Тотчас же тысячи голосов подхватили:
— К комиссару! К комиссару!
Между тем несколько любопытных старались заглянуть под верх кабриолета.
В толпе начались пересуды.
— Смотри, здесь женщины, — сказал чей-то голос.
— Да, это куколки Субиза, содержанки Эннена.
— Девки из Оперы, воображающие себя вправе давить бедный люд, потому что имеют по десяти тысяч ливров в месяц, чтобы откупаться от больницы.
Бешеное «ура» раздалось в ответ на эти последние оскорбления.
Волнение проявлялось у обеих дам неодинаково. Одна, вся задрожав и побледнев, отодвинулась в глубь кабриолета, а другая решительно высунула голову, нахмурив брови и стиснув зубы.
— О сударыня, — воскликнула ее спутница, оттаскивая ее назад, — что вы делаете?
— К комиссару! К комиссару! — продолжали кричать в толпе. — И пусть они назовут себя.
— О сударыня, мы погибли, — сказала дама помоложе на ухо своей спутнице.
— Мужайтесь, Андре, мужайтесь, — отвечала та.
— Но вас увидят, могут узнать!
— Посмотрите через заднее окошечко, сидит ли Вебер сзади.
— Он пытается сойти, на него набросились, он отбивается. А, вот он подходит.
— Вебер, Вебер! — сказала по-немецки дама. — Помогите нам выйти.
Слуга повиновался и, отодвинув сильным движением плеч толпу, отстегнул фартук кабриолета.
Обе дамы легко спрыгнули на землю.
В это время толпа обрушила свою ярость на лошадь и на кабриолет, разломав его кузов.
— Да в чем дело, ради Бога? — продолжала по-немецки старшая дама. — Вы понимаете тут что-нибудь, Вебер?
— Честное слово, нет, сударыня, — отвечал слуга, которому на этом языке было легче объясняться, чем по-французски, продолжая раздавать вправо и влево здоровые пинки ногами, чтобы выручить свою госпожу.
— Да это не люди, а какие-то дикие звери! — продолжала дама по-немецки. — В чем они меня обвиняют? Ну?
В эту минуту учтивый голос, составлявший резкую противоположность раздававшимся вокруг дам угрозам и оскорблениям, отвечал на чистом саксонском диалекте:
— Они обвиняют вас, сударыня, в нарушении появившегося сегодня утром распоряжения парижской полиции, запрещающего до весны езду в кабриолетах, и без того небезопасную даже по хорошей мостовой, а теперь прямо гибельную для пешеходов в эту гололедицу, когда так легко попасть под колеса.
Дама обернулась, чтобы узнать, откуда раздался этот вежливый голос среди грозившей ей толпы, и заметила молодого офицера, которому, чтобы добраться до нее, пришлось, вероятно, сражаться так же энергично, как и Веберу, чтобы оставаться на своем месте.
Приятная и благородная наружность молодою человека, его высокий рост и мужественный вид понравились даме, и она поспешила ответить по-немецки:
— О Боже мой, сударь, я ничего не знала об этом распоряжении, решительно ничего.
— Вы иностранка, сударыня? — спросил молодой офицер.
— Да, сударь. Но скажите, что мне делать? Они ломают мой экипаж!
— Надо им оставить доламывать его, сударыня, и скрыться тем временем. Население Парижа озлоблено против богачей, выставляющих напоказ свою роскошь перед голодными и терпящими нужду людьми, и на основании сегодняшнего распоряжения вас отведут к комиссару.
— О, никогда, — воскликнула дама помоложе, — никогда!
— В таком случае, — продолжал со смехом офицер, — воспользуйтесь проходом, который я сделал в толпе, и исчезайте.
Эти слова были сказаны развязным тоном, который дал иностранкам понять, что офицер слышал замечания толпы относительно содержанок господ де Субиза и Эннена.
Однако спорить было не время.
— Дайте нам руку и проводите до первого извозчика, — сказала старшая дама властным тоном.
— Я собирался поднять вашу лошадь на дыбы, и вы могли бы убежать, воспользовавшись переполохом, так как, — продолжал молодой человек, которому очень хотелось избавиться от ответственности, падавшей на него, прими он на себя небезопасную охрану незнакомок, — народ недоволен, что мы говорим на языке, которого он не понимает.
— Вебер! — громко позвала дама. — Заставь Бела встать на дыбы, чтобы напугать толпу и заставить ее расступиться.
— А потом, матам…
— А затем оставайся здесь, пока мы не скроемся.
— А если они расломают экипаж?
— Пусть ломают, что тебе за дело? Спаси Бела, если можешь, а главное — себя самого; вот все, о чем я тебя прошу.
— Хорошо, матам, — отвечал Вебер.
И в ту же минуту он пощекотал горячего ирландского коня — тот сделал скачок и опрокинул наиболее разгоряченных из собравшихся, которые ухватились уже за его поводья и оглобли.
Это вызвало страшный испуг и смятение в толпе.
— Вашу руку, сударь, — сказала тогда дама офицеру, — пойдемте, милая, — продолжала она, обращаясь к Андре.
— Пойдемте, пойдемте, храбрая женщина, — тихо пробормотал офицер, с истинным восхищением и полной готовностью тотчас же предлагая ей свою руку.
Через несколько минут он вывел обеих женщин на ближайшую площадь, где стояли в ожидании ездоков фиакры; кучера спали на козлах, а лошади, полузакрыв глаза и понурив головы, ожидали своей скудной вечерней порции.
ДОРОГА В ВЕРСАЛЬ
Обе дамы были теперь в безопасности от покушений толпы, но можно было бояться, как бы за ними не последовали какие-нибудь любопытные и, подняв тревогу, не указали на них народу: это вызвало бы сцену вроде только что разыгравшейся, и закончиться она могла бы много хуже.
Молодой офицер понимал это, что можно было видеть по тому, как энергично он принялся будить одного из кучеров, скорее окоченевшего, чем спавшего.
Было так холодно, что, против своего обыкновения перебивать друг у друга ездоков, ни один из этих автомедонтов по двадцать су в час не двинулся. Оставался неподвижным даже тот, к которому обратился офицер.
Тогда молодой человек схватил его за воротник жалкого одеяния и потряс с такой силой, что вывел из оцепенения.
— Эй! — крикнул ему в самое ухо офицер, видя, что тот подает признаки жизни.
— Да, да, хозяин, — произнес возница, еще в полузабытьи и покачиваясь на козлах как пьяный.
— Куда вам, сударыни? — спросил офицер по-прежнему по-немецки.
— В Версаль, — на том же языке отвечала старшая дама.
— В Версаль! — воскликнул кучер. — Вы сказали — в Версаль?
— Да.
— Ну вот еще! Четыре с половиной льё по такому льду! Нет, нет!
— Вам хорошо заплатят, — сказала старшая из дам по-немецки.
— Вам заплатят, — повторил кучеру офицер по-французски.
— А сколько? — спросил тот, не двигаясь со своих козел и, по-видимому, не особенно доверяя обещанию. — Ведь дело не в том только, чтобы доехать до Версаля, господин офицер: надо еще и возвращаться.
— Достаточно будет луидора? — спросила офицера также по-немецки дама помоложе.
— Тебе предлагают луидор, — повторил молодой человек.
— Луидор — это самая цена, — проворчал кучер, — так как я рискую поломать ноги своим лошадям.
— Мошенник, ты имеешь право требовать только три ливра отсюда до дворца Ла Мюэтт, который на полдороге. Таким образом, считая оба конца, ты имеешь право только на двенадцать ливров, а вместо них ты получаешь двадцать четыре.
— О, не торгуйтесь, — сказала старшая из дам, — два, три, двадцать луидоров, лишь бы только он сейчас же трогался и ехал не останавливаясь.
— Одного луидора достаточно, сударыня, — отвечал офицер. — Ну, негодяй, — продолжал он, обращаясь к кучеру, — долой с козел и отворяй дверцы.
— Я хочу получить плату вперед, — сказал кучер.
— Мало ли чего ты хочешь!
— Я имею право требовать это.
Офицер сделал движение к нему.
— Заплатим вперед, заплатим, — сказала старшая дама по-немецки.
И она стала поспешно рыться в кармане.
— Боже мой! — сказала она тихо своей спутнице. — У меня нет кошелька.
— Неужели?
— А ваш кошелек, Андре, с вами?
Молодая женщина с таким же беспокойством ощупала свой карман.
— Я… Нет, у меня его также нет.
— Поглядите хорошенько в карманах.
— Это бесполезно, — с неудовольствием отвечала молодая женщина, видевшая, что офицер наблюдает за ними все время, пока длились эти переговоры, а кучер, ворча себе что-то под нос, уже растянул свой большой рот для улыбки, хваля себя за благоразумную осторожность.
Дамы напрасно обыскивали свои карманы: ни та ни другая не нашла ни одного су.
Офицер видел, как они выходили из себя, то бледнея, то краснея. Положение становилось затруднительным.
Дамы уже готовы были отдать в залог цепочку или какую-нибудь драгоценность, когда офицер, щадя их самолюбие, вынул из кошелька луидор и протянул его кучеру.
Тот взял луидор, оглядел его и взвесил, между тем как одна из дам благодарила офицера, затем открыл дверцы, и обе дамы вошли в карету.
— А теперь, метр мошенник, — сказал ему молодой человек, — отвези этих дам, и как следует, без всякого обмана, слышишь?
— О, такие разговоры напрасны, господин офицер: это подразумевается само собой.
Во время этого короткого диалога дамы совещались между собой.
Они с настоящим ужасом видели, что проводник и покровитель собирается их оставить.
— Мадам, — тихо сказала дама помоложе своей спутнице, — он не должен бросать нас одних.
— Почему же? Спросим у него его имя и адрес; а завтра мы отошлем ему его луидор с благодарственной записочкой, которую вы напишете.
— Нет, мадам, пусть остается, умоляю вас… Если кучер окажется нечестным, если он начнет вытворять что-нибудь дорогой… В такую погоду дороги очень плохи. К кому мы обратимся за помощью?
— Да ведь у нас есть его номер и литера бюро.
— Да, и я не спорю, что вы можете потом приказать дать ему сколько угодно плетей; но если в ожидании этого вы не приедете сегодня ночью в Версаль, что тогда скажут, великий Боже!
Старшая из дам задумалась.
— Это правда, — сказала она.
В это время офицер уже откланивался, собираясь уходить.
— Сударь, сударь, — сказала по-немецки Андре, — еще одно слово, только одно слово…
— К вашим услугам, сударыня, — отвечал офицер, видимо недовольный, но с прежней изысканной вежливостью в тоне голоса и в выражении лица.
— Сударь, — продолжала Андре, — вы не можете отказать нам еще в одной любезности после стольких услуг.
— Я слушаю.
— Мы должны признаться вам, что боимся этого кучера: когда вы договаривались, он показался нам таким злым.
— Вы напрасно беспокоитесь, — сказал офицер, — я знаю его номер, 107, и литеру бюро, Z. Если он причинит вам какую-нибудь неприятность, обратитесь ко мне.
— К вам! — забывшись, воскликнула Андре по-французски. — Как мы обратимся к вам?! Мы даже не знаем вашего имени!
Молодой человек отступил на шаг назад.
— Вы говорите по-французски, — с изумлением сказал он, — и заставляете меня целые полчаса коверкать немецкий язык! О, право, сударыня, это очень нехорошо.
— Простите, сударь, — сказала по-французски другая дама, храбро придя на помощь своей смутившейся спутнице. — Вы видите, что хотя мы, может быть, и не иностранки, но все же заблудились в Париже и теперь попали в непривычный для нас фиакр. Вы светский человек и понимаете, что мы находимся в совершенно необычных для нас условиях. Помочь нам только наполовину — значило бы не помочь совсем. Вы проявили подлинную сдержанность и скромность. У нас сложилось о вас хорошее мнение. Не заставляйте менять его. Не судите о нас дурно, и если вы можете оказать нам услугу, не стесняйтесь сделать это. Или позвольте нам поблагодарить вас и искать поддержки у другого.
— Сударыня, — отвечал офицер, пораженный благородным и полным очарования тоном незнакомки, — располагайте мною
— В таком случае, сударь, сделайте одолжение — садитесь с нами.
— В фиакр?
— И проводите нас.
— До Версаля?
— Да, сударь.
Офицер без всяких возражений сел в фиакр на переднее место и крикнул кучеру:
— Трогай!
Дверцы захлопнулись, пассажиры братски разделили между собой меха и шубы, и кучер, миновав улицу Сен-Тома-дю-Лувр, пересек площадь Карусель и покатил по набережным.
Офицер откинулся в угол против старшей из дам, предварительно сняв редингот и тщательно покрыв им ее колени.
Все трое хранили глубокое молчание.
Кучер, потому ли, что хотел честно заработать плату, или потому, что присутствие офицера, внушая ему почтительный страх, удерживало его от поползновения проявить недобросовестность, не переставал погонять своих несчастных кляч по скользкой мостовой набережных и дороги Конферанс.
Между тем от дыхания трех путешественников внутри фиакра постепенно стало теплее. Тонкий аромат духов носился в воздухе и пробуждал в слегка одурманенном этим запахом мозгу молодого человека впечатление, становившееся с каждой минутой более благоприятным для его спутниц.
«Эти женщины, вероятно, засиделись где-нибудь в гостях, — думал он, — и теперь возвращаются в Версаль немного испуганные и слегка сконфуженные. Но если это дамы из общества, — продолжал размышлять офицер, — то почему они ехали в кабриолете, да еще сами правили?
О, на это легко ответить. Кабриолет был слишком тесен для трех лиц, и две дамы не захотят стеснять себя, посадив между собой лакея. Но ни у той, ни у другой совершенно не оказалось денег!»
Это обстоятельство, говорившее не в пользу спутниц, заслуживало новых раздумий.
«Наверно, кошелек был у лакея. Кабриолет, теперь, вероятно, разбитый на куски, был очень элегантен, а лошадь… если я знаю толк в лошадях, стоит полтораста луидоров.
Только богатые женщины могут бросить без сожаления такой кабриолет и такую лошадь. Поэтому отсутствие денег ни о чем не говорит. Да, но эта причуда говорить на иностранном языке, будучи француженкой?
Ну что же, это только свидетельство прекрасного воспитания. Авантюристкам не свойственно говорить по-немецки как природные немки, а по-французски — как парижанки.
Кроме того, обе женщины отличаются, по-видимому, врожденной изысканностью манер.
Мольбы более молодой женщины были очень трогательны. Обращение старшей отличалось благородством и повелительностью.
Да и помимо того, — продолжал размышлять молодой человек, помещая свою шпагу таким образом, чтобы она не беспокоила его соседок, — можно подумать, что военному человеку грозит какая-нибудь опасность из-за того, что он проведет два часа в фиакре вместе с двумя красивыми женщинами. Красивыми и скромными, — продолжал он, — так как они молчат и ждут, чтобы разговор начал я».
Без сомнения, обе молодые женщины, со своей стороны, также пытались составить себе мнение о молодом офицере. И в тот момент, когда он дошел до последнего пункта своих размышлений, старшая из дам обратилась к своей спутнице.
— Право, мой друг, — сказала она по-английски, — кучер везет нас, как покойников; мы никогда не доедем до Версаля. Держу пари, что нашему бедному спутнику скучно до смерти.
— Да ведь и разговор наш, — улыбаясь, отвечала более молодая, — не блещет занимательностью.
— Не находите ли вы, что он производит впечатление очень порядочного человека?
— Да, я того же мнения, мадам.
— Вы заметили, что он в морской форме?
— Я не особенно хорошо разбираюсь в формах.
— Да, он, как я сказала вам, — в форме морского офицера, а все моряки из хороших фамилий, к тому же форма ему очень идет и он очень красив, не правда ли?
Молодая женщина собиралась отвечать и, вероятно, распространилась бы дальше на эту тему, если бы офицер не остановил ее жестом.
— Извините, сударыни, — сказал он на прекрасном английском языке, — я считаю себя вынужденным заявить вам, что довольно свободно говорю и понимаю по-английски, но вовсе не знаю испанского, и если этот язык вам известен и вам угодно будет разговаривать на нем, можете быть совершенно уверены, что я не пойму вас.
— Сударь, — засмеявшись, сказала дама, — мы не собирались говорить о вас дурно, как вы уже могли заметить. Поэтому оставим всякие стеснения и будем говорить по-французски, если мы имеем что сказать друг другу…
— Я вам признателен за эту любезность, сударыня; но если мое присутствие стесняет вас…
— Вы не должны думать так, раз мы сами просили нас сопровождать.
— И даже потребовали этого, — сказала дама помоложе.
— Не заставляйте меня краснеть, сударыня, и извините мое минутное колебание. Вы знаете Париж, не правда ли? Он полон всяких ловушек, приносит всевозможные разочарования и неприятности…
— Итак, вы нас приняли… Ну же, говорите откровенно.
— Этот господин решил, что мы расставляем ему ловушку, вот и все!
— О сударыни, — отвечал смиренно молодой человек, — клянусь вам, что у меня и в голове не было подобной мысли…
— Но что это? Фиакр останавливается.
— Что случилось?
— Я сейчас пойду узнаю, сударыня.
— Мне кажется, что мы сейчас упадем… Осторожнее, сударь!
И рука дамы помоложе быстрым движением коснулась плеча молодого человека.
Прикосновение этой ручки заставило его вздрогнуть.
Первым и совершенно естественным побуждением он попробовал схватить ее, но Андре, сделавшая это движение под впечатлением минутного испуга, уже откинулась в глубь кареты.
Офицер, которого ничто более не удерживало, вышел и увидел, что кучер поднимает одну из лошадей, запутавшуюся в постромках и придавленную дышлом.
Экипаж в это время уже миновал Севрский мост.
Благодаря оказанной офицером помощи бедная лошадь была вскоре на ногах.
Молодой человек снова сел в фиакр.
Что же касается кучера, то, поздравив себя с таким хорошим пассажиром, он весело щелкнул бичом, вероятно, с двоякой целью: подбодрить своих кляч и согреться самому.
Но можно было подумать, что холод, проникший в карету через открытую дверцу, заморозил разговор и остудил зарождавшуюся близость, в которой молодой человек начинал, сам того не сознавая, находить известную прелесть.
У него лишь спросили, что случилось; он рассказал.
Этим все ограничилось, и молчание наложило снова свои оковы на сидевшее в фиакре трио.
Офицер, которому не давала покоя эта трепещущая тепленькая ручка, захотел, по крайней мере, получить взамен ножку.
Он вытянул ногу, но при всей своей ловкости не встретил ничего, или, скорее, встречал что-то, но с огорчением заметил, что оно отодвигалось от его ноги.
Один раз он коснулся ноги старшей дамы.
— Я вас ужасно стесняю, не правда ли, сударь? — сказала она ему с полнейшим хладнокровием. — Простите, пожалуйста!
Молодой человек покраснел до ушей, радуясь в душе, что ночь темна и скрывает его смущение.
Итак, все было сказано, и на этом прекратились его поползновения.
Снова став немым, неподвижным и почтительным, он, как если бы находился в храме, боялся даже дышать и весь съежился, стараясь занимать как можно меньше места.
Однако мало-помалу и помимо его воли странное волнение охватило его сердце, а потом и все его существо. Он чувствовал около себя, не прикасаясь к ним, двух прелестных женщин. Он не видел их, но явственно ощущал, что они рядом. Чем больше проходило времени, тем более он свыкался с их присутствием, и ему казалось, что какая-то частичка их существ сливалась с его собственным бытием. Он отдал бы все на свете, чтобы возобновить прерванный разговор, но не осмелился на это, так как он теперь боялся показаться пошлым, он, в начале пути не удостаивавший спутниц проронить даже ничего не значащее словечко! Он мучился опасением показаться глупцом или нахалом этим женщинам, которым час назад оказывал, по его мнению, большую честь, бросив им как милостыню луидор и проявив некоторую вежливость.
Одним словом, так как все симпатии в этой жизни объясняются встречей флюидов в благоприятную минуту, то сильный магнетический ток, составившийся из единения духов и молодого тепла этих случайно собравшихся вместе трех человек, неотразимо действовал на молодого человека, пробуждал в нем радужные мечты и наполнял сердце восторгом.
Таким-то образом иногда зарождаются, живут и умирают в течение нескольких мгновений самые истинные, самые сладостные и жгучие страсти. Они полны прелести, так как недолговечны; они пламенны, так как не имеют выхода.
Офицер не проронил больше ни одного слова. Дамы тихо разговаривали между собой.
Но так как он продолжал все время прислушиваться, то улавливал бессвязные слова, приобретавшие тем не менее смысл в его воображении.
Вот что он расслышал:
— Поздний час… ворота… предлог выезда…
Фиакр снова остановился.
На этот раз причиной остановки была не упавшая лошадь и не сломанное колесо. После трех часов героических усилий кучер разогрелся, то есть почти загнал лошадей и добрался до Версаля, длинные, темные и безлюдные аллеи которого при красноватом отблеске нескольких занесенных инеем фонарей были похожи на процессии черных и бесплотных привидений.
Молодой человек понял, что они приехали. Благодаря какому волшебству время показалось ему столь быстротечным?
Возница между тем нагнулся к переднему стеклу.
— Хозяин, — сказал он, — мы в Версале.
— Где вам угодно остановиться, сударыни? — спросил офицер.
— На Плас-д’Арм.
— На Плас-д’Арм! — крикнул молодой человек кучеру.
— Надо ехать на Плас-д’Арм? — спросил тот.
— Ну да, конечно, раз тебе говорят.
— Тогда придется добавить на выпивку, — сказал, ухмыляясь, овернец.
— Поезжай, поезжай.
Удары кнута возобновились.
«Однако мне нужно же заговорить, — подумал про себя офицер, — я могу показаться дураком, после того как сыграл уже роль наглеца».
— Сударыни, — сказал он после некоторого колебания, — вот вы и у себя.
— Благодаря вашей великодушной помощи.
— Сколько хлопот мы вам доставили! — сказала дама помоложе.
— О, я уже забыл об этом, сударыня.
— А мы сударь, не забудем этого. Будьте добры сказать нам ваше имя, сударь.
— О! Мое имя?
— Это уже второй раз мы спрашиваем его у вас. Берегитесь!
— Вы ведь не хотите нам подарить луидор, не правда ли?
— О, если дело лишь в этом, — сказал несколько задетый за живое офицер, — то я повинуюсь: я граф де Шарни и, как вы, сударыня, заметили, офицер королевского флота.
— Шарни! — повторила дама постарше таким тоном, словно она сказала: «Хорошо, я этого не забуду».
— Оливье, Оливье де Шарни, — прибавил офицер.
— И вы живете…
— В гостинице Принцев, улица Ришелье.
Фиакр остановился.
Дама постарше сама открыла левую дверцу и легко спрыгнула на землю, протянув руку своей спутнице.
— Но, по крайней мере, — воскликнул молодой человек, собираясь следовать за ними, — прошу вас, возьмите мою руку; вы еще не у себя, и на Плас-д’Арм вы еще не дома!
— Не трогайтесь с места! — одновременно воскликнули обе женщины.
— Как не трогаться?!
— Да, оставайтесь в фиакре.
— Вам, ночью, в такую погоду, одним?! Нет, сударыни, это невозможно.
— Ну вот, прежде почти отказав нам в услуге, вы теперь хотите быть чрезмерно услужливым, — весело сказала старшая из дам.
— Но…
— Без всяких «но». Оставайтесь до конца галантным и безупречным кавалером. Благодарю вас, господин де Шарни, благодарю от всего сердца, и поскольку вы, как я только что сказала, галантный и безупречный кавалер, мы даже не просим, чтобы вы нам дали слово.
— В чем?
— Захлопнуть дверцу и приказать кучеру возвращаться в Париж, что вы и сделаете, даже не взглянув в нашу сторону, не правда ли?
— Вы правы, сударыни, для этого вам не нужно моего слова. Кучер, едем назад, друг мой.
И молодой человек сунул второй луидор в большую ладонь кучера.
Достойный овернец весь затрепетал от радости.
— Черт возьми, — сказал он, — пусть себе лошади подыхают, коли хотят!
— Еще бы, они оплачены, — пробормотал офицер.
Фиакр покатился, и покатился быстро. Стук колес заглушил вздох молодого человека, вздох, полный неги: сибарит расположился на двух подушках, еще теплых от прикосновения тел двух прекрасных незнакомок.
Что касается их, они остались стоять на том же месте и, только когда фиакр исчез, направились ко дворцу.
ПРИКАЗ
В ту минуту как они двинулись в путь, порыв холодного ветра донес до слуха путешественниц бой часов: било три четверти часа на церкви святого Людовика.
— О Боже! Без четверти двенадцать! — воскликнули в один голос дамы.
— Посмотрите, все решетки закрыты, — прибавила дама помоложе.
— О, это меня не тревожит, милая Андре, потому что, даже будь решетки открыты, мы, конечно, не вернулись бы через почетный двор. Пойдем скорее мимо бассейнов.
И обе направились к правой стороне дворца.
Как всем известно, с этой стороны есть отдельный выход, ведущий в сады.
Они пришли к этому выходу.
— Маленькая дверца заперта, Андре, — сказала с беспокойством старшая дама.
— Постучим, мадам.
— Нет, позовем. Лоран должен ждать меня: я его предупредила, что, может быть, вернусь поздно.
— Так я позову.
И Андре подошла к дверце.
— Кто идет? — раздался за ней голос еще до того, как она успела позвать.
— О, это не Лоран, — испугалась молодая женщина.
— Действительно, не его.
Другая женщина подошла и прошептала:
— Лоран!
Никакого ответа.
— Лоран! — повторила дама, постучав в калитку.
— Здесь нет никакого Лорана, — грубо отозвался голос.
— Все равно, — настойчиво произнесла Андре, — кто бы тут ни был, Лоран или кто другой, — откройте.
— Не открою.
— Но, друг мой, вы не знаете, что нам обыкновенно открывает Лоран.
— Мне наплевать на Лорана, раз у меня есть приказ.
— Кто вы?
— Кто я?
— Да.
— А вы? — осведомился говоривший.
Вопрос был довольно грубый, но возражать не приходилось: надо было отвечать.
— Мы придворные дамы ее величества; мы живем во дворце и хотели бы вернуться к себе.
— Ну, а я, сударыня, швейцарец первой роты, Салишамад, и, в отличие от Лорана, оставлю вас за дверями.
— О! — вздохнули обе женщины, из которых одна, разгневанная, сжала руки другой.
— Друг мой, — заговорила она, сделав над собой усилие, — я понимаю, что вы исполняете данный вам приказ; это доказывает, что вы хороший солдат, и я не хочу заставлять вас нарушать его. Но окажите мне только, прошу вас, услугу, предупредите Лорана, который должен быть где-нибудь поблизости.
— Я не могу оставить свой пост.
— Пошлите кого-нибудь.
— У меня здесь нет никого.
— Ради Бога!
— Э, черт возьми, сударыня, ночуйте в городе. Вот еще большая беда! О, если бы у меня под носом захлопнули двери казармы, я бы, поверьте, нашел себе приют.
— Гренадер, слушайте, — сказала решительным тоном старшая дама, — вы получите двадцать луидоров, если откроете.
— И десять лет тюрьмы; благодарю. Сорок восемь ливров в год — этого недостаточно.
— Я вас велю произвести в сержанты.
— Да, а тот, кто мне отдал этот приказ, велит меня расстрелять; спасибо.
— А кто дал вам его?
— Король.
— Король! — с ужасом повторили обе женщины. — Мы погибли!
Дама помоложе, казалось, была вне себя от отчаяния.
— Подожди, — сказала дама постарше, — но ведь есть еще другие двери?
— О мадам, раз закрыли эту, то закрыли и все другие.
— А если Лорана нет у этой двери, к которой он приставлен, то, как ты думаешь, где нам его найти?
— О, тут заранее все подстроено!
— Да, ты права. Андре, Андре, какую ужасную шутку сыграл с нами король! О!
И дама сделала особенное ударение на последних словах, произнесенных тоном угрозы и презрения.
Дверца, ведущая к бассейнам, была проделана в толще стены, и настолько глубоко, что над ней образовалось нечто вроде арки. По бокам ее находились каменные скамейки.
Дамы упали на одну из них, испытывая глубокое волнение, граничившее с отчаянием.
Под дверью виднелась полоса света, а за дверью слышались шаги швейцарца, который то поднимал, то опускал ружье.
По ту сторону этого слабого препятствия — дубовой двери — было спасение; по эту — позор, скандал, почти что смерть.
— О! Завтра, завтра… когда узнают… — пробормотала старшая из дам.
— Но вы скажете правду.
— Поверят ли ей?
— У вас есть доказательства. Мадам, солдат не будет на часах всю ночь, — продолжала молодая женщина, к которой, казалось, возвращалось самообладание по мере того, как ее спутница теряла его, — в час его сменят, и другой окажется, быть может, более уступчивым. Подождем.
— Да, но патруль пройдет после полуночи, и меня найдут за воротами, увидят, что я дожидаюсь пропуска, прячусь! Это позорно! Знаете, Андре, у меня кровь так и приливает к голове, я задыхаюсь…
— О, не отчаивайтесь, мадам; вы обыкновенно так мужественны, а я еще недавно совсем было упала духом… И вот мне приходится ободрять вас!
— Тут кроется заговор, Андре, и против нас. Этого никогда еще не случалось; дверь никогда не бывала заперта… Я умру от стыда, Андре, я не вынесу этого.
И она откинулась назад, казалось почти лишаясь чувств.
В эту минуту со стороны чистой белой версальской мостовой, по которой теперь ходит так мало людей, послышались шаги. И одновременно раздался чей-то веселый молодой голос — голос молодого человека, беззаботно напевавшего одну из тех манерных песенок, что составляли отличительную принадлежность времени, которое мы пытаемся описывать:
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |