-Ты был ей не нужен, - говорит Топ. - И Ёнбэ ты тоже не нужен.
Снег начинает падать гуще и замедленнее, перед глазами все расплывается, как будто от воды, теряет резкость.
-Это неправда, - сдавленно говорит Дэсон, глядя в землю. - Я его напарник.
-Ну и что? - Топ немного наклоняет голову набок. - Так, как ему нужен был Донвук, ты ему никогда не будешь нужен. Ты не сможешь его заменить.
-Он погиб, - голос Дэсона становится сдавленным и жалким. - Хён… я не виноват, правда… он же тоже был Видящим, и старше, он должен был видеть это лучше, чем я…
-Донвук был вкусным… э… - Топ коротко прокашливается, - был классным. Хороший был человек. А что, если он не видел? Как та девушка в аэропорту? Как твоя мама? А ты знал и не успел предупредить, а, Кан Дэсон? Кому же ты такой нужен?
У Дэсона трясутся губы и руки, пистолет с бряцаньем падает на сырой асфальт.
-Что мне делать, - шепчет Дэсон. - Неужели… это все я…
Акма внимательно и ласково смотрит на его горло немного сбоку, а потом шагает вперед и обнимает его, как будто широко загребая руками в белоснежных рукавах.
-Не расстраивайся, Кан Дэсон, - негромко говорит он ему на ухо. Холодная ладонь проводит ему вниз по руке, берет за пальцы. - Поиграй со мной.
Длинный холеный палец упирается Дэсону в ладонь, как скальпель, готовый резать. Топ улыбается у него над ухом, слышно облизывает губы и выводит прямо поперек линии жизни:
Чхве. Величавость.
Дэсон растерянно ахает, когда у него отнимается рука. Боль приходит следом, ледяная, как от судороги.
-Раз-два-три-четыре-пять, - низко шепчет акма ему на ухо. Голову прошивает короткая боль, как от укуса. Палец касается второй ладони.
Сын. Высота.
Вторая рука отнимается. Холодная ломота бежит вверх, пожирая нерв за нервом, как будто руки синеют от гангрены при чудовищно быстрой перемотке. В горле раздувается огромная опухоль, и Дэсон не может ни выдохнуть, ни издать ни звука, снег начинает идти снизу вверх. Топ обнимает его за плечи, не давая падать, смотрит, как бледнеют щеки Дэсона. Длинный палец осторожно и старательно ведет по высокой скуле.
Хён. Пирамида.
Акма ловит Дэсона за подбородок, пока голова безвольно не откинулась, заглядывает в мутные от боли глаза.
-Я иду тебя искать, - шепчет он ему и крепко целует в землисто-серые холодные губы, оставляя кровавый след.
Выстрел взрывает тупую снежную тишину, пуля взвизгивает, разбивая асфальт прямо у них под ногами. Акма вздергивает голову неестественным движением, смотрит на двоих бегущих со стороны церкви людей, и губы растягиваются в ухмылке, как у рептилии.
-Пока-пока, моя вкусняшка, - шепчет он в прикрытое каштановыми волосами ухо, не мигая, и разжимает руки.
Ёнбэ видит, как белоснежная фигура акмы исчезает в темноте, как будто выключают подсветку, у Дэсона подламываются ноги, закидывается голова, и он валится навзничь. Сынри рядом что-то коротко кричит, и Ёнбэ уже видит картину вырванного Дэсонова горла, бросается вперед, почти стелясь по асфальту.
Слава Богу, Дэсон с виду цел и еле заметно, но дышит. Длинная челка прилипла ко лбу из-за крупных бисерин пота, мокрое все, лицо шея.
-Дэсон-хён! - орет Сынри, хватает его, щупает пульс, трогает щеки, вздрагивает, испуганно глядя на мокрое и красное на пальцах. Ёнбэ крестится, видя, что снег, который падает Дэсону на лицо, почти не тает.
-Дэсон-хён? Дэсон? - зовет Сынри, как заведенный. Кан не шевелится, и дышит всё тише и реже. Одна его щека горит огнем, и яркая красная кровь из откушенной мочки уха быстрыми капельками срывается на мокрый асфальт.
---
Сынри звали Ли Сынхён, и неплохо знал, что к чему в этом мире, едва не с младенчества.
У не было еще ни волос, ни зубов, а он уже не давал родителям и няне спать по ночам не от того, что хочет есть или описался, а от того, что ему снились плохие сны. Он с ними родился.
Когда он чуть подрос, обзавелся парой зубов и научился худо-бедно разговаривать, он смог рассказать окружающим взрослым, что ему снится по ночам. К Сынри приходили во снах Чёрные люди.
Ни несколько специально обученных нянь, ни даже нанятый охранник не решили проблемы, а от визитов детского психолога полегчало скорее родителям, чем маленькому Сынхёну. Взрослые скоро вновь обрели спокойный сон, избавились от синяков под глазами, а у Сынри синяки остались на всю жизнь. Как и никуда не девшиеся плохие сны.
Он слышал Чёрных людей даже днём, плакал, потому что голове в такие моменты было очень больно. Родители сначала относились с участием к его проблеме, но мальчик рос, а бред про черных людей все никак не проходил и лекарства от излишней возбудимости не помогали. Скоро вместо успокоений начались наказания и лишения всяких детский благостей, которых в семье Ли, одной из самых богатых семей Сеула, было множество. Мама закатывала глаза, отец прикрикивал и говорил, что сын должен бороться со страхами и расти настоящим мужчиной, способным унаследовать семейное дело. Родителей маленький Сынхён никогда особенно не любил.
Стоя носом в углу, он много размышлял, но, конечно, совсем не о своем поведении. Он начал замечать, что слышит этих существ по-разному, одних иногда слышит как будто светло, а других - темно. Плохих было больше, но как оказалось, светлые тоже иногда появлялись. Сынри с детства понял, что он не такой, как все, что он исключительный.
С возрастом и пониманием того, что пишут в газетах, говорят в новостях, во взрослых политических передачах, картина его мира обрела четкость, как проявляется черно-белая фотография. Мир его, надо сказать, несколько разочаровал.
Первым шагом на пути к разочарованию стали его собственные родители: в один прекрасный день до Сынхёна хорошо дошло, на какие деньги они живут в таком роскошном доме и ездят в Диснейленд, и что обозначает улыбающееся ухоженное, слишком молодое лицо мамы в рекламе, и что обозначает имя компании отца на каких-то сверхновых защитных приборах от нечистой силы. Другими словами на "туфте для лохов", как называл эти вещи сам папа. Мама весело смеялась, папа улыбался, а Сынри, которому на тот момент было десять, смотрел очередной репортаж по телевизору, где показывали чей-то дом, далеко не такой богатый, как его собственный, старый автобус в пятнах крови, и какого-то беззвучно плачущего мальчика, возрастом чуть постарше него самого — и ему отчего-то было совсем не весело. Глядя на этого мальчика, Сынри в первый раз задумался, что его место не здесь.
Единственному ребенку, ему было не занимать наглости, самостоятельности и упорства, Сынри всегда получал то, что хотел. Средства, связи, кредитная карточка отца, которой он беззастенчиво пользовался, позволяли то, что не может сделать даже полиция. В семнадцать лет Сынри нашел их. Собрался, мысленно со всем распрощавшись, захватил рюкзак денег, оделся в камуфляж, захватил приставку и телефон контакта нелегального торговца оружием и ушел из дома бодрой походкой. Такой мир Сынхёна не устраивал. Мир ждал, чтобы его изменили, и он, Ли Сынхён, на эту роль подходил как нельзя лучше.
Он нашел их в пригороде, в какой-то захолустной студии, и был откровенно разочарован еще раз. Вместо подтянутых, овеянным сиянием чистых помыслов и налетом романтики супергероев, его взору предстали два типа с дредами, одетых в дешевые нестиранные майки. Если бы он отчетливо, как белый день, не слышал, что они оба светлые, те самые, из снов, решил бы, что ошибся дверью.
-Заходи, - приветствовал его один из обитателей студии, тот, который в полосатой шапочке.
-Я ж говорил тебе, он будет в камуфляже, - сказал второй и они загоготали во всю глотку. Сынхён понял, что они, ко всему прочему, еще и накурены вхлам, и оскорбился до глубины души.
-Вот что, малой, - сказал тощий тип в полосатой шапке, - сгоняй-ка сначала за пивом для хёнов, а пока бегаешь, придумай себе прозвище. Придешь - и познакомимся как следует.
"Да чтоб ты сдох!" - мысленно возмутился Сынхён, но оба типа были намного старше, и переть против всех законов вежливости было как-то страшновато. Сынхён пошел, весь бурля от негодования. Когда он вернулся, типы были на том же самом месте, читали вместе какой-то речитатив под музыку. Звучало на удивление недурно, Сынхён даже немного проникся.
-Я Череп, - сказал тот, что был пощуплее, выключая музыку, - а это мой напарник Куш. А ты кто будешь?
-А я Ли Сынхён, - с достоинством представился Сынхён таким тоном, словно говорил очевидные вещи.
-Братюнь, - сказал тот, кого назвали Кушем, - мы потом тебе расскажем, что может сделать человеческое имя. Не говори его кому попало. Мы не просто так сказали тебе придумать себе кличку.
-Тогда "Сынри", - с обычной наглостью заявил Ли Сынхён.
-"Победа"? - спросили они хором и заржали, как кони. - Лихо! Годится.
Сынри самодовольно заулыбался - скромность никогда не входила в перечень его достоинств, - и подумал о том, что тут ему еще работать и работать.
Череп погиб через неделю после этого.
Когда такое случилось не где-то в передаче в телевизоре, а наяву, Сынри понял, что это все на самом деле. Смерть - это наяву. Куш буквально осиротел, засел в своей студии, на их базе, в универмаге, не показывался очень долго. Он ожил только когда папа-УайДжи привез с собой откуда-то из захолустья двоих ребят, мальчика и девочку. Сынри уже на подъезде слышал их обоих, и слышал, что они оба - чхонса, оба Видящие.
К тому времени Сынри уже познакомился со всеми, вошел в настоящее положение дел. Можно было сказать, что и Охотники его тоже не слишком воодушевили - универмаг, проповеди, нотации. Тренировок было маловато, большей частью какое-то промывание мозгов. Сынри честно предпочел бы тренировки, чтобы его научили как следует отстреливать нечисть. На самом деле, пусть и нескромно, но Сынри считал себя избранным, и у него были на это основания: из всех чхонса только он один Слышал сразу и акм, и чхонса, больше так не умел никто. Конечно, Сынри хватало ума об этом сильно не распространяться, но он уже начал присматривать себе будущего напарника, и полагал, что такого, как он, Сынри, оценят по достоинству и дадут ему в напарники самого сильного Видящего, чтобы создать убийственное комбо и задать нечисти такого жару, что все человечество будет плакать слезами благодарности.
Собственно, у Сынри была всего одна, давно и четко решенная кандидатура будущего напарника - Чхве Донвук-хён. Сынри просто обалдел, когда увидел его впервые. Все остальные были, конечно, тоже ничего, очень добрые и всегда готовые помочь, но в каждом было что-то не то - то дреды, то маленький рост, Сиэль была вообще девчонкой, что сразу отметало ее кандидатуру. На фоне Донвук-хёна все они смотрелись одной сплошной несуразной массой. Донвук-хён, Сэвэн, был высок, строен, хорош собой и улыбался, как кинозвезда. И дураку было понятно, кто лучше будет смотреться в паре с таким принцем - низкорослый тихий Ёнбэ, или он, Талантливый и Долгожданный Ли Сынри.
Но УайДжи-хён и старшие хёны как-то совсем не торопились оценивать Сынри по достоинству. Сынри не стал никого дожидаться, и взял весь процесс в свои руки - начал ходить вокруг Донвук-хёна кругами, разговаривать, пытаясь перетянуть все его внимание на себя, даже когда Сэвэн взял Ёнбэ себе в ученики, это Сынри нисколько не смутило. Он никогда не стеснялся брать быка за рога, а подкараулить Донвука где-нибудь в уединенном месте не составило труда.
Реакция Донвук-хёна на его монолог в стиле "ты клевый, я клевый, ты и я, хён, ну ты понимаешь" стала для Сынри настоящим шоком.
Хён усадил его на скамейку у черного входа с парковки универмага, сам сел перед ним на корточки, устроил локти у него на коленях.
-Сынри, - сказал он, глядя ему в глаза, - тебе лучше уйти отсюда.
-В смысле? - непонимающе заухмылялся Сынри, глядя сверху в красивое лицо.
-Тебе никто не говорил, - продолжил Сэвэн, - УайДжи-хён не стал с тобой про это разговаривать, чтобы ты выбрал сам, а я тебе скажу. Я видел, кем ты был в прошлой жизни, и я видел, что ты не раскаялся.
-За что это? - недоумевает Сынри, и Севен на секунду прикрывает глаза.
-Ты был акмой, - тихо говорит Донвук. - Тебя сожгли, но тебя не отмолили. Ты сам не знаешь, кто ты сейчас. Они тебе не говорили, но на самом деле, Слышать и чхонса, и акма - это плохо, макнэ. Это значит, что ты посередине, ты ни с нами, ни с ними. Тебе еще придется выбирать, и лучше будет, если ты уйдешь, и вернешься, выбрав сторону. Или не вернешься.
-А ты, - спрашивает Сынри, и голос его немного подводит, - а ты, хён, знаешь… что я выберу?
-Знаю, - просто отвечает Донвук, глядя ему в глаза своими бархатными глазами. - Поэтому ты мне не нравишься.
"Да чтоб ты сдох, - обескураженно думает Сынри, глядя ему вслед. - Я не затем сюда пришел, чтобы уходить. Справлюсь и без тебя"
Мальчик и девочка, которых привез УайДжи-хён, представляли собой типично то, от чего его мама всегда презрительно кривила губы и говорила: "Ну и деревня…". Их звали Дэсон и Минзи, у них обоих были широкоскулые лица, узенькие глаза, типично деревенские широкие улыбки. Сынри, которому, как самому младшему, поручили возиться с новенькими, вызвал у них настоящий ажиотаж. Он показывал им универмаг и их базу, а они бегали за ним, как хвостики, а уж когда он как-то между делом показал им тайком, как научился стрелять, это вызвало у них столько восторга, что Сынри тоже невольно проникся к ним благосклонностью. Они были благодарными слушателями, поэтому он наконец-то мог сколько угодно рассказывать про себя - про что угодно, про то, какой жизнью жил раньше, где был, что видел, что ему покупали - они только рты раскрывали.
Как-то он из вежливости спросил про их жизнь, а им не нашлось, что рассказать. Дэсон почему-то весь сник и замолчал, уронив взгляд себе под ноги. Минзи, видя, что разговор замолк, вскочила, воскликнув, что сейчас покажет, как здорово танцует, и стала отплясывать какой-то танец, то ли их приютский, то ли принятый в той местности, где раньше жила. Танец был откровенно смешной и дурацкий, и Сынри просто не удержался от того, чтобы закатить глаза, как делала мать:
-Ну и деревня, - протянул он и презрительно скривился.
Видеть некрасивое лицо Дэсона без улыбки было странно и как-то до мурашек неправильно. Словно Санта-Клауса без бороды.
-А ты дурак, - тихо и очень сдавленно сказал он ему. Даже лезть в драку не стал, просто взял поникшую Минзи за руку и увел. И от этого Сынри вдруг почувствовал себя очень плохо, как будто на сердце, всегда бодром, упакованном в веру в себя, болезненно надкололась какая-то скорлупа. Не зная, к кому пойти, он почему-то пошел к Ёнбэ-хёну, тому самому низкорослому, слишком доброму Ёнбэ-хёну с дурацкими косами на голове, который непонятным образом смог набиться в напарники к прекрасному Сэвэну. Ёнбэ-хён сказал, что это чувство называется "раскаяние". Сынри был поражен до глубины души этим и тем фактом, что когда Ёнбэ-хён гладил его по голове, а потом притянул к себе за плечи, как будто для того, чтобы поплакать, это было ни капельки не унизительно и не обидно. Такому Сынри никогда не учили.
Они жили все вместе, постоянно встречались, потом Дэсона с Сынри и вовсе поселили в одной комнате и отдали в ученики Куш-хёну. Естественно, через какое-то время, не без помощи Ёнбэ-хёна, он извинился перед ними. Они оба были не злыми. Минзи с ее легким характером и думать забыла об этом сразу же, а вот с Дэсоном не получилось так легко. Он вроде бы и не дулся больше, но прежнее тепло тоже не вернулось. Кажется, с того злополучного момента Сынри перестал его впечатлять как фигура раз и навсегда - он слушал без особого интереса, не удивлялся, приятельствовал, но слишком близко не подпускал. Ровным счетом ничего не изменилось, даже когда их с Сынри назначили напарниками.
Сынри, конечно, тоже плевать на это хотел - нашелся тут еще, деревенский принц. Он вполне себя убедил, что Дэсон его ни капли не волнует, тем более, с чего его вообще должны волновать такие уродливые деревенские люди, как какой-то Кан Дэсон?
Сынри считал Дэсона страшным и каждый раз в этом убеждался, когда рассматривал его, пока тот не видит. Ровным счетом все было страшненькое: слишком широкие скулы, слишком здоровый нос с торчащей горбинкой, слишком пухлые губы, слишком маленькие глаза, которые и без того были как щелочки, а уж когда он улыбался - так и вообще исчезали. Если учесть, что улыбался Дэсон всегда, глаз у него считай что и в принципе не было. Сынри прямо-таки не мог остановиться и довольно скоро заработал себе привычку подтверждать свое мнение раз за разом, незаметно для Дэсона пялясь каждый раз, когда тот был рядом.
Дэсон был страшный, конечно, как атомная война, но он как-то так умел это компенсировать, какими-то такими неведомыми способами, что Сынри было любопытно до смерти, что же это у него за хитрость такая. Он наблюдал и все никак не мог понять, то ли это потому, что Кан такой непосредственный и доверчивый, то ли потому, что такой простой и так заразительно хохочет, что невозможно удержаться от улыбки, то ли потому, что такой от сердца участливый ко всем. Дэсона было видно и слышно, он мог шумно дурачиться и хохотать, но вот что у него в голове, не знал никто.
Видя, что Сынри постоянно отирается рядом, Дэсон сначала поглядывал искоса, но потом постепенно как-то оттаял, стал распространять свои шутки и заразительный хохот и на него. Правда, никакого командного духа все равно не получалось, потому что стоило им остаться в своей комнате наедине, все их разговоры ограничивались: "Ты поел?" - "Ага" и "Есть будешь?" - "Неа", и в комнате царила атмосфера не то чтобы враждебности или отчужденности, но общаться не давала неловкость и как будто старая обида, из-за которой они по привычке дулись друг на друга.
Сынри сам не понял, как привык к нему, привязался, без Дэсона было уже немыслимо, без молчаливых сидений по углам вечерами, когда каждый занимался своим делом, при этом постоянно ощущая присутствие другого, не представлял, как это - не видеть его улыбку или большой нос. Постепенно Сынри, честно говоря, и сам забыл, зачем он на него все время пялится, и что там себе все время доказывает.
Однажды Дэсон не на шутку простудился и слег с воспалением легких, и шататься одному Сынри было совсем как-то по-дурацки. Он зашел в лазарет и даже растерялся: Дэсон лежал там, хрипло дыша, весь какой-то схуднувший, с красными пятнами горячечного румянца, с этими своими слишком пухлыми губами, потрескавшимися от простуды. Он лежал там совсем один, со слипшимися ресницами и опухшим горлом, бредил, кажется, потому что его обметанные белым губы двигались, но ни звука не было слышно из-за воспаленных связок. Сынри совсем потерялся, никак не мог придумать, что ему сделать, уйти ли, позвать ли кого-то, а потом, сам не зная, чего хочет, подошел к его кровати.
Дэсон плакал.
-Мама, - шептал он без голоса, - мама, мамуля, не ходи туда, не ходи… мамочка…
Сынри потом никогда и никого не спрашивал, как называлось это чувство, какая разница? Может быть, эта непонятная сердечная скорлупа треснула особенно сильно. Он не знал, как это произошло, помнил только, что подумал: глаза у Кан Дэсона определено есть - узкие, темно-карие глаза. А еще помнил, что стоял так, над его кроватью, обнимая его, горячего, тяжелого, обеими руками, притискивая к себе и бормоча какую-то девчоночью чепуху, пока у него не заболела поясница. Но даже когда заболела - он все равно не отпустил, продолжал стоять еще долго-долго.
Он почти поселился в лазарете, пока Дэсон выздоравливал. Куш-хён и медсестры ворчали, но никто его оттуда не выгонял. Сынри не делал ничего особенно толкового, просто заваливался к нему в палату, развлекал разговорами, не давал спать, располагался на Дэсоновой кровати и дрых сам. Они научились друг с другом разговаривать, пусть и обзываясь частенько нехорошими словами. Однажды Сынри все-таки перешел все границы человеческой наглости, и больной Дэсон, который все-таки был на год старше и намного сильнее, встал со своей больничной койки и не на шутку ему навалял. Сынри был оскорблен до глубины души, но не мог не зауважать, и пока сходил синяк под глазом, научился исправно называть Дэсона "хёном". Дружба состоялась.
Они одинаково ели, одинаково тренировались у Куш-хёна, сидели вечерами с Ёнбэ и Сэвэном. Сынри здорово изменил свое отношение к жизни - будучи окруженным такими людьми, у него просто не было шансов. Он вымахал, стал ростом с Куша, и что поражало его даже больше, чем перемены в нем самом, драгоценном, так это тот факт, что Дэсон, страшненький, как гадкий утенок, Кан Дэсон тоже вырос.
Нескладное деревенское нечто, у которого самой выдающейся частью тела был нос, выросло, раздалось в плечах и превратилось в такого парня, что сложно было глазам поверить. Монотонные, упорные тренировки вылепили такую фигуру, что Сынри, сам Сынри, глядя на него со спины, ловил себя на том, что у него не получается даже завидовать.
Сынри иногда почти с обидой приглядывался к нему и думал, что, видимо, ослеп, или потерял ориентир. Все было на месте: высокие скулы, большой нос, полные губы, крупные белые зубы, когда он смеялся, вроде все по-прежнему, но теперь он хоть убей никак не мог слепить это ни во что страшненькое. Дэсон по-прежнему веселился, но в нем появилось что-то внутреннее, тихое, взрослое, теперь о чем он думает там, внутри себя, не мог догадаться совсем никто. Дэсон громко хохотал, а Сынри глядел на него и думал, что, наверное, в голове Дэсон на самом деле знает, кто из них, когда и какой смертью умрет. Он не спрашивал.
Дэсон знал про Сэвэна-хёна заранее, Сынри видел. Когда привезли Ёнбэ - осиротевшего, больного, тусклого, как старая фотография самого себя, Дэсон весь передернулся, как будто от боли, когда его увидел. Он совсем не удивился. Он знал, что так будет, поэтому ночью, когда Сынри беззвучно давился слезами на своей кровати, отвернувшись к стене, он не стал ничего дожидаться - пришел к нему сам, влез под одеяло, повернул к себе и прижал носом к груди. Он ничего ему не сказал.
О том, что Дэсон становится напарником Ёнбэ-хёна, Сынри узнал едва не последним. Он мог обидеться насмерть, но почему-то не стал. Наверное, подозревал, что так будет, потому что неискоренимое Каново чувство вины не дало бы ему поступить по-другому, не дало бы ему смотреть, как Донг Ёнбэ, один из лучших чхонса, беспомощно сидит на базе, пока гибнут люди. Но не чувствовать себя обманутым старался, но, конечно, не мог. Пускай, знал, что это правильное решение, что так будет лучше, и что так надо.
Все оставшееся до первого отъезда с новым напарником время он не отпускал Дэсона ни на секунду, как будто пытался надышаться впрок. Дэсон чувствовал то же - сам не отходил от него ни на шаг, брал за руку, чего до этого они никогда с ним не делали, сам оставлял ему место под одеялом и обнимал ночью, притискивая к теплому боку, и не надо было ничего говорить. Они как будто прощались.
Когда Дэсон уехал с Ёнбэ-хёном, Сынри впервые почувствовал, что это такое - остаться одному. Он не чувствовал такого даже когда ушел из дома - тогда он ушел сам, а здесь его покинули. Это было непривычно и поначалу даже невыносимо. Чёрные люди стали приходить к нему во снах чаще.
Дэсон с Ёнбэ вернулись через месяц. Почти не успели поздороваться, помылись и оба рухнули замертво. Сынри не успел перекинуться с Каном и парой слов - просто увидел его, сильно повзрослевшего всего за тридцать дней, с нахмуренными бровями, с пухлыми сжатыми губами, и ему хватило меньше пятнадцати секунд, чтобы понять сразу очень много.
Дэсон стал взрослым. И он сам стал взрослым. И он по нему очень соскучился.
Дэсон спал мертвым сном, отвернувшись к стене. Волосы у него на затылке, всегда длинноватые, волнистые, были коротко острижены, открывая сзади шею, на плече темнела свежая припухшая ссадина.
Что было толку думать, знает уже Дэсон что-то, или еще не знает, но узнает. Сынри был уверен только в том, что ему сейчас не снятся никакие сны. Он просто лег с ним рядом, за его спиной, и замер. Лежал, смотрел на его широкую гладкую спину, на выпуклую косточку седьмого позвонка, которую раньше всегда скрывали волосы, такую обнаженную, на то, как ходят от мерного дыхания вылепленные мышцы под гладкой смугловатой кожей, и не дышал сам, и не моргал, словно перед великим откровением. Он даже не представлял себе ничего в образах, у него была пустота в голове. Было только знание того, что "ничего" и "никогда". Потому что нельзя. Невозможно.
Он не трогал его, хотя ему очень хотелось это сделать. Очень хотелось трогать его, трогать руками, губами. Вместо этого он водил пальцем по своему собственному бедру, почти сквозь сон, вдыхал его запах и бессознательно, словно чтобы запомнить, писал иероглифы его имени.
Кан.
Дэ.
Сон.
Он спохватывается, что и сейчас, сидя над Дэсоном, лежащим на плюшевом диване в цветастенькой гостиной Сандары Пак, он снова по привычке шкрябает пальцем у себя по коленке, выцарапывая одни и те же иероглифы. У Дэсона на щеке пятно, белое, как будто обмороженное, и ладони холодные, как лед.
-Сынри, - в дверях стоит Ёнбэ-хён, усталый и снова какой-то выцветший. Слишком много проблем.
-Выйди ко мне, - говорит он и манит его рукой за собой. Сынри досадливо дергает плечом.
-Не сейчас, хён, вдруг он проснется.
-Сынри, выйди ко мне, - настойчиво повторяет Ёнбэ, и что-то в его голосе заставляет прислушаться. - Не надо сейчас с ним сидеть, выйди. Я должен с тобой переговорить.
Слишком много проблем. В коридоре второго этажа за дверью тихо, темно, пахнет ментолом. Сынри смотрит на Ёнбэ с ожиданием, потом не удерживается, тянет его за край черной куртки.
-Хён, - говорит он, сглатывает. - Хён, это… он так кричал. Что с ним будет, хён?
Ёнбэ хмурится и снимает его руки со своей одежды.
-Сынри, - примирительно говорит он, - я хочу у тебя кое-что…
Сынри мотает головой.
-Нет, ты скажи, - упрямо говорит он, в голосе звучат искаженные, дрожащие нотки. - Ты же знаешь, а? Скажи, что с ним будет?
-Он должен проснуться завтра, не беспокойся, Дэсон сильный, - говорит Ёнбэ тем мягким тоном, которым говорят успокаивающие банальности, кладет руку Сынри на плечо, пытаясь унять, глядит в глаза так пристально, что кажется, будто смотрит сверху, несмотря на разницу в росте. - Мы просто не должны трогать его, пока он сам не проснется. Макнэ, послушай. Мне надо у тебя кое-что спросить.
Сынри улавливает тон и замирает, как мышь, глаза темнеют и как будто уходят внутрь лица. Тэян оглядывается, убеждаясь, что на них никто не смотрит.
-Макнэ, - вполголоса спрашивает он, - когда я выбежал, ты был уже во внутреннем дворе. Ты же шел за Дэсоном? Я хотел спросить, почему, когда приблизился акма, ты стал ждать меня, а не пошел Дэсону на помощь первый, ведь ты был ближе?
У него сжимается сердце, когда они видит застывший взгляд младшего.
-Ты струсил? - осторожно спрашивает он и сразу понимает, что нет, не то. Из-за двери слышится хриплый полувздох-полувсхлип Дэсона, Сынри отмирает.
-Нет… - бормочет он, нервно облизывает сухие губы, бегает глазами по полу. - Я пошел…. Я просто…
Рука Тэяна на его плече становится тяжелой, как пуд железа.
-Пока ты не взял на душу вранье, - тихо говорит он вполголоса, и Сынри чувствует, как будто его пригибает к земле, - я, макнэ, спрошу тебя прямо. Ты Слышал приближение акмы?
Дэсон за дверью хрипло говорит какое-то имя, похожее на настоящее имя Сынри, и весь коридор погружается в тишину, как в сугроб.
-Нет, - очень отчетливо говорит Сынри, поднимает раскосые глаза, посветлевшие, как стекло. - Нет, я не Слышал акму.
Ёнбэ растерянно убирает руку с его плеча, делает неопределенное движение губами, зачем-то трет бритый загривок.
-Почему? - спрашивает он, смотрит по сторонам, потом снова на очень прямо, как будто в почетном карауле, стоящего Сынри. - Как так получилось?
Глаза у Сынри очень яркие на бледном лице. За спиной у Сынри тупик.
-Не знаю, - очень тихо говорит он и не моргает.
-Ты только сейчас не Услышал? - обеспокоенно спрашивает Ёнбэ. - Ты знаешь причину?
-Нет... - шепчет младший, опуская взгляд и отходя почти к самой двери, словно старается быть подальше от Ёнбэ, - только сейчас... я не знаю... то есть, я... не знаю, хён.
-Макнэ, - Ёнбэ почему-то медлит. - Скажи, ты Слышишь нас... чхонса? Меня, хёна, девочек... по-прежнему?..
-Да, - роняет Сынри, а потом вдруг смаргивает и зачем-то тихо и совсем неуместно добавляет зачем-то: - То есть... не знаю.
У Ёнбэ сердце пропускает удар. Он не сразу понимает.
-Хён, - просит Сынри, глядя в пол, и Ёнбэ невольно поражается этому кроткому, почти жалобному тону, - хён, давайте дадим ему обезболивающее, - у него снова искажается голос. - Дэсону...
-Нельзя, - коротко отвечает Ёнбэ, почти не успев подумать. - Нельзя ему сейчас помогать, он должен пройти через это. Мы не должны трогать его, пока он сам не проснется.
У Сынри вытягивается лицо.
-Хён, - опешивает он, - ему же больно, хён. Нужно дать ему лекарство, почему это нельзя?
-Это правила, - лицо Ёнбэ смягчается, во взгляде сострадание пополам с виной. - Нельзя помогать.
Уголок тонкогубого рта макнэ кривовато ползет на сторону.
-Да ладно, хён, - говорит он, - ты шутишь, где это видано, оставлять человека так. Эй, он же наш друг, хён, в чем дело?
-У каждого свой выбор, Сынри, - Ёнбэ говорит размеренно и тихо, теми же самыми словами, которыми говорил Севен. Сынри даже кажется, что он слышит его интонации. Невольно вспоминаются долгие душеспасительные беседы тех времен, когда Сынри только примкнул к чхонса — тех времен, когда все, чего он хотел, было скорее научиться стрелять. - Ты... должен понимать, о чем я. Весь смысл в том, что у каждого из нас свой выбор. Каждый из нас рождается один и умирает тоже один, и то, какую кто выберет сторону — тоже выбор только каждого из нас, на который никто и ничто повлиять не сможет.
-Хён, - говорит Сынри быстро, несколько раз моргая, - хён, это все понятно, выбор и вся эта хрень, но у него половина уха откушена, хён. Нет, это все важно, конечно, но откуда ты знаешь, что ничего нельзя изменить, если мы даже не пробовали? Как же так, ведь мы все его друзья, хён, мы как семья, мы же не можем его бросить? Это же не по-христиански — бросать друзей?
-Сынри, - говорит Ёнбэ, как будто упрашивает, как будто ему больно, - это правило. Ты знаешь это.
-Ты шутишь, - говорит Сынри, и кривая улыбка все не сходит с его лица, - правило. Ну нет, нет уж, к черту такие правила, хён, ко всем чертям их.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |