - мы все делаем правильно.
Они вытряхивают тряпки из коробок на пол, укладывают тюки, чтобы получился целый курган, укладывают холодное худощавое тело женщины, простреленное крест накрест, на него.
-Я включу пожарную сирену, чтобы все смогли уйти, - говорит Куш и вкладывает дешевенькую пластиковую зажигалку ему в руку. Тедди стоит молча.
Наверное, это самая отличная возможность во всей его жизни, чтобы выдать какую-нибудь смачную фразу, сказать что-то про сюрреализм ситуации, или дебилизм самой идеи превращения Тедди Пака из инспектора полиции в Прекрасного Белого Охотника из комиксов, конца света, спасения мира.
Ему не хочется говорить ничего.
Он наклоняется и осторожно поджигает нижнюю коробку с трех сторон. Картон занимается неохотно, а потом разгорается все ярче и теплее, маленький ручеек пламени бежит по торчащему из целлофана лоскутку вверх к бледной руке. Бёнхун сказал, они все делают правильно. Сирена начинает звучать широко и оглушительно гулко, и только на третьем или четвертом гудке, когда все здание наполняется звуком доверху, Тедди бормочет одними губами короткую неуклюжую молитву — единственную, которую когда-либо знал.
Бёнхун тянет его за рукав, и они уходят, по лестнице вверх, по коридорам, поднимают так и лежащего в отключке парнишку-дежурного, выходят через зал вместе с немногочисленными группами полицейских, которые оставались на объекте в процессе обыска. Здание вспыхивает, как спичка, делается жарко, помещение наполняет едкий запах гари, уже у самого выхода Тедди слышит, как в зале позади что-то начинает взрываться, и только тогда соображает, что они сожгут универмаг дотла.
-Инспектор Пак! Инспектор Пак! - Тедди резко оборачивается, но какая-то молоденькая девочка пробегает мимо, задев его плечом. Инспектор Пак Санхён отдает указания, щека у него перемазана, и взгляд растерянный, ошалевший. Тедди молча сдает парнишку на руки кому-то из знакомых сержантов, отмахивается от вопросов, помогает вывести людей из здания. В последний раз в качестве полицейского инспектора.
Универмаг занимается, как карточный домик. Когда последний человек покидает здание, в фасаде выбивает огромное, во всю стену, панорамное стекло, и воздух засасывает внутрь.
Рассвело незаметно.
-Знаешь, - негромко говорит Тедди, глядя на это через покрытое мелкими каплями стекло машины Куша, - когда-то этот универмаг назывался «Lotte”, лет десять назад...
Куш смотрит на огонь и молчит. На улице утро и снова непонятно, то ли дождь, то ли снег.
-Представляешь, - говорит Тедди, сильно хмуря брови, - в старших классах мы тырили там кассеты с рэпом в музыкальном отделе. Почему-то совсем не стыдно...
Куш медленно кивает.
-Меня зовут Пак Хонджун, - говорит Тедди. - Пак Хонджун.
Чужая рука ложится ему на плечо и мягко сжимает.
-Добро пожаловать, - хрипло говорит Куш, и слышно, что он улыбается. - Поедем, до того, как мы уйдем из Сеула, нам с тобой нужно забрать еще двоих.
Когда они уезжают, никем не замеченные, Тедди смотрит только на закрытый бардачок и думает, что не взял с собой копию дела «Семейки УайДжи». В зеркало заднего вида он не смотрит.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |