А на утро она проснулась с ощущением собственной власти и обезоруживающей силы.
Было ли странным то, что она слышала ночью? Возможно ли и нужно ли видеть в этом знак? Или
знака нет, и она себе все это просто придумала? Она сошла с ума, поэтому и слышит его голос в
темноте?! Но зов был так громок, так силен, так отчаян, так… ощутим. Словно горячие руки
сомкнулись на ней рваными объятьями, касаясь обнаженной кожи тлеющими угольками, все еще
вызывающими в ней боль. Она словно чувствовала... его. Он витал в воздухе, невесомый, но
ощутимый, невидимый, но осязаемый. Свой, родной.
Она сошла с ума, поэтому стала подвержена галлюцинациям?!
А если предположить, что ему сейчас так же больно, как и ей, хотя ему по определению не может
быть так же больно? И все же, какова вероятность того, что это окажется правдой?..
Лена покачала головой. Нет, этого не может быть.
Но почему же тогда у нее складывало ощущение, что ему плохо?! Она будто чувствовала его боль.
Через время, расстояние, пространство. Она читала о подобном в книгах, но никогда в это не верила.
А теперь... ей казалось, что она безумна. Такого просто не бывает. А если и бывает, то... не с ней.
И все же, слабое и ранимое ощущение того, что он страдает где-то там, на другом конце страны,
плотно прикрыв за собой дверь, затаилось в глубинах сердца, души и сознания. Чтобы потом молча
заявить о себе.
Проснувшись, Лена поднялась, аккуратно заправила постель и, приведя себя в порядок, вышла из
своей коморки. Отправившись в глубь магазина, попутно искала место, где можно было бы умыться,
но, не найдя его, вернулась назад в свою комнатушку. Оставалось ждать прихода хозяина, что она
смиренно и делала.
Николай Иванович нагрянул, когда не было еще и семи. Лена услышала, как звякнули засовы, скрип
открывающейся двери, а потом, громко выругавшись, в магазин зашел тот, кого она ждала.
Она вздрогнула, когда услышала, что быстрые шаги направились в е сторону, а через минуту дверца
в ее комнатушку была распахнута настежь.
Уже проснулась? – вместо приветствия выговорил Николай Иванович, с неверием и подозрением
глядя на нее. - Это хорошо, терпеть не могу лежебок, - поморщившись, заявил он. - Да и проку от
них нет.
Я рано сегодня проснулась, - сказала Лена, поднимаясь с диванчика и подходя к нему. – А где мне
можно было бы... умыться? – смущенно спросила она, отчего-то стыдясь подобной откровенности.
Мужчина окинул ее быстрым взглядом, нахмурился, поджал губы.
А по мне и так хорошо, - пожав плечами, сказал он. – Но раз хочешь, пошли. Отведу тебя, - и
вышел из комнаты, даже не проверив, следует ли за ним девушка. Лена последовала. – Скоро
Тамарка придет, - так и не повернувшись к ней лицом, бросил Николай, - она никогда не опаздывает.
С ней познакомитесь.
Хорошо, - следуя за ним, проронила Лена.
Хорошо, хорошо, - задумчиво проговорил тот, видимо погруженный в свои мысли. – Вот, - указал
он на раковину с рукомойником. – Здесь можешь привести себя в... – он запнулся, - ну, в общем,
давай не долго, чтобы мне не пришлось тебя ждать.
Лена кивнула, а Николай, смерив ее беглым взглядом и тяжело вздохнув, вышел из комнатки.
Когда Лена привела себя в порядок, то поспешила назад, где уже раздавались громкие голоса. Один
принадлежал Николаю, а вот второй незнакомке. Очевидно, той, которую хозяин называл Тамарой.
Лена осторожно вышла в комнату, привлекая к себе внимание, и тихо поздоровалась.
А, это ты, - обернулся к ней Николай, будто чем-то озадаченный и немного взволнованный. – Лена,
это Тамара, - кивнул он в сторону застывшей у прилавка женщины, и Лена мгновенно перевела
взгляд на нее. – Сменщица твоя, - он посмотрел на Тамару и высказал: - Ты покажи ей тут все, да не
обижай, - погрозил он пальцем, - а то я тебя знаю!
Женщина громко и вызывающе фыркнула, скривившись, а Николай вновь нахмурился.
Лена бегло осмотрела новую знакомую. Высокая, плотная, но не толстая, с темными, почти черными
волосами, собранными сзади в конский хвост. Подбородок гордо вздернут, глаза прищурены и
изучающе смотрят на нее, пристально, оценивающе. Руки скрещены на груди, а правая нога
монотонно отстукивает на полу какой-то ритм. Не слишком дружелюбная улыбка, скорее, дерзкая и
вызывающая, чем открытая, растянула ее полные губы, а на лице выражение насмешки и полной
расслабленности. Лена повела плечами, вздрогнув от ее осмотра, и сама отвела взгляд на Николая. А тот поспешил
уйти. - Ну, вы тут познакомьтесь пока, - заявил он, подходя к двери, будто ждал удобного случая сбежать, -
а я пойду, бумаги проверю. Да тебя, - кивнул он в сторону Лены, - нужно устроить.
И скрылся в дверях. Лена, не успев слова сказать, осталась одна, наедине с незнакомой,
недружелюбно настроенной по отношению к ней женщиной. Обе стояли и молчали, будто не зная, с
чего начать разговор. А когда Лена посмотрела на нее, та вдруг, неожиданно для девушки, широко
улыбнулась. - Ты на меня не смотри волком, - усмехнувшись, сказала Тамара, подходя к Лене и рассматривая ту с
ног до головы. - У меня принцип: не бить детей, - губы ее иронично скривились. - А ты выглядишь,
как маленькая девочка, - улыбнувшись не зло, но с укором, Тамара скрестила руки на груди. – И что
же тебя занесло-то сюда, а? Сразу же видно, что городская ты.
Лена пожала плечами. Как бы ей не хотелось ничего объяснять, не хотелось вспоминать,
рассказывать. - Это долгая и... тяжелая история, - пробормотала она, отводя взгляд и хмурясь.
Тамара внимательно на нее посмотрела, а потом спросила проницательно:
И сколько твоей истории лет? – безразлично пожав плечами, она добавила: - Моей семь было, пока
я не выдержала, да и не развелась.
Лена вздрогнула, как удара. Сердце заколотилось в груди, как сумасшедшее, рвано отстукивая
избитый ритм обреченности. Наверное, она покраснела, потому что ощутила, что щеки вмиг
запылали. Неужели по ней все можно прочитать?! Неужели окружающим так заметно, что она... сбежала?! Но
как, почему, откуда?..
Так сколько было твоей? – настойчиво повторила Тамара, глядя на девушку сверху вниз.
Лена покачала головой, будто отгоняя от себя мрачные мысли.
Девять, - проговорила она, тяжело вздохнув. - И я не уверена, что она закончена.
Тамара нахмурилась.
Что, так плохо все? – с какой-то долей сочувствия осведомилась женщина.
Смотря как на все посмотреть, - с неохотой выдавила из себя Лена, а потом вдруг настойчиво: - Я
бы не хотела об этом говорить. Может быть, займемся делом? – и нервно стиснула руки в замок от
нетерпения. Женщина только хмыкнула, еще раз окинув Лену беглым взглядом.
Ну, как скажешь, - протянула Тамара, бросив на нее быстрый взгляд. – Пойдем, покажу тебе все.
И Лена послушно потянулась за ней, отчего-то чувствуя, что ее первое впечатление относительно
нее, оказалось ошибочным.
Он пытался с этим справиться, честно пытался, но не смог. Жить без нее не представлялось ему
возможным. Не теперь. А ей... ей уже не представлялось возможным жить рядом с ним.
Он совершил глупость, самую большую, роковую ошибку. Сможет ли он вымолить за нее прощение
у женщины, которая устала прощать? Устала терпеть. Устала оставаться рядом. Вопреки всему, даже
себе. А он никогда ведь не ценил этого, как данность, как обязанность с ее стороны, принимая
нежность и ласку.
Но у ангелов тоже есть предел. Предел возможностей, сил и чувств, та грань, перешагнув которую,
лишаешься малейшего шанса на понимание с их стороны. Неужели он перешагнул ту черту, за
которой ничего уже не было, только разрушение, тьма, пустота, одиночество?.. Без нее!? Там – не
было мира.
Он совершил не просто преступление, но убийство. Он уничтожил женщину, которая его любила, ту,
которой он не был достоин. Он совершил предательство. Предательство высшей пробы, тончайшей
резьбы и идеальной огранки. И за каждый миг этого предательства, за каждую частичку боли, что
поселилась в душе любимой женщины, ему теперь придется расплачиваться годами оставшейся у
него жизни. Молить о прощение, умолять, стоя на коленях, взывать и каяться. Но так и не добиться
полного очищения своей гнилой, погрязшей во грехе сущности.
Как искупить то, что он совершил? Как назвать это, как обозвать? Как вспоминать обо всем без
содрогания и дрожи? Как... можно надеяться на то, что его простит она, когда он сам себя простить
не в состоянии!? Не смог сейчас, не сможет и потом. Он никогда не забудет выражения ее лица.
Непрощение, боль, обида, разочарование и горечь... Наверное, она не поняла, не осознала сразу, что
произошло. Да и он тоже не понял этого. Отчаянная мысль мелькнула в его мыслях... Губительная,
отрезвляющая мысль.
Это был крах, это был конец. Полное разрушение и уничтожение.
Та самая грань пройдена, черта осталась позади, и мир самоуничтожается, разлетается на осколки,
умирает. Тот прежний мир, в котором их было двое. По одному – но двое. А теперь... Одни.
Одинокие, раненые птицы в бушующем море страстей и обид, болезненных воспоминаний и
отчуждений. Как забыть то, что память вновь и вновь изымает из твоего подсознания?
Как смириться с потерей? Как простить самого себя? Как вернуть... любовь?
Он ненавидел себя, да, именно так. И был уверен, что Лена тоже его ненавидит. После
произошедшего он не настаивал на разговоре, хотя сейчас, оглядываясь назад, понимал, что им
нужно было поговорить. Черт побери, неужели прошлый опыт, былые ошибки, совершенные ими
много лет назад, пятнавшие их все девять лет, ничему их не научили?! Почему они вновь не
поговорили, как и тогда, девять лет назад? Почему вновь наилучшим выходом из положения
посчитали бегство? От себя, от проблем и забот, от дурных воспоминаний и безнадежностей?
Неужели... так ничему и не научились? Не поняли, не осознали? Опять – в омут с головой, опять –
против ветра, опять – молча и наспех. Опять – ошиблись.
Сейчас он понимал, насколько все было неправильным. Тогда ему казалось, что он должен дать ей
время на то, чтобы осознать произошедшее, успокоиться, прийти в себя... Словно бы от этого можно
было оправиться!? Но он полагал, что просто не имеет права вмешиваться в ее молчание, нарушать
горькое уединение, тревожить ее, беспокоить, надоедать разговорами и объяснениями. Ему казалось,
что у него еще будет время на то, чтобы сделать это. Глупец! Где оно теперь, это время? Есть ли оно
у тебя?!
Как он посмел так поступить с ней? С ней, с женщиной, которую... должен был боготворить!?
Убил, растоптал, предал. И не сыскать ему прощения за то, что он сделал!
Когда осознал, что она ушла, что бросила его... он не поверил. Да и как он мог поверить? Все в нем
противилось этому. Где-то внутри него, громко, отчетливо, надрываясь, кричал внутренний голос, он
бился в него отчаянными безумными словами, злыми словами –
она ушла, исчезла, бросила, нет ее больше. Но он упрямо не слушал его, рвал, метал, разрывался
надвое, но искал объяснения, оправдания, причины, ответы. Но не находил. Их просто не оказалось.
Все было слишком просто...
Обзвонил всех Лениных подруг, даже тех, с кем она так или иначе пересекалась когда-то, едва не
набил морду Порошину, именно его обвиняя во всех смертных грехах. Аня винила Максима на чем
свет стоит, орала и грозилась подать на него в суд, а Порошин... он говорил правду. И эта правда
резала его ножами. И только вечером, когда, позвонив родителям и узнав, что Лена и им не
сообщила, куда направилась, он, понял, что натворил. Нет, не так, -
действительноПОНЯЛ.
И тогда он напился. Сильно. Почти до беспамятства. Крушил все в доме, бросался вещами, доставал
из шкафа ее одежду и вдыхал ее аромат, наслаждаясь каждым мгновением этого маленького счастья.
Только оно ему и осталось. Нетронутое и неубитое маленькое наслаждение питаться ее теплотой.
Проснулся он с ощущением того, что мир рухнул. Вокруг полный раздор. Разлад с головой,
полнейший. В висках острая едкая боль, в груди – трещина, а вокруг – пустота, окрашенная цветами
женской одежды.
Сначала показалось, что все, что произошло вчера, ему приснилось. Ведь не могло это происходить
на самом деле? С ним!? И не с ней тоже, не с Леной. Она любила его, она прощала ему все...
И тут в мозг ударило, будто ножом пронзило сердцевину его сущности.
Устала прощать - безвозмездно. Устала любить - безответно. Она просто устала. От него. Или от них.
От того ада, в котором они жили все эти годы. Потому и ушла, что устала. Убежала. Не выдержала.
Надорванная пружина, натянувшись до предела, лопнула, взорвалась. А он лишь дал ей толчок.
Ведь она собиралась уйти. Она сама сказала ему об этом. Перед тем, как он... уничтожил ее и себя.
Не это ли разозлило его тогда, вывело из себя? То, что она сказала о том, что все кончено!? Как
кончено, почему, за что? С ним покончено?! И как ему с этим жить... без нее? И мысли о Порошине,
сжимавшем в объятьях его жену, целовавшим ее губы, которые ему запрещено было даже пальцем
касаться, просто убили в ней все человечное и человеческое, что в нем еще, хоть и на кончике ножа,
оставалось. И он превратился в зверя, в хищника, на чью собственность покусились. Он превратился
во врага для нее. В один миг накинулся на нее, женщину, которая не ожидала от него подобной
дерзости, мерзости, пакости, низости, не достойной мужчины! Но он уже не контролировал себя. Его
воображение, возбужденное, воспаленное, кровоточащее уже рисовало перед глазами картинки одна
страшнее и ужаснее другой. И на них отражается, как в зеркале, - Лена... Порошин... Страстный
поцелуй... Сплетенье тел... И
ихразрыв!
И он не выдержал. У него помутилось сознание. Он никогда не задумывался над тем, что это такое –
помутнение. А тогда, когда ощутил его на себя, - понял, осознал, поверил, - возможно. Словно
кровавая пелена на овеянное гневом и первобытной яростью лицо, а в глазах безумие, сумасшествие,
потерянность, разбитость, неверие, мрак... сплошной мрак. А в ее глазах – будто в насмешку над его
чувствами – смех, решительность, неотвратимость, холодность и равнодушие. И где-то там, на
заднем плане бытия, который вскоре превратится в главный, - он, соперник, каратель его грехов и
ошибок, ее спаситель и избавитель, - от него.
Андрей Порошин.
Наверное, в тот момент он и сошел с ума. Не отдавая себе отчета в том, что делает, подчиняясь лишь
слепой безудержной маниакальной потребности – завладеть, доказать, привязать, не позволить. И
твердить сухими горячими губами – она моя, она моя, она моя... Безумец, скиталец, потерянный
человек!.. И уничтожить в тот же миг все, что разрушалось годами. Уничтожить и ее тоже. И себя. Сделать
нереальной саму возможности – их будущего вдвоем.
И только тогда, в тот самый миг, когда вся истинность предстает перед глазами во всей своей
разрушительной и губительной полноте, осознать, что все кончено. Для нее. А ты...
Ты еще не готов ее отпустить. Ну, как же?.. Как?! И почему, за что?.. Ты искренне не понимаешь.
Хотя нет, ты понимаешь, ты это чувствуешь. Уже тогда, когда смотрел в ее пустые безразличные
глаза, безжизненные карие глаза и видя в них не только насильника, но и убийц, ты понимаешь – как,
и почему, и зачем. Ты все понимаешь. Просто еще не в состоянии сам себе в этом признаться.
А когда остаешься в комнате, в квартире один, наедине с мыслями, рокочущими мошкарой в голове,
в душе, в сердце, везде, где только ты есть, ты признаешься себе в том, о чем раньше боялся
говорить. Боясь, что твои слова обратятся в действия. И среди гула мощных, разъедающий мозг
голосов и фраз, ты слышишь лишь одно слово... Монотонно, с постепенно нарастающей звучностью,
накатывающее волной, стихией, громкое и острое, колкое и циничное, слово-отрава для тебя...
Виновен!..
Виновен, виновен, виновен...
И тогда осознание не только того, что произошло несколько дней назад, терзает тебя, но и то, что ты
творил все прожитые бок о бок с любимой женщиной годы. Как мучил, изводил, вынуждал страдать,
кричать от боли и задыхаться от крови вместо воздуха. Как сам целенаправленно, систематично и
грязно убивал ее, и все, что в ней жило.
И от осознания свой вины ты начинаешь пить, заливаешься алкоголем, будто тот может тебя спасти,
выудить из груди и из сердца ненужные воспоминания, растоптать их, заявить, что их вовсе не было.
Но, как назло, ты не забываешь. Ты еще острее ощущаешь все, еще ярче видишь картинки, еще
разительнее в голове звучит грубый дерзкий смех твоего греха. Он над тобой смеется. Слышишь?..
Он взял над тобой верх. Он выиграл. А ты – поверженный, убитый, распятый. Герой? Убийца и
предатель! Ты, так боявшийся проиграть, вдруг признаешь... ты пал, скатился вниз, сдался, проиграл.
И гноящиеся раны твоей попранной грешной сущности уже не залечит нежность и непринятая когда-
то любовь ангела. Потому что ангела ты убил своими руками. Обрезал крылья и заставил падать с
небес вместе с собой, с непонятой, не принятой, безумной любовью внутри истерзанной души. С
любовью, для которой в твоем сердце, казалось, не нашлось места. А сейчас... оно разрывается от
боли. Потому что теперь оно пусто. Не это ли любовь?.. Когда ты понимаешь, что твое сердце
замерло, обездвиженное, пораженное, мертвое, пустое... без нее?! Ведь на месте этой пустоты что-то
было... Она. Она была! Любовь. И Лена... А теперь нет обоих. Есть только черная дыра, глубокая не
заживающая рана.
И он плевал в ту ночь на условности, на собственные принципы, на запреты и правила, которые уже
нарушил неоднократно. И он кричал в глухую ночь, звал ее, взывал к ней, молился, смертный
грешник. Но не получал ответа.
Она молчала. Тихая, безмолвная, спокойно равнодушная и такая далекая теперь. И лишь тишина и
завывание ветра вторили его гортанному крику разрушительной силы, которым он убивал себя.
Это отмщение.
Емуза то, что сделал. За то, что сотворил с ней, своей женщиной. С тем, что он убивал девять лет
подряд. И она не простила ему этого. И уже не простит.
Как странно устроена жизнь.
Она устала от него именно тогда, когда он понял, насколько сильно она ему нужна.
Проснувшись, огляделся, будто дезориентированный в пространстве. А в голове бьется спасительная
мысль –
а, может, это все ему приснилось?
Но нет, не приснилось. Огляделся. Пустая постель, пустая квартира, не слышно шагов... только
мертвые часы на стене мерно тикают, отсчитывая его скорую погибель. Без нее. Ведь ее нигде нет!..
И ничего нет, кроме пустоты и одиночества. И вновь рвется в груди боль, гноится рана, не заживает,
умирает... Все как-то смутно и туманно. Утро. Или уже день? Настойчивые звонки на мобильный и домашний,
которые он привычно игнорирует. Серые пятна вместо цветных узоров. Надрывающийся шепот
вместо громких голосов. В горле зудит, скрежещет, словно наждаком, - он, наверное, вчера сорвал
голос. А в груди – зияющая дыра на том месте, где должно быть сердце.
Стоя под холодными струями воды и глотая их губами, будто пытаясь насытиться, он постепенно и
не сразу приходил в себя. Накрывшее с головой воспоминания, терзания, страдания, боль, осуждение
убивало его и вынуждало себя ненавидеть.
Ее больше нет. Нет рядом с ним. Не будет сегодня, не будет завтра, вообще никогда не будет.
Он сам прогнал ее. Не словами, но действиями. И она ушла. Она не откликалась на зов, не верила
клятвам и обещаниям, она не простила и не приняла. В ней умерла надежда.
Запустив пятерню в мокрые волосы, Максим потянул те на себя, до боли, до скрежета зубов, но не
отпустил. Виноват, виноват, виноват!.. Опять било в мозг, разъедало его, травило, выворачивало.
Негодяй, подонок, предатель, преступник! Ты никогда не заслуживал этой женщины. А она за что-то
тебя любила. Когда-то – любила, уже – не любит. Она ушла. Ты ее не достоин. Ты способен был
лишь на то, чтобы убить в ней себя, растоптать и унизить. Ты не способен был на то, чтобы отдавать
ей себя так же, как это делала она. Ты не способен был любить ее. Лелеял в себе обиду, боль,
предательство, вину?! Но ни разу не спросил – а как жила вместе со всем этим грузом девять лет она,
хрупкая, маленькая, одинокая девочка в бушующем мире страстей и разочарований!? Как она не
сломалась под гнетом твоей обиды, как перенесла, как... несмотря ни на что, продолжала любить
тебя?! Прикусив губу до крови, Максим наклонил голову вниз, будто задыхаясь. Легкие словно
разрывались.
Она его никогда не простит, и будет права. Он не достоин, он не заслужил.
Но неужели все кончено для них? Сейчас?! Вот так – грубо, грязно, пошло, мерзко?!
Неужели он ничего не сделает для того, чтобы... вернуть?.. нет, он не имеет на это права, но, может
быть, ему удастся все ей объяснить?.. Может быть, она согласится его выслушать?.. Ему бы только
увидеть ее, хоть раз, поговорить...
Глупец. Наивный глупец! Кого ты обманываешь? Себя?! Ты не сможешь «просто поговорить». Ты
всегда берешь или все или ничего. Если ты будешь говорить, то лишь для того, чтобы уговорить ее
вернуться. Но она... она не вернется к тебе...
такому! Извергу, монстру, насильнику.
Струйка крови, коснувшись языка, обдала рот солоноватым привкусом, и Максим поперхнулся.
Вот они – следы его преступления, так рьяно выступившие в нем в доказательство его вины.
И это не закончится. Никогда не закончится. Эта тяжесть, что сковала сердце железными путами, не
пройдет. Ей некуда уходить, она останется с ним навсегда...
Когда вышел из душа, впихнув в себя чашку черного кофе без сахара, подошел к телефону, увидел,
что пять раз звонили родители. Он не ответил ни на один из звонков. Просто морально не был готов
к тому, чтобы разговаривать с ними. Ответил он лишь на восьмой раз, когда, уставшими глазами
вновь увидел на дисплее «Мама».
Волнуется, переживает. А что ему ей сказать? Как все объяснить?! Ведь она начнет спрашивать, что
случилось. И что ему ей сказать? Оправдываться или проклинать себя, клеймить позором?.. Он
изнасиловал собственную жену, женщину, которая была... чем-то важным, чем-то догорим для него.
Чистый ангел, и он испятнал ее своими грязными руками и нелепыми обвинениями.
И сам теперь оказался повинным во всем.
Но отвечать все же пришлось, и Максим тяжело вздохнул, прежде чем ответить на ее звонок.
Да, мама? – тихо и вымученно выговорил он.
Максим!? – взволнованно выкрикнула она в трубку. – Что случилось? Почему ты не подходишь к
телефону? Где Лена? Я до нее тоже дозвониться не могу! Что там у вас происходит?!
Максим сильно зажмурился и, не чувствуя губ, выдавил из себя:
Мам, это долгая история...
Долгая? – удивилась Лидия Максимовна. – Как долгая?! Пять дней назад все было хорошо! – ее
голос сошел до гортанного хриплого стона. - Я Лене звонила, она сказала, что у вас все
налаживается!.. Как же?..
Лена сказала, что у них все налаживается. Она так сказала... А он?.. Он просто все испортил в
одночасье! Боль пронзила стрелой, руки сжались в кулаки, а на скулах, сдерживая порыв, заходили желваки.
Мам, - тихо выдавил он из себя, стараясь говорить сдержанно, - давай я приеду и все... объясню?
Это не телефонный разговор.
Что случилось? – надрывным шепотом выговорила та, а потом громче, срываясь: - Что случилось,
Максим?! Что ты натворил?!
Его сердце сжимается, в нем бьется его собственная боль, вперемешку с материнской болью,
которую он, казалось, тоже чувствует на себе. Она всегда все чувствовала, всегда все знала. И сейчас
знает тоже.
Я солгу, - тихо и спокойно сказал он, - если скажу, что ничего не случилось. Но... это не
телефонный разговор, - повторил он более уверенно. – Я приеду к вам... вечером, после работы, и все
объясню. - Где Лена? – с придыханием спросила Лидия. – Что с ней? С ней что-то случилось? Максим,
ответь!? Если бы он знал, Боже, если бы он знал!..
С ней все в порядке, - проговорил он, а про себя добавил: «Надеюсь». – После работы, мам.
Хорошо? Настойчивость тона его голоса возымела действие.
Хорошо, - безнадежно выдавила женщина. – Вечером, да? После работы? – уточнила она.
Да.
Ничего подобного. Ни о какой работе не может быть и речи! У него другие планы.
Как только он попрощался с матерью, то вдруг, спонтанно и неожиданно принял решение. Оно,
словно вспышка, взметнулось в его сознании и подожгло фитиль неиспользованных возможностей.
Он не оставит этого. ОН совершил ошибку, значит, ему ее и исправлять.
Начинать нужно было прямо сейчас.
Стремительно одевшись, схватив ключи от машины и, накинув на себя пальто, он решительно
выскочил из квартиры, набирая уже знакомый номер.
глава
«Словно проклятый факел в сто тысяч свечей,Ветер в клочья рвет крик: «Ты – одна, нет другой!»Что
искал я - осталось теперь за спиной:Недопитой любви пересохший ручей»
Елена Горина
Середина ноября встретила их первыми сильными морозами, порывистым ветром и снегом. Здесь, в
деревне, ждали зиму с большой неохотой, предчувствуя крепкие морозы и грядущее из-за обильного
снега бездорожье, а Лена была рада тому, что белоснежная простыня накрыла природу своим
очаровательным колдовским покрывалом, в душе восторгаясь, как ребенок. Когда она так радовалась
снегу в последний раз?
Наверное, до приезда сюда, в эту далекую и глубокую провинцию, Лена вообще не знала, что значит
радоваться, искренне улыбаться, а сейчас, здесь она ощутила в себе эту способность. Оказывается,
она не забыла, как это делать, и терять представившуюся ей возможность не стала. Именно здесь,
начав дышать полной грудью, она стала улыбаться каждый день. Сначала натянуто, наверное, даже
фальшиво, а потом все искреннее, все дружелюбнее, боле открыто, правдиво, наслаждаясь
собственной улыбкой и не считая ее запретным наслаждением. Она могла себе это позволить. Ей
никто не запрещал, над ней никто не стоял, указывая, как жить, никто не приказывал, никто не
советовал. Она
самапринимала решения. Она становилась собой. Одна, среди этих незнакомых, чужих, казалось
бы, людей, которые за прошедший месяц стали ей настолько близкими, будто она жила с ними бок о
бок много лет.
Почему так бывает в жизни? Многие годы, прожитые под одной крышей с любимым, близким,
дорогим человеком, способны сделать вас врагами, а всего месяц с теми, кто был незнакомцем и
чужаком, сближает вас настолько, будто вы становитесь близкими друзьями?!
Лена не могла этого объяснить, это, наверное, и не поддавалось объяснению. Просто для нее вдруг
стало так. Ей стал близок Николай Иванович, ворчливый, грубоватый и жестковатый начальник. Он
никогда на нее не кричал, может, боялся, что она расплачется? Всегда ей все доходчиво, цельно и
полно разъяснял. Лена стала замечать, что он ее будто опекает, защищая. Старался даже не
выражаться при ней матом, а если с языка и срывалось что-то матерное, он тут же извинялся,
смущался и выходил, махнув на все рукой.
У него дочка почти твоего возраста, - объяснила Лене как-то Тамара. – Вот он, наверное, в тебе ее
видит. Дочку Николая Лена никогда не встречала, но подивилась тому, что дочь он растил один, без жены.
Та, как поговаривали в деревне, сбежала от него с каким-то залетным москвичом, да так в деревню и
не вернулась. Ветреная была, глупая, бесхарактерная кукушка, бросившая свою малышку на верного
мужа. А тот позлился, попереживал, напивался, говорят, до беспамятства, а потом... дочку стал
воспитывать. За раз как-то решил, что на нем ответственность лежит, и Марьянку свою он в обиду
никому не даст.
Он был золотой души человеком, грубоватым, да, но все-таки честным и справедливым. Никто в
деревне про него ничего плохого сказать не мог, всем подскажет, всем поможет. Поворчит,
поругается, поколотит, кого надо, но все сделает, как надо. Такой он был человек.
Чуть больше недели Лена провела в коморке внутри магазина, ни на что не жалуясь, и спрашивая у
людей, а не сдает ли кто-то в деревне домик или комнатку. Помочь ей никто не мог, свободных
домов, пригодных для жилья зимой, которая уже дышала в спину, в деревне не было. А Лена думала
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |