— Бог мой, сударь, — сказал Лаперуз, — вы не можете себе представить, как я сожалею, что, вместо того чтобы присутствовать при Креси, вы не наблюдали за сражением при Акции.
— Почему же, сударь?
— А потому, что вы могли бы сообщить некоторые подробности о маневрах кораблей, которые, несмотря на прекрасное описание Плутарха, все же остались для меня непонятными.
— Какие же именно, сударь? Я был бы счастлив, если бы мог оказаться вам полезным в этом.
— Так вы были там?
— Нет, сударь, я в то время находился в Египте. Царица Клеопатра поручила мне восстановить Александрийскую библиотеку. Я это мог выполнить лучше всякого другого, так как лично знавал знаменитейших писателей древности.
— И вы видели царицу Клеопатру, господин де Калиостро? — воскликнула графиня Дюбарри.
— Как вижу вас, сударыня.
— Была ли она действительно так хороша, как говорят?
— Госпожа графиня, красота, как вам известно, понятие относительное. Клеопатра, очаровательная царица в Египте, в Париже была бы только прелестной гризеткой.
— Не говорите дурно про гризеток, господин граф.
— Боже меня сохрани от этого…
— Итак, Клеопатра была…
— Маленького роста, худенькая, живая, остроумная, с большими миндалевидными глазами, греческим носиком, с зубами как жемчуг и ручкой вроде вашей, созданной для того, чтобы держать скипетр. Вот взгляните, она дала мне этот бриллиант, доставшийся ей от брата Птолемея. Она носила его на большом пальце.
— На большом пальце! — воскликнула г-жа Дюбарри.
— Да, такова была мода в Египте. А я, как вы видите, едва могу надеть его на мизинец.
И, сняв кольцо, он подал его г-же Дюбарри.
Это был великолепный бриллиант, который мог стоить тридцать или сорок тысяч франков: такой он был изумительный воды, такой искусной шлифовки.
Бриллиант обошел вокруг стола и снова вернулся к Калиостро, который спокойно надел его на палец.
— Ах! Я вижу, — начал он, — что вы не верите мне. С этим роковым недоверием мне приходится бороться всю жизнь. Филипп де Валуа не захотел мне поверить, когда я советовал начать отступление перед Эдуардом; Клеопатра — когда я ей предсказывал, что Антоний будет разбит. Троянцы точно так же не поверили мне, когда я им сказал по поводу деревянного коня: «Кассандра вдохновлена свыше, слушайте Кассандру».
— О! Но это просто поразительно! — воскликнула г-жа Дюбарри, покатываясь со смеху. — Право, я никогда не встречала человека такого серьезного и одновременно такого забавного, как вы.
— Уверяю вас, — сказал с поклоном Калиостро, — что Ионафан был много занимательнее, чем я! О, какой это был очаровательный собеседник! Право, когда он был убит Саулом, я едва не лишился рассудка.
— Знаете, граф, — заметил герцог де Ришелье, — если вы будете продолжать, вы сведете с ума бедного Таверне, который так боится смерти, что смотрит на вас совершенно остолбеневшим взглядом, считая вас бессмертным. А что, говоря откровенно, вы бессмертны или нет?
— Бессмертен ли я?
— Да.
— Я сам этого не знаю, но зато могу утверждать одно…
— Что именно? — спросил Таверне, особенно жадно слушавший графа.
— … что я видел все те события и имел дело со всеми теми лицами, которые я вам только что называл.
— Вы знали Монтекукколи?
— Как знаю вас, господин де Фаврас, и даже ближе, так как я имею честь видеть вас всего во второй или в третий раз, между тем как я прожил около года в одной палатке с искусным стратегом, о котором идет речь.
— Вы знавали Филиппа де Валуа?
— Да, как я уже сказал вам, господин де Кондорсе. Но когда он возвратился в Париж, я покинул Францию и вернулся в Богемию.
— А Клеопатру?
— Да, графиня, и Клеопатру. Я вам сказал, что у нее были такие же черные глаза, как у вас, и почти такая же дивная грудь, как у вас.
— Но откуда вы знаете, граф, какая у меня грудь?
— Ваша грудь мне напоминает, сударыня, бюст Кассандры, и в довершение сходства у нее была, как у вас, или у вас есть, как у нее, маленькая родинка около шестого левого ребра.
— Но, граф, вы положительно чародей!
— Э, нет, графиня, — со смехом заметил маршал Ришелье, — это я ему сообщил.
— А вы откуда знаете?
Маршал вытянул вперед губы.
— Ха! Это фамильная тайна, — сказал он.
— Хорошо, хорошо, — произнесла г-жа Дюбарри. — Право, маршал, когда отправляешься к вам, то не лишнее накладывать двойной слой румян. Но, сударь, — продолжала она, снова повернувшись к Калиостро, — вы, вероятно, владеете секретом возвращения молодости, так как, имея от роду три или четыре тысячи лет, вы выглядите сорокалетним.
— Да, сударыня, я владею секретом возвращения молодости.
— О, в таком случае омолодите меня.
— Это для вас ни к чему: чудо совершилось и без этого. Нам столько лет, сколько показывает наша наружность, и вам не более тридцати.
— Это только любезность.
— Нет, сударыня, это правда.
— Объяснитесь!
— Это очень легко. Вы пользовались моим средством.
— Как?
— Вы принимали мой эликсир.
— Я?!
— Да, вы, графиня. О, вы не забыли этого.
— Однако!
— Графиня, помните дом на улице Сен-Клод? Помните, как вы приходили в этот дом по одному делу, касавшемуся господина де Сартина? Помните, что вы оказали услугу одному из моих друзей, по имени Джузеппе Бальзамо? Помните, как он вам подарил флакон эликсира, посоветовав выпивать каждое утро по три капли? Помните, как вы исполняли это предписание до прошлого года, когда эликсир кончился? Если вы не помните всего этого, графиня, то, право, это уже была бы не забывчивость, а неблагодарность.
— О господин де Калиостро, вы мне говорите такие вещи…
— Которые известны вам одной, я знаю это. В чем же заключалась бы тогда заслуга быть чародеем, если бы не становились известными чужие тайны?
— Но, значит, у Джузеппе Бальзамо был, как у вас, рецепт этого чудодейственного эликсира?
— Нет, сударыня; но так как это был один из моих лучших друзей, то я ему подарил три или четыре флакона.
— А осталось ли у него еще сколько-нибудь?
— Этого я не знаю. Вот уже три года, как бедный Бальзамо исчез. В последний раз я видел его в Америке, на берегах Огайо; он отправлялся в экспедицию в Скалистые горы, и до меня дошли слухи, что он умер.
— Ну, довольно любезничать, граф! — воскликнул маршал. — Сделайте милость, откройте секрет, граф, секрет!
— Вы говорите серьезно, сударь? — спросил граф де Хага.
— Совершенно серьезно, ваше величество… я хочу сказать, господин граф… — ответил Калиостро и поклонился особенным образом, желая показать, что его обмолвка была случайной.
— Итак, — сказал маршал, — графиня не настолько стара, чтобы помолодеть?
— Нет, по чистой совести.
— В таком случае я вам предложу другого пациента. Вот мой друг Таверне. Что вы о нем скажете? Не выглядит ли он современником Понтия Пилата? Или, может быть, это опять крайность и он слишком стар?
Калиостро взглянул на барона.
— Нет, не слишком, — сказал он.
— Ах, дорогой граф, — воскликнул Ришелье, — если вы его омолодите, то я вас признаю учеником Медеи.
— Вы хотите этого? — спросил Калиостро у хозяина дома и обвел взглядом всех присутствующих.
Все изъявили желание.
— И вы тоже, господин де Таверне?
— О, я-то больше всех, черт возьми! — сказал барон.
— Ну что же, это очень легко, — произнес Калиостро.
И он опустил два пальца в карман, из которого достал маленькую восьмигранную бутылочку.
Затем он взял чистый хрустальный стакан, влил в него несколько капель жидкости, содержавшейся в бутылочке, прибавил к ним полстакана ледяного шампанского и передал барону приготовленный напиток.
Все следили за малейшими его движениями, от удивления раскрыв рты.
Барон взял стакан, хотел поднести его ко рту, но заколебался.
Все присутствующие разразились при виде этой нерешительности таким громким хохотом, что Калиостро почувствовал нетерпение.
— Торопитесь, барон, — сказал он, — иначе пропадет даром жидкость, каждая капля которой стоит сто луидоров.
— Черт возьми, — заметил Ришелье, стараясь принять шутливый тон, — это еще почище токайского.
— Так надо выпить? — спросил барон с некоторым испугом.
— Или передать стакан кому-нибудь другому, чтобы эликсир принес хотя бы кому-нибудь пользу.
— Давай, — сказал герцог Ришелье, протягивая руку.
Барон понюхал содержимое стакана и, вероятно ободренный свежим, душистым запахом питья и прелестной розоватой окраской, которую придали шампанскому несколько капель эликсира, проглотил чудодейственную жидкость.
В ту же минуту ему показалось, что по нему пробежал трепет, что вся его старая, медленно двигавшаяся и точно дремавшая в жилах кровь разом дрогнула и разлилась по всему телу бурным потоком. Его вялая кожа стала гладкой, морщины расправились; полузакрытые дряблыми веками глаза непроизвольно широко раскрылись, зрачки расширились и загорелись живым огнем; старческая слабость и дрожь в руках исчезли; голос окреп, и колени, снова получив упругость прежних лет, лучшей поры его молодости, выпрямились. Казалось, выпитая им жидкость, постепенно спускаясь все ниже и ниже, оживила все его тело от верхних конечностей до нижних.
Возгласы удивления, недоумения и, главное, восхищения огласили столовую. Таверне, едва притрагивавшийся до того к кушаньям, вдруг почувствовал голод. Он сильной рукой схватил тарелку и нож, положил себе рагу, стоявшее слева от него, и легко разгрыз косточку от куропатки, воскликнув при этом, что зубы у него снова как у двадцатилетнего.
Он ел, смеялся, пил и издавал радостные возгласы в продолжение получаса; и все это время остальные гости, онемев от удивления, не спускали с него глаз. Затем воодушевление его стало мало-помалу уменьшаться, как свет лампы, в которой недостает масла. Грустная перемена началась со лба, на котором снова показались исчезнувшие было морщины. Затем глаза стали меньше и потускнели; он перестал чувствовать вкус пищи, аппетит исчез; спина его согнулась, а колени стали снова дрожать.
— О! — простонал он.
— Что такое? — спросили все.
— Что? Ушла молодость!
Он глубоко вздохнул, и две слезы показались у него на глазах.
При виде печального зрелища, которое представлял этот старик, на короткое время помолодевший и затем разом как бы еще более одряхлевший вследствие этого мимолетнего возврата молодости, одновременно со вздохом, который испустил Таверне, невольный вздох вырвался и у всех присутствовавших.
— Дело объясняется очень просто, господа, — сказал Калиостро, — я дал барону выпить только тридцать пять капель жизненного эликсира, и он помолодел всего только на тридцать пять минут.
— О, еще, еще! — жадно пробормотал старик.
— Нет, сударь: вторичный опыт может стоить вам жизни, — отвечал Калиостро.
Из всех присутствовавших с наибольшим интересом следила за всеми подробностями этой сцены г-жа Дюбарри, которой были известны волшебные свойства этого эликсира.
По мере того как весь организм старого Таверне крепнул и молодел, а кровь его, забурлив, стала быстро двигаться по вздувшимся жилам, глаза графини, не отрываясь, следили за постепенным возрастанием его жизненных сил и за процессом его сказочного перевоплощения. Она смеялась, рукоплескала и, казалось, сама перерождалась при этом зрелище.
Когда полученные результаты достигли своего апогея, графиня едва могла удержаться, чтобы не выхватить из руки Калиостро флакон жизни. Но в эту минуту Таверне уже старился быстрее, чем раньше молодел…
— Увы, — печально заметила графиня, — я вижу, что это одни пустые химеры. Чудесное действие этого таинственного эликсира продолжалось только тридцать пять минут.
— Из чего следует, — заметил граф де Хага, — что надо выпить целую реку этой жидкости, чтобы обрести молодость и сохранить ее в течение двух лет.
Все засмеялись.
— Нет, — возразил Кондорсе, — расчет произвести нетрудно. Если тридцати пяти капель хватает на тридцать пять минут, то тому, кто пожелает сохранить молодость в продолжение года, потребуется всего-навсего выпить три миллиона сто пятьдесят три тысячи шесть капель.
— Да это целое наводнение! — воскликнул Лаперуз.
— А между тем, сударь, со мной было несколько иначе, так как, для того чтобы остановить на десять лет течение времени, мне хватило маленькой, вчетверо больше вашего флакона бутылочки, данной мне вашим другом, Джузеппе Бальзамо, — сказала графиня.
— Совершенно верно, сударыня, и вы одна, кто понял это таинственное явление. Человеку состарившемуся, и сильно состарившемуся, нужно значительное количество этого эликсира для того, чтобы увидеть немедленное и могущественное его действие. Но женщине тридцатилетней, как вы, сударыня, или сорокалетнему мужчине, каковым был я, когда мы начали пить эликсир жизни, такой женщине и такому мужчине, еще полным жизни и молодости, нужно выпивать только по десяти капель этого напитка в каждый из периодов упадка, и благодаря этим десяти каплям тот или та, кто будет их выпивать, навеки сохранят молодость и будут жить дальше такими же привлекательными и энергичными.
— Что вы называете периодами упадка? — спросил граф де Хага.
— Естественные периоды в жизни человека, господин граф. По законам природы силы человека развиваются до тридцати пяти лет. По достижении этого возраста человек остается в одном и том же состоянии до сорока лет, а с этого момента начинается его упадок, постепенный ход которого до пятидесяти лет малозаметен. А затем эти периоды все более сближаются и чаще следуют друг за другом до дня смерти. В эпоху цивилизации, когда тело человека скорее изнашивается от разных излишеств, забот и болезней, развитие сил кончается в тридцать лет, а упадок их начинается с тридцати пяти. Следовательно, как живущим на лоне природы, так и жителям городов нужно захватить организм как раз в тот промежуток времени, пока он находится в состоянии покоя и неизменяемости, с той целью, чтобы помешать ему вступить в период упадка, когда настанет положенный час. Тот, кто, подобно мне, знаком с таинственным свойством этого эликсира, сумеет приготовиться к этому нападению, искусно отразить его и помешает природе начать процесс разрушения нашего организма, тот будет жить так, как я: вечно молодым или, по крайней мере, достаточно молодым для того, чтобы проделывать все, что требуется от нас на этом свете.
— Но, Боже мой, почему же, господин де Калиостро, — воскликнула графиня, — вы в таком случае не выбрали для себя двадцатилетний возраст вместо сорокалетнего, раз в ваших руках был выбор?
— Оттого, госпожа графиня, — сказал с улыбкой Калиостро, — что мне больше нравится быть вечно сорокалетним, чем недоразвившимся двадцатилетним юношей.
— О-о! — произнесла графиня.
— Конечно, сударыня, — продолжал Калиостро, — в двадцать лет человек нравится тридцатилетним женщинам, а в сорок он повелевает двадцатилетними женщинами и шестидесятилетними мужчинами.
— Я сдаюсь, сударь, — сказала графиня. — Разве можно спорить, имея перед глазами живое доказательство?
— В таком случае, — жалобно заметил Таверне, — я осужден: я взялся за омоложение слишком поздно.
— Господин де Ришелье был ловчее вас, — наивно сказал г-н Лаперуз со свойственной морякам прямотой, — я слышал, что у маршала есть один рецепт…
— Это женщины распространили такой слух, — заметил со смехом граф де Хага.
— А разве это может служить основанием для того, чтобы не верить ему, герцог? — спросила г-жа Дюбарри.
Старый маршал, никогда не красневший, залился румянцем и тут же сказал:
— А хотите знать, господа, что это за рецепт?
— Конечно, хотим.
— Весь рецепт заключается в том, чтобы беречь свои силы.
— О-о! — раздались голоса.
— Только в этом одном, — продолжал маршал.
— Я стала бы оспаривать достоинство этого средства, — заметила графиня, — если бы не видела только что действие рецепта господина де Калиостро. Поэтому держитесь, господин волшебник, я еще не покончила со своими вопросами.
— Я к вашим услугам, сударыня.
— Вы сказали, что вам было сорок лет, когда вы впервые стали употреблять этот жизненный эликсир?
— Да, сударыня.
— И что с того времени, то есть со времени осады Трои…
— Несколько ранее, сударыня…
— Вам всего сорок лет?
— Как видите.
— Но в таком случае, сударь, — заметил Кондорсе, — вы нам доказываете больше, чем содержит в себе ваша теорема…
— Что же именно я доказываю, маркиз?
— Вы доказываете нам на своем примере не только неувядающую молодость, но и вечное сохранение жизни. Ведь если вам со времени осады Трои всего сорок лет, значит, вы никогда не умирали?
— Совершенная правда, господин маркиз, я не умирал, смиренно сознаюсь в этом.
— А между тем вы ведь не столь неуязвимы, как Ахилл? Да и сам Ахилл-то, собственно, не был неуязвим, так как Парис убил его, всадив ему стрелу в пятку.
— Нет, я не обладаю неуязвимостью, к моему сожалению, — подтвердил Калиостро.
— Так что вы можете быть убитым, умереть насильственной смертью?
— Увы, да, могу.
— Каким же образом вы смогли избежать всяких случайностей в продолжение трех с половиной тысяч лет?
— Счастье, господин граф… Прошу вас немного проследить за моими объяснениями.
— Слежу.
— Да, да! Следим, — повторили все присутствующие.
И, высказывая признаки несомненного интереса, все облокотились на стол и приготовились слушать.
Голос Калиостро нарушил молчание.
— Какое первое условие для жизни? — спросил он, разводя легко и грациозно свои красивые белые руки с пальцами, унизанными перстнями, между которыми кольцо Клеопатры сияло, как Полярная звезда. — Здоровье, не правда ли?
— Конечно, — отвечали все в один голос.
— А условие для здоровья — это…
— …известный режим, — заметил граф де Хага.
— Вы правы, господин граф, определенный жизненный режим дает здоровье. Так почему бы этим каплям моего эликсира не быть самым лучшим режимом, какой возможен?
— Кто это знает?
— Вы, граф.
— Да, конечно, но…
— Но никакого другого… — начала г-жа Дюбарри.
— Об этом вопросе, сударыня, мы поговорим потом. Итак, я постоянно держался режима моих капель, и так как они представляют осуществление вечной мечты людей всех времен, так как они и есть именно то, что древние искали под именем воды юности, а современные люди — под именем эликсира жизни, то я и сохранял неизменной молодость, значит, здоровье и, следовательно, жизнь. Это ясно.
— Но ведь все изнашивается, граф, и самое прекрасное тело тоже.
— И тело Париса, как и тело Вулкана, — заметила графиня. — Вы, верно, знавали Париса, господин де Калиостро?
— Очень хорошо, сударыня: это был весьма красивый малый, но, в общем, он вовсе не заслуживал всего того, что о нем говорит Гомер и что о нем думают женщины. К тому же он был рыжий.
— Рыжий! Ах, какой ужас! — воскликнула графиня.
— К несчастью, — заметил Калиостро, — Елена была другого мнения, графиня. Но вернемся к нашему эликсиру.
— Да, да, — послышалось со всех сторон.
— Итак, вы полагаете, господин де Таверне, что все изнашивается? Пусть будет так. Но вам известно также, что в природе все возрождается, обновляется или восстанавливается, — называйте, как хотите. Знаменитый нож святого Губерта, видевший смену стольких своих лезвий и рукояток, может служить хорошим примером для только что сказанного мной, так как, невзирая ни на что, он все же оставался ножом святого Губерта. Вино, хранимое в погребах хайдельбергских монахов, остается все тем же, хотя в громадную бочку вливается каждый год новое — последнего сбора винограда. Благодаря этому-то вино хайдельбергских монахов прозрачно, имеет остроту и букет, между тем как вино, запечатанное Опимием и мною в глиняные амфоры, обратилось через сто лет, когда я хотел попробовать его, в густую грязь, которую еще можно было, пожалуй есть, но пить — совершенно невозможно.
Так вот, вместо того чтобы следовать примеру Опимия, я отгадал, каков мог быть урок, который дают нам хайдельбергские монахи. Я поддерживал свое тело, вливая в него каждый год новые элементы, предназначавшиеся для обновления старых. Каждое утро — хотя бы одна молодая, свежая частичка. Один новый атом обязательно замещал собой в моей крови, в моей плоти и костях соответствующую старую, изношенную и бездействовавшую молекулу.
Я оживлял все те омертвевшие отложения, все те продукты трения или перегорания, которым обыкновенные смертные позволяют незаметно захватывать все больше места в своем организме; я принудил всех борцов, данных Господом натуре человека для ведения войны с разрушительными началами, борцов, которых заурядные люди заставляют изменять своему предназначению — или же парализуют их силы бездействием, — итак, я принудил их к постоянной работе, которую облегчало, даже более того, которой требовалось постоянное введение в организм новых и новых возбуждающих элементов. Результатом такого неусыпного и неизменного изучения жизненных законов явилось то, что мой мозг, мои нервы, сердце и душа не имели возможности разучиться выполнять свои функции. А так как в мире существует известная зависимость, известное сцепление обстоятельств и так как лучше всего успевают в каком-нибудь деле те, кто только и занимается им одним, то вполне естественно, я оказался искуснее любого другого и избежал всяких опасностей во время моего трехтысячелетнего существования. Это произошло оттого, что я приобрел во всем такую опытность, что предвижу все невзгоды, предчувствую опасность того или другого положения. Так, вы не заставите меня войти в дом, который может рухнуть. О нет! Я видел слишком много домов, чтобы не отличить с первого взгляда надежный от ненадежного. Вы не заставите меня охотиться с неловким человеком, не умеющим обращаться как следует с ружьем. Начиная с Кефала, убившего свою жену Прокриду, и кончая регентом, который попортил глаз принцу, я видел слишком много неловких людей. На войне вы ни за что не заставите меня занять ту или другую позицию, которую всякий другой охотно занял бы; я в одну минуту мысленно представил бы себе все те прямые и те параболы, по которым смерть может настигнуть человека, находящегося в данной точке. Вы мне можете возразить, что нельзя предвидеть всякой случайной пули. Я вам отвечу на это, что человеку, избежавшему миллиона ружейных выстрелов, было бы непростительно дать себя убить какой-нибудь шальной пуле. Ах! Не выражайте жестами недоверие к моим словам, потому что ведь, наконец, я здесь перед вами в качестве живого доказательства. Я не говорю, что я бессмертен; я говорю только, что я умею то, чего никто не умеет: избегать случайной смерти. Так, например, я ни за что на свете не остался бы здесь на четверть часа с глазу на глаз с господином де Лонэ, который в эту минуту думает, что, держи он меня в одной из камер своей Бастилии, он произвел бы над моим бессмертием опыт при помощи голода. Я точно так же не остался бы с господином де Кондорсе, так как в эту минуту он задумал выпустить в мой стакан содержимое перстня, который он носит на указательном пальце левой руки, а содержимое это — яд. Все, конечно, замышляется без всякого злого умысла, просто из-за научной любознательности, чтобы посмотреть, умру ли я.
Оба лица, названные графом Калиостро, хотели было протестовать жестом.
— Не бойтесь: признайтесь смело, господин де Лонэ, ведь мы не судьи… Да к тому же за намерения не судят. Ну же, думали ли вы то, о чем я сказал? А у вас, господин де Кондорсе, действительно ли в перстне заключен яд, которым вы желали бы угостить меня во имя нежно любимой вами дамы сердца — науки?
— Клянусь честью, — сказал г-н де Лонэ, улыбаясь и покраснев, — я сознаюсь, что вы сказали правду, граф. Это была безумная мысль, но она мелькнула у меня в мозгу как раз в ту минуту, как вы высказали ее вслух.
— Я, — заметил Кондорсе, — буду тоже искренен, как господин де Лонэ. Я действительно подумал, что, отведай вы того, что заключено в моем перстне, я не дал бы и обола за ваше бессмертие.
У всех присутствовавших вырвался одновременно возглас изумления и восхищения. Эти признания свидетельствовали пусть не о бессмертии, но о проницательности графа де Калиостро.
— Вы видите, — спокойно заметил Калиостро, — вы видите, что я угадал. Так бывает со всем тем, что должно случиться. Жизненный опыт открывает мне при первом же взгляде на людей их прошлое и будущее. Моя непогрешимость в данном отношении такова, что простирается даже на животных и на неодушевленные предметы. Садясь в карету, я угадываю по виду лошадей, что они понесут, по внешнему облику кучера, что он или меня вывалит, или зацепит за чей-нибудь экипаж; перед тем как взойти на корабль, я заранее угадываю, что капитан или неопытен, или упрям и вследствие этого не сможет или не захочет выполнить необходимый маневр. В этом случае я избегаю и такого кучера и такого капитана; я оставляю в покое и лошадей и корабль. Я не отрицаю случайности: я только ослабляю возможность ее. Вместо того чтобы предоставлять ей сто шансов, как делают другие, я у нее отнимаю девяносто девять и остерегаюсь сотого шанса. Вот что позволило мне прожить три тысячи лет.
— В таком случае, — заметил со смехом Лаперуз среди общего восхищения и вместе с тем разочарования, вызванного словами Калиостро, — вы, милый пророк, должны бы сопровождать меня до кораблей, на которых я собираюсь плыть вокруг света. Вы оказали бы мне этим огромную услугу.
Калиостро ничего не ответил.
— Господин маршал, — продолжал со смехом мореплаватель, — так как господин граф де Калиостро не хочет, что я вполне понимаю, покидать такое приятное общество, позвольте мне сделать это. Извините меня, господин граф де Хага, извините меня, сударыня, но вот бьет семь часов, а я обещал королю сесть в экипаж в четверть восьмого. А теперь, так как господин граф де Калиостро не чувствует желания взглянуть на два моих флейта, то пусть он мне, по крайней мере, скажет, что со мной случится от Версаля до Бреста. От Бреста до полюса — это уже будет мое дело, но, черт возьми, что произойдет от Версаля до Бреста, это он должен предсказать мне.
Калиостро еще раз взглянул на Лаперуза с таким грустным выражением, с такой кротостью во взгляде, что большинство присутствующих были поражены. Но мореплаватель ничего не заметил. Он прощался с сидевшими за столом; его слуги надевали на него тяжелое меховое верхнее платье, а г-жа Дюбарри тем временем для подкрепления сил в пути заботливо сунула ему в карман несколько конфет, о которых путешественник никогда не подумал бы сам и которые напоминают о далеких друзьях дорогой, в долгие ночи, в сильную стужу.
Лаперуз, не переставая улыбаться, почтительно склонился перед графом де Хага и протянул руку старому маршалу.
— Прощайте, милый Лаперуз, — сказал ему герцог де Ришелье.
— Нет, нет, господин герцог, до свидания, — отвечал Лаперуз. — Право, можно подумать, что я уезжаю навеки. Мне предстоит совершить кругосветное путешествие, вот и все. Я буду отсутствовать четыре или пять лет — не больше. Из-за этого не стоит говорить друг другу «прощайте».
— Четыре или пять лет! — воскликнул маршал. — Э, сударь, почему бы вам в таком случае не сказать «четыре или пять веков»? Дни равняются годам в моем возрасте. Прощайте, говорю я вам.
— Ба, спросите у колдуна, — со смехом заметил Лаперуз, — он вам обещает еще двадцать лет жизни. Не правда ли, господин де Калиостро? Ах, граф, что бы вам раньше сказать мне про ваши чудодейственные капли! Уж я, чего бы мне это ни стоило, погрузил бы целую бочку этого напитка с собой на «Астролябию». Это название моего корабля, господа. Сударыня, позвольте мне запечатлеть последний поцелуй на этой прелестной ручке: прекраснее ее мне, конечно, не удастся увидеть до самого моего возвращения. До свидания!
И он вышел.
Калиостро по-прежнему хранил зловещее молчание.
Вскоре на гулких ступенях крыльца раздались шаги капитана, со двора донеслись его веселый голос и последние приветствия, обращенные к провожавшим. Затем лошади тряхнули головами, бубенцы звякнули, дверцы кареты захлопнулись с резким стуком и колеса застучали по мостовой.
Лаперуз сделал первый шаг в том роковом путешествии, из которого ему не суждено было возвратиться.
Все прислушивались.
Когда все смолкло, все глаза, точно притянутые магнитом, снова устремились на Калиостро.
На лице его в эту минуту было какое-то вдохновенное выражение, точно у древней пифии; это роковое выражение заставило всех вздрогнуть.
Несколько минут длилось молчание.
Граф де Хага нарушил его первым.
— Почему вы ничего не ответили ему, сударь?
В этом вопросе он высказал мысль, тревожившую всех.
Калиостро вздрогнул, точно обращенные к нему слова разом вывели его из глубокой задумчивости.
— Потому что я должен был или солгать, или сказать жестокую правду.
— Как так?
— Мне надо было бы сказать ему: «Господин де Лаперуз, герцог де Ришелье прав, говоря вам «прощайте», а не «до свидания».
— Черт возьми! — воскликнул, бледнея, Ришелье. — Что вы хотите сказать, господин Калиостро?
— Успокойтесь, господин маршал, — с живостью возразил Калиостро, — это печальное пророчество касается не вас.
— Как, — воскликнула г-жа Дюбарри, — этот бедный Лаперуз, только что целовавший мне руку…
— Не только никогда более не будет целовать ее, но никогда не увидит тех, с кем он только что расстался, — сказал Калиостро, внимательно вглядываясь в бокал с водой, повернутый к свету таким образом, что на ее поверхность, казалось, набегали какие-то светлые волны, отливавшие опаловым цветом, а тени ближайших предметов отражались в ней, рассекая ее поперечными линиями.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |