-Куш-хён предупредил нас об облаве накануне, - вещает Сынри, зажимая между ног стакан колы со льдом с таким непроницаемым лицом, словно все благородные джентльмены лучших домов Лондона лечат ушибы именно так. - Мы забрали все по минимуму, но вас в аэропорту встретить уже не успели. Мы с Минзи остались ждать вас на базе, потому что я - бывший напарник Дэсон-хёна, и даже не смотря на то, что вы с ним уже давно работаете вместе, я все равно лучше всех могу его чувствовать, потому что я…
-Потому что я самый лучший, бам-ба-ра-та-та, - бормочет Сиэль, шумно тянет свою колу через трубочку, поправляет одним пальцем здоровенные темные очки на курносом носу. - Миллион-доллар-бейби…
-Вообще-то, между прочим, - запальчиво, но не роняя марку джентльмена начинает Сынри, но Дэсон устало пинает его коленкой, и он сдувается. - Мы подобрали Дэсон-хёна и поехали искать тебя, колесили всю ночь, а потом нашли тут: вы с акмой вылезли прямо перед полицейской патрульной машиной - не хочу придираться, хён, но неужели, другого места во всем парке не нашлось? Дэсон-хён положил его первым выстрелом, хотел добить, пока патруль не спохватился, забрать с нами и вывезти в лес, но тут ты как взбесился: начал орать, плакать, бросаться на людей, разбил Дэсон-хёну голову, мне вон… слушай, хён, неужели, это так вкусно? Ты меня хоть слушаешь?
Ёнбэ сидит напротив него с пустыми глазами и молча ест, как не в себя.
Разворачивает, жадно жует булку с котлетой, запихивая в рот пальцами, разворачивает следующую. Дэсон смотрит на него, не моргая, и видно только, как его передергивает. Ёнбэ мало того, что никогда не считал фаст-фуд за еду, так и просто никто из присутствующих не видел, чтобы он когда-нибудь ел с такой жадностью. Поэтому когда на третьем бутерброде он оставляет в булке еще один зуб - это никто даже не комментирует. Все просто замолкают.
Они продолжают молчать, пока Ёнбэ аккуратно складывает бумажки, утирает кровящий рот ладонью, откидывает бритую голову на спинку сидения, показывая мощную шею, и мгновенно отрубается, так и не сказав ни слова.
Куш роняет в окно недокуренный косяк и съеживается почему-то, как делают маленькие дети. Все всё прекрасно понимают, но это не та тема, которую обсуждают. Так принято.
Сынри невольно отодвигается от Ёнбэ поближе к Дэсону. Может быть, чтобы лучше видеть, потому что он вдруг замечает, что у Ёнбэ немного ввалились щеки, и жилы под кожей выступили четче, может быть потому, что ему просто неуютно сидеть с ним рядом. А может быть, чтобы уткнуться своим коленом в твердое Дэсоново бедро и сделать вид, что не заметил. Дэсон опускает голову и смущенно прячет глаза, как будто увидал на полу что-то интересное.
-Хён, - деловым тоном предлагает Сынри, - давай, посмотрю голову?
-Да ну, - сдавленно говорит Дэсон, глядя в пустое место в стороне, и почему-то вдруг так конфузится, что это даже видно. - Да нет, чего я… - но не отодвигается ни на миллиметр.
Сынри подвигается к нему вплотную, глядя в окно перед собой с серьезностью крупного политического деятеля и сосредоточенно моргая иногда. Тянется рукой к его руке, Кан нервно сглатывает и тоже пялится куда-то в сторону, отчетливо розовый от смущения, и Сынри передумывает на полпути и с тем же выражением лица вытирает пальцы о штаны.
-Да, - задумчиво бормочет он, как будто о чем-то своем, - действительно… что мы как…
Дэсон низко опускает голову на грудь и замирает, все так же не отодвигаясь ни капли.
Фургон сворачивает на объездную дорогу вокруг города. Начинается утро.
---
Сандара Пак вряд ли может припомнить хоть один раз в своей жизни, когда она бы искренне сказала, что да, она в восторге от места, где живет и работает.
Профессия стоматолога и маленькая частная клиника с одним кабинетом на одного пациента и с маленькой квартиркой на чердаке, из окна которой открывается вид на лес, церквушку и кладбище, никогда не была пределом ее мечтаний. В детстве Дара видела себя на сцене, с грандиозным начесом и микрофоном в руках, танцующей и исполняющей хиты с какими-нибудь говорящими названиями, вроде "Can`t Nobody" или "I Don`t Care".
Когда в семье стоматолога Пака родился маленький Пак Санхён, судьба Дары была решена. Маленький Санхён был всеобщим любимчиком, за что с самого рождения заслужил от сестры кличку "Собачья какашка", и уж конечно, когда он вырос и заявил, что хочет пойти работать в полицию, ему никто и слова не сказал. А вот Даре, даже не смотря на то, что она была папиной дочкой, пришлось забыть мечты о начесе и пойти в медицинский, потому что кто-то в семье должен был стать потомственным стоматологом.
Одним чудесным весенним днем папа поставил пломбу на верхнюю левую четверку какому-то заехавшему к ним в захолустье дяденьке с телевидения, и пломба вышла такая знатная, что их мама собрала вещи и отбыла с дяденькой в неизвестном направлении.
Санхён учился в академии, Дара доучивалась и помогала папе в клинике, бедный папа горевал больше всех и много пил. Мамино отбытие так его подкосило, что не прошло и двух лет, как он сильно сдал, стал путать Сандару с Санхёном по именам, а больные зубы со здоровыми, и клиентуры здорово поуменьшилось.
Кончилось все тем, что в один прекрасный день папа поставил местному священнику из той самой соседской церкви наркоз, отошел со словами: "Посидите, заморозка сейчас подействует", прилег на кушетке в приемной и умер, так и не поставив падре металлокерамические коронки. Его нашли дочь и священник, и святой отец, немного невнятно из-за не отошедшей заморозки, отпел его прямо на месте.
Дара осталась одна. Один на один с клиникой, оплатой за свет, газ и аренду, бормашиной, редкими пациентами и скукой захолустья, где делать было нечего, кроме просмотра сериалов, полировки ногтей и долгих разговоров по телефону с Бом, подругой детства, которая работала патологоанатомом в том же полицейском отделении, что и Санхён.
Какашка в своем Сеуле был весь в работе, на смски отвечал редко и неохотно, полностью оправдывая свое прозвище. Дара скучала, делала маникюр и укладывала волосы на чудесный случай чего-то непредвиденного.
Время шло, и каждый день начинался одинаково, но она не падала духом, подбадривала себя тем, что вот еще разочек этот скучный день пройдет, а с завтрашнего дня точно что-то начнет происходить. Ладно, не с завтрашнего, но послезавтра точно что-то случится. Ладно, может на этой неделе ничего и не будет, но вот с понедельника, со следующего месяца, с нового года… Однажды она поняла, что все непредвиденное, что могло, с ней уже случилось.
Наверное, если бы не комплекция, Дара бы растолстела. На нее навалилась тоска - куда более тяжелая, чем ее собственное крошечное, как у Дюймовочки, тело.
Одним поздним утром после дождя, когда солнце светило сквозь прозрачную полынью неба между грозовыми облаками, выбеляя церковь мелом, напротив клиники, рыча мощным мотором, затормозила запыленная, но крайне дорогая и большая машина. Дара, еще сонная, неумытая, давно забросившая прически и маникюры, остолбенела. Двое сосредоточенных мужчин вышли наружу, открыли дверь и вытащили вдвоем с заднего сиденья что-то длинное и явно тяжелое, и понесли в клинику. Один был парень с дредами, немного похожий на обезьяну, второй - дяденька в плоской кепке, которые часто носят дяденьки за сорок.
На робкий вопрос, кто из них пациент, смуглый парень с дредами, который при ближайшем рассмотрении оказался очень симпатичным, развернул одеяло на длинном предмете и сказал: "Помогите ему, пожалуйста". Дара с изумлением обнаружила, что длинным предметом оказался еще один молодой человек - невысокий, коренастый, хорошо сложенный, с косами, заплетенными по всей голове. Его тело с развитыми, как у спортсмена, мышцами, было покрыто багрово-синюшными кровоподтеками, словно ему ставили банки, а потом, не отрывая, протаскивали по коже полосами.
-Извините, аджушши, - робко сказала Дара, глядя на пациента, который находился в глубоком обмороке, если не в коме, и теребя мятый халат, который давно не для кого было гладить, а теперь за него было ужасно стыдно, - я стоматолог. У него, судя по всему, сломана рука, а у меня совсем другая квалификация, вам надо в…
Когда она увидела из-под козырька глаза Дяденьки-в-Кепке, это было доводом посильнее денег или даже пистолета, который оттопыривал его куртку. Взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз был тяжелый и светлый, как запах разнотравья в поле летом в детстве, такой густой, что не можешь вздохнуть, и такой волшебный, что не можешь надышаться. В его глазах была правда.
Дара поняла, что оно наконец-то случилось. Непредвиденное. Она поняла, что если она сейчас не поможет другому человеку - можно считать, что свою жизнь она прожила зря, и эта мысль, откуда ни возьмись, наполнила ее таким воодушевлением, что она почувствовала, что может все. Она без разговоров пошла делать рентген на аппарате для зубов и доставать подотчетный морфий.
Не успел гипс на руке у пациента худо-бедно просохнуть, как парень с дредами, которого, как потом выяснилось, зовут Куш, и дяденька в кепке с глазами волшебника, имени которого Дара так никогда и не узнала, наказали ей запереть клинику, закрыть окна, а сами подхватили бедолагу и понесли, никого не спросясь, на второй этаж, в Дарину гостиную, где у нее стоял диван и телевизор. Дара до сих пор помнит это ощущение сюрреализма: она сидит с чашкой чая, пустыми глазами глядя на оконные жалюзи, а со второго этажа доносятся ритмичные хлопки ладоней, и громкий хриплый голос Куша неожиданно напевно складывает слова в ритм, одновременно похожий и на молитву, и на шаманскую песню. Звучит бесконечно и не прерываясь, сдвигается мебель, а потом со второго этажа внезапно доносятся истошные, полные боли крики, словно кого-то режут прямо по живому. Человек истошно кричит несколько долгих секунд, а потом замолкает резко, как будто захлебнувшись, и, не давая повиснуть тишине, пространство снова заполняет голос Куша, низкий, баюкающий, ласковый.
Дара испуганно тыкает кнопки на телефоне, отставляет травяной чай, вмиг ставший холодным, как будто выстывший от криков.
-Какашечка, это нуна, - говорит она в трубку. Удобно, когда и брат, и полиция на одной кнопке быстрого набора.
-Никуда не поеду, окей? - коротко и доходчиво сообщает трубка. - Поднажми как-нибудь сама, я что, каждый раз должен лететь из самого Сеула только потому, что у тебя не хватает сил там самой выдрать кому-то зуб?
-Я не поэтому, - прислушиваясь к звукам, говорит Дара.
-Я поел, одет тепло, витамины пью, - рапортует Санхён, на заднем плане заводится сирена. - Все?
-Да нет, Какашечка, ты послушай, - торопится Дара. - Тут ко мне приехали странные пациенты, один с дредами, смуглый, но когда улыбается, ужасно симпатичный, второй - дяденька в кепке, знаешь, такая клетчатая, у нашего папы такая…
-Слушай, нуна, - шипит Санхён. - У меня тут двое человек пропали без вести, из личных вещей в комнате остались только их руки, ты не можешь перезвонить с кепкой потом?!
-Но они поют песни, - робко пытается Дара, - и один плачет…
-А второй танцует с веерами, - ехидно говорит младшенький. - Они тебя не домогаются?
-Нет, - осторожно говорит Дара.
-Так и знал, - презрительно сообщает Какашка. - Если вдруг передумают - можешь звонить. Всё.
Дара закусывает губу, потому что ей обидно до слез.
Через пару часов дяденька в кепке уехал на большой дорогой машине, Куш спустился вниз, какой-то посеревший и усталый, сказал, что пациент спит, тяжело опустился за стол и сложил руки. Дара от растерянности предложила чаю. Когда он промолчал, предложила печенье. Парень с дредами не открывал глаз и игнорировал ее так, словно ее тут не было. Дара начала уже сердиться, когда на все ее попытки расшевелить и вытянуть хоть слово он только супил брови и вздыхал, шевелил губами, и она хотела уже рассердиться по-настоящему, когда, примолкнув на секунду, вдруг поняла, что он молится. Шепотом, монотонно, повторяя одни и те же два имени: "Донвук", "Ёнбэ".
Слова у Дары пропали. Она примолкла и осторожно вышла, постаравшись без скрипа прикрыть дверь. Это было странное чувство - не знать, куда деваться в собственном доме, поэтому она решила, что спящему помешает меньше, собрала решимость в свой маленький кулак и пошла наверх, держась за поручень, как дурочка.
Все еще безымянный парень не спал. Изрисованный пылью, кровью и синяками, как аборигенскими узорами, он сидел на ее диване, согнувшись едва не пополам, будто сломанный, и не двигался. Половина тугих кос на голове со стороны здоровой руки была срезана под корень нелепыми клочьями, Дарины маникюрные ножницы с застрявшими остатками черных волос лежали на диване рядом. Он сидел, глядя на свои ладони - одну здоровую, вторую забинтованную, и молчал.
Глаз не было видно из-под низких надбровных дуг, но Даре показалось, что если бы он поднял взгляд - глаза у него были бы кротко-пустые и тоскливые, как у старой собаки, у которой умер хозяин. Она не воет, не ищет его, она все отлично поняла, как человек. И она просто сидит, свесив голову - вот и все.
Дара думала потом: почему она сразу поняла, что он - Ёнбэ? Почему сразу поняла, что у него кто-то умер? И еще думала, почему она не побоялась, что он может вдруг дернуться и, например, скрутить ей голову голыми руками или откусить палец, как больное животное, когда она осторожно отирала его грязную раненую спину влажной тряпочкой.
Он сидел смирно и безучастно, так же уронив голову на грудь, и не реагировал. Сидел, как олицетворение ее собственной никчемной жизни. Она молчала-молчала, а потом сказала, как ее зовут. А потом стала просто рассказывать.
Рассказывала, как она живет, рассказывала про то, как мама уехала, про папу, про Санхёна, рассказывала, что никому особенно не нужна, рассказывала, что живет здесь, что у нее нет друзей, кроме Бом, рассказывала, что даже если в один день умрет - не сразу заметят, что ее не стало, рассказывала, что не смотря ни на что, жизнь идет дальше, такая уж это штука, говорила всякую чепуху, а он не отвечал, только спина неровно, тяжело вздымалась и изредка замирала, показывая, что он все-таки слушает. Дара осторожно вытирала его широкую ссутуленную спину, и жалко было ужасно - и его и себя. У него умер кто-то очень близкий - а он не плакал. И тогда она почему-то заплакала сама - как будто за них двоих.
Она сидела с ним рядом, со слабым, больным, и ревела, как в детстве, упоенно всхлипывая, пока не почувствовала, как что-то невесомо трогает ее голову. Ёнбэ тихонько гладил ее по голове, с трудом поднимая здоровую руку.
-Бедная, - почти неслышно, сипло сказал он. Глаза у него вовсе не были пустые, как она думала. Ему было очень больно самому, но он понимал ее. Он ее жалел. Дара все рассказывала и рассказывала ему что-то, спеша, а он слушал, а потом его дыхание стало ровным, и он так и уснул, сидя, свесив голову.
К тому времени, как она спустилась, Куш угостился Дариным чаем, скрутил самокрутку из чего-то вонючего и сидел прямо на стоматологическом кресле, погрузившись в какие-то крайне невеселые, судя по лицу, размышления.
-Нет-нет, спасибо, я не курю, - вежливо отказывается Дара, утирая платочком глаза. - Скажите, у него кто-то умер?
-Хуже, - коротко и угрюмо роняет Куш. - Он сам частично умер.
Куш молчит очень долго, вертя в пальцах сигарету, и Дара уже хочет подать какую-то вопросительную ремарку, как он вдруг продолжает.
-Представь, что у тебя отобрали самого близкого. Такого близкого, что это уже не человек для тебя, а продолжение тебя самого. С кем тебе хорошо, без кого плохо, по кому ты всегда немного скучаешь. Отняли у тебя спокойный сон, отняли тепло, отняли окончания твоих предложений, отняли твое зрение или твой слух. Оставили без самого дорогого человека. Поняла меня, нет?..
-Нет, - растерянно лепечет Дара. - У меня никогда не было… такого близкого человека.
Куш смотрит на нее коротко и очень пристально. А потом вдруг говорит то слово, которого она никогда бы от него не ожидала. Он еле слышно говорит:
-Бедная…
Солнце переваливает зенит и начинает клониться к закату, свет проникает через щели жалюзи. Они долго молчат, потом Куш тихо говорит:
-У меня так было. Я до сих пор иногда по нему плачу. Тяжело очень… - он вдруг совсем по-мальчишечьи вытирает нос ладонью и снова слишком деловито щелкает зажигалкой. - Точно не будешь?..
Дара тогда совсем не нашлась, что сказать на такие признания, посидела немного с ним из вежливости, а потом снова ушла обратно наверх и просидела с больным Ёнбэ до самого вечера.
Он спал тревожно, у него все падала температура, его знобило, видимо, очень болела сломанная рука, он просыпался, бредил. Просил позвонить какому-то менеджеру и явно принимал Дару с Кушем за кого-то другого. Вспоминал какие-то съемки, репетицию, очень беспокоился за какого-то макнэ, который остался с репортерами без старших и непременно сболтнет чего-то лишнего, говорил, что некий Джиён будет вне себя от злости, просил позвонить этому Джиёну, рассказать, что он, Ёнбэ, болен, что он здесь, потому что Джиён знает, что делать, и все уладит. Потом ему снилось что-то страшное, он дергался, пытался вскочить, говорил, что ему нужно к Сэвен-хёну, надо его выручать. На следующее утро он наконец пришел в себя - больной и измотанный.
Когда Дара на прощание брила ему выстриженные клоками волосы, она не удержалась и спросила его, разве человек так может? Разве человек, полуживой, раненый, потерявший самого дорогого своего человека, разве он может при этом жалеть других?
-Уныние - грех, - очень тихо ответил Ёнбэ. - Хён не хотел бы этого, я знаю…
Лица его при этом Дара не видела.
В следующий раз он приехал спустя несколько месяцев - уже здоровый, но с той же самой прической, которую сделала ему Дара.
С тех пор сколько раз он ни приезжал - прическа у него не менялась. Иногда он заезжал один, иногда с вечно улыбчивым Дэсоном - своим новым напарником. Когда появился Дэсон, Дара впервые увидела, как Ёнбэ улыбается: у него оказалась чудесная улыбка - от нее его ничем не примечательное лицо начинало светиться, будто его поцеловало солнышко.
Какашка заезжал редко и совсем не интересовался ее новыми друзьями, а Дара ничего не рассказывала. Она и сама ничего про них не знала, но ей не было нужно. Ей хватало того, что она знала: теперь у нее были друзья, была Жизнь. Был даже стимул вернуться к занятиям прическами и маникюром, потому что она никогда не знала заранее, когда Ёнбэ приедет, не знала, приедет он с распоротой рукой или подпирая плечом хромающего Дэсона, или просто навестить. А однажды они даже приехали к ней вчетвером - Ёнбэ с Дэсоном и еще две девочки, Сиэль и Минзи.
Утро позднее, послегрозовое, церковь белая, как мел, и светится от солнца, и когда видит в окно, как перед клиникой с дребезгом тормозит старый пыльный минивэн, она вдруг четко понимает, что такое утро уже в ее жизни было. Она видит Сиэль, Минзи, видит Дэсона, видит какого-то еще незнакомого мальчика, который начинает придирчиво оглядывать окрестности, не успев и выйти из машины. Она видит, как из фургона Куш выносит на спине крепко спящего с виду Ёнбэ, и понимает, что такое утро в ее жизни абсолютно точно уже было.
3. SOMEBODY TO LOVE
Вечер здесь, к северу, совсем не то же самое, что вчерашний вечер у моря. Сюда зима уже добралась.
Дэсон неуютно переминается с ноги на ногу от холода и вздыхает, прислоняя щеку к стылому камню, чтобы не терять из виду щель приоткрытой двери.
-… Призри на меня и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен. Скорби сердца моего умножились; выведи меня из бед моих, призри на страдание мое и на изнеможение мое и прости все грехи мои, - монотонное бормотание собирается под сводами гулко и густо, будто набивается ватой под куполом часовни. Внутри горит только несколько свечей перед образами, полумрак маслянистый и изменчивый.
-… прости все грехи мои, - одними губами повторяет Дэсон.
Ёнбэ-хён стоит раздетый на коленях на каменном полу, масло свечных отблесков обливает его плечи, линии мускулистых рук, живота и коленей. Его глаза закрыты.
-Сохрани душу мою и избавь меня, да не постыжусь, что я на Тебя уповаю. Непорочность и правота да охраняют меня, ибо я на Тебя надеюсь, - тихо роняет он, склоняет голову и медленно, не спеша, выливает на себя святую воду. Всю чашу сполна.
- …я на тебя надеюсь, - беззвучно проговаривает Дэсон вслед за ним. Он видит, как от ледяной воды на ледяном полу и от теплого тела Ёнбэ-хёна поднимается пар, и у него сжимается сердце от холода. Ёнбэ-хён стоит на коленях, покорно и грустно склонив голову, капли воды срываются с его волос и бровей на пол из каменных плит. Дэсон прикрывает глаза, сплетает пальцы и несколько долгих минут стоит, разделяя его молчание, и молится - молится за Ёнбэ-хёна, и за ту девушку, которую не успел сегодня спасти в аэропорту от акмы, и за тех, кого они не успевают спасти каждый день. Он знает, что таких очень много, и он каждый день просит за это прощения. Сейчас он просит прощения за себя самого, за то, что не успел предупредить Ёнбэ-хёна, за то, что поддался акме и потерял несколько драгоценных долгих минут, которые потом стоили жизни человеку. Он опять не смог, опять не успел спасти.
Когда он открывает глаза и снова осторожно смотрит в щель приоткрытой двери, Ёнбэ-хён все так же стоит на коленях неподвижно на ледяном полу. Дэсон представляет, как он сейчас весь стынет от холода, может быть, даже не чувствует этого, и продолжает молиться, терпеливо, сосредоточенно, искренне, и от этой картины у него разрывается сердце. Он больше не может смотреть, отворачивается и тихо уходит на улицу по стертым каменным ступеням.
Дэсон прекрасно знает то, о чем сегодня напомнил ему Куш-хён прежде, чем уехать: Господь судит каждого по отдельности. Друзья вы или родные, или даже братья-близнецы - у каждого на душе свои собственные дела, и никто не может рассчитаться за чужие грехи. Каждому будет своя расплата, каждый ответит за самого себя. Нужно помогать другому, но, помогая, помнить, что борьба с демонами - у каждого своя.
У каждого свои счеты с Дьяволом и с Господом.
Дэсон выходит, глубоко засунув руки в задние карманы, придавленный ужасным желанием вернуться, укутать хёна во что-нибудь, увести греться, поохать, ободрить веселыми словами.
Не мешать - каждый должен выпить свою чашу сам…
Гравий поскрипывает под ботинками, и холодный ветер сразу кусает за голую шею, колет сквозь щели в одежде, но Дэсон не ускоряет шаг - идет неторопливо, осознанно давая холоду хватать себя. Он пинает мелкие камушки, как будто чтобы себя чем-то занять, и медленно идет, засунув руки в карманы. Кожаная куртка распахивается, плотно обтягивая крутые плечи, крест мерно покачивается на широкой груди в такт шагам. Дэсону очень горько от собственной беспомощности.
Когда он попал в УайДжи, Ёнбэ-хён был первым, кто о нем позаботился - о нём и Минзи. Позаботился не потому, что так было нужно, или так ему было сказано, а сам, от души, как заботятся старшие братья. Когда Донвук-хёна не стало, Дэсон сам попросился стать новым напарником Ёнбэ.
Дэсон смотрит себе под ноги, переступая с гравия церковного двора на асфальт улицы, трет пальцами крупные губы и неприкаянно чешет разбитый каштановый затылок, нарочно задевая швы. Поделом ему. Он ни на что не годится. Если бы он был лучше, он бы предупредил Ёнбэ-хёна о том, что будет, и с ним бы ничего не случилось. И когда они с Донвук-хёном уехали, он Увидел, что будет, почти сразу же, их можно было еще остановить - почему не сделал, чего побоялся? А теперь он пообещал Ёнбэ-хёну помогать, и не уберег - Сынри отпускал его, сам оставаясь без пары, совсем не для этого. Дэсон думает, что пошел за Ёнбэ-хёном следом к церкви частично из-за того, чтобы не оставаться с Сынри наедине, не смотреть ему в глаза, не думать, что было бы, случись все по-другому…
Это как ударить по кнопке будильника до того, как он издаст трель. Пистолет сам прилетает к нему в руку, блеснув в сумерках по короткой дуге.
-Мороженое, - густой низкий голос проступает в холодном воздухе, как вкус вина, охлажденного до идеальной температуры. Узкие глаза Дэсона распахиваются под волнистой челкой, палец примерзает к курку.
Завернутое в фольгу мороженое, холодное, холоднее, чем сталь пистолета, отодвигает ствол в сторону, влажно касается руки. Белоснежный костюм Топа светится в полумраке. У Дэсона в голове наступает такая пустота, словно он появился на этом свете буквально мгновение назад.
-Мороженое? - еще раз повторяет Топ, брови приподнимаются вопросительно. - Ты же хотел.
Инстинкты дают сбой, все знания куда-то пропадают. Он только что думал про что-то очень важное, в этих мыслях была вся его жизнь, а теперь он не может вспомнить ни слова, и от этого его живот наполняется ледяным беспомощным страхом. Топ стягивает лоскуток фольги сам - один, второй, осторожно, чтобы не запачкать белые пальцы шоколадом, дружелюбно протягивает, как будто не видя дула SIG-Sauer P226, которое смотрит ему прямо в лицо:
-Держи?
Дэсон не чувствует руку с пистолетом от самого плеча, как будто ее ему отрезали. У него, кажется, начинают подрагивать ноги. Рука вот она, он видит гладкий отсвет на металлическом стволе, мушку, которая нацелена акме точно на переносицу - и большие темные глаза с тяжелыми ресницами, которые спокойно смотрят прямо на него.
-Ты или стреляй, - низко и гулко говорит Топ, - или бери мороженое. Оно сейчас потечет. А это совсем новый костюм.
Одну пулю в голову, вторую в живот, в одно плечо, в другое, и последнюю в рот. Аминь.
Не опуская пистолета, Дэсон медленно берет мороженое.
Топ улыбается и одобрительно кивает, вздыхает без облачка пара, поднимает черноволосую голову - и с неба тихо-тихо начинает идти еле видный снег. Шоколадная глазурь почти слышно хрупает у Дэсона под губами.
-Вкусное? - говорит Топ-хён почти утвердительно, улыбается, показывая ямочку на щеке.
-Вкусное, - сипло откликается Дэсон испачканными губами, откусывает еще кусочек. Мороженое на вкус как снег, и каждый раз, когда Дэсон сглатывает, он чувствует, как внутри него поселяется холод, а пистолет начинает смутно ощущаться в руке - но не предметом, а нарастающей каменной тяжестью.
-Кстати, - дружелюбно говорит Топ, засовывая одну руку в карман брюк, смотрит, как он медленно ест, - насчет Сынри. Макнэ-то ни разу не был согласен.
-А? - не понимает Дэсон, застывая с открытым ртом. Топ заботливо опускает его закоченевшую руку с пистолетом, вытирает шоколад ему с нижней губы и облизывает свой палец.
-Сынри не был согласен с тем, чтобы ты стал напарником Ёнбэ, - поясняет он, - не обманывай себя. Если бы ты спросил его прежде, чем делать, он бы тебе устроил. Он спал и видел, как вы с ним будете напарниками.
-Ты же понимаешь, хён, - говорит Дэсон, не поднимая глаз, - я по-другому не мог. Ёнбэ-хён всегда обо мне заботился, я не мог его так бросить…
-Да ладно, - Топ добродушно склоняет голову набок, - чего такого? Он же тебя бросил и не вспомнил даже.
-Что? - Дэсон растерянно поднимает глаза. - Когда?
-Ну, в кафе, - удивленно поясняет Топ-хён. - Эй, Кан Дэсон, ты не понял? Он же просто взял и ушел, бросил тебя со мной один на один и не оглянулся даже. Ну ты даешь, - он заглядывает в лицо оцепеневшему Дэсону почти с беспокойством. - Ты что, правда только что понял? Я думал, ты сразу сообразишь, кому как не тебе знать, как это, когда тебя выбрасывают, как ненужную вещь, - он пытается поймать его остановившийся, ушедший в себя взгляд. - Знаешь ведь. Помнишь, как это, когда обещают приехать и забрать, а сами при этом уже знают, что больше никогда не вернутся? Помнишь, да?..
-…Я вернусь, - говорила Хёри-нуна, осматривая церковный приют сквозь черные очки. Тогда Дэсон думал, что она не снимает их, потому что не хочет показывать слезы, не хочет, чтобы кто-то видел синеву под ее глазами, видел, что она выглядит не свежо. - Немного все уладится, и я вернусь и тебя отсюда заберу.
Она говорила ему еще много всего, всё перекладывала его вещи, упакованные в одну большую сумку, с места на место, в чем не было никакого смысла.
Дэсон Увидел все, что с ним будет дальше, когда смотрел вслед, как она уходит - подтянутая, как всегда вызывающе модно одетая, крепко сжимая маленькую сумочку в руке. Глядя ей спину, он отчетливо увидел, что нуна больше никогда не вернется, и это поразило его так, что потом он не мог вспомнить ни одного слова, что она говорила, прежде чем оставить его в приюте. Он до сих пор не мог вспомнить даже то, как звучал ее голос.
Отец бросил их с мамой, когда Дэсон еще не родился, и понимание того, что его даже не стали дожидаться, на него даже не стали смотреть, даже не дали ему шанса быть любимым, росло горькой обидой с самого детства. Дэсон всегда пытался понять, почему же он не нужен, что в нем не так?
Мама никогда не объясняла, она просто о нем заботилась и защищала, следила, чтобы ему было тепло, чтобы он был сыт и одет, рассказывала ему многое о мире и учила. Она замечательно пела, и видимо, от нее этот дар перешел Дэсону. Уже став взрослым, учась быть чхонса, учась слушать напарников, когда Дэсон пел со старшими хёнами или с Сынри, или сам, за работой, и даже просто для себя, когда его никто не слушал - он всегда думал о том, что мама где-то там, на небе, его слышит. Поэтому он пел каждый день.
Мамы не стало, когда Дэсону было двенадцать.
Они жили в маленьком поселке меньше сотни человек, от них до близлежащего большого города ходил три раза в день старенький автобус - сколько Дэсон себя помнил, один и тот же, и водил его такой же старенький бессменный аджушши.
Однажды Дэсон очень сильно простудился, так сильно, что не мог встать, у него пропал голос, и подскочила температура под сорок. Мама была вне себя от беспокойства, позвала свою сводную сестру, которая жила по соседству, посидеть с больным сыном, а сама засобиралась в город за лекарствами и доктором.
Именно в тот вечер, ворочаясь в бреду, не в силах выдавить ни звука опухшим воспаленным горлом, Дэсон увидел их впервые. Чёрных людей. На грани между явью и сном он вдруг отчетливо, словно это происходит прямо у него на глазах, увидел, как Чёрные люди едят его маму. Мама кричит очень пронзительно, жутко, и из щели из-под закрытых дверей старого автобуса начинает капать кровь.
Он дернулся, мучительно засипел, забарахтался весь в поту, и его стошнило прямо в кровати. Мама перепугалась окончательно, заполошилась, накидывая на себя вещи как придется, строго наказывая Хёри, своей сестре, не спускать с него глаз, пока она не вернется - и убежала прямо в ночь. Дэсон беззвучно кричал, звал ее, он даже смог встать с кровати, вырвался у тетки из рук, весь безумный от ужаса, плача, побежал за ней ко входной двери, но так и не догнал. Не успел.
Он плакал до самого утра, пока к ним не пришел полицейский с серым лицом и не сказал, что автобус был обнаружен на самом глухом месте трассы, залитый кровью, все пятеро уехавших на нем пассажиров и водитель пропали без вести и явно искалечены, потому что на месте преступления остались лежать зверским образом оторванные руки. Потом он снял кепку и странным сдавленным голосом тихо добавил, картавя, что полиция продолжит поиски, но такая чертовщина продолжается уже с 2012-го года, и это не первый случай, он приносит свои соболезнования и советует ни на что особо не надеяться.
-Простите нас, ради Бога, - сказал он напоследок. Постоял еще немного и ушел.
Дэсон слышал это из своей комнаты и знал: мама больше не вернется никогда.
Хёри-нуна пришла тогда вся белая, как неживая, забралась к нему на кровать с влажным застиранным пятном на простыне, обняла крепко, и они долго сидели так и плакали. Плакали от горя и от понимания того, что больше у них обоих никого не осталось.
Хёри-нуна была старше Дэсона всего на десять лет - молодая, дерзкая, с сильным характером. Не классическая красавица, она умела подать себя с шиком - мужчины валились штабелями, но при всем при этом она все равно всю жизнь была одна. В поселке ее никогда не любили - за нахальный пробивной характер, за вызывающие одежки и высокие каблуки, за то, что она работала певицей где-то в городе в ресторане, что среди соседей всегда считалось едва ли не другим названием проституции, водила ярко-красную машину и плевать хотела на мнение окружающих. Она забрала Дэсона к себе даже не думая, в свою яркую, вечно неприбранную квартиру на окраине поселка. Дом Дэсона и его мамы продали.
Дэсон не сразу начал говорить. Связки выздоровели, но из-за пережитого шока он не мог заставить себя выговорить ни слова. Хёри-нуна обычно редко бывала дома, но тут она взяла отпуск, наплевав на то, что теряет деньги, сидела с мальчишкой целыми днями, теребя его, пытаясь разговорить, смотрела с ним всякие передачи, старалась заинтересовать. Гулять они не выходили, потому что после страшной смерти пассажиров автобуса, по поселку поползли всякие слухи один абсурдней другого. Такие смерти продолжались уже несколько лет, и сознание людей, как ни дико звучит, вернулось почти к средневековому. Люди начали верить в ведьм, проклятья, косо смотреть на любого, кто мог вызвать подозрения.
Дэсон слышал эти слухи, про ведьму, про нечистых, про проклятие, чтобы сжить со свету родную сестру и наложить лапу на дом. Хёри-нуна продолжала вести себя так, словно ей все нипочем, одевалась еще ярче, постригла волосы, как бы показывая окружающим, что плевать она хотела, что все у нее хорошо. Но Дэсон хорошо видел, что она ужасно хочет уехать. Он хотел уехать тоже, потому что так же отчетливо он видел, кто, когда и как умрет следующим в их поселке. Видел каждого.
Он иногда видел Чёрных людей, когда они приближались. Они проходили рядом, а его каждый раз брал за сердце ледяной страх.
Когда ему стукнуло пятнадцать, а нуне двадцать пять, наступил предел. Хёри не могла больше продолжать торчать в этом богом забытом поселке, где все считают ее ведьмой. Однажды в ресторане она познакомилась с мужчиной, который мог обеспечить ей будущее, забрать с собой. Наверное, ее дернул сам дьявол, но при разговоре она ни словом не обмолвилась про Дэсона. Они встречались с ним дальше, а она все не говорила про племянника и не говорила, до тех пор, пока не стало совсем поздно.
Хёри выбрала свою собственную жизнь.
Дэсон не знал, о чем она думала, когда везла его в церковный приют в соседнем от поселка небольшом городке, наверное, ей было муторно, тоскливо и тяжко от себя самой, от того, что она делает. Она оставила его там, как оставляют щенка или котенка, которому подарили немного тепла, но больше не могут о нем заботиться. Она говорила, что обустроится, может быть, даже выйдет замуж, и тогда уж приедет и обязательно заберет его к себе жить, а пока пускай он поживет немного тут, временно, поучится и немного потерпит. Дэсон улыбался ей своей широкой улыбкой, отчего почти исчезали его узкие глаза, и кивал, но он знал, что говорит она это скорее для себя.
Он сразу разобрал свою сумку, потому что знал точно, что останется здесь надолго.
А потом он встретил девочку, Минзи, которая знала, что Черные люди есть, точно так же как он, она их слышала. Она была на него так похожа, что Дэсон даже фантазировал иногда, что это его потерянная младшая сестренка. Он знал, что их заберут оттуда обоих. Через два года так и случилось.
Хёри-нуна за ним так и не вернулась.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |